Текст книги "Миссис Всё на свете"

В бело-синем платье в цветочек, с повязкой в волосах и в белых туфлях-лодочках Бетти смотрелась крайне нелепо. Она быстренько стянула с волос повязку и взлохматила локоны, которые столько укладывала, думая о том, что с платьем сейчас ничего не поделаешь, зато хотя бы прическу можно изменить и выделяться чуть меньше.

– Привет, Алиса!

Бетти обернулась и вздрогнула. Ей улыбался юноша – нет, скорее мужчина, поправила она себя – с темными глазами, усами и бородкой. Длинные волосы до плеч, загорелая кожа, словно он провел много месяцев на солнце. Сперва он показался ей похожим на Иисуса, но в блеске его глаз святости не было и в помине. «Вылитый пират», – решила Бетти, представив незнакомца с серьгой в ухе, шрамом на высокой скуле и попугаем на плече.

– Я не Алиса.

Он небрежно пожал плечами:

– Жаль, хотел поздравить тебя с прибытием в Страну чудес.

Бетти демонстративно огляделась по сторонам.

– Значит, вот как вы называете это место?

Он улыбнулся, показав ровные зубы.

– Тебе нужны розовые очки, детка. Давай-ка подберем подходящую пару, и мир станет прекрасен.

– Очки, значит, – повторила Бетти.

– Точнее, их химический аналог, – объяснил он.

– Ты живешь здесь?

– Еще бы, – ответил он и подмигнул.

– Учишься? – Для старшекурсника он выглядел старовато, для изучающего медицину или юриспруденцию – слишком неблагонадежно.

– Вечный студент.

– Дэв, оставь ее в покое! – Наконец появился Гарольд Джефферсон, одетый в ту же рубашку, что и днем. При каждом шаге его корона из волос покачивалась. – Забей, это не девочка, это статья!

– Никакая я не статья! – возмутилась Бетти высоким детским голоском, опровергая собственные слова. – Мне уже семнадцать!

– Семнадцать, – повторил мужчина с улыбкой, будто Бетти пошутила. Он положил руку ей на талию и притянул к себе, словно имел права на ее тело, словно знал ее давным-давно.

– Твой друг? – спросила Бетти у Гарольда, и тот кивнул. Волосы юноши качнулись, напомнив Бетти о водорослях, растущих на песчаном дне озера Эри, которые двигались в такт волнам.

– Его зовут Девон Брейди. Дэв, это Бетти Кауфман, моя школьная подруга.

– Алиса, – проговорил Девон с улыбкой, смахивающей на ухмылку. – Я буду звать ее Алиса.

– У меня уже есть имя, – заявила Бетти, отчасти возмущаясь, отчасти изображая возмущение и чувствуя себя Алисой, готовой спуститься в кроличью нору. Разве что настоящая Алиса угодила в кроличью нору не по своей воле, а Бетти ожидала этого с нетерпением. Ей хотелось измениться, ведь еще немного, и она сама станет студенткой колледжа. Ей хотелось посмотреть на мир вверх тормашками.

– Так возьми себе другое! – покровительственно сказал Дэв. Бетти это не понравилось, ей хотелось вызывать в нем желание, а не отеческую заботу. – Имена важны. Нам следует самим выбирать себе имена, осознав, кто мы есть.

Бетти завороженно смотрела, как он сунул руку в карман и достал белый конверт, сложенный пополам. С торжественным видом развернув его, Дэв вытряс на ладонь кусочек бумаги размером с четверть почтовой марки.

– Дэв! – В голосе Гарольда прозвучало предостережение.

Не обратив на него внимания, Дэв придвинулся ближе, зажав бумажный квадратик между пальцами. От него исходил приятный древесный запах с нотками дыма и мха, напоминающий о пикнике в лесу.

– Наш друг Гарольд – С.П. Знаешь, что это такое? Сынок проповедника.

Бетти кивнула. На школьных репетициях Гарольд пародировал своего отца, преподобного Лютера. «Внутрь или наружу? – ревел Гарольд, изображая, как тот орет на детишек. – Я что, должен платить за кондиционирование всей треклятой улицы?» Гарольд расправлял плечи и выпячивал грудь, копируя отцовскую осанку. «А ну-ка закрой дверь, не то схлопочешь по самое мама не горюй!»

