Текст книги "Как не возненавидеть мужа после рождения ребенка"

Носнер объясняет мне, что чем больше мы давим на собеседника – как нам обычно хочется в споре, – тем выше вероятность натолкнуться на сопротивление.

«Я всегда говорю полицейским: если субъект забаррикадировался и мы будем добиваться повиновения громкими звуками и попытками раздразнить его, эффект скорее всего будет прямо противоположным, – рассказывает он. – Любому человеку хочется, чтобы ему оказывали уважение. Такова наша природа. Поэтому переговорщики не должны запугивать, унижать, поучать, критиковать и оценивать субъектов». (Как раз то, что я привыкла делать по отношению к мужу.)

Взяв за основу протоколы ФБР, Носнер в два счета набрасывает план, который должен помочь Тому разряжать обстановку в моменты, когда его жена становится крайне возбужденным субъектом.

Во-первых, локализуем ситуацию.

«Когда нас, силовиков, подключают к разрешению опасного, нарастающего конфликта, мы знаем, что должны локализовать его, чтобы он не усугубился и не выплеснулся дальше», – говорит мне Носнер. Применительно к отношениям, продолжает он, не позволяйте, чтобы разногласия по конкретному вопросу перерастали в ковыряние в грязи десятилетней давности.

Дальше: используем семь навыков активного слушания, которым учат сотрудников ФБР. Хотите, чтобы ваш партнер изменился? В таком случае от вас потребуется неподдельное внимание к тому, что он говорит.

«Вопреки расхожему мнению, что слушание – это пассивное поведение, результаты многочисленных клинических исследований показывают, что активное слушание является эффективным способом вызывать изменения в поведении окружающих», – говорит Носнер.

Причем, когда вы активно слушаете партнера, добавляет он, тот начинает внимательнее прислушиваться к себе, наводя порядок в собственных запутанных мыслях и чувствах. В такой обстановке ваш собеседник будет скорее искать решение проблемы, чем защищаться и противоречить.

Активному слушателю необходимо отключаться от собственных беспокойных мыслей, добавляет Кристофер Восс, в прошлом ведущий специалист по освобождению заложников международной команды переговорщиков ФБР, а теперь глава консалтинговой фирмы Black Swan Group.

– Невозможно слушать и одновременно думать о том, что хочешь сказать, – говорит мне Восс. – Это классический случай «или-или». Выслушать человека – единственный способ утихомирить внутренний голос в его голове. Две трети людей, с которыми ведутся переговоры, хотят не столько договориться, сколько выговориться. И еще, – подумав минутку, добавляет он, – раз уж мы затронули эту тему: когда даешь собеседнику высказаться первым, у него возникает иллюзия контроля.

Активное слушание состоит из семи приемов.

Перефразирование

Просто пересказываем услышанное своими словами.

– Во время операций слышишь: «Чертовы копы, сукины вы дети», – рассказывает Носнер. – А я в ответ: «Похоже, вас очень беспокоит вопрос, почему мы здесь и чем занимаемся». – «Угадал, блин. Вы просто хотите меня убить». – «Вы переживаете, что мы можем причинить вам зло, я правильно вас понимаю?» Я не говорю им, правы они или ошибаются, а просто перефразирую то, что они чувствуют. Как бы говорю: «Ясно. Я понял».

С помощью этого приема вы быстро показываете собеседнику, что воспринимаете его точку зрения, а это сразу разоружает.

– Мощная штука, – говорит Носнер. – Главное – правильный тон. Нужно, чтобы ваш голос передавал искренность и честность и не казался угрожающим. Я прошу офицеров, чтобы они не включали режим «Всем стоять! Это полиция!».

(В личных отношениях он тоже вряд ли работает.)

Маркировка эмоций

Этот прием помогает взбудораженному человеку идентифицировать свои эмоции, некоторые из них он может даже не осознавать. Чтобы не промахнуться, избегайте определяющих конструкций; используйте такие фразы, как «Похоже, ты/вы…» или «Кажется, ты/вы». (К примеру, муж может сказать: «Похоже, тебя злит, что я понятия не имею, как зовут педиатра нашего ребенка».) Признавая и называя чувства человека, вместо того чтобы преуменьшать их – или, того хуже, игнорировать, – вы переводите его из чисто эмоционального, рефлекторного состояния в более рациональное.

