Текст книги "Миссис Всё на свете"

– Не расстраивайся! – утешил Генри Шешевски и похлопал ее по спине. – Подумаешь, немного пролилось.

Сара проигнорировала его, не сводя с дочери глаз.

– Чтобы испортить желе, нужно как следует постараться. Тебе это удалось, и мне, видимо, следует отдать должное твоей изобретательности, – проговорила Сара ровным голосом. – Что с тобой не так?

– Не знаю, – искренне ответила Джо. Она понятия не имела, что с ней не так, почему она не такая, как все, и как это изменить. – Правда не знаю.

– Ну, так или иначе, тебе следует принять должные меры и исправиться. Попомни мое слово, ни один мужчина не женится на женщине, которая и желе не способна приготовить! – Сара вздохнула с видом мученицы, изможденной гнетом непосильных забот, и подняла вилку, чтобы отрезать себе кусок белого мяса.

Джо тоже взяла вилку и нож. Бетти все еще помогала миссис Штейн в ванной, пыталась спасти ее платье. Мальчики Штейн молча жевали индейку. На дальнем конце стола Бэббе с Зайде тихо переговаривались на идише, а Барбара Симоно была так потрясена, что забыла, как дышать.

Сидевший напротив Генри Шешевски, старый друг отца, посмотрел на Джо с сочувствием. И в этот миг Джо так сильно затосковала по отцу, что сердце ее разверзлось как рана, и боль утраты настолько сжала грудь, что она не могла вздохнуть. Девушка аккуратно отложила столовые приборы и посмотрела на мать.

– Давай уж начистоту, – медленно проговорила Джо. – Признайся, ведь ты меня ненавидишь!

– Эй, так кто из вас думает, что «Тиграм» удастся дойти до финала в этом году? – громогласно воскликнул Генри Шешевски, однако Джо было не унять.

– Готовить я не умею. Прическу не делаю. Платья не люблю. Мне лучше погонять мячик или бросить его в корзину, чем скакать по сцене и распевать. Я вовсе не дочь твоей мечты, зато я единственная в этой семье, кто скучает по папе! – Джо знала, что это неправда, ведь Бетти тоже скучала по отцу, но в нее словно бес вселился – она не смогла бы замолчать, даже если бы захотела.

– Ложь! – дрожащим голосом вскричала Сара.

Джо поднялась, сжав кулаки.

– Ты наверняка жалеешь, что умер он, а не я! Или даже мы оба. Тогда бы ты осталась вдвоем со своей идеальной маленькой принцесской!

Входившая в гостиную Бетти изумленно открыла рот. Словно в замедленной съемке Джо наблюдала, как мать сжала губы в нитку и замахнулась. Джо могла бы уклониться или вообще удрать, но даже не пошевелилась. Она застыла на месте, зная, что сейчас произойдет, и не в силах этого избежать.

Пощечина прозвучала как выстрел. С тех пор как они ужасно поссорились из-за Мэй, мать ударила Джо впервые.

Джо не шелохнулась, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Лица гостей за столом расплывались, словно смотришь на них со дна озера. Единственный звук, который она слышала, – стук собственного сердца.

– Ну ты и стерва, – наконец проговорила Джо.

Барбара Симоно задохнулась. Бэббе что-то резко выкрикнула на идише.

– Ну-ка хватит! – проревел Генри Шешевски. – Довольно!

Сара задрала подбородок.

– А знаешь, кто ты? Думаешь, я ничего не замечаю? – Сара понизила голос до шепота, тихого и зловещего. – Думаешь, я не знаю про тебя и твою подружку? Ты – ненормальная!

Джо словно бросили в ледяную реку. Сердце забилось так сильно, что она не слышала ничего, кроме пульсирующей крови в ушах. Мысли кружились вихрем. Что ее мать знает? Что она видела? Неужели братья Линетт наябедничали родителям, Боббеки позвонили Саре и все рассказали? Или мать просто бьет наугад, смешивая догадки и подозрения, и выдает худший вариант? Только вот, подумала Джо, худший вариант и есть правда. С ней действительно что-то не так. Она ущербная, изломанная, ненормальная, как выразилась мать. Ей уже никогда не исправиться!