– Поэтому, – продолжал Девон, – Гарольд относится к расширяющим сознание веществам с понятной опаской.

– В церкви же используют вино, верно? – завороженно спросила Бетти, и Гарольд хмыкнул.

– Святое причастие. – Девон протянул руку к ее лицу, и Бетти решила, что он хочет постучать по кончику носа, словно она ребенок, но он коснулся ее губ. – Открой рот, – велел пират. – Я покажу тебе все чудеса света!

«Мне не следует этого делать», – испуганно подумала Бетти. То был голос ее матери, голос замдиректора Дугласа, голос маленькой послушной девочки. Несмотря на юный возраст, бояться и подчиняться условностям Бетти вовсе не собиралась. Вспомнив про сестру, Бетти решила, что тоже имеет право на нетрадиционные приключения. И этот коричневый квадратик бумаги – ее билет в неизведанное.

Бетти открыла рот.

– Благословляю тебя, дитя мое, – объявил Дэв и положил ей на язык квадратик с неизвестным веществом. – Подержи во рту, дай ему раствориться. – Он улыбнулся и ласково погладил ее по щеке. – Добро пожаловать в Страну чудес!

Бетти позволила отвести себя к прожженному дивану у стены. С одного края сидели парень с девушкой, сплетя бледные руки и ноги. Парень упоенно целовал девушку, словно пытался сунуть ей в рот весь язык целиком, а она и рада была. На другом краю развалился кудрявый загорелый юноша, похожий на павшего в битве принца – голова откинута, рот широко открыт. Бетти присела, держа на языке квадратик, и стала слушать песню про Пуфа, волшебного дракона, который живет у моря. Дым стал гуще, музыка – быстрее, танцы – энергичнее под песни Beach Boys, Chiffons, Лесли Гора и Бренды Ли. Бетти наблюдала, как мужские руки ласкают изгибы женских тел, как женские руки сжимают мужские торсы и плечи. В тусклом свете, сквозь завесу дыма все девушки казались прекрасными, все парни – красивыми, и Бетти чувствовала, как ее кожа постепенно растворяется, тело плывет, взмывая под потолок, откуда она смотрит на себя и на продолжающуюся вечеринку.

Бетти вгляделась в дым, тщетно пытаясь отыскать Гарольда. Спящий на диване принц встряхнулся и шатаясь побрел прочь, на его место тут же плюхнулась одна из танцующих девушек. Русые волосы разметались, бледная кожа взмокла от пота. Она была босая, отнюдь не худышка, с мясистыми бедрами и при этом ничуть не стеснялась своих проблемных мест, когда кружилась в экстазе, широко раскинув руки. Бетти следила за ней с восхищением, пытаясь представить, каково это – взять и занять собой все пространство, заставив остальных расступаться. Отец Бетти умер, мать жила скучно и предсказуемо, сестра двигалась вперед, оставляя прошлое позади и стремясь в мир, в котором для Бетти не было места. Иногда, точнее, довольно часто, ей казалось, что собственная кожа стала ей мала, а тело – лишь средоточие недостатков, которые нужно исправлять или хотя бы прятать, бесконечный источник отчаяния. Теперь же дух Бетти взмывал ввысь, покидая и тело, и дурацкое платье. Она ощущала себя сгустком радости, возбуждения, предвкушения и желания. Хотелось двигаться дальше. Хотелось родиться заново – здесь. В этом новом месте. Хотелось танцевать.

– Привет, сестренка, – сказала танцующая девушка.

Бетти повернулась, чтобы ответить ей, и распахнула рот от удивления. Стены расширялись и сжимались, двигаясь медленно, словно дышащие легкие, сокращаясь в такт музыке, которая прокатывалась по комнате волнами.

– Стены, – попыталась заговорить Бетти. Она подняла руки, чтобы указать, но они стали будто из мягкого, тяжелого металла и сгибались, роняя росу, как лепестки цветка. – Стены дышат!

– Прикольно, – вполне доброжелательно ответила девушка. Она пошарила за диваном и жестом фокусника, достающего из шляпы кролика, извлекла оттуда шерстяной плед вроде того, что когда-то связала Бэббе. Прикрыв подвернутые ноги Бетти, она сказала: – У тебя приход. Сохраняй спокойствие и наслаждайся опытом.

