Текст книги "Письма из Лондона"

– 8 –

Ноябрь 1940

Они могли бы сесть в поезд на север, но станция в Ковентри все еще ремонтировалась после налетов неделю назад. И поэтому Мэри позвонила какому-то другу своего друга, который в свою очередь знал одного автовладельца, готового одолжить им машину.

Они договорились встретиться у станции метро «Тоттенхам-Корт-роуд» неподалеку от квартиры Мэри. Руби пришла ровно в девять часов, но ее коллега появилась только через полчаса – выехала из-за угла на маленьком бойком «Беби Остине».

Когда они вырвались из лабиринта лондонских улиц на главную дорогу, ведущую на север, Руби чуть не выворачивало наизнанку. Мэри не только неслась с сумасшедшей скоростью и с помощью клаксона общалась с другими водителями, она еще и курила одну сигарету за другой, объясняя это тем, что всегда нервничает за рулем.

– Нет, тебе непременно нужно научиться водить машину, – заметила Мэри. – Для женщины это важно. Дает тебе свободу.

– Я с тобой согласна, но в Нью-Йорке никто не ездит, кроме таксистов. Мне казалось, что учиться водить не имеет никакого смысла.

А еще она не могла себе представить обстоятельства, в которых сможет себе позволить купить такую дорогущую вещь, как машина, но этот вопрос сегодня не подлежал обсуждению.

– И тебе никогда не хотелось уехать за город? Подышать свежим воздухом? – спросила ее подруга, выдыхая облако удушающего дыма.

Руби опустила стекло на несколько дюймов, потом ответила:

– Для прогулок есть Центральный парк. Вот где много зелени и свежего воздуха. Но дело в другом. Ты ведь говорила, что тебе не нравится за городом. Поэтому ты и уехала из Шотландии.

– Жить мне там не нравится, но я не против приезжать туда время от времени.

Руби, впервые после того, как села в машину, посмотрела на свои наручные часы. На той скорости, с которой они едут, подумала она, до Ковентри они доберутся к полудню. Тогда у них останется время, чтобы посетить собор, вернее, то, что от него осталось, а потом побывать на первых массовых похоронах, организованных государством. В ночь на четырнадцатое было убито около пятисот человек, и сегодня, неделю спустя, среди развалин все еще находили тела убитых.

Потом они посетят службу, вернее, постоят на почтительном расстоянии, пытаясь ощутить настроение людей, не вторгаясь в их скорбь. На этом настоял Кач, который накричал на Найджела, когда заместитель главного редактора давал Руби задание поговорить с несколькими людьми на похоронах.

– Нет, нет и еще раз нет, ради всего святого – ты хочешь, чтобы она донимала людей, которые пришли похоронить своих близких? Ты в своем уме, Найджел? Нет! – Отмахнувшись от невнятных возражений Найджела, он сказал Руби: – Если кто-то захочет высказаться – выслушай, но ни к кому не подходи ни до, ни после похорон. Даже если все остальные журналисты будут опрашивать всех и каждого.

– Поняла.

– Фотографии собора и города в руинах – вот основа вашей статьи. Вот для чего вы туда едете. Через несколько месяцев, может быть, будет иметь смысл съездить туда снова, но сейчас – нет.

Вооруженная дорожными картами мистера Данливи, Руби в этой поездке на север взяла на себя роль штурмана, причем справлялась с ней легко, что было чудом, поскольку ехали они по незнакомой местности и без всяких дорожных знаков. А когда они подъехали к окраине Ковентри, ошибиться уже было невозможно: чем ближе они подъезжали, тем больше следов бомбежки попадалось им на глаза, и то, что им только предстояло увидеть, уже начинало давить на них тяжелым грузом.

По указанию Руби Мэри свернула с Лондонской дороги на древние средневековые улицы к югу от собора. По обе стороны улицы стояли выгоревшие стены магазинов и домов – безмолвные свидетели пожара, уничтожившего город. Но Мэри, проехав несколько ярдов по улице, остановила машину и выключила зажигание.

– Если поеду дальше, проколю покрышку, и одному богу известно, где я смогу найти замену. Отсюда мы пойдем на своих двоих.