Исследование с применением методов визуализации головного мозга, проведенное в Лаборатории по изучению проблем социально-когнитивной нейробиологии при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, как будто подтверждает эту мысль. Ученые обнаружили, что акт идентификации наших чувств уменьшает остроту гнева и грусти. В одном из экспериментов участникам показывали на фото злое или пугающее лицо, а потом изучали активность их мозга при помощи функциональной магнитно-резонансной томографии. Измерения выявляли повышенную активность мозжечковой миндалины, которая выполняет в организме функцию тревожной кнопки, запускающей в случае опасности реакцию «бей или беги». Но когда люди называли лицо злым, а не только смотрели на него, простой акт выражения эмоций словами успокаивал мозжечковую миндалину.

Люди хотят, чтобы их понимали, говорит Носнер, «особенно когда мы имеем дело с возбужденными субъектами. Если вы говорите: “Я вижу, вы ужасно сердитесь из-за того, что случилось”, – они отвечают: “Да! Сержусь!”». И оказываются в своего рода тупике, потому что, по выражению Носнера, «им больше не надо демонстрировать то, что вы уже четко озвучили».

Кроме того, сосредоточенность на эмоциях собеседника не дает подскакивать вашему собственному кровяному давлению, добавляет Восс. «Одно наше исследование выявило зависимость: чем больше внимания уделяешь эмоциям собеседника, тем больше абстрагируешься от своих. И, следовательно, становишься более рациональным».

Мелкие поощрения

Слушая человека, используйте короткие фразы, передающие интерес и внимание: Да. О’кей. Понятно.

«Вы, по сути, не перебиваете, а просто говорите: “Да, я продолжаю следить за вашей мыслью”, – объясняет Носнер. – Это мелкий штрих, который показывает, что вы на связи. И потом, трудно спорить с человеком, который говорит: “Уг у. Ну да. Ага”».

Эхо

Повторение последних слов собеседника позволяет ему выпустить пар и устанавливает между вами раппорт. Если угонщик самолета заканчивает гневную тираду словами «и я злюсь», переговорщик просто говорит: «И вы злитесь».

Вопросы открытого типа

Ваша задача избегать вопросов, на которые можно ответить «да/нет», советует Носнер. «Лучше просто скажите: “Можете рассказать мне об этом больше?” или “Я не понял того, что вы только что сказали, а хотелось бы; не могли бы вы помочь мне, объяснив подробнее?”»

Вопросы открытого типа показывают, что вам искренне интересно, и понижают уровень агрессии, помогая людям овладеть собой.

Я-сообщения

Использование я-высказываний перемещает фокус с должности переговорщика на его личность или, как говорят силовики, позволяет «сбросить копа». Вместе с тем я-сообщение – это способ выразить свои чувства, не провоцируя собеседника и не ввязываясь в спор. К примеру, переговорщик может сказать преступнику, захватившему заложников: «Я пытаюсь понять, что вы говорите, но, когда вы кричите на меня, мне трудно воспринимать информацию».

«То есть, вместо того чтобы выпалить: “Не ори на меня”, – говорит Носнер, – вы как бы умозрительно перекладываете ответственность на собственные плечи: “Я не понимаю – моя вина”. При этом вы все равно озвучиваете причину и таким обходным маневром подводите собеседника к тому, чтобы он перестал вести себя определенным образом».

Своевременные паузы

Вовремя умолкать и осознанно применять паузы трудно, но чрезвычайно эффективно, особенно если нужно погасить мощную эмоциональную вспышку, говорит Носнер. Почему? Потому что, не получив ответа, люди зачастую успокаиваются, чтобы проверить, слушает ли их переговорщик. В конце концов, даже самому истеричному человеку трудно спорить с самим собой.