В последующие месяцы Бетти узнает, что древесный запах с нотками дыма и мха, исходящий от Девона, – это благовония с пачули, которые он жжет у себя в комнате, что рубашка Гарольда называется даши́ки и что бумажный квадратик, который Дэв положил ей на язык, был ЛСД – высококачественный продукт, самолично изготовленный Девоном, некогда изучавшим химию, в лаборатории Мичиганского университета. Бетти выучит слова всех песен Боба Дилана, и Like a Rolling Stone станет гимном ее друзей, когда она переедет в кампус девять месяцев спустя. И еще она узнает, как сильно ей повезло, что ни один парень не попытался к ней прикоснуться, пока она лежала на диване и смотрела на пульсирующие стены. Везение переменчиво… В ту ночь Бетти разглядывала висевший на стене плакат с пляжем, и ей казалось, что она ощущает цвета на вкус: острая кислота желтого, успокаивающая прохлада синего. Зеленый был терпкий и вяжущий, как неспелый банан, полоса песка – как густая сливочная тянучка. Бетти попыталась объяснить это Гарольду, когда он возник рядом с ней на диване. Гарольд послушал и повторил слова танцующей девушки: «У тебя приход». Почему-то при этом вид у него был вовсе не радостный.

– Давай-ка собираться домой!

«Приход», – подумала Бетти.

– Разве не стремно быть сыном проповедника? – Речь давалась ей с трудом, язык еле ворочался.

– Скорее сложно, – ответил Гарольд. – Люди смотрят на тебя с ожиданием, я бы даже сказал, с завышенным ожиданием.

Он обнял Бетти за талию, и она почувствовала себя как за теплой стеной.

– Ты сильный, – заметила Бетти. Не успел он ответить, как она спросила: – Каково это – знать, что ваш Мессия уже приходил?

– Ты о чем?

– Иисус, – объяснила Бетти. – Ваш Мессия уже приходил, и теперь вы ждете, когда он вернется. Похоже на то, как будто показывали отличный фильм, а ты опоздал на премьеру?

– Не совсем, – вздохнул Гарольд.

– Понимаешь, если ты еврей, тебе надо ждать, потому что Мессия еще не пришел. Это может быть кто угодно. – Бетти оглядела ребят, гуляющих по кампусу. – Это может быть… – Она помолчала, потом указала на наименее подходящего студента – бледного рыжеволосого юношу со впалой грудью и торчащими передними зубами. – Он!

Гарольд усмехнулся.

– А может быть, это и я! – воскликнула Бетти, взобралась на деревянную скамью и вскричала: – Может быть, я – Мессия!

Несколько человек захлопали, остальные уставились на нее с изумлением.

– Пойдем, – сказал Гарольд, взял Бетти за талию и опустил на землю, как делал в школьном спектакле. – Надо двигаться.

Ночная прохлада приятно остужала ее пылающие щеки. Бетти хотелось спросить, каково это – быть темнокожим, ощущает ли Гарольд свою инаковость постоянно или, как и евреи, может удачно влиться в коллектив, чувствуя себя таким же, как и все, пока вдруг что-нибудь – рождественская песня по радио, случайное восклицание «Иисусе!» или фраза «Я его переевреил» при удачной покупке подержанной машины – не напомнит о том, что ты иной. Ей хотелось узнать, относится ли он к тем христианам, которые считают, что все евреи будут гореть в аду, верит ли вообще в ад, в бога и все прочее, но спросить Бетти не успела, потому что Гарольд завел ее в Стоквелл-Холл, потащил вверх по лестнице, затем по коридору мимо полудюжины комнат, откуда звучало полдюжины разных видов музыки, прямо в похожую на клетушку комнату Джо. Бетти легла на постель сестры, Гарольд помог ей расстегнуть и сбросить туфли. Укрыв девушку одеялом, он выключил свет, и Бетти опустила веки, думая о том, что раньше совсем ничего не знала о мире. Перед глазами у нее стояла танцующая девушка с раскинутыми руками, которая все кружилась и кружилась – волосы развеваются, люди расходятся в стороны, давая место, а она, несмотря на свои габариты, безмятежно порхает. Вот бы и я была такой храброй, подумала Бетти, засыпая.