Улица, и без того узкая, была завалена мусором и обломками, хотя кто-то проложил по центру нечто наподобие прохода. От большинства зданий, мимо которых они проходили, остались руины, лишь у немногих были выбиты только окна, и эти немногие здания казались одинокими деревьями на поле боя. Руби и Мэри продвигались вперед с черепашьей скоростью, и только дойдя до конца улицы, увидели полицейского на противоположном углу.

Руби, понимая, что, если его не удастся уговорить, то на сегодняшней работе придется поставить точку, решила его обаять. Она напустила на себя дружелюбный, но серьезный вид – за последние месяцы она хорошо освоила этот прием – и прошла последние несколько ярдов, разделявшие их.

– Доброе утро, констебль, – сказала она, надеясь, что с божьей помощью не перепутала его знаки различия. – Мы из журнала «Пикчер Уикли». – Она уже держала наготове свою пресс-карту, которую и протянула ему. – Если это не составит для вас большого труда, мы надеялись подойти к собору немного поближе. Но, конечно, только с вашего разрешения.

Он проверил ее пресс-карту, потом пресс-карту Мэри, хмуря все это время лоб.

– Ну, идемте со мной, – сказал он наконец. – Только осторожнее, под ноги смотрите.

Они пошли за ним по улице, продвигаясь тем медленнее, чем выше поднимались груды обломков. Руби поморщилась, когда что-то зацепило ее чулки и она услышала треск рвущейся материи, а потом еще раз. Она опустила глаза, увидела тонкую струйку крови у себя на ноге. Видимо, она порезалась о битое стекло.

– Вы из Лондона, да?

– Нет, я американка – думаю, по мне это очевидно. А Мэри вот шотландка, – печально ответила Руби, расстроенная из-за испорченных чулок. – Но мы теперь обе живем в Лондоне.

– Хм-м, – сказал констебль, а потом, когда они прошли еще несколько ярдов: – Наверно, и вам досталось.

– Ну, не так, как вам. Это ужасно. Вы были на службе на прошлой неделе?

– Нет. Вероятно, только по этой причине и жив остался. В участок, где я служу, попала бомба.

Уточнять он не стал, а она поняла, что уточняющих вопросов лучше не задавать.

– И когда началась бомбардировка?

– Около семи вечера. Зажигательные бомбы сыпались, как град. Собор загорелся около часа спустя. А уж как старались его погасить! Но какой у них был на это шанс? Свинец в крыше просто расплавился.

Труп собора – а как еще она могла назвать это? – возвышался перед ними. Они приблизились осторожно, не произнося ни слова, потому что руины, казалось, стали местом паломничества. Каменная кладка покрылась сажей, изящные оконные проемы перекосились или обрушились, витражи, изготовленные сотни лет назад, погибли. Это было надругательство чистой воды.

Они обошли собор по периметру, Мэри снимала фотографию за фотографией. Наконец они оказались в пространстве, затененном сохранившейся башней, где наружная стена огромной церкви обрушилась полностью.

– Туда я вас не могу впустить. У нас и так куча дел – не хватало еще вас двоих спасать, – мрачно сообщил им констебль.

– Конечно, – сказала Руби. – Мы посмотрим отсюда.

И она осталась на месте, смотрела и пыталась понять, что видят ее глаза. Собор остался без крыши и был полностью открыт небесам, потому что остатки его крыши обрушились, образовав гору обломков, и теперь все внутреннее убранство, все сокровища, которые находились в соборе, лежали в руинах. Она видела перед собой здание, которое простояло около семи веков, которое хранило в себе все, что воплощала собой их история.

– Несколько дней назад здесь побывал король, – тихо проговорил констебль. – Стоял на том самом месте, где теперь стоите вы. И на лице у него было такое же выражение, как сейчас у вас.

– Вы говорили с ним?

– Нет, его окружали мэр и всякие такие люди. Но он прошел рядом со мной, вот как вы сейчас. Никогда не думал, что своими глазами увижу короля.

Он кивнул, фиксируя свои слова в ее памяти.

– Дело в том, что… – начал он.

– Да?