Ус покоив собеседника при помощи активного слушания, поднимаемся дальше по фэбээровской лестнице: демонстрируем сочувствие, устанавливаем раппорт и приобретаем влияние (ищем вместе с собеседником «ненасильственные альтернативы решения проблемы»). После этого ваш субъект морально готов к финальному шагу: изменению поведения (захватчик заложников сдает автомат, жена прекращает орать).

• • • • • • • • •

Через две недели после того, как я проконсультировалась с переговорщиками и передала их советы Тому, он дает шикарный повод перейти от теории к практике.

Сильвия только что начала брать внеклассные уроки рисования, и, поскольку мы с моим редактором в Vogue решили в кои-то веки организовать посиделки на Манхэттене, Тому нужно в пять вечера забрать дочку с занятий.

Едва мы с редактором успеваем устроиться на диванчиках, как у меня звонит телефон. Это преподавательница кружка рисования. «Э-э, ваша дочь все еще здесь, – говорит мне она, – а мы скоро закрываемся». Она звонила по запасному номеру – маме девочки, с которой Сильвия ходит в садик, – но вышло так, что у девочки внезапно участилось сердцебиение, и маме пришлось срочно везти ее в пункт неотложной помощи.

Я пишу Тому: «ГДЕ ТЕБЯ НОСИТ?» Ответа нет. Обычно он отзывается быстро, поэтому я с уверенностью заключаю, что он где-то катается на велосипеде. Прелесть дальних и скоростных велосипедных прогулок в том, что во время них невозможно писать сообщения (один из товарищей Тома по велоспорту, отец двоих детей, понял, что поезд ушел, только когда вернулся из очередной грандиозной поездки и вместо жены нашел на кухне лишь ее обручальное кольцо).

Я пишу другой знакомой маме и не получаю ответа. Пытаюсь изобразить для редактора обнадеживающую улыбку, но понимаю, что получается скорее перекошенный оскал. Обращаюсь к третьей маме, но та говорит, что не может выручить, потому что они с сыном сейчас на футбольной тренировке. Однако их няня гуляет с дочкой в нашем парке, и она попросит ее забрать Сильвию. Редактор все ждет. Я набираю четвертое сообщение Тому, но тот не отвечает. Тогда я звоню на кружок рисования и уговариваю учительницу отпустить Сильвию с няней, которой нет в списке запасных контактов. После этого бормочу извинения, договариваюсь встретиться в другой раз и мчусь домой, пока не пробило шесть вечера и у няни не закончился рабочий день (по дороге забегаю за шоколадкой, чтобы ее отблагодарить).

В 6:30 двери квартиры распахиваются, и на пороге появляется взмыленный и счастливый Том.

– В парке сегодня ни души! Здорово покатался! – сообщает он, улыбаясь от уха до уха. Потом вдруг настороженно замирает.

Я не двигаюсь с места; моя грудь тяжело поднимается и опускается, в глазах нездоровый блеск.

– Что? – напряженно спрашивает Том.

Я жестом объявляю тайм-аут и убегаю. Скоро я буду называть эту комбинацию «Изыди, дракон»: когда у меня из ноздрей начинают валить клубы дыма, я прячусь в спальню и заваливаю вход камнями. Взяв с прикроватного столика фотографию Сильвии, говорю ей: «Я знаю: то, что я собираюсь сделать, причинит тебе вред, но сейчас гнев для меня важнее, чем ты». Мой пульс замедляется. Чуть-чуть.

Том приходит ко мне в спальню и закрывает за собой дверь.

– Невероятно, – яростно шепчу я, чтобы меня не было слышно в соседней комнате, где мурлычет себе под нос и рисует картинки Сильвия. – Что я говорила тебе сегодня утром? Забери ее в пять, пожалуйста. А потом еще по электронке напомнила! Знаешь, сколько я выбирала наряд, чтобы редактору не показалось, будто я из кожи вон лезу, чтобы произвести впечатление?

У меня начинает дергаться веко. Я вижу, что Тома завораживает это зрелище, и от этого злюсь еще больше, что только усиливает спазмы. Мои плечи поникают.

– Я не могу на тебя рассчитывать.

Том подбегает ко мне и становится рядом.