Джо

Даже в таком огромном университете, как Мичиганский, вероятность того, что пути большинства студентов пересекутся, достаточно велика. С однокурсниками можно встретиться на лекциях, во дворе кампуса, в студенческом клубе или на стадионе во время футбольного матча. Поэтому Джо видела Шелли Финкельбайн трижды и точно знала, кто она такая, еще до того, как они впервые заговорили друг с другом.

Сначала Джо увидела ее на первом курсе – на «Введении в философию». Джо села в центре аудитории, профессор Гласс начал лекцию, и тут дверь распахнулась. Стройная темноволосая девушка с невероятно бледной кожей и светлыми глазами, обрамленными густыми ресницами, торопливо вошла и направилась к заднему ряду, оставляя за собой шлейф свежего цветочного аромата. «Простите, извините, прошу прощения», – бормотала она, пробираясь к свободному месту, сбрасывая с плеч дорогой плащ и небрежно опуская его на соседний стул. Длинные волосы студентки были собраны впереди в высокую прическу, сзади свисали свободно.

Профессор Гласс удивленно поднял кустистые брови.

– А вы у нас кто? – спросил профессор.

Раздались смешки.

– Шелли Финкельбайн, – ответила Шелли. Голос у нее был низкий и уверенный, и если профессор ожидал, что она смутится или начнет извиняться, то его ждало разочарование.

После короткой заминки он вернулся к рассказу о мыслителях античности. Темноволосая голова Шелли склонилась над блокнотом. Джо заставила себя отвернуться и сосредоточилась на записях. Два дня спустя на том же предмете Шелли не показалась, на следующей неделе тоже, и Джо предположила, что та решила больше не ходить.

Во второй раз она увидела Шелли на сцене – на вершине фанерной башни в роли Джульетты в спектакле «Ромео и Джульетта» в постановке «МУШКЕТа», университетской театральной труппы. Как объяснила Рейчел Бернбах, аббревиатура расшифровывалась как Мичиганская университетская школа музыки, театра и танца, которая до пятьдесят шестого года была исключительно мужским коллективом и называлась просто Школа оперной музыки. Сперва Джо не узнала Шелли в длинном белокуром парике, потом заметила знакомый изгиб скул и контраст между бледной кожей и темными бровями.

– Отринь отца да имя измени, а если нет, меня женою сделай, чтоб Капулетти больше мне не быть, – продекламировала она тем же притягательно низким голосом, которым ответила профессору.

Джо не понимала, то ли Шелли действительно хорошая актриса, то ли просто в ее вкусе, но оторвать глаз от сцены не могла долго.

– Она – богачка, – сообщила Рейчел, подруга-активистка из организации «Студенты за демократическое общество», с которой Джо пошла смотреть пьесу. Когда Джо описала появление Шелли на единственной лекции по философии, Рейчел кивнула и заметила: – Вполне в ее духе. Я слышала, что она меняла специальность раза четыре. – Рейчел знала про нее много историй: как Шелли заявилась в колледж Энн-Арбор на красном кабриолете Volkswagen Karmann Ghia с золотой именной табличкой на водительской дверце, как сожгла мотор, не зная, что в нем надо менять масло. Джо, отец которой буквально пылинки сдувал со своих машин, поморщилась, и Рейчел кивнула. – Я слышала, предки просто взяли и купили ей новое авто. – Джо узнала, что Шелли была единственной девушкой, участвующей в еженедельной игре в покер в Sigma Alpha Mu, студенческом братстве, и чаще выигрывала, чем проигрывала, а еще встречалась с президентом братства и бросила его ради тридцатидвухлетнего синоптика, ведущего прогноз погоды на местном канале.

– Она по-прежнему с ним? – разочарованно спросила Джо.

Рейчел невольно поморщилась.

– Всякое говорят, – неопределенно заметила она, не желая вдаваться в подробности.