Джо развернулась и побежала, только на этот раз бросилась не к окну, а к парадной двери. Ключи от машины лежали на комоде. Она схватила их, прыгнула за руль и с ревом вылетела на дорогу, дав задний ход, со скоростью пятьдесят миль в час пронеслась по аллее Эвергрин и свернула на Десятое шоссе. По нему можно было добраться до автомагистрали I-75, ведущей к Виндзорскому тоннелю под озером Эри. По этому тоннелю Джо ездила с отцом, и он поручал ей следить, когда появится линия, разделяющая США и Канаду. Она всегда задерживала дыхание, надеясь, что почувствует разницу, очутившись на другой стороне. Разумеется, никакой разницы не ощущалось.

Джо неслась сквозь темноту ноября, и дыхание вырывалось белыми облачками, нога давила на газ, руки крепко сжимали руль. Добравшись до Амбассадор-Бридж-стрит, она свернула на обочину прямо перед въездом в тоннель. И долго сидела под светом фонаря, облокотившись на руль и прижав к глазам кулаки. Можно уехать в Канаду, добраться до самых северных регионов, туда, где кончается земля, и это ничего не изменит. Линетт все равно ее бросит. Мать никогда ее не полюбит. Отца уже не вернуть.

Джо открыла дверцу и шагнула в темноту. Пальто она не надела, и прибрежный ветер вмиг пронзил холодом тонкую ткань платья. Мимо проносились машины, в которых ехали счастливые семьи: отцы за рулем, рядом матери с остатками праздничного ужина, завернутыми в пищевую пленку, на заднем сиденье – объевшиеся пирогов со взбитыми сливками младшие братья, рядом – их сестры-подростки, прикрывшие глаза и мечтающие о мальчиках, как и положено всем девочкам.

У Джо перехватило дыхание. Ей вспомнилось, как отец водил ее на матч «Тигров», как жестом фокусника достал из-за спины ее любимую бейсбольную перчатку. Он гладил Джо по голове, называл ее «приятель», и ей так хотелось уехать с ним вдвоем далеко-далеко – туда, где им обоим будет хорошо…

– Папа! – прошептала Джо. Никто не ответил. Ветер трепал волосы, обжигал холодом лицо, замораживая текущие слезы. Машины беззаботно неслись мимо, не останавливаясь и даже не замедляя ход.

Джо стояла, пока совсем не замерзла на ветру, пока лицо и пальцы не онемели от холода. Вернувшись в машину, она прижалась щекой к обивке сиденья, надеясь уловить запах отца, его накрахмаленных рубашек и одеколона Bay Rum, но пахло лишь Сариным лаком для волос и духами. Джо ревела до рези в глазах. «Я там не останусь, – думала она. – Я буду читать, и я буду писать. Я найду девушку, которой хватит смелости меня любить, и стану жить так, как хочу, и, Бог свидетель, я больше никогда даже не притронусь к желе!»

При мысли о желе она рассмеялась, потом стала хохотать и плакать одновременно, издавая странные икающие звуки, и боль утраты была столь же остра, как будто отец умер только вчера. Джо плакала, пока слезы не иссякли, пока не осталась лишь пустота, а когда слезы кончились, достала из бардачка упаковку салфеток, вытерла лицо и высморкалась. Наконец она отправилась домой, потому что больше деваться было некуда.

Казалось, с момента ссоры прошла целая ночь, однако Сара ударила ее по лицу всего час назад. Передняя дверь была не заперта, стол все еще накрыт, свечи горели, в доме витали ароматы Дня благодарения, но гости уже ушли. Сара сидела в гостиной на диване. Туфли она сняла, оставшись в нарядной блузке и юбке.

– Бетти, – окликнула она, – поставь пирог в духовку, пожалуйста, и подогрей подливку.

Джо сглотнула комок в горле.

– Привет, мам.

Мать подняла голову. Злость ушла, и теперь она выглядела маленькой, щуплой и бледной.

– Ты голодна? – спросила Сара, словно Джо только что вернулась из школы или с тренировки по баскетболу.

Джо не знала, что сказать. За всю жизнь Сара редко бывала с ней ласкова, и ей с избытком хватило бы пальцев на одной руке, чтобы пересчитать такие моменты. Сара не могла выдавить из себя слов любви, не могла найти время для баскетбольного матча дочери, избегала называть ее по имени. Мать считала ее ненормальной, причем довольно давно. Зато ей хватало духу спросить, голодна ли Джо, и положить ей что-нибудь на тарелку. Отец любил ее совсем иначе, чем мать, но лучше уж такие проявления материнских чувств, чем никаких. Многим повезло в жизни еще меньше, чем Джо.

