Текст книги "Юбилей ковчега"

Глава третья. ПОПРОБУЙ СОХРАНИ…

На бумаге сам принцип размножения животных в неволе для сохранения вида выглядит достаточно просто. Вы определяете нуждающийся в спасении вид и создаете плодовитую колонию. На деле все куда сложнее. Прекрасный пример – сага о карликовой свинье. Проблемы, с коими мы столкнулись, пытаясь помочь выживанию этого миниатюрного представителя семейства свиных, многому нас научили. Научили, как важно работать в поле, поскольку мы слишком мало знаем про образ жизни большинства видов. Научили, что очень часто в разных концах света равнодушие властей или межведомственные склоки могут сорвать все усилия по охране дикой природы. А в данном конкретном случае мы узнали, что угроза иным животным не так велика, как нам представляется, ибо когда заинтересовались карликовой свиньей, считалось, что этот вид уже вымер.

Впервые карликовую свинью, самый мелкий вид в семействе свиных, описал в 1847 году в Ассаме (Северная Индия) Б. Ходжсон. Сперва не было даже уверенности, что речь идет об отдельном виде, а не о поросенке обыкновенного дикого индийского кабана. Тем не менее истина была установлена, и вид получил наименование Sus salvanius. Для музеев добыли несколько особей, затем «карлики» исчезли так же внезапно, как были обнаружены. Виной тому считалось вторжение человека в их среду обитания – заросли пеннисетума, которые выжигали, расчищая площади для земледелия. Казалось, карликовая свинья лишь на короткий миг отметилась в ученых трудах, чтобы тут же отойти в небытие, подобно дронту.

Однако я не исключал возможности, что на редко посещаемой учеными обширной территории где-нибудь в зарослях еще могли уцелеть никем не замеченные мелкие робкие особи, и сказал себе, что надо бы когда-нибудь попробовать выследить исчезнувшую свинку. Сказал – и перестал об этом думать, пока жизнь не свела меня с неким капитаном Тесье-Янделлом. И не только с ним – капитан явился в сопровождении выдры, которая в моих глазах превосходила всякие там скучные визитные карточки. Тесье-Янделл искал временное прибежище для этой выдры: его срок службы в Ассаме подходил к концу, он готовился выйти на пенсию и собирался поселиться на Джерси, а до той поры ему надо было где-то пристроить любимого зверька. Не стану утверждать, что я мечтал о выдре, как ни прелестны эти животные, но этот экземпляр с ходу завоевал мое сердце. Пока мы сидели с капитаном в моем кабинете, где по полу форменным образом струился зверек, как будто совсем лишенный костей, Тесье-Янделл заметил, что готов, пока в Ассаме будут оформляться его бумаги, поискать там каких-нибудь интересующих меня животных.

– Карликовая свинья, – выпалил я.

Он, как и следовало ожидать, тупо воззрился на меня.

– Карликовая свинья? Это что еще за создание? – неуверенно молвил капитан.

– Самый мелкий представитель семейства свиных, считается вымершим, но я могу побиться об заклад, что они еще существуют. Очаровательное маленькое животное, – горячо произнес я.

Правда, я никогда не видел карликовых свиней, но отношусь с великим расположением ко всем членам названного семейства. Свинья, да еще карликовая, просто не могла не быть очаровательной. Я достал единственное в моем архиве изображение загадочной свинки, и мы внимательно изучили его. Высота тела карликовой свиньи – 25-30 сантиметров, в целом она величиной с жесткошерстного терьера. Покрыта серой и черной щетиной; клыки маленькие, но достаточно крепкие. На первый взгляд эти свинки и впрямь похожи на поросенка дикого кабана, но при ближайшем рассмотрении видно, что их отличает совсем другая форма головы. При всей моей любви к семейству свиных должен признаться, что даже самый ярый почитатель этих животных не назовет взрослую карликовую свинью красавицей.

К великой моей радости, Тесье-Янделл сразу загорелся.

– Непременно займусь этим, – сказал он. – И буду опрашивать местных жителей – может, что-нибудь и получится.

За прошедшие до того годы я от десятков людей слышал подобные заверения, и очень редко обещания выполнялись. Но Тесье-Янделл сдержал свое слово. Не успел я оглянуться, как получил от него письмо с замечательной новостью – карликовые свиньи существуют, правда в небольшом количестве, местные жители знают про них и попытаются отловить несколько экземпляров. К сожалению, сам Тесье-Янделл не мог за этим проследить, поскольку настало время покинуть Индию, но он поручил заняться этим делом ассамской организации, отвечающей за охрану дикой фауны, которая уже проявила себя в содержании и размножении чрезвычайно редкой белокрылой лесной утки. И вскоре последовало совершенно фантастическое известие – карликовые свиньи отловлены и целые три пары содержатся в одном хозяйстве в Аттарикхате. Четыре драгоценные особи могли стать нашими, сумей мы одолеть два препятствия: во-первых, получить разрешение на их вывоз от правительства Индии, во-вторых, добиться от британского министерства сельского хозяйства согласия на их ввоз на Джерси, ибо на сем острове действуют на этот счет те же законы, что и во всем Соединенном Королевстве.