В третий раз Джо увидела Шелли Финкельбайн месяц спустя на первой полосе университетской газеты Michigan Daily. Ничем не примечательный заголовок гласил: «Декан по студенческим вопросам разъясняет правила внутреннего распорядка», зато фотография бросалась в глаза сразу. Декан в очках «кошачьи глазки» и с нелепой челкой а-ля мамаша Эйзенхауэр сидит за столом с мрачным видом. Перед ней стоит Шелли Финкельбайн – рот перекошен, рука с указательным пальцем вытянута. «Мисс Финкельбайн, второкурсница, проживает в женском пансионе за пределами кампуса». «Когда комендант отказалась впустить возлюбленного мисс Финкельбайн, негра, в ее комнату, мисс Финкельбайн обратилась за разъяснениями к декану». Та объяснила Шелли, что хозяева пансионов вправе устанавливать собственные правила. Шелли заявила, что они обязаны придерживаться единых для всех общежитий правил.

Джо дочитала статью до конца, затем внимательно рассмотрела черно-белую фотографию. Несмотря на открытый рот и искаженное в крике лицо, Шелли Финкельбайн выглядела восхитительно. Прелестная и политически грамотная девушка. Не то что Линетт – хорошенькая, недалекая, прячущая голову в песок глупышка, которой и дела нет до происходящего за пределами ее тесного мирка.

В пятницу в конце ноября Джо сидела на лекции по антропологии, вполуха слушая лектора и размышляя о планах на выходные. Профессор Фляйс стоял перед классом, ожидая ответа на вопрос о трех принципах естественного отбора, и вдруг в аудиторию вбежал студент с воплем: «Президента застрелили!»

Студенты переглянулись. Джо подумала, что речь идет о Харлане Хэтчере, президенте Мичиганского университета, но юноша, имя которого Джо так и не узнала, быстро прояснил недоразумение.

– Кеннеди! – воскликнул он. – В кортеж стрелял снайпер. Президент мертв!

«Нет, – подумала Джо. – Этого не может быть».

Только в июне, когда Джо ездила домой на выходные, она сидела в гостиной рядом с сестрой на затянутом целлофаном диване и смотрела по телевизору, как президент произносит свою речь о гражданских правах, говоря с сильным бостонским акцентом, и объявляет: «Мы выступаем за свободу во всем мире, и мы действительно верим в то, что говорим… Но можем ли мы сказать миру и, что более важно, друг другу, что эта земля свободна, если не считать негров; что у нас нет граждан второго сорта, кроме негров, что у нас нет классовой системы, нет гетто, нет господствующей расы, нет дискриминации, кроме как по отношению к неграм?»

– Как по мне, так с неграми все нормально, – заявила Сара из кухни, где гладила постельное белье.

– Нет, мама, у негров все далеко не нормально, – возразила Джо.

– Ну вот, начинается, – пробормотала Бетти.

– Я всего лишь имела в виду, что никто не станет принимать специальных законов, чтобы помочь евреям, – пояснила Сара.

– По-моему, евреям живется проще. Нас вроде никто не ввозил в эту страну в качестве личной собственности.

– Ну, может, рабами мы и не были, но с распростертыми объятиями нас тоже не встречали. Помнишь про лайнер St. Louis?

Джо кивнула. В еврейской школе им чуть ли не каждую неделю рассказывали про шесть миллионов жертв холокоста и про «Плавание обреченных» – в тысяча девятьсот тридцать девятом году США не приняли лайнер с девятьюстами еврейскими беженцами на борту, потому что правительство сочло пассажиров шпионами.

– Я ведь говорила вам, как тяжело мне пришлось в детстве. И никто не издавал никаких законов для того, чтобы помочь евреям с работой и жильем.

– Вот именно, – кивнула Джо. – Ты знаешь, каково подвергаться дискриминации. Неужели ты хочешь, чтобы от нее страдали другие?

– Я вовсе не хочу, чтобы они страдали. Я хочу, чтобы у всех были равные шансы.

– Для этого и нужны законы – дать неграм равные шансы.

– Нет, – заявила Сара, со стуком опуская утюг. – Эти законы дают им больше шансов. – Она задрала подбородок. – Негры могли бы работать до седьмого пота и тоже всего добиться! Они просто не хотят.

– Это все равно что бежать марафон, если тебя заставят стартовать на пять миль позади остальных! А если не выиграешь, значит, плохо старался. Неужели ты не видишь: все устроено так, чтобы негры не смогли вырваться вперед?

Сара встряхнула последний пододеяльник и начала его аккуратно складывать.