– То, что случилось с собором, ужасно. Те, кто стоял здесь, смотрел на него, согласятся с этим. Но в ту ночь погибло пятьсот человек, а может, и больше, сотни потеряли свои дома. Кажется, все готовы говорить об одном только соборе. Но я бы сказал, что смерть всех этих людей еще хуже. Я что хочу сказать: церковь мы сможем восстановить. Но мертвого к жизни не вернешь, ведь верно?

– Я буду о них говорить. Я имею в виду, о людях. Я напишу о них в моей статье.

Он кивнул, с трудом проглотил слюну, а потом, отвернувшись, провел рукой по лицу.

– Нам нужно на похороны, – сказала Мэри мягким и необычно робким голосом. – Это на кладбище, мимо которого мы проходили на пути сюда?

– Да, на Лондон-роуд. Назад по тому пути, которым вы пришли.

– Могу я узнать ваше имя? – спросила Руби констебля.

– Джон Стивенс.

– А могу я процитировать ваши слова, констебль Стивенс? Ваши слова о людях, которые погибли, – об этом. Все, что мы публикуем, должно получать одобрение в Министерстве информации, – добавила она, чувствуя его неуверенность.

– Ну, ладно тогда, – сказал он после долгой паузы. – Я это сказал. Зачем же теперь отказываться?

Они поблагодарили его, пожали ему руку, и на пути к машине Руби снова и снова повторяла про себя его слова – не хотела забыть или как-то переиначить. Как только они сели в машину и Мэри развернулась, чтобы ехать на кладбище, Руби вытащила свой блокнот и записала слова полицейского. Фотографии Мэри станут хребтом статьи, а слова констебля – ее живым сердцем.

Найти место похорон не составляло труда – они просто следовали за потоком людей в черном, идущих вдоль дороги. Мэри припарковала машину прямо за воротами кладбища, встав в один ряд с десятком других машин, остальную часть пути к месту похорон они прошли пешком.

Увидев камеру в руках Мэри, один из полицейских направил их на площадку, где собрались другие журналисты. Некоторых Руби знала в лицо – встречала их на брифингах Министерства информации. Они кивнули друг другу, но не стали вступать в разговор.

Они стояли на расстоянии в несколько ярдов от могил – четырех уходящих в бесконечную даль траншей, параллельных друг другу и такой же глубины, что и ширины. Государство санкционировало эти массовые похороны – массовое погребение, если уж говорить беспощадно честно – в качестве меры против распространения болезней, но еще и для того, чтобы избавить людей от расходов на похороны их близких. Негласный факт обезображивания погибших пожаром до неузнаваемости тоже при принятии решения наверняка был учтен.

Высокие должностные лица заняли свои места, когда подъехала колонна грузовиков с простыми, укрытыми брезентом гробами. Один за другим гробы стали опускать в траншеи. После ста пятидесяти Руби прекратила счет.

Епископ Ковентри, облаченный в великолепные церковные одеяния, произнес несколько слов, которые унес ветер. Потом другой церковнослужитель прочел двадцать третий псалом[9]9
  Имеется в виду Псалом 23 (в масоретской нумерации), начинающийся словами: «The Lord is my shepherd; I shall not want («Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться»), в синодальном издании книг Священного Писания имеет номер 22.


[Закрыть]. Ни музыки, ни гимнов. Только отдаленное урчание в высоте: два истребителя, словно зоркие орлы, описывали над ними круги. «Чтобы фрицы не разбомбили похороны», – прошептал кто-то.

Когда служба закончилась, скорбящие стали подходить к траншеям: молча устанавливали венки на кромке или бросали одинокий цветочек – чаще всего бумажный – на грубую, ничем не украшенную поверхность внизу. Вскоре могилы были засыпаны последними дарами.

Руби согласилась, что запрет Кача интервьюировать скорбящих был обоснован. Многие из них, судя по их виду, все еще находились в состоянии шока, кто-то был весь перебинтован, кто-то пришел на костылях. Она, как и другие журналисты, во время церемонии встала позади всех, и только когда скорбящие рассеялись, отправилась на поиски подруги.

– Пора нам возвращаться, – сказала Мэри. – Мне не нравится идея прокладывать себе путь по Лондону во время затемнения.

Они остановились у придорожного кафе у Дэвентри, пообедали жирными сосисками, запеченными в булочках, и выпили терпкого чая.

