Текст книги "Детишки в доме на холме"

Ви

– 10 июня 1978 г. —

Ходить в подвал нам строжайше запрещалось. Правда, иногда бабушка сама приглашала нас в свою лабораторию, но это случалось только тогда, когда ей нужно было объяснить нам какой-нибудь учебный вопрос. Там мы ставили разные химические опыты, наблюдали за вскрытием или рассматривали в бабушкин микроскоп различные препараты. Но в остальные дни доступ в подвал был закрыт. Это было бабушкино царство, ее мастерская и лаборатория и единственное место во всем доме, куда посторонним доступ был закрыт.

Ви медленно спустилась по старой деревянной лестнице, ступеньки которой тревожно поскрипывали при каждом шаге, словно предупреждая о вторжении. «Чужой! Чужой!» – выпевали они тонкими, пронзительными голосами.

Крепко держась за гладкие деревянные перила, Ви вдыхала запахи формальдегида, хлорки, остывшего табачного дыма. Сердце отчаянно стучало в груди. Больше всего ей хотелось повернуться и бежать, но она знала, что не может так поступить. Она должна была найти хоть какие-то сведения об Айрис – кто она и откуда взялась. В конце концов, Ви обещала, а подвал казался ей как раз тем местом, с которого стоило начинать поиски.

Наконец ее ноги ступили на холодный цементный пол, и Ви остановилась, стараясь приспособиться к слабому освещению. Флуоресцентные лампы над головой как будто пульсировали, то разгораясь, то снова угасая. Прислушиваясь к их негромкому гудению, Ви двинулась вперед, и вскоре ей начало казаться, будто она различает в этом гуле слова, которые шепчет ей бог Подсказок: «Сюда! Сюда. Тепло. Еще теплее».

Но сквозь этот шепот пробивался и другой голос, который настойчиво твердил ей:

«Вернись. Не ходи дальше! Беги!»

Откровенно говоря, Ви терпеть не могла подвал. Все здесь ее тревожило и пугало: темнота, шорохи и писк запертых в клетках лабораторных животных, странные потрескивания в толще стен. Запахи спирта, формальдегида и дезинфекции назойливо лезли в ноздри, застревали в горле, не давая дышать полной грудью.

Сейчас Ви хотелось только одного: поскорее довести свое дело до конца. Заглянуть в записи и удрать. Увы, она даже не представляла, где искать пресловутые записи.

Сделав глубокий вдох, Ви огляделась.

В шкафах и на полках слева от нее стояла медицинская и научная литература, различные справочники, стеклянные банки с мутноватыми растворами, в которых плавали лабораторные препараты: мозги животных, зародыш свиньи, сердце оленя. Погруженный в формальдегид поросенок пугал ее, наверное, больше всего: крошечный пятачок, миниатюрные копытца, идеальное белое тельце, которое свернулось калачиком, словно зародыш заснул в ожидании, когда придет время родиться. Каждый раз, когда взгляд Ви падал на него, ей казалось, что поросенок вот-вот откроет незрячие глаза и, оттолкнувшись от стеклянного дна банки, ринется к поверхности, чтобы глотнуть воздуха.

На полках по правую руку стояли клетки с лабораторными мышами и крысами. Все они были белыми, с красными глазами, которые мерцали в полутьме, словно зверьки были крошечными демонами. Некоторые мыши бесконечно крутились в скрипучих железных колесах. Напрягая все силы, они бежали и бежали в никуда.

Под стеной расположился деревянный лабиринт. Бабушка использовала его для экспериментов с мышами и крысами, проверяя, как действует то или иное лекарство на способность грызунов ориентироваться в пространстве.