– Ты думаешь, что я ненадежный, – перефразирует он. – Тебе неприятно… э-э, неприятно паниковать на деловой встрече. У тебя опускаются руки, потому что на тебя как будто свалили всю работу.

Я киваю и говорю, что особенно раздражает необходимость из раза в раз ему напоминать.

– Я тебе не мама, – шиплю я.

– Угу, – механически воспроизводит он, глядя мне в глаза. – Продолжай.

Я прекрасно понимаю, что в ход идут «мелкие поощрения», но мне все равно приятно, главным образом потому, что за всю нашу совместную жизнь Том ни разу не говорил мне «продолжай».

– И, – напоминаю я, – ты все равно не явился!

Он угрюмо кивает.

– Я все равно не пришел, – эхом отзывается Том. Я чувствую, что он пытается вспомнить следующий шаг, и эта заминка оборачивается весьма своевременной паузой. Я немного остываю.

– Я знаю, что ты чувствуешь, – говорит Том. – Я бы тоже рассердился.

«Двойное я-сообщение, – думаю я. – Отличный ход!»

– Обычно я забираю Сильвию вовремя. Но осечки случаются. Может, подумаем вместе, как от них избавиться? – задает он открытый вопрос, одновременно приглашая к сотрудничеству. Получается нарочито, но казенный слог меня не особо смущает: подобно женам из опроса Шири Коэн, я ценю любые усилия. Мой муж рассеянный, но не вредный (хотя бороться с его рассеянностью довольно тяжело: он может полдороги до метро прошагать с пакетом утреннего мусора или выдавить на зубную щетку мазь от геморроя). Позднее я признаюсь Тому, что, не будь я в таком бешенстве, меня рассмешило бы озадаченное «что я сделал?», которое было написано у него на лице, когда он влетел в комнату.

Мы разрабатываем план, согласно которому телефон Тома будет выдавать каскад напоминаний всякий раз, когда Сильвию нужно забирать из школы.

Неделю спустя Тому снова выпадает случай блеснуть познаниями в области кризисных переговоров. Утренние сборы в школу. Том, допоздна смотревший шведский детективный сериал, отсыпается. Мы с дочкой на ногах с шести утра. Я готовлю ей завтрак и собираю обед, который она возьмет с собой, слежу, как она делает домашнее задание, заказываю новую бутылку для воды взамен той, которую Сильвия умудрилась потерять в школе, заполняю анкету на школьную экскурсию и пеку морковные кексы для Тома.

Том поднимается за пятнадцать минут до выхода. Пока я помогаю дочке одеваться и чистить зубы, он стоит у двери, не отрывая глаз от телефона. Надевая пальто, Сильвия напоминает, что ей нужно взять с собой дюжину картонных трубок от бумажных полотенец, которые мы откладывали для школьного арт-проекта.

– Куда я их дела? – приговариваю я, пока мы с дочкой роемся в ее шкафчике. – Боже мой, нельзя, чтобы тебя опять записали в опоздавшие.

Из-за того что я часто собираюсь в спешке, одной из первых фраз, что освоила Сильвия, была «Боже мой», которую она произносила «Бозе мой».

Том по-прежнему стоит в коридоре, барабаня пальцами по телефону.

– Почему нельзя было сделать это раньше? – интересуется он.

Бозе, дай мне силы.

Вернувшись из школы, Том попадает в эпицентр тропического циклона, мощность которого уверенно приближается к пятой категории.

– Ты этим утром и пальцем не пошевелил! – выпаливаю я.

Как можно спокойнее я объясняю, что у матерей такой бзик: им вечно кажется, что их осуждают и винят в неумелости, причем это особенно бесит, когда сотня дел, с которыми они справляются легко и уверенно, остается незамеченной. Том искренне удивлен и огорчен, что испортил мне настроение. Он объясняет, что просто размышлял, как мы могли бы что-то улучшить, или, как он заумно выражается, занимался «контрфактным устранением неполадок». Задумавшись на минуту, он перефразирует:

– Тебе было досадно, что я не помогал. У тебя такое чувство… такое чувство, что ты все делаешь сама.