– Я вот думаю…

– Ой, не надо, – пробормотала Мэри.

– Ты уж сначала выслушай вопрос. Почему ты не носишь с собой сумку со всякими фотографическими штуками? У тебя всегда одна только камера. А где твои съемные объективы и прочие ценности?

– Я этим не пользуюсь. Если уж говорить чистосердечно, я не ахти какой фотограф.

Руби закатила глаза.

– Возражаю. Не забывай – я ведь видела твои фотографии.

– Спасибо. Я имела в виду, что я плохо разбираюсь в фотографии, в ее технической стороне, пожалуй, так нужно сказать. Я знаю, как работает моя камера, и я могу заставить ее делать практически все, что мне требуется, но по части всяких вспышек, объективов и прочих штук я полный профан. И вообще, в чем смысл телеобъектива? Мне нужно находиться рядом с человеком, чтобы его сфотографировать.

– Достаточно близко, чтобы увидеть белки его глаз?[10]10
  Смех Руби объясняется тем, что здесь она переиначивает известное в Англии выражение «Не стреляйте, пока не увидите белки их глаз». Эту фразу приписывают американскому полковнику времен американской революции, который отдал такой приказ своим солдатам в ожидании сражения с наступающей английской армией.


[Закрыть] – сказала Руби, рассмеявшись.

– Да, что-то в этом роде. – С этими словами Мэри взяла камеру со стола и сделала три снимка Руби – щелк, щелк, щелк. – Это тебе. Чтобы было что отправить домой.

– Спасибо. Любезно с твоей стороны. Вот только дома-то никого и нет, – сказала Руби, устремив взгляд на трещинку в носике чайника. – У меня больше нет семьи.

– А друзья? Ты вроде из таких девчонок, у которых друзей без счета. – Мэри говорила мягким голосом. Осторожно.

Руби покачала головой:

– Не совсем так. Те люди, которых я знала в Нью-Йорке, были так – приятелями, но не больше. Не… настоящими. – Она замолчала, с опозданием поняв, что повторяется.

– Ну, зато здесь у тебя есть друзья, – сказала Мэри. – Посмотри-ка на меня на секунду, посмотри – я не укушу. Вот так. А теперь послушай меня: у тебя есть друзья здесь, в Англии. Есть. И ты не должна это забывать. Ты меня слышишь?

– Да, Мэри, – ответила Руби, а потом ей пришлось отвернуться. Иначе она могла бы расплакаться – впервые на памяти человечества.

– Ну а теперь приканчивай это жалкое изделие, которое выдают за сосиску в тесте, и в путь.

Когда они проехали Уатфорд, Мэри резко свернула на обочину.

– У нас пустая покрышка?

– Что у нас? А, прокол. Нет. Бензин почти на исходе. Нужно долить. – Мэри вышла, наклонила свое сиденье вперед и вытащила из-под него металлическую канистру. – Надеюсь, этого хватит, чтобы доехать до дома.

– А разве не опасно ездить с канистрой бензина? А если попадешь в аварию?

– Не было выбора, – сказала Мэри, наливая топливо в бензобак «Остина». – Это не моя машина, у меня нет карточек на бензин. Пришлось купить у приятеля. О, черт, все руки облила. Если Найджел будет упрямиться – не станет возмещать мне расходы на бензин, я сделаю так, что он об этом пожалеет. Сама увидишь.

Они вернулись в машину, Мэри, продолжая жаловаться на запах бензина от рук, завела машину, и они снова тронулись в путь. Они обе были голодными и недовольными, когда добрались до Центрального Лондона. Мэри ехала вниз по Шут-Ап-Хилл, а на улицах быстро смеркалось.

– Высади меня у ближайшего метро, – предложила Руби. – Тебе нужно еще машину вернуть на место до захода солнца.

– Ты не обидишься?

– Ни в коем разе, – ответила Руби. – Смотри – мы выезжаем на Эдвард-роуд. Высади меня здесь. До завтра?

– До завтра – да. Но имей в виду – не с первыми лучами солнца, мне нужно будет отлежаться после такого дня.

На следующее утра Руби с утра погрузилась в работу. В какой-то момент она подняла глаза и увидела календарь на стене. Почему же это не пришло ей в голову раньше?

