Текст книги "Список ненависти"

Мы въехали на стоянку возле кинотеатра. Там была тьма народу. Тротуар и газон перед зданием заполонили подростки – большей частью ученики нашей школы. Ник убрал руку с моего колена, вернув ее на руль, и медленно ехал, выискивая свободное место.

Мимо проходил Крис Саммерс, держа в руке огромный бумажный стакан с газировкой. Он, как всегда, слонялся без дела со своими дружками. Их компашка пересекала стоянку прямо перед нами, и Нику пришлось резко дать по тормозам.

Крис уставился в лобовое стекло и, разглядев нас за ним, заржал.

– Шикарная у тебя тачка, чмо! – глумливо крикнул он и запустил газировкой в лобовое стекло. От стаканчика отскочила крышка. По стеклу на капот стекла пенистая жидкость с кусочками льда.

Я вздрогнула, вскрикнув от неожиданности, и заорала:

– Козел!

Крис с дружками уже отошел и открывал двери в кинотеатр. Несколько ребят на газоне оглянулись и засмеялись.

– Говнюк! – не унималась я. – Возомнил себя крутым, тупой засранец?! – Я продолжала сыпать ругательствами, бросая взгляды на хохочущих парней и девчонок. Джессика Кэмпбелл и ее подружки тоже смеялись над нами, прикрывая ладонями открытые рты. – Боже, – вздохнула я, откинувшись на спинку сидения. – Ну и кретин. Может, он мозг свой где посеял, а?

Ник не ответил мне. Он застыл, вцепившись в руль и уставившись на потеки на лобовом стекле. Я наклонилась к нему. Всего пару минут назад он улыбался, теперь же на нем лица не было. Щеки пошли багровыми пятнами, подбородок подрагивал. Я почти физически ощущала исходящие от него волны разочарования и стыда. Он был раздавлен произошедшим, и меня это напугало. Обычно Ника подобное бесило и он огрызался в ответ. Но в этот раз он, кажется, готов был расплакаться.

– Эй, – я мягко тронула его за локоть. – Забудь об этом. Саммерс просто ублюдок.

Ник молчал и не пошевелился даже когда начали гудеть стоявшие позади машины.

Я с минуту наблюдала за ним, слыша в голове его голос. «Иногда мы тоже должны выигрывать», – сказал он. «Но не сегодня, – подумала я. – Сегодня мы все еще лузеры».

– Знаешь, – произнесла я вслух, – у меня пропало желание идти в кино. Давай купим что-нибудь поесть и поедем к тебе. Посмотрим телек.

Ник перевел на меня взгляд. Его глаза блестели от выступивших слез, губы были сжаты в тонкую линию. Он медленно кивнул и включил «дворники». Те очистили стекло, смахнув стакан и газировку. Будто их и не было, будто они не испортили нам весь вечер.

– Прости, – убито сказал Ник. Так тихо, что я едва его расслышала. Затем завел двигатель и побитой собакой удалился со стоянки.

Лежа в больничной постели, я понимала, что детектив хочет услышать совсем не это. Ему не интересен сам Ник. Ему нужны сведения о виновнике преступления.

– Не знаю, – ответила я на его вопрос.

– А предположить можешь?

– Я не знаю, почему, – пожала я плечами. – Ник знал. Но он мертв и у него этого не спросишь. Может, Джереми знает.

– Джереми Уотсон? – Панзелла выудил откуда-то блокнот и заглянул в него. – С бульвара Лоукрест?

– Наверное. – Я не знала ни фамилии Джереми, ни его адреса. Мне было известно лишь то, что он был другом Ника и человеком, который последним говорил с ним перед случившимся. – Я плохо знаю этого Джереми.

Детектив удивленно приподнял брови. Он считал меня близким другом Джереми?

– Я с ним не общалась, – пояснила я. – Знала только, что Ник с ним водится.

Детектив слегка выпятил губы и задумчиво нахмурился, на его лбу образовалась складка.

– Хм. Странно. Родителям Джереми многое о тебе известно. Твои имя и фамилия. Где ты живешь. Я задавал им вопросы, и они посоветовали обратиться за ответами к тебе.

– Откуда они вообще обо мне знают? – приподнялась я на локтях. – Мы с ними ни разу не встречались.