– «Почему нельзя было сделать это раньше?» Я к тебе не нанималась!

– Не нанималась, – эхом повторяет Том. – Уг у.

– Я в курсе, что ты делаешь, – напоминаю я ему. Хотя это даже забавно. – Почему ты не подключился и не помог нам найти втулки от бумажных полотенец?

Том берет паузу, и я успеваю осознать тот факт, что беснуюсь из-за втулок от бумажных полотенец.

– Я… мне стыдно, что я не помог, – говорит он. В яблочко! Чувствуя, как убывает гнев, я жду открытого вопроса. – Может быть, ты подскажешь, какие дела я мог бы брать на себя по утрам? – спрашивает Том.

Хотя я понимаю, что Том не вполне искренен, фэбээровские методы меня успокаивают. Если они работают с вооруженными угонщиками самолетов и кровожадными лидерами боевиков, неудивительно, что им поддается сердитая жена. И потом, я надеюсь, что со временем Том начнет задавать вопросы не «по бумажке», а от души. Как снова и снова подчеркивают Носнер и Восс, люди просто хотят, чтобы их услышали. А чтобы активно слушать, нужно быть по-настоящему внимательным. Перефразировку нельзя подделать: одна фальшивая нота – и вы не сумеете локализовать конфликт с нервным и потенциально опасным субъектом.

– А еще Сильвию не записали в опоздавшие, – добавляет Том, когда ситуация приходит в норму. – Няня показала мне черный ход, и я запустил Сильвию через него.

– Ты лучше всех, – говорю я.

Я довольна нашими новыми инструментами, но понимаю, что нам еще работать и работать. Теперь мы знаем, как бороться с моей вспыльчивостью, но нерешенным остается гораздо более серьезный, фундаментальный вопрос: почему мы вообще оказались в этой ситуации. Под руководством ведущих семейных психологов страны мы будем учиться быстро определять, что нас беспокоит; вступать только в нужные битвы, чтобы экономить подточенные ребенком силы; цивилизованно спорить; честно распределять домашнюю работу и эффективно решать проблемы.

Чтобы не испугаться собственных наполеоновских планов, я решаю начать следующий этап мягко, с так называемого «Месячника отказа от негатива» (Zero Negativity Challenge) – тридцатидневной программы, разработанной семейными психологами из Далласа Харвиллом Хендриксом и его женой Хелен Ла Келли Хант.

Я показываю Тому календарь, который заказала в «Магазине супружества» (Couplehood Store) Хендрикс-Хантов, – укомплектованный наклейками с улыбающимися и хмурыми лицами – и объясняю, какую цель преследует программа: в течение тридцати дней никаких оскорблений, замечаний и негативного поведения.

Изучив его, Том качает головой:

– Глупости. Это ничего не даст.

– Отличное начало, – говорю я, помечая День первый хмурой наклейкой.

Домомучения: как распределять домашние обязанности

Мы с Г. два дня в ссоре и не разговариваем. Тишина изумительна.

Аноним, из раздела «По секрету» материнского блога Scary Mommy

Однажды вечером я заглядываю в дом сестры Дины на окраине Нью-Джерси. Две ее дочки поздно вернулись со спортивной тренировки и только-только доели ужин, состоявший из наскоро разогретых в микроволновке бейгл-пицц. Дина, которая работает на Манхэттене, как обычно, вернулась домой в семь. Ее муж Патрик сдает смену после полудня, поэтому детей из школы забирает он. В уютной желтой кухне, украшенной семейными фотографиями и детскими рисунками, Дина, еще не переодевшись в домашнее, ест кукурузные хлопья с молоком, а девочки расходятся по своим комнатам. Я угощаюсь герлскаутским мятным печеньем, добытым в буфете.

Дина с Патриком, широко раскрыв глаза, слушают, как мы ездили к Терри Риалу за хорошей взбучкой.

– Что? Вы заплатили кучу денег, чтобы на вас наорали? – переспрашивает Патрик, усаживаясь за кухонный стол и отодвигая в сторону стопку рукописей, которые Дина взяла на дом. Веселый и компанейский, Патрик может до бесконечности говорить о двух своих пристрастиях: «Нью-Йорк Джайентс» и всевозможных мясных копченостях.