Первую проблему мы решили, обратившись к сэру Питеру Скотту, члену нашего Научного совета и председателю одной из комиссий Международного союза охраны природы и природных ресурсов (МСОП), занимающейся спасением угрожаемых видов. Сэр Питер тотчас написал письмо премьер-министру Индии Индире Ганди, живо интересующейся охраной природы, и она не замедлила дать свое согласие на то, чтобы нам позволили вывезти на Джерси две или три пары карликовых свиней. Казалось, главное сделано, но не тут-то было. У министерства сельского хозяйства было на этот счет свое особое мнение. Скажите ветеринарам этого ведомства, что вы собираетесь ввезти в Соединенное Королевство коров, или коз, или овец, вообще каких-либо парнокопытных, и им сделается дурно, так они боятся осквернить чистый британский скот грязной иностранной напастью вроде сибирской язвы, ящура, чумы, бруцеллеза или еще какой-нибудь гадкой заразы. Особенно свиньи вызывают у них коллективное нервное потрясение, поскольку благородная британская свинья способна заразиться специфической чумой или рожей.

После долгой переписки, поначалу довольно прохладной, но постепенно все более человечной, нам неохотно сообщили, что мы можем привезти «карликов» в один из зоопарков на Европейском континенте и добиться там от них приплода. Если затем будет точно установлено, что за последние полгода в данной области не отмечено ни одного случая упомянутых страшных болезней, нам будет позволено доставить поросят на Джерси. Вроде бы подходящее решение, но дело в том, что в Европе действует свое карантинное законодательство, и предстояло найти зоопарк, пользующийся соответствующим разрешением, располагающий подходящим помещением и желающий принять у себя карликовых свиней. Перед лицом всех этих сложностей я уже начал жалеть, что вообще когда-то услышал про этих животных. И тут, когда мы совсем отчаялись чего-либо добиться, нам на выручку пришел Цюрихский зоопарк. Дирекция согласилась принять «карликов», попытаться получить приплод и в случае успеха передать поросят (всех или некоторых) нам. Окрыленный успехом (мы шли к нему полгода), я попросил Джереми немедля вылететь в Ассам и привезти оттуда диковинных зверушек. Разумеется, как только Джереми прибыл в Аттарикхат, он столкнулся с тем, что вечно отравляет жизнь борца за охрану природы, – с политикой.

Уже несколько лет (и процесс этот продолжается) Ассам добивался полной автономии, и полный радужных надежд Джереми обнаружил, что между Ассамом и Индией царят, мягко выражаясь, весьма натянутые отношения. А потому, когда он радостно возвестил, что приехал получить три пары карликовых свиней, и предъявил бумагу от мадам Ганди, местные органы и бровью не повели. Джереми ощутил себя таким же желанным гостем, как гробовщик на свадьбе. Деятель, отвечающий за охрану лесов, в чьей власти было решать этот вопрос, заявил, что у него нет лишних свиней. Как будто он хоть что-то делал, чтобы спасти их от вымирания и сохранить ту самую среду обитания, беречь которую было его обязанностью. Столкновение с политическим антагонизмом и бюрократией привело Джереми в бешенство. Обмен с Нью-Дели телеграммами ничего не дал. Хранитель лесов стоял на своем. Джереми был уже готов признать свое поражение, когда хранитель решил, что лимит политических игр исчерпан и лучше не доводить упрямство до абсурда. Достаточно того, что он высказал центральному правительству свое мнение. И Джереми было великодушно позволено вывезти пару карликовых свиней. Как быть? Учредив Трест, мы после тщательного обсуждения и консультаций со специалистами пришли к выводу, что минимальное количество особей любого вида для создания плодовитой колонии с достаточно широкой генетической базой – три пары, и этой цифрой следует руководствоваться, за исключением особых случаев, например, если вся популяция диких животных состоит всего лишь из восьми – десяти особей. Поразмыслив, Джереми справедливо рассудил, что придется довольствоваться малым, учитывая, сколько времени, сил и денег нами потрачено на этот проект. Итак, он поместил свинок в клетки и поспешил уехать, пока хранитель лесов не передумал.