– Может, Ник о тебе говорил, – пожал плечами детектив. – Это было спланировано, Валери? Вы с Ником вместе спланировали убийство?

– Я не… Нет, я не хотела… Да вы что?!

– У нас с десяток свидетелей, которые слышали, что Ник, перед тем как выстрелить в тебя, спросил: «Ты забыла наш план?» Ты знаешь, о чем он говорил?

– Нет.

– Я думаю, это неправда.

– Это правда, – сказала я горько. – Я ничего такого не планировала. Я даже не знала, что он это планирует.

Панзелла поднялся, оправил пиджак, вынул из папки бумаги и передал их мне. Когда я взглянула на них, у меня перехватило дыхание.

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Еще один способ сделать это

О, знаешь, кого я хочу добавить в Список?

Джинни Бейкер.

Н.

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: RE: Еще один способ сделать это

Чего вдруг Дж. Б.? Список у меня – я его просматривала на обществознании. Могу ее вписать.

Вал.

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: RE: RE: Еще один способ сделать это

А чего бы и нет? Она же одна из БТБС. Впиши ее. Под каким она там номером? 407-м? Плохо. Она заслуживает место повыше.

Н.

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: RE: RE: RE: Еще один способ сделать это

Из БТБС все этого заслуживают. Записала ее. Под 411-м.

Вот было бы здорово, если бы торговый центр нафиг взорвался и весь БТБС-клуб взлетел на воздух! И остались бы от них только накладные ногти да белобрысые патлы. LOL.

Вал.

Детектив внимательно наблюдал за мной, пока я просматривала остальные распечатки с моего компьютера, который, как я позже узнала, полиция конфисковала спустя несколько часов после стрельбы.

– Что это за БТБС? – спросил он.

– А?

– БТБС. Вы оба упомянули эту аббревиатуру. И написали, что Джинни Бейкер – одна из них.

– Оу. Мне нужно попить.

Панзелла наклонился и подвинул ко мне больничный поднос. Я схватила и осушила стакан с водой.

– БТБС, – повторила я и покачала головой.

– Не помнишь?

Он присел на корточки рядом с кроватью и таким нехорошим взглядом уставился мне в глаза, что я начала потеть.

– Валери, – заговорил он низким, рычащим голосом, который сразу показал – этот человек будет давить на тебя, пока не добьется своего. – Люди хотят правосудия. Хотят получить ответы. Будь уверена, мы докопаемся до сути. Мы узнаем правду. Так или иначе. Может, ты и не помнишь в деталях, что произошло три дня назад в кафетерии, но ты совершенно точно помнишь, что означает БТБС.

Я поставила стакан на поднос. Губы словно приморозило друг к другу.

– Я проверил: в школе нет подобной организации. Поэтому знаю, что ее придумали вы с Ником. – Детектив снова поднялся в полный рост и закрыл папку. – Хорошо, – сказал он нормальным голосом. – Я сам все выясню. Пока же остановлюсь на том, что вы так прозвали группу ребят, по меньшей мере один из которых погиб.

– Богатые… – начала я. Замолчала, закрыла глаза и стиснула зубы. Меня знобило. Я бы вызвала медсестру, но чувствовала – она и пальцем не шевельнет, чтобы мне помочь. Я глубоко вздохнула. – Богатые Тощие Барби Сучки. Вот что это означает. БТБС-клуб. Ясно?

– И ты хотела, чтобы они взорвались.

– Нет. Я не хотела, чтобы кто-то взорвался.

– Но ты так написала. Это ведь твой ник – «NicksVal»?

– Мы шутили. Это была дурацкая шутка.

– А вот Джорджу и Хелен Бейкер сейчас не до смеха. У их дочери все лицо изуродовано. Если она и выживет, то выглядеть как прежде уже не будет.

– Боже, – выдохнула я. Во рту пересохло. – Я не знала.

Панзелла обогнул стул и направился к двери.

– Оставлю их тебе на ночь, – указал он на листы в моих руках. – Просмотри их, и завтра об этом поговорим.

Я запаниковала. Мне не хотелось говорить с ним ни утром, ни вечером, ни в какое другое время.

– Мой папа – юрист. Он не позволит мне говорить без адвоката. Я тут ни при чем.

На лице детектива мелькнуло какое-то чувство – то ли злость, то ли раздражение.