– Я вижу, что Штейны продали свой дом Джонсонам. И теперь наш дом стоит на десять тысяч долларов меньше, чем прежде. Вот что я вижу! – Сара ушла в свою комнату, хлопнув дверью.

– Мертв?! – повторила Джо.

Девушка за задней партой, Норма Тестер, заплакала.

– Все свободны. – Голос профессора Фляйса, обычно вещавшего громким басом, стал едва слышен.

Джо вышла во двор кампуса, где царило мрачное молчание, пробралась свозь толпу всхлипывающих однокурсников, разыскивая телевизор. В клубе студенты плотно обступили все экраны, и за их спинами было ничего не разглядеть.

– Неужели правда? – спросила Джо, и кудрявый парень перед ней кивнул:

– Кронкайт[8]8
  Уолтер Кронкайт (1916–2009) – американский журналист, бессменный ведущий вечернего выпуска новостей CBS с 1962 по 1981 год. Рядовые американцы называли его «дядей Уолтером» и доверяли ему больше всех, согласно опросам общественного мнения.


[Закрыть] только что подтвердил…

– Бедная его жена! – воскликнул кто-то, а другой голос добавил:

– Она ведь только что потеряла ребенка…

– Наверное, я сплю, – вполголоса проговорила Джо. На нее накатывало оцепенение, сдавившее грудь, как во время худших ссор с матерью. Девушки вокруг рыдали, юноши пожимали друг другу руки, восклицая: «Поверить не могу!», переглядывались и спрашивали с тревогой: «И что теперь будет?» Внезапно на Джо навалилась тоска, очередной приступ одиночества. «Не хочу быть одна», – подумала она, гадая, слышала ли новости Линни.

И вдруг стоявшая перед ней студентка обернулась, посмотрела на Джо и спросила знакомым низким голосом:

– Прогуляешься со мной? Мне нужно пройтись, не то взорвусь!

Джо кивнула. Она чувствовала то же самое. Девушки вместе вышли на свежий воздух.

– Я – Шелли Финкельбайн, – сообщила та, и Джо изумленно охнула. – Разве мы знакомы?

Джо покачала головой:

– Видела тебя на первом занятии в моем классе по философии.

Шелли махнула рукой, не желая вспоминать философию.

– Еще я видела тебя в «Ромео и Джульетте».

– Ой! – Шелли покраснела. – Ну ладно, хорошо, хоть не в «Карусели»! Катастрофа века.

– Тот самый спектакль, где все голые? – спросила Джо, вспоминая о спектакле, который шел в церковном подвале три вечера и стал предметом пересудов всего кампуса.

– Слегка одетые, – поправила Шелли с улыбкой. – Шедевром его точно не назовешь.

Они шагали рядом, и макушка Шелли едва доставала Джо до плеча. Джо хотелось рассмотреть свою спутницу получше, но она стеснялась.

Шелли Финкельбайн была среднего роста, изящно сложена, со светлыми глазами и темными бровями, под мягким свитером серо-лавандового цвета торчали маленькие груди. Она носила бриджи с молнией на боку, открывавшие точеные лодыжки и белоснежные кроссовки. Брови чуть изогнуты в центре, что придавало девушке насмешливый вид, глаза – ярко-серые. Носик узкий, кончик слегка вздернутый, пухлые розовые губы, нижняя гораздо полнее, чем верхняя. Даже несмотря на стершуюся помаду и ошеломленное, скорбное выражение лица, Шелли была прелестна.

– Эй, давай-ка помедленнее! – воскликнула Шелли. Джо остановилась, посмотрела на нее сверху вниз и обнаружила, что Шелли улыбается. – Не у всех же ноги от зубов растут.

– Извини. – Даже отчаяние не помешало Джо покраснеть при мысли о том, что Шелли обратила внимание на ее ноги. Она замедлила шаг.

Шелли вынула из коричневой кожаной сумочки пачку Parliament и тяжелую золотую зажигалку St. Dupont. Достав сигарету, она зажгла ее, поднесла к губам, задрала голову и выпустила пару идеальных колечек дыма, прошедших одно через другое, прямо в затянутое тучами небо.

– Как думаешь, что теперь делать?

– Не знаю, – ответила Джо. – Надо сделать хоть что-нибудь!