Отправляя в рот одну за другой еще пять печенюшек, я объясняю, что мы с Томом не хотим на склоне лет погрязнуть в мелких сварах. И с видом человека, которого этот мир уже ничем не в силах удивить, изрекаю фирменную мудрость старшей сестры:

– Дожив до среднего возраста, начинаешь понимать, что ты не вечен.

У Патрика отвисает челюсть.

– Могли бы просто взять эти деньги и махнуть на Багамы!

– Да, но потом вернуться к тем же проблемам, – отвечаю я. Семейная психотерапия всегда казалась мне дорогостоящей последней остановкой перед слушанием о разводе, продолжаю я, но наше с Томом общение стало таким сумбурным и напряженным, что мы не видели другого выхода. Терри Риал вскрыл наши проблемы и предложил план, как нам выйти из тупика. У него мы перестали бросаться друг на друга и вместе набросились на колесо, в котором крутимся и центробежные силы которого разводят нас по разным полюсам.

Попав под лазерные лучи всепроникающего взгляда Риала, продолжаю я, мы больше не могли, как обычно, обмениваться уколами и претензиями и волей-неволей озвучили свои истинные чувства (психологи называют этот процесс «эмпатическим присоединением»). Когда Риал привел нас к общему эмоциональному знаменателю, мы начали наконец открывать каналы связи, которые долгое время оставались закупоренными.

– Терри устроил Тому такую встряску, что тот в первый же вечер по возвращении домой начал мыть посуду, – рассказываю я Дине. – Молча встал из-за стола и схватил губку.

А благодаря упражнению с фотографией Сильвии, которым Риал придумал меня стыдить, я уже две недели не повышаю голоса! Похвастав, я на минутку задумываюсь.

– Правда, вчера я отправила Тому сообщение, в котором, пожалуй, капельку переборщила с экспрессией. (ДОМОЙ. НЕМЕДЛЕННО.)

Патрик пожимает плечами.

– Наверное, нам повезло, потому что на данном этапе мы практически не ссоримся, – говорит он. – В смысле мы прожили в браке уже почти двадцать лет и со многим разобрались сами.

Застыв с ложкой у рта, Дина криво усмехается мужу.

– Я бы так не сказала, – возражает она. – Меня, к примеру, вот что не устраивает: мы оба живем в этом доме, и какие-то элементарные вещи просто необходимо делать. Взять хотя бы уборку пылесосом. Эльфы не займутся этим вместо нас.

– Так и знал, что ты вспомнишь про уборку, – комментирует Патрик. – Да, хорошо, я забыл. Но я всю вторую половину дня проработал таксистом! Забрал девочек из школы, съездил за их друзьями, потом повез одну на футбол, а вторую на баскетбол.

– Знаю и благодарна тебе за это, – говорит Дина, поднимаясь из-за стола, чтобы достать из холодильника контейнер с йогуртом, которым завершается ее импровизированный ужин, – но должна сказать, что очень, очень устала просить тебя что-то делать.

Патрик вздыхает.

– Ладно, я действительно не люблю, когда мне указывают, что делать. Но, с другой стороны, неужели так трудно попросить? Видимо, у мужчин такой заскок, что нас надо просить! Так просите! Просите нас!

Дина качает головой.

– Но ты же сам только что сказал, что не любишь, когда тебе указывают. Вот и выходит, что я между двух огней. Со временем у меня отпадает желание просить, потому что ты ясно даешь понять, что тебе не нравится, когда тебе говорят, что делать. И я решаю, что легче просто сделать самой.

Патрик поднимает руки вверх.

– Ты права. Послушай, Дина, я люблю тебя, но мне кажется, что женщины в целом завышают планку. – Он поворачивается ко мне. – Я могу два часа смотреть телевизор и не заглядывать к детям, а Дина чувствует необходимость их развлекать. Я бы хотел быть таким же заботливым, как она, но я другой. Родителям не положено ставить себя на первое место. Сделайте какую-нибудь мерзость и скажите, что это ради детей, – никто не придерется.