Бетти поставила на стол корзинку с булочками.

– Хочешь взбитых сливок?

Джо взяла сестру за руку.

– Прости меня… – прошептала она. Горло сжалось, глаза снова наполнились слезами.

Бетти стиснула ее руку и ушла в кухню за сливками и пирогом. Сара вручила Джо тарелку с индейкой, начинкой и подливкой, затем положила на блюдце тыквенного пирога. Джо поняла, что ей дают шанс оправдаться, разъяснить недоразумение и сказать: «Линетт и я просто друзья», «Я – вполне нормальная» или «Не волнуйся, мне нравятся мальчики, просто я еще не встретила подходящего парня». Однако Джо ничего подобного не сказала. Вместо этого она выпрямилась, вытерла нос салфеткой и заявила:

– Наверное, я не такая, как все. По-моему, быть не такой, как все – еще не самое худшее! – Конечно, ей хотелось сказать более открыто, к примеру: «Мама, мне нравятся девочки, и я никогда не выйду замуж», однако и это было неплохо – раньше она о таком даже мечтать не отваживалась.

Стало очень тихо. Наконец Бетти откусила пирог. Сара плеснула себе вина и внимательно посмотрела на Джо. На ее лице не было гнева, только недоумение, словно Джо – удравшее из зверинца животное, нелепое, неуклюжее создание вроде страуса или жирафа, которое согнулось в три погибели, пролезло в парадную дверь и подсело к столу и Сара не знает, чем его накормить или как от него избавиться.

– Ты считаешь меня стервой, – наконец проговорила Сара. – А ведь я всего лишь хочу, чтобы ты была счастлива. Я хочу, чтобы ты нашла мужчину, который полюбит тебя так, как твой отец любил меня. Я хочу, чтобы у тебя были дети. И нормальная, обычная жизнь.

– Может, я и не хочу такой жизни, – сказала Джо.

– Ничего ты не понимаешь! Быть не такой, как все, тяжело… – Сара отвернулась к окну, выходившему на улицу.

Джо задумалась, не имеет ли Сара в виду своих родителей. Ее мать всегда стремилась не выделяться, иметь настоящую американскую семью, все члены которой выглядят, говорят и ведут себя как обычные люди.

– Ну, – проговорила Джо, – видимо, мне предстоит это выяснить.

– Похоже на то, – ответила Сара, пытаясь улыбнуться, и оглядела дочерей.

Мягкое освещение подчеркивало ладную фигурку Бетти, ее гладкую кожу и блестящие волосы. Сара выглядела задумчивой и печальной. Джо подозревала, что эта ссора – последняя. Они с матерью сказали друг другу правду, и теперь их отношения должны стать проще. В воздухе пахло уксусом, корицей и гвоздикой, свежими булочками и вином Генри Шешевски.

– Знай наших! – проговорила Джо. – Женщины семейства Кауфман нигде не пропадут!

– Все у нас будет хорошо, мама, – успокоила ее Бетти.

Джо кивнула и взяла сестру за руку, повторив за ней:

– Все у нас будет хорошо!

Часть вторая

1962. Бетти

– Хороших выходных, Бет! – крикнула миссис Миллер, когда Бетти шла по коридору школы Беллвуд.

– Вам тоже!

Учительница по прозвищу Киллер-Миллер вела у десятых классов углубленный английский.

– Пока, Бетти! – хором пропели три девятиклассницы из группы поддержки, сидевшие на невысокой каменной ограде перед школой.

Бетти помахала им и зашагала через парковку – волосы развеваются, юбка хлопает по коленям. Она собиралась провести выходные у сестры в Энн-Арборе. С собой у нее была клетчатая сумка, в которую она уложила пижаму, зубную щетку и крем для лица, бриджи и блузку, и, конечно, свое самое нарядное платье – из тафты, без рукавов, белое в синий цветочек, и повязку на голову в тон. Лиф плотно облегал тонкую талию, пышная юбка прикрывала бедра.