– Это не игра, Валери, – ответил он. – Я хочу сотрудничать с тобой, правда. Но и ты должна сотрудничать со мной. Я поговорил с твоим отцом, и он знает, что сейчас я разговариваю с тобой. Твои родители содействуют мне, Валери. Как и твоя подруга Стейси. Последние два дня мы изучаем ваши с Ником вещи. У нас ваш блокнот. Ваша имейл переписка. Мы все выясним. У тебя есть возможность прояснить ситуацию. Очистить свое имя и имя Ника, если, по-твоему, это возможно. Но ты должна все рассказать. Должна сотрудничать с нами. Ради себя самой.

Он несколько минут стоял возле двери, глядя на меня.

– Мы поговорим завтра, – закончил он.

Слепо уставившись на свои колени, я пыталась переварить сказанные им слова. Блокнот? Имейл переписка? Я не совсем понимала, к чему он клонил, но было ясно, что к чему-то плохому. Я мысленно перебирала в голове записи в блокноте и наши с Ником вечерние сообщения. Самые ужасные из них. Мне они не сулили ничего хорошего. Я так заледенела внутри, что не ощущала своего тела.

8

– Расскажи-ка мне о своем прозвище – Сестра смерти, – сказал детектив Панзелла, войдя в мою палату на следующее утро.

Сегодня никаких тебе «Как твоя нога? Надеюсь, что лучше». Сразу к делу: «Расскажи-ка мне о своем прозвище».

– А что о нем рассказывать? Просто дебильное прозвище, – ответила я, нажав кнопку для поднятия кровати, чтобы принять сидячее положение.

Утром я снова просматривала оставленные детективом распечатки, и настроение после этого было хуже некуда. Мы столько раз говорили с Ником об одном и том же. Почему я ничего не замечала? Почему не поняла, что Ник не шутит?

Панзелла перелистнул несколько страниц в своем блокноте и кивнул.

– Откуда оно взялось?

– Вы о том, почему меня начали так обзывать? Потому что я носила черные джинсы и красила волосы в черный. Потому что им не нравился мой макияж. Сама не знаю почему еще. Спросите об этом тех, кто меня так дразнил. Я не напрашивалась на обзывания.

Да, не напрашивалась. Что бы там ни говорили обо мне по телевизору. Как твердила все эти годы мама, Кристи Брутер была для меня «тем самым человеком». Тем самым человеком, который травил слабых и беззащитных. Тем самым человеком, у которого было достаточно прихвостней, чтобы придуманное им прозвище подхватили все. Тем самым человеком, который при желании мог испортить мне жизнь. Кристи обожала раздавать людям прозвища. Как и Джессика Кэмпбелл, как и Меган Норрис. А Крис Саммерс не упускал случая задеть Ника. Почему меня начали так обзывать? Откуда мне знать.

– То есть не потому, что ты планировала со своим парнем всех их убить?

– Нет! Я же сказала вам. Я ничего подобного не планировала. И даже предположить не могла, что такое планирует Ник. Это просто было дурацкое прозвище. Не я его придумала. Ненавижу его.

Детектив перевернул еще одну страницу.

– И это дурацкое прозвище придумала Кристи Брутер.

Я кивнула.

– Та девушка, в которую Ник предположительно сделал первый выстрел. Та самая, которую плохо видно на видео с камеры. Там видно лишь, как вы с Ником подошли к ней, после чего Кристи упала на пол и все бросились врассыпную.

– Я не стреляла в нее, если вы об этом. Не стреляла.

Он опустился на стул и наклонился ко мне.

– Что нам думать, Валери? Расскажи, как все было на самом деле. Мы знаем лишь то, что видим. А видим мы, как ты указываешь своему бойфренду на Кристи Брутер. И это подтверждают, как минимум, трое учеников.

Я кивнула и потерла лоб пальцами. Меня клонило в сон, и пора было менять повязку на ноге.

– Расскажешь, зачем показывала на нее?

– Я хотела, чтобы Ник вступился за меня, – почти шепотом ответила я. – Она сломала мой плеер.

Детектив встал, подошел к окну и закрыл жалюзи. Я моргнула. Палата, не залитая больше солнцем, стала темной и мрачной. Казалось, мама сюда никогда не вернется и я останусь навечно прикованной к больничной постели, вынужденная выслушивать вопросы копа и корчиться от боли в медленно гниющей ноге.