– Ты ведь ходишь на демонстрации? SNCC, SDS[9]9
  SNCC (Student Nonviolent Coordinating Committee) – Студенческий координационный комитет ненасильственных действий, SDS (Students for a Democratic Society) – Студенты за демократическое общество.


[Закрыть] – Шелли произнесла аббревиатуры привычно, как делали посвященные.

Джо кивнула. Как и в школе, субботы она по большей части проводила в пикетах, вышагивая с плакатом «Равенство сейчас» по кругу перед супермаркетом Woolworths в Энн-Арборе вместе с полусотней других ребят.

– Возьмешь меня с собой? – Шелли посмотрела на Джо снизу вверх. Под глазами девушки чернели разводы от туши, и Джо неожиданно поймала себя на том, что с удовольствием вдыхает ее сладкий запах и разглядывает бледные веснушки у нее на щеках.

– Конечно, – ответила Джо. – Конечно.

– Внимание! – У Дуга Бродессера был высокий гнусавый голос, бледная, покрытая шрамами от прыщей кожа, кудрявые черные волосы и рост всего пять футов три дюйма. Дуг вел первое собрание исполнительного комитета Мичиганского отделения Студенческого координационного комитета ненасильственных действий, созванное после убийства Кеннеди. Вместо обычного десятка студентов в гостиной его съемной квартиры собралась почти сотня.

В то утро Шелли позвонила Джо в общежитие и встретилась с ней во дворе, перед студенческой библиотекой (ласково прозванной в народе «Читалкой»), одетая в ярко-оранжевую вельветовую юбку и белый шерстяной свитер с воротником под горло. Ее талию стягивал коричневый кожаный ремень, замшевые сапожки до колена совпадали с ним по цвету. В правой руке она держала сигарету, на лице застыло привычное насмешливое выражение.

– Привет, Дылда! – воскликнула она, увидев Джо, и та улыбнулась.

– Отец называл меня «дружок».

От Шелли пахло мятой и табачным дымом. Джо пожалела, что не нарядилась, что не нашла ничего более подходящего, чем джинсы и свободная белая рубашка в синюю полоску. Бетти наверняка подобрала бы ей подходящую к случаю одежду, но сестра все еще жила с матерью, и до поступления в колледж ей оставался почти год. Джо с Шелли вместе дошли до дома за пределами кампуса, который Дуг снимал с тремя другими парнями, – пожалуй, самое неопрятное жилище из всех, где доводилось бывать Джо. Грязные следы и клочья кошачьей шерсти усеивали ковер, видимо, некогда кремового цвета, а теперь темно-серый, как тротуар после дождя. На журнальном столике и вокруг него стояли десятки банок из-под пива и лимонада, причем некоторые недопитые, с плавающими в них окурками. В углу возвышалась стопка коробок из-под пиццы и газет, над верхней вилась муха; одна из стен выглядела так, словно в ней пробили дыру и попытались залепить ее.

На встречу пришли в основном белые парни. Джо знала некоторых по пикетам, акциям или собраниям. Одни ютились на кремово-оранжевом клетчатом диване, другие расположились на складных стульях вдоль стен и сидели, широко расставив ноги. Джо с Шелли заняли места возле двери. «В случае чего сможем быстро уйти», – пояснила Джо. Шелли с улыбкой прислонилась к стене и тут же отпрянула. Джо по опыту знала, что деревянная обшивка была липкой, как и все в доме, словно ее облили сладкой газировкой.

– Итак, – начал Дуг, – сегодня как никогда важно, чтобы мы следовали курсу и не сходили с него. Нам нужно показать всей стране, всему миру, что они могут убить нашего президента… – Он сглотнул, и его дрожащий голос немного окреп. – Но им не удастся поколебать нашу приверженность делу защиты гражданских прав или сдержать прогресс! Что бы ни случилось! – Раздались одобрительные возгласы, кивки и жидкие аплодисменты. – Предлагаю обсудить акцию, которую мы запланировали на ближайшую субботу в Woolworths. На прошлой неделе пришло около семидесяти пяти человек. – Голос Дуга стал громче, в нем зазвучали нотки обиды. – В нашем кампусе – двадцать четыре тысячи студентов! Почему же только семьдесят пять из них готовы выступить за расовое равенство?

– Потому что ты плохо справляешься со своими обязанностями! – пробормотал кто-то в толпе.