В дальнем конце подвальной комнаты стоял длинный рабочий стол с лампой и микроскопом. Пространство в центре занимал стальной стол для вскрытий. Бабушка очень интересовалась тем, как работает мозг, – и не только мыслями и эмоциями, которые в нем формировались, но и его строением, физическими и биологическими функциями того или иного отдела или участка коры. На изучение мозга различных животных она тратила довольно много времени. Делая тончайшие срезы серого вещества, она помещала их на специальные стеклышки, а потом долго изучала под микроскопом, пытаясь понять, как болезнь или безумие могут повлиять на клетки мозга. В этом, считала бабушка, может скрываться ключ к успешному лечению.

Несколько мгновений Ви стояла неподвижно. Ей казалось, мыши и крысы злобно шипят на нее со всех сторон, бормочут: «Уходи, уходи, уходи! Прочь отсюда, иначе мы все расскажем бабушке!»

Ви всегда слушалась бабушку. Не было еще случая, чтобы она поступила против ее воли или нарушила запрет. Спускаясь в подвал, она каждой клеточкой своего тела чувствовала, что поступает неправильно и что она будет об этом жалеть, вне зависимости от того, откроется ли ее проступок или нет. И в то же время Ви испытывала странное возбуждение и непреклонное желание идти до конца. Да, она была послушной девочкой, примерной бабушкиной внучкой, но теперь она делала что-то по-настоящему плохое, и это было… восхитительно. Но если бабушка узнает…

Нет, ничего она не узнает. Они с Эриком долго думали и в конце концов составили план, который был просто обречен на успех.

В данный момент Эрик и Айрис находились наверху, на страже.

Айрис заняла позицию на верхней площадке ведущей в подвал лестницы. В случае опасности она должна была подать Ви сигнал, несколько раз выключив и включив свет. Эрик караулил у входной двери дома. В случае если бы бабушка неожиданно вернулась из Приюта, куда она, как обычно, ушла еще утром, он должен был предупредить Айрис, а потом броситься к бабушке навстречу и под любым предлогом задержать ее во дворе, чтобы дать Ви время закрыть дверь подвальной лаборатории и выбраться наверх.

– Как ты собираешься ее задержать? – уточнила Ви.

– Ну, не знаю. – Эрик пожал плечами. – Может, сказать ей, что я снова видел в кухне Большого Белого Крыса и даже сумел его схватить, но он опять удрал?

Ви одобрительно кивнула. Это была хорошая идея.

Сейчас она медленно шла через лабораторию, внимательно оглядываясь по сторонам. Откровенно говоря, она и сама точно не знала, что́ ищет, и надеялась только на интуицию – на то, что какая-то мелкая деталь подскажет ей правильное направление поисков. С самого начала ее не покидало странное ощущение, что в подвале она не одна: Ви отчетливо ощущала устремленный на нее чужой, враждебный взгляд. Конечно, это было глупостью – кто еще мог здесь быть? – и все же она пристально вглядывалась в сгустившийся по углам полумрак, боясь, что там может шевельнуться какая-то тень.

Мыши и крысы шуршали и шуршали в своих клетках, грызли крупу и попискивали. «Сюда! Сюда! – слышалось Ви. – Иди сюда, если посмеешь!» Не выдержав, она шагнула ближе к полкам с клетками, за прутьями которых копошились белые зверьки. Клетки были аккуратно пронумерованы, и Ви вспомнила, как Эрик однажды спросил у бабушки, почему она не даст мышам и крысам нормальные имена вместо этих дурацких номеров.

– Мне кажется, они не возражают против номеров, – ответила бабушка, снисходительно улыбнувшись.

– Я бы на их месте возражал. Мне бы не хотелось быть каким-нибудь «Номером 212-А»!

Бабушка рассмеялась и взъерошила его и без того лохматые волосы.

– Но ведь ты мальчик, а не лабораторная мышка!