Джо предложила встретить ее на вокзале, но Бетти хотела пройтись по кампусу в одиночку. Пасмурным октябрьским днем она сошла с поезда и направилась в гору, влившись в поток студентов, наводнивший двор кампуса. Мичиганский университет был велик даже по сравнению с государственными школами – в нем училось более сорока тысяч студентов, поэтому заблудиться там ничего не стоило. Бетти шагала, глазея на громадные корпуса из красного кирпича и темно-коричневого песчаника, многие из которых заросли плющом, а иные простирались на целый квартал. По пути Бетти украдкой поглядывала на студентов. Большинство девушек одевались так же, как и она, носили юбки или брюки до колен, кардиганы и джемперы из одинаковой шерсти, платья из двухстороннего трикотажа и блузки Ship’n Shore, красили губы и делали начесы, укладывая волосы в пышные прически. Иногда Бетти попадались студентки в длинных платьях, напоминавшие о женщинах времен покорения Дикого Запада, которые пересекали прерии в крытых фургонах, или девушки в свободных джинсах и толстовках, без малейшего намека на макияж, носившие волосы распущенными. У нескольких темнокожих – и у юношей, и у девушек – прически напоминали пышные меховые короны, один из них прикрепил к пиджаку значок «США, вон из Вьетнама!». Проходя мимо студента с прямыми черными волосами, такими длинными, что они путались с его бородой, свисавшей на грудь, Бетти изумленно вытаращилась, а парень кивнул ей и показал два растопыренных пальца – латинскую букву V. Девушка смутилась, опустила глаза и обнаружила, что парень босиком, хотя на улице было градусов десять тепла, и он не мог не мерзнуть на холодных плитах двора.

Двое белых студентов бросали друг другу фрисби. Под деревом сидел темнокожий в очочках с черными стеклами, бренчал на гитаре и пел балладу про Джона Генри, под другим деревом девушка с планшетом рассматривала свою руку и срисовывала изгиб запястья. Кто-то протянул Бетти листовку с приглашением на съезд организации «Студенты за демократическое общество», кто-то еще вручил ей флайер на ланч, который устраивал «Альянс студентов по обмену», и тут к ней направилась высокая стройная девушка в джинсах и футболке Мичиганского университета. Темные волосы коротко острижены и заправлены за уши, лицо – настороженное и любопытное, загорелая кожа так и сияет здоровьем. Ей многие смотрели вслед, восхищаясь длинными ногами и стремительной походкой, юноши бросали на нее одобрительные взгляды. Незнакомка подошла к Бетти почти вплотную, и та узнала в ней свою сестру.

– Привет! – Джо обняла ее, забрала сумку и спросила: – Как поездка?

– Хорошо, – ответила Бетти, неуклюже и совершенно по-детски семеня за длинноногой сестрой.

– Проголодалась? Давай где-нибудь перекусим.

Джо отвела ее в Union, четырехэтажное здание из красного кирпича. На цокольном этаже находилось кафе, где они взяли бургер для Джо, сэндвич с курицей для Бетти и две чашки кофе.

– Что у нас в программе? – спросила Бетти, машинально откладывая в сторону верхнюю часть сэндвича.

– Хочешь сходить со мной на литературу? – предложила Джо. – Я взяла обзорный курс по британской поэзии. – Она широко улыбнулась, словно ведущая телевикторины. – Китс! Йейтс! Байрон! Оден!

– Вечеринки, Джо, – напомнила ей Бетти. – Я хочу на вечеринки!

Джо одарила ее нежной снисходительной улыбкой.

– Завтра будет игра. Нам лучше приехать пораньше, чтобы потусоваться.

Бетти знала, что тысячи студентов и выпускников съезжаются в Энн-Арбор на футбольные выходные. Они паркуются на стоянке возле стадиона, наряжаются в цвета команды – бледно-желтый и синий, расставляют повсюду решетки-гриль и мангалы, жарят сосиски и бургеры и выпивают, выпивают, выпивают. Иногда, сообщила Джо, закатив глаза, они даже умудряются оторваться от своих кружек, дойти до стадиона и взглянуть на игру.

– А что будем делать вечером, после матча? – спросила Бетти.

– Куда-нибудь выберемся, послушаем музыку. В воскресенье я собираюсь с друзьями на демонстрацию.