Панзелла подвинул ко мне стул, стоявший по другую сторону кровати, уселся на него и почесал подбородок.

– Итак, – произнес он. – Ты вошла в кафетерий и указала своему парню на Кристи. Секунду спустя он проделал в ее животе здоровенную дыру. Что мы упускаем, Валери?

По моей щеке покатилась слеза.

– Не знаю. Я не знаю, что случилось, клянусь. В одну минуту мы заходим в столовую, как в любой другой день, а в следующую – все с криками разбегаются.

Детектив скривил губы, закрыл блокнот и откинулся на спинку стула. Он заскользил взглядом по потолку, словно читая невидимую надпись.

– Свидетели утверждают, что сразу после выстрела ты опустилась на колени перед Кристи, затем встала и убежала. Им показалось, ты хотела убедиться, что она ранена. После чего ты ушла, оставив ее умирать. Это так?

Я крепко зажмурилась, пытаясь отогнать от себя воспоминание об истекающей кровью Кристи Брутер и мох прижатых к ее ране ладонях. Пытаясь не ощутить той паники, от которой перехватывало тогда горло. Пытаясь не слышать запаха пороха и криков. По щекам заструились слезы.

– Нет, это не так.

– Хочешь сказать, что не убегала? Мы все видели твое бегство на видеозаписи.

– Нет. То есть да, я убежала. Но не для того, чтобы бросить ее умирать. Клянусь. Я убежала, чтобы найти Ника. Я должна была его остановить.

Детектив кивнул и снова перелистал страницы в блокноте.

– А что ты сказала своей подруге Стейси Бринкс, когда вышла в тот день из автобуса?

Нога пульсировала от боли, как и голова. Горло пересохло от долгого разговора. И мне становилось страшно. По-настоящему страшно. Я не помнила, что сказала Стейси. Я вообще мало что помнила, а в той толике, которую помнила, начала уже сомневаться.

– Хм… Так ты говорила что-нибудь Стейси, выйдя из автобуса?

Я покачала головой.

– По словам Стейси, ты сказала что-то вроде:

«Я хочу убить ее. Она еще об этом пожалеет». Ты говорила это?

В палату зашла медсестра:

– Простите, детектив, но перед концом своей смены я должна сменить ей повязку.

– Конечно. – Панзелла поднялся и прошел к двери, огибая медицинские аппараты и провода. – Поговорим позже, – бросил он мне.

Я надеялась, что «позже» никогда не случится. Что между «сейчас» и «позже» произойдет чудо и детективу не понадобятся больше мои ответы.

9

Я сидела в кресле-каталке, впервые со дня расстрела одетая в футболку и джинсы. Мама принесла мне их из дома – задрипанные и давно уже вышедшие из моды, оставшиеся класса этак с девятого. Но было приятно облачиться в нормальную одежду, даже несмотря на то, что при каждом движении джинсовая ткань задевала рану и я со стоном стискивала зубы. Сидеть прямо тоже было приятно. В какой-то степени. Кроме как сидеть и смотреть телевизор делать было нечего.

Днем, когда рядом крутились мама, детектив Панзелла и медсестры, я включала Food Network или любой другой канал, не освещавший произошедшее в школе убийстве. Но вечерами болезненное любопытство брало верх и я включала новости. Я смотрела их с бешено колотящимся сердцем, по крупицам выясняя, кто выжил, кто погиб и что происходит в школе.

Во время рекламы мои мысли блуждали. Я думала о друзьях: оклемались они или нет? Как они поживают? Плачут они или празднуют? Продолжается ли для них жизнь? Затем мои мысли переносились к жертвам. Тогда я вжимала кулак в бедро и переключала канал, пытаясь думать о чем-то другом.

По утрам я отвечала на вопросы детектива Панзеллы, и это было совсем не весело. Я старалась не задумываться о том, почему он прицепился ко мне, потому как понимала – какой бы ни была причина, мне это не сулит ничего хорошо.

По мнению детектива, я либо тоже была стрелком, либо стояла за всем этим. И как бы я ни доказывала обратное, он мне не верил. Сколько бы я ни плакала, он своего мнения не менял. И не удивительно – по предоставленным мне доказательствам я даже самой себе казалось по уши виноватой, хотя кому как не мне знать о своей непричастности.