– Представить не могу, как я могла об этом забыть, – пробормотала она себе под нос.

– Забыть о чем? – спросила Нелл.

– День благодарения. Сегодня.

– Ваш американский праздник? Тот день, когда вы благодарите Всемогущего за освобождение от матери Англии?

– Ха-ха. Нет, Питер, это скорее про пилигримов и их трапезы после первого урожая. Так нам, по крайней мере, в школе говорили.

– И что вы делаете в этот день? Ходите в церковь?

– Большинство просто сытно обедают. Жареной индейкой, картошкой и тыквенным пирогом. В Нью-Йорке еще и парад устраивают, с огромными воздушными шарами, телегами, иногда по улице даже звезды кино идут, а на последней телеге едет Санта-Клаус.

– Тыквенный пирог? Министерство продовольствия, что ли, такое выдумало? – заметила Нелл, сморщив нос.

– Похоже, так и есть. Там ужасно много крема и сахара. Так я, по крайней мере, думаю. Сама я этот пирог никогда не пекла.

– И ты собираешься праздновать? – спросил Питер.

– Не знаю. Я не чувствую, что должна быть за что-то благодарной. Не в этом году, – сказала Руби, чувствуя, как на нее вдруг накатила тоска по дому.

– Но ты же жива, да? – дружелюбно заметила Нелл. – Много других согласились бы оказаться на твоем месте.

– Я знаю. Ты права, я знаю.

– Конечно, я права. Так что давай-ка отпразднуем твой странный американский праздник подобием ленча внизу.

Той ночью, свернувшись калачиком на кушетке в подвале отеля в ожидании сигнала отбоя, Руби позволила себе мысленно перенестись в Нью-Йорк. В прошлом году она гуляла сама по себе, смотрела парад Мейси[11]11
  Парад, устраиваемый ежегодно в День благодарения крупной сетью магазинов «Мейси».


[Закрыть], а потом вернулась домой и съела традиционный обед вместе с другими постояльцами. И сегодняшний день прошел хорошо, правда, порой она чувствовала себя одиноко.

Она прожила в Англии уже пять месяцев и за все это время не написала никому в Нью-Йорке, а никто из ее знакомых не попытался ее найти. Она, сама того не ожидая, обрела дом в Англии. Впрочем, думала она, этот дом не навсегда, потому что война когда-нибудь кончится, и она вернется.

Вернется в Америку, но не домой. Потому что дом она нашла здесь, в этом побитом и упрямо прекрасном городе, на который ночь за ночью обрушиваются с небес смерть и разрушение. Здесь было единственное место в мире, которому Руби принадлежала по-настоящему. И одно это, решила она, было достаточной причиной благодарить судьбу.

Письма из Лондона

от мисс Руби Саттон

26 ноября 1940 года

…Фундамент Ковентрийского собора был заложен в четырнадцатом веке, грубо говоря, за два столетия до того, как Христофор Колумб ступил на землю Нового Света, за четыре с половиной века до того, как Америка завоевала свободу, и почти за шесть веков до построения Эмпайр-Стейт-Билдинг – самого высокого здания в мире. Но в конце 1940 года мир увидел руины собора…

– 9 –

Декабрь 1940

Десять дней спустя Руби и Мэри снова отправились на север. На этот раз поездом. Пунктом их назначения был Ливерпуль, а целью – статья о катастрофе на Дернинг-роуд[12]12
  Имеется в виду бомбежка Ливерпуля 29 ноября 1940 года, в ходе которой погибло около 200 человек, а часть города превратилась в руины.


[Закрыть], случившейся два дня назад.

В Ливерпуле им должен был помочь Джон Эллис, давний редактор «Ливерпуль Геральд».

– Он дал мне мою первую работу, – сказал Кач. – Нанял меня, только что из университета, хотя я был идиотом, как на меня ни посмотри. Я бы за него по битому стеклу прошел, так что ведите себя наилучшим образом.

Мистер Эллис ждал их в полдень, под дождем, на ливерпульской станции «Лайм-стрит». Ему было немногим за пятьдесят, очки с толстыми стеклами не могли скрыть его любознательные глаза, его давно не стриженные волосы были тронуты сединой. А еще он был измотан до крайности, и Руби чувствовала себя виноватой за то, что он проведет день, показывая им город, тогда как ему явно требуется отдохнуть.