Некоторые из сидящих в клетках зверьков бодрствовали, некоторые спали. Одна мышь лежала до того неподвижно, что Ви показалось – она умерла, но рассмотреть ее вблизи она не решилась. У всех у них были блестящие красные глаза и острые желто-оранжевые зубы. Если честно, некоторых бабушкиных лабораторных животных Ви побаивалась: от них пахло антисептиком, на макушках были выбриты круглые участки, а кожу пересекали тонкие хирургические швы. Заметив в клетке такого зверька, Ви затаивала дыхание и старалась поскорее отойти подальше.

У секционного стола она замешкалась. Стальная поверхность была чисто вымыта и вычищена, но Ви все равно пробрала дрожь. Именно здесь закончились под бабушкиным скальпелем жизни огромного количества лабораторных животных. Многим из них бабушка распиливала черепа и, сделав тонкий срез с мозга, тут же переносила образец на стеклянную пластину. Она твердо верила в методику, которую называла комплексным подходом к психиатрии. Тело и мозг тесно связаны, любила повторять бабушка. И если что-то случается с твоей рукой, это влияет на все тело в целом, не исключая и мозга.

Все наши травмы, все наши телесные воспоминания сохраняются внутри нас, объясняла бабушка и добавляла, что пытается научиться избавлять людей от этих воспоминаний, чтобы они могли забыть о перенесенных страданиях и начать жизнь заново, с чистого листа.

Над секционным столом была укреплена бестеневая хирургическая лампа, и Ви включила ее, чтобы получше осветить лабораторию. На мгновение ее взгляд упал на ее собственное отражение на гладкой стальной поверхности стола. Отражение было размытым и странным: вроде бы это была она и в то же время – не совсем она, словно какой-то другой человек напялил ее одежду и притворился Виолеттой Хилдрет. Ви пристально всмотрелась в стальную полированную поверхность, и вдруг ей показалось, что за ее спиной мелькнула какая-то тень.

Ви вздрогнула и, отскочив от стола, резко обернулась.

Ничего.

Никого.

«Скрип-скрип-скрип-скрип…» – пронзительно пели металлические колеса клеток.

* * *

С трудом отдышавшись после пережитого испуга, Ви шагнула к рабочему столу, опустилась на стул и включила настольную лампу. Здесь же стоял бабушкин микроскоп, на предметном стекле которого остался какой-то препарат. Ви включила подсветку и, заглянув в окуляр, подкрутила винт фокусной настройки. Кровь, клетки… она узнала гистологический срез крошечного мышиного мозга. Ви переключила увеличение и вновь тронула винт. Препарат стал похож на цветок.

Ви давно знала, что все живые существа находятся в родстве. Паразиты. Черви. Большая белая акула с зубами в несколько рядов. И сама Ви.

При мысли об этом по коже Ви побежали мурашки. Ничего себе родственнички!

Тем не менее ей очень нравилось слушать, как бабушка рассказывает об эволюции – о том, что все животные на Земле произошли от одного-единственного предка – скользкого сопящего существа, которое первым выбралось из океана на сушу.

«Мы – звездная пыль», – пел Джонни Митчелл.

«“Я есть”, – сказал я, но меня никто не услышал…» – вторил ему Нил Даймонд.

Еще бабушка говорила, что эволюция человека еще не завершена, что этот процесс продолжается и будет идти еще, возможно, тысячелетия. «Ты только подумай, Виолетта, – сказала она однажды. – Человек – еще далеко не завершенная конструкция, работа еще идет. Что, если мы, врачи и ученые, найдем способ ускорить этот процесс?»

Рядом с микроскопом лежала на столе золотистая пачка «Бенсон энд Хеджес» и стояла пепельница, полная окурков. Ви провела по глянцевой пачке кончиком пальца. Взгляд ее упал на белый стеклянный шкаф, где бабушка хранила различные лекарства и материалы, которые использовала во время экспериментов. На верхней полке она заметила флакон с хлороформом и морилку, к которым бабушка прибегала, когда хотела избавить лабораторное животное от лишних мучений. «Это – часть профессии врача, – сказала она. – Не допускать ненужных страданий».