Бетти грызла листик салата, удивляясь, почему Джо, которая могла заняться чем угодно, предпочитает ходить по кругу перед универмагом с плакатом пикетчика. Неужели ничего лучше ей в голову не приходит? Или это просто уловка, чтобы избавиться от Бетти?

Бетти доела сэндвич и сказала:

– На литературу не пойду. Если ты не против, просто поброжу по кампусу.

Джо обняла сестру, вручила ей ключ от комнаты в общежитии, и они договорились встретиться там в шесть вечера.

После часовой прогулки по кампусу, насмотревшись на девушек в мешковатых платьях или в джинсах, которые были им до смешного велики, Бетти нашла дорогу обратно в Стоквелл-Холл, женское общежитие Мичиганского университета. Поднявшись на три лестничных пролета, она открыла дверь ключом и остановилась на пороге комнаты, вдыхая знакомый запах сестры. После того как Джо съехала, Бетти заняла весь шкаф целиком, сделала в их бывшей спальне перестановку и даже убедила Сару купить плетеный бело-розовый коврик на пол. Новые обои им были не по карману, зато Бетти завесила стены плакатами со школьных постановок, фотографиями себя, Барбары и Линды в бассейне, статьями из журнала Seventeen вроде «Новая диета красоты» и «Как стать красивой?», картинками платьев, которые ей хотелось купить или хотя бы сшить в один прекрасный день. На кровать она навалила груду лоскутных подушек, на письменный стол – стопки учебников и журналов. Лампу-ночник Бетти задрапировала красным шарфиком из искусственного шелка, чтобы смягчить свет и придать уюта, как сделал герой из одного прочитанного ею романа, и еще купила зеркало в полный рост и повесила его на дверь. Вне всякого сомнения, теперь это была комната юной девушки, причем ее собственная. Напротив, комната Джо в общежитии, с почти пустыми стенами и тщательно прибранным письменным столом, могла принадлежать кому угодно. Она напоминала тюремную камеру или дом девушки, чей внутренний мир хранится в тайне.

По крайней мере, за прошедшие годы Джо наконец научилась заправлять постель. На кровати лежали синее покрывало и подушка в белой наволочке, на одной стене висел вымпел с эмблемой Мичиганского университета, на другой – плакат с предвыборной кампании Кеннеди. Под окном Джо поставила два пластиковых ящика из-под апельсинов, сверху водрузила музыкальный проигрыватель. В ящиках она хранила пластинки, книги в бумажных обложках и библиотечные книги в твердых переплетах – «Гавайи: Дети Солнца» Джеймса Миченера, «Человек-невидимка» Герберта Уэллса, «В дороге» Джека Керуака и другие. Письменный стол и стул из светло-желтого лакированного дерева стояли у одной стены, у второй – платяной шкаф; на крючке, прибитом на входную дверь, висели халат и полотенце. Бетти внимательно изучила пожитки сестры. Следов парня не обнаружилось нигде: ни мужских вещей в шкафу, ни бритвы или крема для бритья на комоде, ни пластинок в ящике, которые не принадлежали бы Джо. Закончив поиски, Бетти еще раз прошлась по комнате, теперь уже разыскивая следы девушки – дезодорант другой марки или духи на комоде, запах чужого шампуня на подушке. Тщетно.

«Ты – ненормальная!» – заявила когда-то Сара, и Джо не стала отрицать, хотя Бетти вовсе не считала, что это непременно делает Джо лесбиянкой. Сестра с мамой много лет были на ножах, и Сара вполне могла обозвать ее так в пылу ссоры, а Джо – взбрыкнуть, лишь бы позлить мать. Впрочем, Бетти помнила, как сестра смотрела на Линетт – столь неистовая, пылкая нежность наверняка предполагала не просто дружбу, а нечто большее. Линетт вышла замуж, и Бетти однажды встретила ее в A&P с тележкой и огромным животом, выпирающим из-под блузки для беременных. Нашла ли Джо ей замену, другую девушку, подругу или больше чем подругу?

Бетти сунула руку под матрас и обнаружила спрятанную книгу в аляповатой бумажной обложке: «Странная девушка» Энн Бэннон. «Ага!» – подумала Бетти и пролистала три первых главы про некую Лору, влюбленную в старшекурсницу по имени Бет, свою соседку по общежитию. Прочтя, затаив дыхание, сексуальную сцену, Бетти, по идее, должна была ужаснуться, как сделали бы ее подруги, или, по крайней мере, побояться ночевать с Джо в одной комнате. Сара точно разозлилась бы и сгорела со стыда, хотя куда уж больше… Бетти искала в себе отвращение или чувство гадливости и, как ни странно, испытывала лишь сочувствие. Она понимала, что ее мир принимает всякой, а вот сестре приходится очень несладко.