– Доброе утро, мисс Бьюканен. Рад видеть вас снова.

– И я рада, мистер Эллис. Это моя коллега Руби Саттон.

– Ах да. Репортер из Америки. Кач пел вам дифирамбы в своем последнем письме. Так мы идем? Мой водитель ждет нас на улице.

Ездил он на старомодном автомобиле с закрытым кузовом, раза в два больше, чем «Беби Остин», который Мэри позаимствовала для поездки в Ковентри, и достаточно широким, чтобы всем троим хватило места.

– Думаю, мы можем начать здесь, с центра, – сказал мистер Эллис, когда они тронулись. – Чтобы вы получили представление о том, какие потери понес город. Мы, конечно, можем съездить в порт, но я сомневаюсь, что Министерство информации позволит вам опубликовать какие-либо описания или фотографии, а у вас и так здесь всего несколько часов.

Казалось, центральные улицы Ливерпуля мало чем отличались от лондонских, по крайней мере на непросвещенный взгляд Руби. Здания, мимо которых они проезжали, были построены в самых разных стилях, и люди, заходившие в магазин, были одеты примерно так же, как лондонцы. Здесь даже и магазины были те же: «Бутс», «Вулворт», «У. Х. Смит» и немало Лионских чайных.

День стоял теплый для начала зимы, и время от времени до них через приоткрытые окна доносились обрывки разговоров. Даже для ушей Руби местный акцент показался пугающе отчетливым, и она вспомнила свой приезд в Англию в июле, когда она в первый раз услышала эти выразительные, почти музыкальные интонации. Так говорили билетный кассир на вокзале и кондуктор в поезде, и ей приходилось просить их повторить свои слова несколько раз, прежде чем она могла их понять. Казалось, это было в другой жизни.

Они кружили по центральной части города, мистер Эллис показывал им значимые здания, мимо которых они проезжали, и многие из этих громадных сооружений в классическом стиле своим величием напомнили Руби здание Капитолия. Хотя ей не доводилось видеть его воочию – южнее Нью-Джерси на юг она не заезжала.

– Какие-нибудь достопримечательности разрушены? – спросила она.

– Пока еще нет. Сильно повреждена часть порта, но такие здания, как Сент-Джорджс-Холл и Таможня, не пострадали. Церкви тоже в порядке.

– Вы имеете в виду по сравнению с Лондоном?

– По сравнению с Лондоном нас почти и не тронули. В сентябре были налеты время от времени, безо всякой системы, насколько я понимаю. То же самое было и в октябре. Ущерб – да, есть. Но ничего похожего на то, что видел Ист-Энд.

– А потери?

– Небольшие, если сравнивать с числом погибших в Лондоне, но все равно ужасны. В прошлом месяце бомба на Чэпман-стрит, кажется, убила всю семью – несколько поколений. А несколько дней спустя в том же квартале погибли десять детей. Десять. Я…

– Да? – вставила Руби, чувствуя, что пауза затягивается.

– Нелепо пытаться выразить такие вещи в цифрах. Даже глупо. Но катастрофа на Дернинг-роуд – это поворотный момент, лучше выражения не подобрать. Мы ощутили вкус всего самого ужасного, что эта война может нам принести. Боже мой, как же он горек.

Некоторое время они ехали молча, тишина нарушалась только редкими указаниями мистера Эллиса водителю.

– А где Дернинг-роуд? – спросила она.

– На Эдж-Хилл – это на восток отсюда. Типичный рабочий квартал. Небольшой. В таких местах все друг друга знают.

– И что там случилось?

Она знала самую суть: бомба попала в убежище, много людей погибло в этом, как выражалось Министерство информации на официальных брифингах, «инциденте». Словно такой бескровный термин мог надлежащим образом передать масштаб трагедии, случившейся с жителями Дернинг-роуд.

– Там находилась школа. Точнее, профессиональное училище. Люди набились в бомбоубежище. В котельной разместилось человек триста. Я думаю, они решили, что там безопаснее – железобетонный потолок. Но попадание было прямым, и здание всей своей тяжестью обрушилось на подвал. На людей в убежище. Те, кого не убили железобетонные балки, кирпичи и все остальное, погибли, сварившись в хлынувшем на них кипятке из котла. А потом еще загорелся газ из труб.