Буквально в прошлом месяце бабушка привела Ви в подвал и научила пользоваться морилкой. У нее была мышь, которую она пыталась вылечить, но лечение не помогло, и бедный зверек не мог ни есть, ни пить. Она вообще больше ничего не могла – днями напролет мышь лежала в углу клетки, время от времени судорожно подергиваясь.

Ви знала, что другого выхода нет, но ее все равно мутило. Ей было очень жаль всех лабораторных животных, которые погибли в результате операции или эксперимента, но бабушка сказала, что грызуны отдают свои жизни во имя высшей цели, потому что только с помощью опытов на мышах она может найти новые способы помогать людям.

Следуя бабушкиным инструкциям, Ви открутила крышку флакона с хлороформом и пипеткой капнула несколько капель на ватный тампон.

Как сказала бабушка, во времена Гражданской войны хлороформ наряду с эфиром широко использовался в качестве наркоза при проведении хирургических операций, чаще всего – при ампутациях конечностей. Сладковато пахнущей жидкостью смачивали тряпку и держали над лицом раненого, пока он не отключался. Но если ошибиться с дозой или дышать хлороформом слишком долго, предупредила бабушка, у человека могут отказать легкие.

«Хорошо, Виола, молодец», – сказала она, когда Ви, взяв намоченный хлороформом тампон, поместила его в банку, в которой когда-то хранилась фасоль с приютского огорода. Сама бабушка достала из клетки умирающую мышь и передала девочке. Ви, прощаясь, погладила крошечную головку, покрытую короткой белой шерсткой. Мышь трепыхнулась у нее в руках, уперлась в кожу слабыми лапками. Ви почувствовала, как быстро-быстро стучит ее сердечко. «Прости нас», – вздохнула она и, опустив мышь в банку, быстро завернула крышку.

Мысленно она молилась богу Милосердия. «Пусть это будет быстро», – думала она, прикусив губу. Надо задержать дыхание, решила она про себя. Не буду дышать, пока все не закончится.

Только не плакать! Только не плакать! Только не плакать!

Врачи не плачут.

Врачи не должны допускать, чтобы эмоции повлияли на их мышление или помешали делать то, что делать необходимо.

Ви ни разу не видела, чтобы бабушка плакала.

Белая мышь в банке приподнялась на задние лапки. Отчаянно скребя стекло передними, она пыталась вскарабкаться по гладкой поверхности, борясь за жизнь с энергией, какой Ви от нее не ожидала, но секунд через пятнадцать мышь расслабленно вытянулась на дне и заснула.

Ви перевела дух.

«Не торопись снимать крышку, – предупредила бабушка. – Следи за дыханием. Убедись, что все кончилось».

Ви смотрела, как замедляется дыхание мыши. Наконец настал момент, когда она уже не могла уловить ни малейшего движения. Ви была уверена, что мышь умерла, но на всякий случай выждала еще полминуты, отмеряя время по секундной стрелке своего «Таймекса». Тик-так-тик-так… Глядя на банку, она думала о том, находится ли внутри душа мыши, витает ли она между стеклянных стенок подобно облачку влажного воздуха? А может, у мышей вовсе нет души? Бабушка в души не верила, она оперировала такими понятиями, как «эго», «суперэго» и «ид». Не раз она говорила, что каждое живое существо представляет собой сверхсложную систему, состоящую из клеток, нейронов и различных химических соединений, но душа? Дух? Где результаты измерений? Где доказательства?

«Отличная работа, Виолетта», – сказала бабушка и, опустив руку ей на плечо, слегка сжала. Потом она вытряхнула мертвую мышь в металлическое ведерко для мусора, но когда бабушка отвернулась, Ви потихоньку вынула ее оттуда, отнесла в сад и похоронила, отметив место маленьким черным камнем.

* * *

Сейчас Ви попыталась открыть шкафчик с хлороформом, но он был заперт.