Бетти аккуратно положила книгу обратно под матрас, прилегла на кровать, устроилась на подушке и посмотрела в потолок. Она жалела Джо, она жалела себя. Ей было одиноко лежать в пустой комнате и слушать звуки общежития, шаги на лестнице и в коридорах, смех и обрывки музыки всякий раз, когда открывались другие двери. Они с сестрой росли вместе, и Джо всегда была для нее спасительным якорем, защитницей. Теперь они двигались в разных направлениях, удаляясь друг от друга. Словно Джо купила билет на поездку, в которую Бетти нельзя; словно она уже на пути в страну, где Бетти никогда не дадут гражданства. Вероятно, ей удастся заглянуть туда ненадолго, но потом придется уехать, вернуться к себе домой, стоять на краю разделяющей их пропасти и махать рукой, беззвучно произнося одними губами: «Я тебя люблю».

Бетти ждала сестру в вестибюле общежития. Студенты сидели за столами и готовились к занятиям, некоторые болтали и играли в карты, и вдруг кто-то окликнул ее по имени.

– Бетти? Нежели Бетти Кауфман?

Она обернулась:

– Привет, Гарольд!

После школы Гарольд Джефферсон сильно изменился. Кудрявые волосы, раньше аккуратно подстриженные, выросли в густую гриву, отстоявшую от головы на несколько дюймов, словно корона. Вместо футболки, толстовки с логотипом школы или застегнутой на все пуговицы рубашки с маленьким воротничком он теперь носил длинную кремовую рубаху с золотой вышивкой по английскому воротнику и джинсы-клеш (и рубаха, и джинсы, как заметила Бетти, тщательно выстираны и отутюжены). Длинные узкие ступни с длинными же пальцами были босы. Бетти обратила внимание на то, какой у него высокий подъем и насколько подошвы бледнее ног.

– Приехала на собеседование? – спросил Гарольд.

– Решила навестить Джо, – ответила Бетти.

За его спиной смеялись девушки, сидевшие за столом, и кричали:

– Гарольд, мы скучаем! Гарольд, вернись!

Заглянув за его плечо, Бетти мельком увидела длинные рыжие волосы, яркий красный лак на ногтях, дымок – не факт, что табачный. Из приемника звучал голос Боба Дилана: «Я здесь, в тысяче миль от дома / Иду по дороге, по которой прошли многие до меня».

Бетти покачала головой, думая о том, что в Детройте ребята до сих пор слушают в основном Фрэнка Синатру или Crying in the Chapel Элвиса. Ей захотелось присоединиться к девушкам, которые сидели на полу, скрестив ноги, и курили то, что заставляло их смеяться над всем подряд. «Га-а-арольд!» – томно протянула одна из них.

– Послушай, Бетти, – сказал он, словно их не замечая. – Давай прогуляемся?

– Значит, ты играешь в футбол? – спросила Бетти десять минут спустя, прохаживаясь с Гарольдом по кампусу и стараясь не слишком таращиться на всех подряд.

Гарольд улыбнулся:

– Может, в школе я и был крутым спортсменом, но только не здесь! В эту команду я гожусь разве что мальчиком на побегушках.

– Тогда… – Бетти бросила на него невинный взгляд из-под опущенных ресниц, – драмкружок?

– Нет-нет-нет, – потряс головой Гарольд. – Одного раза мне вполне хватило.

– У тебя ведь отлично получалось! – воскликнула Бетти.

Гарольд имел такой бешеный успех в мюзикле «Юг Тихого океана», что даже товарищи по команде и сестры, которые, по его словам, пришли над ним посмеяться, к концу представления буквально стояли на ушах.

– В каком ты общежитии?

– Берсли-Холл, – ответил Гарольд и кивком указал направление.

Они шли по тротуару сквозь толпу молодежи, и ни один из встречных не выглядел одиноким или неприкаянным. Бетти это здорово ободрило. Здесь можно начать жизнь с чистого листа, и никто (по крайней мере, кроме ее бывших одноклассников) не вспомнит, как однажды летом Бетти набрала целых пятнадцать фунтов лишнего веса или что она – девочка, чей отец умер.