– Вы сейчас имеете представление о том, сколько людей погибло?

– Последнее, что я слышал – не меньше ста пятидесяти человек. Многие из тех, кто выжил, получили сильные ожоги, так что потери еще будут расти.

Они свернули с главной дороги на широкую улицу, застроенную новыми свежеоштукатуренными кирпичными зданиями и типовыми домиками. Улица была аккуратной, совершенно ничем не примечательной, если не считать дымящихся руин кирпича, камня, обожженных бревен неподалеку.

– Мистер Эллис? – раздался голос водителя спереди. – Мы подъезжаем к… хмм… училищу. Где вы хотите, чтобы я остановился?

– Еще немного вперед. Последний квартал мы пройдем пешком.

Они подошли тихо, осторожно, остановились у толпы зевак, и все это время Руби старалась зафиксировать в памяти очертания разрушенного здания. Оно обрушилось само в себя, наружные стены упали на балки крыши, которая в свою очередь тяжело и неровно рухнула на несколько слоев межэтажных балок, штукатурки, камня и битого стекла.

На уровне земли возле того, что когда-то было лестницей, группа мужчин в стальных шлемах и комбинезонах, переговариваясь, лопатами разгребала обломки. Их слова были едва слышны за каким-то непрекращающимся звуком, который Руби никак не могла распознать. Ей казалось, что этот звук похож на низкий, утробный плач, напоминающий завывания попавшего в беду животного, и волоски на ее шее встали дыбом. Она поворачивала голову туда-сюда, пытаясь распознать то, что слышала, а потом поняла, что звук этот издают люди вокруг нее, мужчины и женщины, некоторые из них прикрывают рот рукой, чтобы не дать волю своему ужасу.

Звук становился все громче и громче, а потом толпа расступилась, а Руби стояла и молча смотрела, как два человека, с трудом волоча ноги, прошли мимо нее с носилками, на которых лежало завернутое в одеяло тело, слишком маленькое, чтобы быть телом взрослого, и когда носильщики вышли на более или менее расчищенное от обломков пространство, одеяло чуть сдвинулось, совсем немного, но достаточно, чтобы открылась маленькая туфля, кожа которой была сморщена и скручена огнем, и водой, и…

Ужас этой единственной туфельки обрушился на Руби, удар был такой силы, что дыхание у нее перехватило. Сделав шаг назад, она закрыла глаза, но этот образ никуда не уходил, он оставался с ней даже в темноте. Она видела это: маленькую детскую ногу, такую неподвижную и холодную. Сумеет ли она когда-нибудь стереть этот образ из памяти?

– Дыши глубже, – услышала она голос Мэри у своего уха. – Вот так. И еще раз. Через минуту ты придешь в себя. Идем со мной. Давай, шагай следом.

– Извини, – выдохнула Руби, когда они вышли. – Не знаю, что со мной случилось.

– Ты просто позволила себе быть человеком. Мне тоже поплохело, когда я увидела эту туфельку.

– Я в порядке. Я возьму себя в руки, обещаю.

– Я знаю, возьмешь. Давай-ка теперь поищем, куда исчез мистер Эллис.

Они обнаружили его за углом – он разговаривал с полицейским.

– Извините, что бросил вас, дамы. Это сержант Харрис. Я его знаю с тех времен, когда он был зеленым новичком в полиции.

– Мистер Эллис говорил мне, что вы приехали из Лондона, чтобы собрать материал для статьи о Ливерпуле. Что ж, пора признать, что Блиц распространяется не только на Лондон.

– Да, для этого мы и приехали, – подтвердила Руби. – Мистер Эллис рассказал нам, что бомба попала прямо в здание колледжа.

– Это была парашютная мина. Случись порыв ветра в ту или иную сторону, и мы бы здесь не стояли. Как подумаешь об этом – плохо становится.

– Есть шансы, что хоть кто-то выжил? Я только что видела…

Сержант Харрис покачал головой:

– После того, что я видел вчера вечером? Сомневаюсь.

– Может, кто-нибудь пожелает поговорить с моими друзьями? – спросил мистер Эллис.