Справа от микроскопа стоял пустой бокал из-под мартини и тарелка с нарисованными подсолнухами, на которой осталось несколько крошек от сэндвича. Слева лежала стопка книг: медицинский словарь, «Настольный справочник терапевта», книга по анатомии и «Описание хирургических вмешательств». Рядом с ними Ви увидела один из бабушкиных блокнотов – тетрадь на кольцах с обложкой в серо-черную крапинку. На тетради лежал карандаш.

«Открой, если осмелишься!»

У бабушки было полно тетрадей и блокнотов. Она записывала все: результаты экспериментов, сведения о пациентах и многое другое.

Чувствуя, как похолодели руки, а по спине между лопатками побежали струйки пота, Ви потянулась к тетради.

Ей всегда казалось, что лопатки – это напоминание о том, что еще сравнительно недавно люди были крылатыми. Порой она почти могла представить себе, каково это было – иметь крылья, чтобы взмыть высоко-высоко. Во сне Ви летала довольно часто: ей снилось, будто она распахивает окно спальни, вылетает наружу и долго кружит над домом, над Приютом, над холмами и лесом, понемногу поднимаясь все выше, пока знакомые здания не превращаются просто в точки.

То же самое чувство посетило ее и сейчас. Ей казалось, что она каким-то образом покинула свое тело, взлетела под самые облака и глядит с высоты на все, что происходит далеко внизу.

Мыши и крысы в клетках шуршали, хрустели и попискивали – тревожно, предостерегающе. Громыхали и повизгивали неуклюжие колеса, вращаясь в безостановочном ритме, и в точно таком же ритме кружили мысли Ви, которая продолжала сидеть неподвижно, глядя на тетрадь на столе.

Давай, действуй!

Не смей! Не надо!

Действуй, не трусь!

Обернувшись, Ви еще раз вгляделась в полумрак, в котором прятались изломанные тени, поежилась под взглядами множества красных глазок. Глаза заспиртованного поросенка оставались по-прежнему закрытыми, но ей показалось – он изменил свое положение в банке и словно ждет, что же она будет делать дальше.

Строгий запрет распространялся и на бабушкины тетради и блокноты. Открывать их и читать записи не разрешалось ни под каким видом. Даже прикасаться к ним было нельзя.

Но Ви дала Айрис честное слово…

А честное слово что-нибудь да значит!

Должно значить.

Ви открыла тетрадь на первой странице. Судя по дате, бабушка начала ее почти два месяца назад.

Кто мы без наших воспоминаний?

Без наших страхов?

Без наших травм и страданий?

Что помнит тело и не помнит разум?

Возможно ли, чтобы наши воспоминания фиксировались на клеточном уровне?

И если это так, существует ли способ удалить их, очистить клетки, заставить тело забыть?..

Дальше следовали схемы, изображения клеток, короткие заметки, которых Ви не понимала, фразы на латыни, многоэтажные химические формулы.

В последнее время Л. С. стало хуже. Пришлось перевести ее обратно в Цоколь-западный.

Возможно, придется прибегнуть к крайним мерам.

Ви перевернула несколько страниц и наткнулась на последнюю запись, датированную вчерашним днем.

Проект «Майский цветок»:

Пациент С. идет на поправку. Скорее всего, она ничего не помнит ни о том, что было раньше, ни о времени, проведенном в Цоколе-западном. Каждый день она узнает, запоминает что-то новое. Тесты показывают, что успехи, которые она делает почти во всех областях, намного превосходят средний уровень. Буду продолжать лекарственную терапию и гипноз. Возможно, когда-нибудь я могу выпустить ее в большой мир, чтобы окончательно убедиться…

Свет над головой Ви несколько раз моргнул.

Сигнал!!!