– Ты даже не спросила, что у меня случилось с тренером, – заметил Гарольд, свернув на Дивижн-стрит. – Ни разу!

В голосе юноши звучала легкая насмешка; порой он шел так близко, что едва не задевал ее бедром, и она вдыхала запах его одеколона. Бетти была так счастлива, что почти не замечала голода, хотя в эти дни голод не покидал ее ни на минуту, словно собака, следующая по пятам. Бетти взвешивалась каждое утро, и если стрелка весов поднималась больше чем на фунт, то на завтрак и на обед ей приходилось довольствоваться водой с лимоном.

– Неправда! Я у тебя все время спрашивала.

– Неужели? – Гарольд сделал вид, что пытается вспомнить.

Бетти сжала кулачок и ткнула его в бицепс. Гарольд закатил глаза.

– Наверное, ты позабыл, потому что был слишком занят Вернитой.

– Ах, Вернита! – с нарочитым умилением протянул Гарольд.

– Так почему тренер на тебя разозлился? – спросила Бетти.

– Ты ведь знаешь, что объявлениями о мероприятиях ведают старшеклассники?

Бетти кивнула. На лужайке перед школой стоял прямоугольный стенд, на котором набирали из букв надписи вроде «Поздравляем с выпуском!», «До девятого сентября пройти медосмотр» или «Хороших весенних каникул».

– Ну так вот, – продолжил Гарольд, – по понедельникам сообщения размещала администрация школы, а по пятницам свои объявления вешали старшеклассники. Даг Фицгиббонс – помнишь Дага? – занимался этими самыми объявлениями. Но Даг был, так сказать, парень не очень-то инициативный…

– Ленивый, – подсказала Бетти.

– Точно! И он частенько оставлял вместо себя твоего преданного друга Гарольда Джефферсона. Отдал мне ключ от подсобки, говорил, какое объявление повесить. Что-нибудь вроде «Вперед, спартанцы!» или «Поздравляем выпускников!». И я все это набирал. Только вот я начал потихоньку таскать «е».

– Что-что?!

Вид у Гарольда стал пристыженный и в то же время довольный.

– Буквы «е». Я начал их потихоньку таскать. С первой вышло случайно: я взял слишком много «е», лишнюю положил в карман, забыл про нее и спохватился только дома. На следующей неделе взял еще одну, уже специально.

– Потому что первой «е» было одиноко?

Гарольд кивнул:

– Нет ничего печальнее одинокой буквы. Когда их стало две, то я начал воспринимать это уже как вызов, понимаешь? К тому же хотелось узнать, чем все кончится.

– Ты собирался их как-нибудь использовать? К примеру, набрать объявление с одним словом – «Еееееее»? Будто оно кричит? – спросила Бетти. – Или хотел потом взяться за «а»?

Улыбнувшись, Гарольд покачал головой:

– Настолько далеко я не загадывал, просто продолжал таскать буквы «е». И вот однажды тренеру Кранцу понадобилось набрать объявление о собрании будущих фермеров, а ведь «Будущие фермеры» пишется с тремя «е». Неделю спустя, перед заседанием «Дебат-клуба», у него тоже возникли большие сложности. В общем, пришлось ему набрать «Будущи фрмры» и «Дбат-клуб», – пояснил Гарольд. – Похоже, кто-то из администрации заметил и объяснил тренеру, насколько это плохо для репутации школы – выставлять перед фасадом доску объявлений с орфографическими ошибками.

– Ясно, – пробормотала Бетти.

– Тренер вызвал Дагги и остальных помощников в спортзал, дико взбесился и заорал: «Кто таскает чертовы “е”?» Полагаю, в тот же день во время ланча кто-то услышал, как я передразниваю его и, э-э, хвастаюсь трофеями перед собратьями по оружию… В общем, не успел старина Гарольд и глазом моргнуть, как уже скакал по сцене в костюме морской пчелы! – Юноша покачал головой с притворным сожалением.

– Ты отлично пел, – ласково проговорила Бетти. Ей очень хотелось, чтобы Гарольд взял ее за руку, но они уже подошли к общежитию Джо.

– Есть планы на сегодняшний вечер?