Панзелла выдавал мне доказательства отрывочно, крохами. Он обшарил мой дом. Мою комнату. Мой компьютер. Изучил мои записи на мобильном. Восстановил имейл переписку. Прочитал блокнот… тот самый блокнот.

С блокнотом, похоже, ознакомились все кому не лень. О его содержимом знали даже средства массовой информации. Выдержки из него показали поздно вечером в новостях, его цитировали на утренних ток-шоу. Я находила иронию в том, что блокнотом столь живо интересуются информационщики – как раз тот тип людей, который со временем бы обязательно оказался в Списке. Парочка из них, по-моему, уже попала в него. Знали ли они об этом? Подобные мысли наводили на бесконечные и мучительные вопросы: «А что, если?..». А мне и без них хватало вечно вынюхивающего что-то в моей палате детектива Панзеллы.

Я потеряла счет дням, но судя по количеству посещений детектива, пролежала в больнице где-то с неделю.

Панзелла уже успел зайти утром. Как всегда, в своем до невозможности заурядном костюме. При разговоре он часто причмокивал и так насмешливо поглядывал на меня, склонив голову на бок, что я чувствовала себя врушкой, хотя не обманывала его. Разговор, к моей радости, вышел коротким. Задав новую порцию вопросов, детектив ушел, оставив меня наедине с кулинарными шоу.

После его ухода вернулась мама, принесла мне одежду, журналы и шоколадку. Она тоже чему-то радовалась. Интересно, чему? Меня ведь только что допрашивал детектив. И она вроде не плакала. В последнее время глаза у нее были на мокром месте и с век не сходила припухлость. А тут она впорхнула в палату накрашенная и если не с улыбкой, то уж точно с радостью на лице.

Она протянула мне одежду и помогла ее надеть. Я оперлась на ее плечо и допрыгала на здоровой ноге до кресла-каталки. Усадив меня в него, мама достала заткнутый за перила больничной койки пульт и вручила мне. Села на краю постели и уставилась на меня.

– Твоя нога заживает, – сказала она.

Я кивнула.

– Ты разговаривала с детективом.

Я снова кивнула, не отрывая взгляда от своих босых ступней. Нужно было попросить ее принести носки.

– Не хочешь мне рассказать о вашем разговоре?

– Он считает меня виноватой. Как и ты.

– Нет, Валери. Я никогда подобного не говорила.

– Ты даже в палату не заходишь, когда он изводит меня своими вопросами. Никто не заходит. Я всегда остаюсь с ним одна.

– Он очень хороший офицер, Валери. И приходит не для того, чтобы тебя на чем-то подловить. Он просто пытается разобраться в случившемся.

Я опять кивнула, ощущая страшную усталость. У меня не было сил с ней спорить. И вдруг осознала: совершенно не важно, что она думает обо мне. Случившееся настолько ужасно, что ей не спасти меня, даже если она считает меня невиновной.

Мы замолчали.

Попереключав каналы на телевизоре, я остановилась на кулинарном шоу, в котором Рэйчел Рэй[8]8
  Рэйчел Рэй – телеведущая, знаменитый шеф-повар.


[Закрыть] готовила блюдо из курицы. Наше с мамой молчание прерывалось лишь шорохом маминых туфель по полу, когда меняла позу она, и скрипом искусственной кожи сиденья кресла-каталки, когда меняла позу я. Видимо, мама не знала, что еще сказать, раз я отказалась поделиться с ней каким-нибудь душещипательным мелодраматичным признанием.

– Где папа? – наконец спросила я.

– Ушел домой.

В воздухе между нами почти осязаемо повис следующий, не высказанный пока вопрос. Я бы, наверное, не задала его, но чувствовала ожидание мамы и решила ее не разочаровывать.

– Он тоже считает меня виноватой?

Мама протянула руку и поправила кабель пульта управления.

– Он не знает, Валери. Поэтому ушел домой подумать. Во всяком случае, так он сказал.

Ответ повис в воздухе еще ощутимее, чем вопрос. «Во всяком случае, так он сказал». Что это должно означать?

– Он ненавидит меня, – сказала я.