Ви захлопнула тетрадь, положила на прежнее место, а сверху водрузила карандаш. Выключив настольную лампу, она вскочила, погасила свет над секционным столом и, окинув быстрым взглядом подвальную комнату, попыталась припомнить, к чему она прикасалась, что могла сдвинуть с места. Но все вокруг выглядело точно так же, как и когда она сюда пришла, – в этом Ви была уверена.

Верхний свет снова заморгал – чаще, настойчивее, тревожнее.

Прыгая через две ступеньки, Ви ринулась по лестнице вверх. Айрис, беспокойно приплясывавшая на верхней площадке, взглянула на нее с мольбой. С веранды доносились голоса Эрика и бабушки.

Выключив свет, девочки бесшумно проскользнули в гостиную, включили телевизор и плюхнулись на диван. Передавали шоу «Справедливая цена», какая-то женщина в цветастом платье вращала большое колесо.

Бабушка вошла в прихожую, Эрик – следом.

– Говорю тебе, я почти поймал Большого Белого Крыса, но он…

– Не сейчас, Эрик, – резко перебила бабушка. Это было странно – обычно она разговаривала с внуками совершенно в ином тоне. Может, в Приюте что-то случилось, какая-то неприятность?

– Но я…

– Я иду в кабинет. Мне нужно сделать важный телефонный звонок и немного поработать, и я не хочу, чтобы меня беспокоили, если, разумеется, не произойдет что-то экстраординарное. А появление в кухне крысы к экстраординарным событиям не относится. Понятно?

– Да, ба, – ответил Эрик, а Ви подумала, что бабушка в любых обстоятельствах остается собой: слово «экстраординарный» они освоили совсем недавно, и сейчас она воспользовалась подходящим моментом, чтобы освежить его в их памяти.

Потом бабушка прошла по коридору к себе в кабинет. Ви слышала, как захлопнулась дверь, как лязгнул и с тупым стуком закрылся тяжелый медный засов на внутренней стороне двери.

Эрик вошел в гостиную.

– Ну как, удалось что-нибудь узнать? – спросил он шепотом.

Ви не ответила. Как ужаленная, она вскочила с места и бросилась на кухню.

– Эй, ты что?! – отчаянно прошептал Эрик ей вслед. Они с Айрис тоже направились на кухню и застали Ви возле старинного настенного телефона. Увидев их, Ви приложила палец к губам.

– Тш-ш-ш!

Выждав несколько секунд, Ви потихоньку сняла трубку, одновременно прижимая рукой металлический рычаг. Прикрыв микрофон трубки ладонью, она осторожно убрала руку с рычага.

Раздавшийся в трубке резкий голос бабушки едва ее не оглушил.

– …этого не потерплю, Тед!

Ви отчетливо слышала на линии частое, сиплое дыхание доктора Хатчинса. На мгновение она представила себе его смешную страусиную голову и часто моргающие глазки-бусинки.

– Она у нас недавно. Вполне естественно, что она задает вопросы. – Голос у него был более высоким, чем у большинства мужчин, так что его вполне можно было принять за женский.

Было слышно, как бабушка вздохнула.

– Вчера она спросила, где лежат истории болезни и личные дела пациентов из Цоколя-западного и почему там не работают медсестры.

Эрик подошел ближе – ему тоже хотелось послушать, но Ви покачала головой и даже сделала шаг назад.

– Это совершенно естественные вопросы, доктор Хилдрет, – проговорил Хатчинс. Бабушка часто называла его просто по имени и на «ты», но Ви ни разу не слышала, чтобы он назвал бабушку иначе чем «доктор Хилдрет».