Бетти покачала головой:

– Вроде бы Джо собиралась сводить меня куда-нибудь послушать музыку…

– Хочешь на вечеринку? – спросил он.

Бетти усмехнулась:

– Я уже думала, ты не предложишь!

Поужинали сестры в столовой общежития, где было очень шумно – из-за высоких потолков звуки разносились гулким эхом. В тот вечер давали мясо кусочками в густой подливе, картофельное пюре, тушеную стручковую фасоль и неожиданно вкусный морковный пирог. Потом Джо повела Бетти в церковь, расположенную в паре кварталов от кампуса. На самодельной афише значилось: «Вечер народных песен»; стрелка указывала на дверь в подвал. Джо бросила немного денег в банку из-под кофе и отыскала им два места в ряду складных стульев недалеко от сцены. Прожектор на тонких металлических ножках бросал круг света на микрофон, перед которым сидели двое юношей и настраивали гитары.

Бетти подавила вздох разочарования и постаралась устроиться поудобнее. Готовясь к встрече с Гарольдом, она надела свое лучшее сине-белое платье и слегка подушилась за ушами. На музыку Бетти особого внимания не обращала, думая о своем. Толпа смеялась и хлопала, слушая песню про какую-то Мэгги, про ее отца, который «Тычет тебе сигарой прямо в лицо / Окно его спальни заложено кирпичами / Национальная гвардия стоит у него под дверями». Когда ребята закончили, на сцену вышла девушка с молочно-белой кожей и светлыми волнистыми волосами, одетая в бирюзовое платье, белые ботинки на высоком каблуке и с ниткой бус на шее. Она сложила руки в замок, закрыла глаза и без всякого аккомпанемента спела Masters of War.

На этом музыкальный вечер закончился. Студенты, включая Джо, собрались у сцены. Бетти дождалась паузы в разговоре и сообщила:

– Я сегодня встретила Гарольда Джефферсона. Помнишь его?

– Конечно. Я знаю Гарольда, он со мной в СДО[7]7
  «Студенты за демократическое общество» – национальная студенческая организация, которая существовала с 1960 по 1974 год и являлась одной из основных групп «новых левых» в США.


[Закрыть].

Бетти понимала, что вроде как должна знать, что такое СДО, но ей было все равно.

– Он сказал, что сегодня будет вечеринка. – Джо не сводила глаз с девушки в бирюзовом платье, которая шла к выходу. Бетти поняла, что это ее шанс, и тут же им воспользовалась: – Если ты не против, то давай разделимся: ты иди со своими друзьями, а я схожу на вечеринку с Гарольдом. Задерживаться допоздна не буду, ключ от комнаты у меня есть.

Джо нахмурилась:

– Уверена?

– В следующем году и я стану студенткой, – напомнила Бетти. – И буду ходить всюду сама. К тому же Гарольд – хороший парень.

– Не задерживайся допоздна, – велела Джо, – и не пей слишком много.

– Хорошо, мамочка! – Бетти закатила глаза, но Джо уже подхватила толпа бородатых парней, девушек в бусах и клешах, которые взахлеб обсуждали воскресную «акцию».

В старших классах Бетти часто ходила на всевозможные мероприятия для школьников – «танцы в носках» в спортзале, школьные балы, тематические танцевальные вечера в Союзе ветеранов или в Масонской ложе, а также домашние вечеринки, проходившие в отделанных сосновыми панелями подвальных помещениях в лучших районах Беллвуда, где подростки тайком подливали в чашу с пуншем украденную у родителей выпивку, а те отрывались от вечернего выпуска новостей Чета Хантли и Дэвида Бринкли ровно настолько, чтобы свеситься в лестничный проем и проорать: ведите себя потише. Найдя указанный Гарольдом адрес, Бетти поняла, что здесь будет совсем иное веселье.

Двухэтажный кирпичный дом с покосившимся деревянным крыльцом и грубо отесанными перилами стоял нараспашку. Внутри свет почти не горел, всю мебель сдвинули к стенам. В комнате было людно и полно дыма, пахнущего какой-то сладковатой дрянью. Наверное, марихуана, решила Бетти. Юноши и девушки танцевали, однако вместо известных Бетти свинга, твиста или любого другого популярного танца они просто прижимались друг к друг и пошатывались в темноте.