Мама вскинула на меня укоризненный взгляд.

– Ты его дочь. Он любит тебя.

Я закатила глаза.

– Ничего другого ты сказать и не можешь. Но я же знаю правду, мам. Он ненавидит меня. Ты тоже меня ненавидишь? Меня теперь весь мир ненавидит?

– Ты говоришь глупости, Валери, – ответила она. Встала и подхватила свою сумочку. – Пойду возьму себе сэндвич. Тебе что-нибудь принести?

Я покачала головой, и когда мама вышла, в голове проблесковым маячком мелькнула мысль: она не сказала «нет».

Вскоре после ее ухода в дверь тихо постучали. Я не отозвалась. Размыкать губы казалось ненужным усилием – в эти дни ко мне все заходили без спросу.

К тому же это мог быть детектив Панзелла, а я решила, что больше он не вытянет из меня ни единого слова. Даже если будет умолять. Даже если будет запугивать меня смертным приговором. Хватит с меня сегодня воспоминаний, пусть оставят меня в покое.

В дверь снова постучали, и она тихо отворилась. В палату просунулась голова Стейси.

Не передать, какое облегчения я почувствовала, увидев ее. Не просто живую, а целую и невредимую. Ни ран, ни ожогов, ни ссадин на лице. Ничего. Я чуть не расплакалась, глядя на стоящую в дверях подругу.

Вот только загвоздка в том, что на лице нельзя увидеть душевных шрамов.

– Привет, – сказала Стейси. Без улыбки. – Можно войти?

Я была счастлива видеть подругу живой, но стоило прозвучать знакомому, слышанному сотни раз голосу, как я поняла: я не знаю, что ей сказать. Глупо, но, по-моему, мне стало стыдно. Так бывает в детстве, когда на тебя при твоих друзьях орет мама или отец, и ты чувствуешь себя униженным, потому что друзья стали свидетелями чего-то очень личного, вдребезги разбивающего твой демонстрируемый миру имидж «у меня все под контролем». Я испытала схожее чувство, только в тысячу раз хуже.

Мне столько всего хотелось сказать подруге. Спросить ее о Мейсоне и Дьюсе. О школе. О том, выжили ли Кристи Брутер и Джинни Бейкер. Спросить ее, знала ли она о плане Ника или она так же потрясена случившимся, как и я. Мне хотелось услышать, что не я одна виновата в том, что не остановила Ника. Что не я одна была настолько глупа и слепа.

Но меня охватило странное чувство, когда Стейси вошла и сказала:

– Ты не отозвалась на стук в дверь. Я подумала, ты спишь.

Вдруг все показалось сюрреалистичным. Не расстрел в школе. Не транслируемые по телевизору кадры с кричащими школьниками, несущимися из дверей школы, точно кровь из поврежденной артерии. Не смерть Ника и детектив Панзелла, выдающий мне фразочки в стиле «Закона и порядка»[9]9
  «Закон и порядок» – американский полицейский и юридический телесериал.


[Закрыть]. А то, что было до. Начиная с первого класса, когда Стейси языком подталкивала шатающийся зуб и он торчал у нее изо рта как кусок жвачки, а я светила голым животом на турнике детской площадки. Все это будто было сном. А настоящее, вот этот ад – он был моей реальностью.

– Привет, – ответила я.

Стейси сконфуженно встала у изножья моей кровати, как Фрэнки в тот день, когда я очнулась в больнице.

– Болит? – спросила она.

Я пожала плечами. В том, иллюзорном мире подруга задавала мне этот вопрос тысячи раз о полученных синяках, царапинах и содранных коленках. В мире, где мы были обычными детьми, которые не стеснялись голых животов и шатающихся во рту зубов.

– Чуть-чуть, – солгала я. – Не сильно.

– Я слышала, у тебя там целая дыра. Правда, мне это сказал Фрэнки. Не знаю, насколько ему можно верить.

– Болит не сильно, – повторила я. – Большую часть времени я почти ничего не ощущаю. Болеутоляющие.

Стейси поскребла ногтем стикер, приклеенный к перилам кровати. Я достаточно хорошо знала подругу, чтобы понять: она растеряна или расстроена. А может, и то и другое. Стейси вздохнула.