– Тут пока не спросишь – не узнаешь. Но не здесь – здесь люди ждут новостей. Лучше пройти немного по дороге. Может быть, у передвижной кухни?

С обычной своей расторопной деловитостью женщины из Женской волонтерской службы развернули полевую кухню для жителей квартала. Над громадными емкостями с супом и чаем поднимался пар. Каждый ребенок, который подходил с вежливой просьбой, получал ломтик кекса.

Неужели этого достаточно, чтобы вернуть ребенка в его обычное состояние? Ломтик кекса и чашка чая с молоком? Когда катастрофа в корне изменила жизнь Руби, ей было приблизительно столько же, сколько сейчас этим детям, битыми кусками штукатурки рисовавшим классики на асфальте. И ее утешить было нетрудно – обещаниями развлечений и всяких вкусностей. И только позже, гораздо позже, поняла она суть того, что произошло, и скорбь этого мгновения никогда с тех пор ее не покидала.

Поблизости стояли несколько женщин, грели руки о кружки с чаем. Их лица были изможденными и бледными, беспокойные взгляды постоянно перебегали то на руины, то на детей. Одна из них, на вид самая усталая из всех, держала на руках капризничающего младенца, завернутого в одеяло, с вязаной шапочкой на голове.

– Добрый день, дамы. Со мной мистер Эллис из «Геральд» и две дамы из лондонского «Пикчер Уикли». – Женщины одна за другой закивали, попытались улыбнуться.

Теперь ничего не оставалось, как только двигаться дальше.

– Спасибо, что согласились поговорить с нами. Кто-нибудь из вас был вчера вечером в убежище? – Руби, еще не закончив вопроса, достала из сумочки блокнот, открыла его на первой пустой странице.

Все покачали головами, а женщина с ребенком на руках заговорила голосом, срывающимся от усталости и потрясения.

– Мы там не оказались только милостью божьей. Томми только-только начал поправляться после коклюша. Он по ночам ужас как кашляет, вот я и не хотела беспокоить других. Потому мы сели под лестницей. Никогда не думала, что буду радоваться его болезни…

– Кто-нибудь из вас знает хоть одного человека, который был в убежище? – спросила Руби и напряглась в ожидании ответа.

– Моя соседка по улице. У нее четверо детей погибли. Четверо, – раздался чей-то голос.

Женщина рядом с ней печально кивнула.

– Мы всегда считали, что это самое здесь безопасное место. Такое большое, крепкое здание. На вид куда как лучше, чем эти Моррисоновские сандвичи, которые строят в одну минуту.

– Прошу прощения, – сказала Руби. – Что такое Моррисоновские сандвичи?

– Она говорит об убежищах на земле. Это просто настоящие ловушки, – сказала другая женщина. – Хорошенько чихнуть – и ты уже мясо в этом убежищном сандвиче.

А потом женщина с младенцем:

– Вы американка?

– Да, – ответила Руби, не переставая записывать. – Я приехала летом. Мой корабль прибыл в Ливерпуль, и первое, что я увидела в Англии, был ваш город. Никогда не думала… Очень горько возвращаться сюда при таких обстоятельствах.

– Я бы на вашем месте запрыгнула на первый корабль до Канады, – сказала пожилая женщина, стоявшая чуть в стороне.

– Знаете, бывали дни, когда мне в голову приходила эта мысль. В особенности по ночам, когда сто раз спускаешься в убежище – аж голова начинает кружиться.

Все согласно закивали.

– Такие ночи хуже всего, – раздался чей-то голос.

– Но когда восходит солнце, эти мысли сами уходят. Так или иначе, я останусь здесь, пока не кончится война. А теперь скажите, может ли кто-нибудь из тех, кто сейчас высказывался, назвать мне свое имя? Статья появится в журнале на следующей неделе.

Она приятно удивилась, когда все женщины столпились вокруг нее, они явно не возражали против того, чтобы увидеть свое имя в журнале, эта мысль даже слегка воодушевила их. Она записывала имена напротив слов, сказанных той или иной женщиной, и поглядывала на Мэри в ожидании ее реакции: если Мэри кивнет, то им пора, если покачает головой – Руби может продолжать. Мэри кивнула.