– Я знаю, – раздраженно откликнулась бабушка. – Но я вижу, что мои ответы совершенно не удовлетворили Пэтти. Она продолжает расспрашивать…

Пэтти…

Так звали новую медсестру, которая поступила в Приют совсем недавно. Она была очень молодой, наверное, только недавно окончила училище. Ви еще не была с ней знакома, но она видела, как Пэтти едет в Приют на своем желтом «Фольксвагене-жуке»: черные волосы покрашены «перьями», форменная юбка намного короче, чем у других медсестер. Пэтти была племянницей доктора Хатчинса, который и поспособствовал тому, чтобы она получила работу в Приюте. Ви слышала, как они с бабушкой обсуждали этот вопрос на протяжении, наверное, нескольких недель. Бабушка с самого начала была против, она упирала на то, что у Пэтти не хватает опыта для работы с психическими больными. Доктор Хатчинс возражал в том смысле, что как раз это обстоятельство и делает его племянницу самой подходящей кандидатурой – они, мол, смогут сами подготовить ее с учетом всех особенностей работы в Приюте и со временем получат идеальную медсестру.

– Так что вы сказали ей насчет Цоколя-западного? – спросил доктор Хатчинс.

Ви прикусила губу. Цоколь-западный! Бабушка упоминала о нем в своей тетради.

Последовала пауза. Было слышно, как бабушка глубоко вдохнула, потом медленно выдохнула. У нее была привычка: во время важных телефонных разговоров или когда ей приходилось решать какую-то сложную проблему, она расхаживала по своему кабинету из стороны в сторону и курила. Она утверждала, что курение стимулирует ее мыслительные процессы. Наконец Ви услышала:

– Я сказала, что мы уже очень давно не размещаем пациентов в палатах цокольного этажа. Что подвальные помещения используются только в качестве складов оборудования и белья.

И снова наступила пауза, словно бабушка глубоко затянулась и выпустила дым. Ви не ошиблась: судя по шарканью тапочек по деревянному полу, она довольно энергично расхаживала по кабинету.

Эрик снова потянулся к трубке, но Ви оттолкнула его протянутую руку.

– Но сегодня Пэтти пожелала лично в этом убедиться. Я застала ее, когда она спускалась в полуподвал.

Доктор Хатчинс издал какой-то странный звук – то ли закряхтел, то ли скрипнул зубами. Бабушка тем временем продолжала со все возрастающим раздражением:

– Я сказала ей, что она должна находиться только в тех палатах, к которым она приписана, а не разгуливать по всему корпусу. А Пэтти ответила – она, мол, слышала какие-то дикие истории, которые наши пациенты рассказывают о Цоколе-западном.

– Какие именно истории? – уточнил доктор Хатчинс.

– Этого она не сказала. В общем, Тед, я считаю, ты должен с ней серьезно поговорить. В противном случае нам придется с ней расстаться.

Эрик схватился за трубку и потянул. Ви оттолкнула его с такой силой, что он попятился и налетел на стул. Стул с грохотом опрокинулся.

Крепко зажав ладонью микрофон трубки, Ви затаила дыхание.

Что, если бабушка и доктор Хатчинс услышали и поняли, что она подслушивает? На линии царила сверхъестественная тишина, нарушаемая только далекими гудками и потрескиванием. Наконец доктор Хатчинс сказал:

– Я понимаю… Хорошо, я поговорю с Пэтти. Она больше не будет задавать вопросов о Цоколе-западном, обещаю.

– Вот и хорошо. – С этими словами бабушка так резко положила трубку, что Ви подпрыгнула. Сама она положила трубку на рычаг очень осторожно и повернулась к брату.

– Ты идиот! – прошипела она. – Что, если бы они нас услышали?

– Ты должна была дать мне тоже послушать! – захныкал Эрик. – С кем она разговаривала? Это насчет Айрис?

– Она разговаривала с доктором Хатчинсом, а о чем… Я пока не могу этого сказать – сама не понимаю, – призналась Ви. – Зато я знаю, что нам делать дальше.

– Что? – спросил Эрик.

– Надо пробраться в Приют и все там как следует разведать. И поговорить с новенькой медсестрой, с Пэтти.

Эрик с сомнением покачал головой.

– А как мы проберемся мимо Семафорши?

– Придумаем, – ответила Ви, глядя на Айрис. – У нас нет выбора.