– Сказали, со следующей недели мы можем идти в школу, – начала она. – Ну, кто хочет. Думаю, многие боятся возвращаться. Многие еще не отошли от случившегося… – ее голос оборвался, лицо вспыхнуло. Она словно устыдилась того, что упоминала об этом.

У меня перед глазами встала еще одна картинка из иллюзорного мира, в котором мы со Стейси, спрятавшись под накрытым скатертью столом на заднем дворе ее дома, засовываем в рот пупсам ложки с воображаемой едой. Кормление пластиковых кукол казалось таким реальным! Все казалось реальным.

– В общем, я возвращаюсь в школу. Дьюс тоже. Думаю, и Дэвид с Мейсоном придут. Мама против, но я хочу вернуться, понимаешь? Мне нужно это. Не знаю, как объяснить.

Она подняла голову и некоторое время смотрела телевизор. Вряд ли ее интересовало происходящее на экране, где ведущий кулинарного шоу вытаскивал из духовки профитроли. Наконец она взглянула на меня. Ее глаза увлажнились.

– Ты не будешь говорить со мной, Валери? – спросила она. – Ты ничего мне не скажешь?

Я открыла рот. Разум пустовал, а может, был затуманен резким возвращением из мира иллюзий в настолько отвратительную реальность, что ее мерзкий вкус почти ощущался на языке.

– Кристи Брутер умерла? – вырвалось у меня.

Стейси долгое мгновение смотрела на меня расширившимися глазами.

– Нет. Не умерла. Она лежит в палате дальше по коридору. Я только что ее видела.

Когда я ничего не ответила, подруга откинула волосы назад и с прищуром спросила:

– Разочарована?

Мне этого хватило. Одного-единственного слова, давшего понять, что моя давняя подруга Стейси, с которой мы вместе пошли в первый класс, которая носила мои купальники и красилась моими тенями, тоже считала меня виноватой. Даже если она не произносила этого вслух, даже если я не нажимала на курок, Стейси все равно в глубине души винила меня.

– Конечно, нет. Но я пока не могу разобраться в своих мыслях и чувствах, – впервые за все эти дни искренне призналась я.

– Хотела сказать тебе… поначалу я никак не могла поверить в случившееся. Я не верила, что виновники стрельбы – вы. Ты и Ник… Ты была моей лучшей подругой. А Ник всегда казался мне классным парнем. Эдаким юным Эдвардом Руки-ножницы, в хорошем смысле. Я и подумать не могла… Поверить не могла. Ник… Невероятно.

Качая головой, Стейси направилась к двери. Я оцепенело сидела в инвалидном кресле, переваривая ее слова. Она не могла поверить? Что ж, мне тоже не верилось. Не верилось в то, что моя давняя и «лучшая» подруга приняла все услышанное про меня по телевизору за чистую монету. Она даже не удосужилась спросить меня: правда, что все случилось так, как об этом рассказывают? Моя «пластичная» подружка, из которой можно вылепить что угодно, стала той, кто мне не доверяет.

– Мне тоже до сих пор в это трудно поверить, – сказала я. – Но клянусь, Стейси, я ни в кого не стреляла.

– Ты попросила Ника сделать это за тебя, – ответила подруга. – Мне пора. Я рада, что ты в порядке. – Она взялась за дверную ручку и открыла дверь. – Сомневаюсь, что тебя подпустят к Кристи Брутер, но может, извинишься перед ней, если встретишь ее в коридоре? – Стейси вышла в коридор, но прежде чем дверь с шелестом закрылась за ней, до меня донеслось: – Я извинилась.

Целый день после этого я ломала голову над тем, за что, черт возьми, извинялась перед Кристи Брутер Стейси. А когда до меня дошло, что возможно, она извинялась за дружбу со мной, мой иллюзорный мир рухнул и исчез. Его словно и не было никогда.

10

Проснулась я с ощущением, что новый день принесет перемены. Думала, вернусь домой. Пока я спала, приходила мама. Она оставила для меня одежду, а потом испарилась как дым. Я села в постели и смахнула с глаз волосы. Кровать заливал струящийся из окна солнечный свет.