– Я хочу, чтобы каждый в этой комнате, кто планирует быть с нами в субботу, привел хотя бы двух новых участников! – воскликнул Дуг. – И еще нам понадобятся волонтеры, чтобы печатать листовки! – Его маленькие, глубоко посаженные глазки под высоким лбом обвели комнату и остановились на темно-русой белой женщине, одетой в вельветовую рубаху и сидевшую на диване с таким видом, словно она пытается как можно меньше касаться обивки. – Мэриан, как насчет тебя?

Мэриан кивнула.

– Едем дальше, – сказал Дуг. – Нам нужно обсудить вещи более масштабные. Не успеете оглянуться, как наступит лето! Координационный комитет «Гонцы свободы» ищет новых участников. Начинаем с Вашингтона, заканчиваем в Новом Орлеане.

– Или в тюрьме, – заметил вполголоса хмурый парень.

– Участвуют многие университеты, – продолжил Дуг. – Здорово, если и Мичиганский университет будет иметь там своего представителя.

Темноволосый парень с густой щетиной и очками в толстой оправе поднял руку и спросил, влияют ли аресты на академическую успеваемость.

– Если я попаду в тюрьму, не выгонят ли меня потом с медицинского факультета? – поинтересовался он.

Толпа тут же принялась выдвигать противоречивые утверждения о том, как арест в связи с правозащитной деятельностью может отразиться на будущем.

Джо стояла так близко, что чувствовала исходящее от Шелли тепло. Она слушала, как юноши обсуждают предполагаемые последствия поездки на автобусе по стране и сбора голосов, в то время как их менее удачливых черных ровесников избивали копы, травили собаками или отправляли умирать во Вьетнам. Джо, Шелли и несколько других девушек молчали, пока Дуг не соизволил обратить на них внимание и улыбнулся, обнажив неправильный прикус.

– Знаете что, девчонки? Если хотите заняться ужином, то в кухне есть спагетти и соус.

– Поверить не могу! – с отвращением вскричала Шелли. Они с Джо покинули собрание и быстро шли по опустевшему кампусу. – Поверить не могу, что он заставил нас готовить им ужин! – Сделав еще несколько шагов, Шелли воскликнула: – Как мы с тобой повелись?!

– Добро пожаловать в студенческое движение, – сочувственно сказала Джо. Руки она помыла, но от них все равно пахло томатной пастой и орегано.

– Собираешься стать политиком? – поинтересовалась Шелли.

– Кто – я?!

– Да, ты, – кивнула Шелли и шутя пихнула Джо бедром. Джо невольно улыбнулась. – Ты отлично командуешь другими и предана делу.

– Сегодня я впервые говорила на собрании. Мне не все равно, что происходит в мире, однако заниматься политикой я не хочу.

– А чем хочешь? – спросила Шелли. – У тебя наверняка есть жизненный план. Какой твой основной предмет?

– Английский, – ответила Джо, довольная вниманием Шелли. Она и не помнила, когда в последний раз кто-то делал ей комплименты или интересовался ее будущим. – Я стану учительницей, чтобы было чем зарабатывать на жизнь. На самом деле я хочу писать.

– Книги? – спросила Шелли, словно Джо выразила совершенно разумное желание вроде съесть бургер на ланч. – Или статьи для газет и журналов?

– Я хочу писать книги, – сообщила Джо, задумавшись, как давно об этом мечтает. Она рассказывала Линетт, только разве та ее слушала? – Может, детские. Когда мы с сестрой были маленькими, я сочиняла для нее сказки. – Джо посмотрела на Шелли, собираясь с духом. – Как насчет пойти ко мне в общежитие и послушать пластинки? – Сердце забилось учащенно, тело затрепетало от возбуждения, вряд ли вызванного лишь тем, что ей удалось завязать новое знакомство. – Если тебе нужно готовиться к занятиям…

– Музыка, – проговорила Шелли с улыбкой. – Отличная идея!

Стены из шлакоблоков в комнате Джо были розовато-коричневыми, как пластырь, и там едва хватало места для односпальной кровати, комода и письменного стола с книжными полками над ним. Распахнув дверь, Джо и сама поразилась тесноте и тому, как близко от нее будет находиться Шелли.

– Добро пожаловать, – объявила она.