Малыши благополучно доехали до Цюриха и отлично освоились в карантинном загоне. Они быстро привыкли к неволе и к непривычному корму, и мы прониклись верой в успех нашей затеи. К великой нашей радости, самка принесла пять поросят, да только четверо из них были самцы и всего одна самочка. Лишнее подтверждение мудрости нашей стратегии – стараться приобретать минимум три пары вида для размножения, ведь у нас образовался избыток самцов. А тут еще родители неожиданно умерли, оставив нам всего одну пару. Правда, поросята росли как на дрожжах, но когда они достигли половой зрелости, судьба нанесла новый удар – единственная наша самочка умерла при родах. И остались мы с четырьмя молодыми симпатичными особями мужеского пола. К этому времени отношения между Ассамом и Индией испортились настолько, что нечего было и надеяться заполучить новых самок. В который раз политика стала поперек дороги природоохранным мероприятиям. Не видя другого выхода, мы произвели искусственное осеменение спермой наших «карликов» одного вида мелких домашних свиней, надеясь получить поросят, которых можно будет «выдать замуж» за наших самцов, чтобы в конечном счете вывести потомство, генетически близкое к «настоящим» карликовым свиньям. Из этой попытки ничего не вышло, потому что домашние свиньи не зачали.

Такова печальная повесть о карликовой свинье, которую считали вымершей и заново открыли, о неудавшейся попытке спасения вида; теперь это маленькое животное вновь кануло в безвестность. Когда мы только начинали заниматься его судьбой, в Ассаме ежегодно выжигалось сорок – пятьдесят процентов площади, занятой под пеннисетумом, единственной известной средой обитания карликовой свиньи. Мало того, в последний оплот карликовой свиньи – тигровый заповедник Манас, где обитают также почти совсем истребленные большой однорогий носорог и дикий буйвол, – вторгаются воинствующие сепаратисты. Они убивают объездчиков, разводят костры и стреляют носорогов. Хотя утверждают, будто индийская армия теперь контролирует ситуацию, чудом спасшаяся от полного исчезновения карликовая свинья вскоре последует по пути дронта, квагги, странствующего голубя и множества других тварей, коим не довелось ужиться с самым страшным хищником – гомо сапиенс, никак не заслуживающим звания «разумного».

Конечно, добывать информацию о других представителях животного мира непросто, но уж общение с представителями собственного вида, казалось бы, не должно быть таким сложным, ведь даже языковые барьеры можно преодолеть. Увы, я на собственном опыте убедился, что это не так, что извлечь нужные сведения из своих сородичей бывает не менее трудно, чем проникнуть в тайны половой жизни какой-нибудь загадочной глубоководной рыбы. Убедился, когда мы заполучили белых ушастых фазанов.

Эти красивые грациозные птицы обитают в горах Китая и Тибета, причем, подобно большинству пернатой дичи (достаточно назвать гокко и краксов Южной Америки, а также африканских цесарок), становятся все более редкими из-за отстрела и сокращения среды обитания. Последний раз белых ушастых фазанов вывезли из Китая в 1936 году, и в неволе содержалось всего восемнадцать птиц, неспособных к размножению по разным причинам. А потому, когда представилась возможность приобрести в Китае еще птиц, чтобы попытаться создать плодовитую колонию, мы тотчас же ухватились за нее. Купили две пары, и в одной из моих книг я уже рассказал, каких трудов нам стоило получить от них потомство, сколько огорчений мы испытали. В конце концов все же добились успеха, и наступил поистине праздничный день, когда Шеп Мэлит, заведовавший тогда нашим птичником, и я могли с нежностью полюбоваться тринадцатью хрупкими цыплятами, одетыми в желтовато-коричневый пух с шоколадными пятнами; малыши, попискивая, сновали вокруг высидевшей их бентамки – ни дать ни взять заводные игрушки, какими торгуют лоточники.

Разумеется, мы завели пространную картотеку с различными данными о наших драгоценных крошках, однако нам недоставало кое-какой важной информации о состоянии вида как в неволе, так и в местах обитания. От голландского торговца, продавшего нам взрослых птиц, мы знали, что он приобрел их в Пекинском зоопарке. Казалось, настолько естественно написать директору этого зоопарка и запросить у него нужные сведения!