Я вылезла из постели, взяла костыли, прислоненные медсестрой к стене у моей кровати, и допрыгала с их помощью до ванной – теперь я могла передвигаться самостоятельно целый день. Из-за болеутоляющих я все еще чувствовала легкую слабость и головокружение, но мне больше не ставили капельниц и повязка на ноге хоть и доставляла неудобство, но мешала не сильно. Я ощущала ноющую боль в бедре– так, наверное, ноет засевшая между пальцев заноза.

Передвижение с костылями и умывание заняло у меня немало времени, и когда я вышла из ванной, на краешке постели уже сидела мама. У ее ног стоял маленький чемодан.

– Что это? – спросила я, доковыляв до кровати. Взяла футболку и начала снимать пижаму.

– Вещи, которые тебе могут понадобиться.

Вздохнув, я натянула футболку и принялась за джинсы.

– То есть я тут еще на один день остаюсь? Но я же хорошо себя чувствую. Могу самостоятельно передвигаться. Мне можно пойти домой. Я хочу пойти домой, мам.

– Дай я тебе помогу. – Мама наклонилась помочь мне облачиться в джинсы.

Она застегнула за меня молнию и заклепку – это было стремно и успокаивающе одновременно.

Я прохромала к инвалидному креслу и опустилась в него. Вытащила попавшие под футболку волосы и устроилась поудобнее. Потом подъехала к тумбочке, на которой медсестра оставила поднос с завтраком. Я унюхала запах бекона, и в животе заурчало.

– Так они сказали, когда отпустят меня? Завтра? Мам, я правда думаю, что могу уже вернуться домой. Может, поговоришь с ними? – Я подняла крышку подноса. В животе снова заурчало, и я поспешно сунула кусочек бекона в рот.

Мама только собралась мне ответить, как распахнулась дверь. В палату вошел мужчина в клетчатой рубашке и брюках цвета хаки, с наброшенным на плечи белым халатом.

– Миссис Лефтман, – весело сказал он, – я доктор Дентли. Мы разговаривали с вами по телефону.

Я смотрела на него с набитым беконом ртом.

– А ты, должно быть, Валери, – заботливым тоном продолжил он и протянул мне руку для пожатия.

Проглотив бекон, я пожала его ладонь.

– Доктор Дентли, – еще раз представился он и сел рядом. – Штатный психиатр больницы «Гарвин Дженерал». Как твоя нога?

Я взглянула на маму, но она смотрела в пол, усиленно делая вид, что ее тут нет.

– Нормально, – ответила я, потянувшись за другим кусочком бекона.

– Это хорошо, хорошо.

С его губ не сходила улыбка. Нервная улыбка. Словно он чего-то побаивался, но не лично меня. Может, самой жизни? Будто она может в любую секунду прыгнуть и вцепиться в него.

– Назови свой уровень боли в настоящий момент.

Он достал папку-планшет с моей историей болезни. В конце ее, конечно же, имелись данные по моему обезболиванию и динамике боли. Я по сотне раз за день отвечала на этот вопрос с того времени, как попала в больницу. «У тебя болит на десять баллов? На семь? А может, сегодня на четыре целых триста семьдесят пять сотых?».

– Два балла, – ответила я. – И что? Меня теперь выпишут?

Доктор Дентли тихо засмеялся и подтолкнул указательным пальцем съехавшие с переносицы очки.

– Валери, мы хотим, чтобы ты излечилась, – сказал он терпеливым тоном детсадовского воспитателя. – Как физически, так и душевно. Потому я и здесь. Я проведу оценку твоего психического состояния, после чего мы решим, как тебе помочь обрести душевное равновесие. Тебе хочется сегодня себе навредить?

– Что? – Я посмотрела поверх его плеча на маму. – Мам?

Она продолжала таращиться в пол.

– Я спросил, хочется ли тебе сегодня навредить себе или кому-то другому?

– Хочется ли мне покончить с собой?

Дентли кивнул. Казалось, дурацкая улыбка прилипла к его губам.

– Или порезать себя. Или причинить себе боль иным способом.

– Что? Нет. С чего мне хотеть покончить с собой?

Он чуть отклонился в сторону и положил ногу на ногу.

– Валери, я пообщался с твоими родителями, полицейскими и докторами. Мы много говорили о суицидальных мыслях, которые, судя по всему, мучили тебя долгое время. И учитывая произошедшее, мы все тревожимся, что эти мысли будут мучить тебя с удвоенное силой.