Это правда, подтверждаю я. Патрик кивает на Дину.

– Она собирает девочек, пакует им бутерброды с собой, восемь часов работает в городе, приезжает домой и укладывает детей спать, а потом еще работает. По-моему, она делает слишком много, не жалеет себя.

Дина со вздохом садится за стол и принимается за йогурт.

– Да, но оттого что я все время работаю, рано ухожу и поздно возвращаюсь, необязательные мелочи, которые я делаю для девочек, – скажем, оставляю им завтрак на столе – позволяют мне чувствовать себя заботливой мамой. Клэр уже тринадцать, она может сама приготовить завтрак. Но так я говорю ей, что люблю ее, в последний момент выбегая на электричку. А еще мне нравится много успевать. Понимаете, о чем я? Приятно ощущать себя нужной.

Я спрашиваю Патрика, чувствует ли он себя виноватым, когда не выполняет свою часть домашней работы. Он смущенно кивает.

– О, безусловно, – говорит он, тревожно поглядывая на жену. – То есть это не мешает мне спать по ночам, но чувствую. Да, чего греха таить, я ленивый.

Я представляю, в какую мясорубку угодил бы Патрик, признайся он в этом Терри Риалу.

– Ты делаешь что-нибудь без напоминаний Дины? – спрашиваю я.

– Покупаю продукты, – отвечает он.

Дина смеется.

– Да уж. Еда тебе ближе.

– Два-три раза в неделю готовлю ужин, – продолжает перечислять Патрик, загибая пальцы. – Чищу кошачий туалет. Кормлю кота. Пою кота.

Дина поводит бровями.

– Поишь кота, – с каменным лицом повторяет она.

Доев печенье, я ныряю в буфет за добавкой, а Дина с Патриком продолжают «не ссориться».

Результаты многочисленных исследований снова и снова подтверждают, что – сюрприз! – когда мужчины не чураются работы по дому, их женщины чувствуют себя счастливее и менее склонны к депрессии; такие пары реже скандалят и разводятся. Каждодневный труд, который превращает помещение в дом, удивительно важен для пары. Опрос Исследовательского центра Пью показал, что из девяти факторов, которые ассоциируются у людей со счастливым браком, третьим по важности является честное распределение домашней работы. Позади остаются такие краеугольные камни, как комфортные жилищные условия, общие интересы и «адекватный доход» (занявший в рейтинге четвертую позицию).

Этот неочевидный результат удивил даже самих исследователей, сказавших, что за семнадцать лет, которые Центр Пью проводит опросы, ни один пункт не поднимался в списке настолько стремительно. Иначе говоря, вопрос не в стирке, дело гораздо серьезнее: это прямое отражение ощущения справедливости или несправедливости в отношениях. Тут затрагивается целый ворох существенных и взаимосвязанных проблем: гендерные роли, деньги, уважение, ценности, близость, традиции.

Однако многие женщины либо не хотят быть навязчивыми (и, как Дина, стоически занимаются домом в одиночку), либо недостаточно убедительно просят, либо – как я – почему-то не чувствуют себя вправе подталкивать мужа к тому, чтобы он делал больше. Как сказал Риал, когда в нашем сеансе подошло время разговоров один на один, я по какой-то причине проскочила ключевой этап, на котором Тома можно было просто спокойно и внятно попросить о том, что мне нужно, и сразу бросилась обижаться и злиться. Почему мне так не хотелось озвучивать свои потребности?

– Нам, женщинам, порой бывает трудно просить о помощи, – говорит моя подруга Дженни. – Иногда и вправду хочется справиться со всем в одиночку или не хочется признавать, что нам это не под силу. Или же мы думаем, что мужья должны интуитивно угадывать, какая помощь нам нужна, и, если они этого не делают, мы злимся. Но делать все самой не героическая стезя, а путь в никуда.

Дженни права. Моя нерешительность отчасти объясняется тем, что традиционные социальные ожидания влияют на меня больше, чем мне хотелось бы признавать. Взять хотя бы безосновательный, но щекочущий нервы страх, что, если я буду чересчур «требовательной», муж от меня уйдет. (Для многих женщин «постоять за себя» до сих пор звучит как «проесть плешь».)

Сотни лет считалось, что для женщины главное – быть хорошей женой, матерью и хозяйкой. В детстве моим образцом для подражания была мама, которая сидела дома с тремя дочерьми и умело вела хозяйство. К деловому миру она присоединилась только тогда, когда мы были уже почти в колледже. Большинство моих подруг, вне зависимости от того, ходят они на работу или нет, берут на себя львиную долю домашних дел и ухода за детьми. Как говорится, яблоко от яблони недалеко падает.

Моя монополия на домашнюю работу возникла не сразу. Когда родился ребенок, Том взял трехнедельный отпуск – у внештатных журналистов с этим проще. В те исполненные гармонии дни он бережно купал нашу дочурку, держал ее столбиком, чтобы сошла отрыжка, и стирал ее ползунки, тщательно забрызгивая пятна специальным средством. Он часами играл с ней и возил на долгие утренние прогулки в коляске, покупку которой превратил в целое научное исследование: замерял углы в нашей квартире, мучительно перебирал варианты подстаканников и придирчиво изучал представленные в интернете складные конструкции. В сумме Том потратил на коляску больше времени, чем на выбор семейного автомобиля, как будто само будущее нашего ребенка зависело от совершенства ее эргономичных линий.

Мы исправно откладывали часть доходов, чтобы я могла спокойно посидеть дома с дочкой. Я не могла забеременеть гораздо дольше, чем мы ожидали. Зато к моменту появления ребенка на свет наша заначка приобрела солидные размеры – достаточные, чтобы я могла безраздельно наслаждаться материнством как минимум два года. Конечно, при условии, что мы не будем сорить деньгами. Время от времени, чтобы подзаработать на карманные расходы, я перехватывала в журналах пару-тройку заказов, которые на скорую руку писала (или, перефразируя Трумена Капоте, отстукивала), пока малышка спала: история о вкусных и здоровых витаминах тут, интервью со знаменитостью там. В то чудесное беззаботное время я поклялась иметь дело исключительно с теми звездами, которые обладают острым и незамутненным умом. (Помню, у меня тогда получился скромный список, куда, в частности, попали Джулианна Мур и Найджела Лоусон. Последняя научила меня мантре, которую я теперь тоже повторяю: «Я верю в умеренность, умеренность».)

Том каждое утро уходил писать в читальный зал Нью-Йоркской публичной библиотеки, а я занималась ребенком. Раньше готовил он, но, поскольку в течение дня у меня находилось время для кухни, постепенно она целиком перешла под мое начало. Скоро я уже делала всю домашнюю работу, а Том отсыпался вволю по ночам и выходным. Но мне было так уютно в нашем маленьком гнездышке, что меня это не тревожило.

А потом, в один прекрасный дремотный день, мне позвонил менеджер Синди Лопер: не хочу ли я стать соавтором ее автобиографии? Видимо, у Синди остались теплые воспоминания об одном долгом бесшабашном вечере, который мы провели с ней в Лас-Вегасе, когда я работала репортером журнала Rolling Stone (и частенько ложилась после девяти). Если вы думаете, что нам было весело, вы совершенно правы. В реальной жизни знаменитости так часто бывают непохожими на свой звездный образ: комики оказываются мрачными и унылыми; а любимцы всей Америки – съехавшими с катушек буянами. Но Синди именно такая восхитительная хулиганка и простая девчонка из Куинса, какой ее знают и любят фанаты.

Нашей дочке как раз исполнилось два года, и сбережения были практически истрачены. После долгих обсуждений с Томом мы решили, что эта возможность чересчур хороша, чтобы ее упускать. Мы наняли няню, которая должна была подменять меня три раза в неделю, пока я буду ездить к Синди в Верхний Вест-Сайд записывать интервью. От менеджера Лопер поступила инструкция одеться по-спортивному и захватить диктофон, чтобы мы могли совмещать общение с энергичной прогулкой по Центральному парку.