Я сочинил восторженное письмо, поведал, как мы были счастливы, получив фазанов, подробно рассказал о работе Треста и попросил оказать нам содействие. Приложил к письму несколько экземпляров нашего годового отчета, путеводитель по зоопарку, фотографии цыплят и их родителей в птичнике. Потекли дни, недели. Сказав себе, что из-за культурной революции в Китае письмо могло затеряться, я отправил следом копию (плюс еще фотографии и прочий материал) с соответствующей припиской. Прождав еще несколько недель, послал третье письмо, затем четвертое. Безрезультатно. Поразмыслив, разработал новый план действий. Написал послу Китая в Лондоне, приложив копии писем в Пекинский зоопарк, прося совета и помощи. Никакого ответа. Написал снова, добавив, что предыдущее послание, несомненно, потеряно этими никуда не годными, паскудными британскими почтовиками, и снова приложив копии всего, что я когда-либо писал про белых ушастых фазанов. Никакого ответа. Словно я вообще не начинал еще никому писать. Изрядно разозленный (я ведь не просил их поделиться своими атомными секретами), я написал поверенному в делах китайского посольства, вновь излагая суть дела и сопровождая письмо очередными копиями. Моя переписка по этому вопросу могла сравниться объемом с рукописями Толстого, и почтовые расходы составили внушительную сумму. Молчание. Я дважды повторил эту попытку. Молчание.

В полном отчаянии я сделал копии всей моей односторонней переписки с китайцами и послал нашему послу в Пекине, прося извинить за беспокойство и умоляя помочь мне пробить стену молчания. Посол учтиво ответил, что направил мое послание директору Пекинского зоопарка и что больше ничего не может сделать. В письме выражалась надежда, что я получу долгожданный ответ. Не скажу, чтобы я удивился, не получив вообще никакого ответа. Сегодня, почти тридцать лет спустя, дело так и не сдвинулось с места. Такого рода односторонняя переписка сильно смахивает на отправку писем Деду Морозу перед Рождеством.

Латиноамериканцы тоже почитают делом чести не отвечать на письма; во всяком случае, так было, когда мы решили заполучить бесхвостых (вулканных) кроликов.

Бесхвостый кролик настолько своеобразен, что выделен в особый род с единственным входящим в него видом, и обитает он только на склонах вулканов в окрестностях Мехико, известных под трудновыговариваемыми названиями Попокатепетль и Истаксихуатль. Мелкий зверек размерами сравним с детенышем европейского дикого кролика, но у него совсем маленькие, аккуратные ушки, прилегающие к голове, более округлый профиль и присущая лишь этому роду стойка.

Помню, как мы впервые ехали вверх по склону Попокатепетля, высматривая кроликов. Конец дороги уперся в рассыпчатый снег, и в пути мы увидели только редкий сосновый бор, где топорщились золотистые кочки травы закатон, словно сотни тысяч париков на манекенах. Когда же мы стали спускаться обратно в заполненную смогом низину, где раскинулся Мехико, этот все более дурно пахнущий город, то услышали вдруг странный звук, нечто среднее между щебетом и лаем. Присмотрелись – и увидели настороженно глядящего на нас бесхвостого кролика, восседающего на роскошном парике из закатона. Я любовался очаровательным, будто только что вымытым и причесанным зверьком с маленькими яркими глазами, обитателем закатонового царства в прозрачном свежем воздухе у вершины вулкана. Потом перевел взгляд на долину, где под густой пеленой смога таился мегаполис. И мне подумалось, что кролик сумел вписаться в свою среду, не вредя ей, тогда как человек, куда бы ни пришел, гадит в своем гнезде, портит все не только для себя, но и для других созданий, которые пытаются выжить возле него.

Уже и в шестидесятые годы было видно, как домашний скот и зерновые взбираются вверх по склонам вулканов, угрожая среде обитания кроликов, и я подумал, что пора действовать. За два года отправил одиннадцать писем соответствующим органам власти в Мехико и не получил ни одного ответа. От досады несколько писем послал заказными, чтобы не говорили, будто они не дошли. Когда же, выйдя из себя, сам отправился в Мехико, чтобы увидеть человека, коему адресовал свои послания, назначенные встречи сплошь и рядом отменялись под каким-нибудь предлогом. Наконец я все же застал его, но он категорически отрицал получение каких-либо писем от меня, хотя я показал ему папку с копиями. После чего, встав на защиту своего латиноамериканского самолюбия, изрядно пострадавшего от моего раздражения, вызванного его канителью, еще долго манежил меня, прежде чем выдал разрешение на отлов и вывоз бесхвостых кроликов.

Когда имеешь дело с бюрократией и ее тупыми представителями, есть лишь один способ достичь успеха: будь холоден, как глетчер, и напирай сантиметр за сантиметром, как тот же глетчер, покуда не добьешься своего. Однако схватка с бюрократами – подобно схваткам с аллигаторами – требует отваги, силы и времени, а времени как раз порой и не хватает, потому что требуется срочное решение вопроса. К тому же не всегда бюрократ становится камнем преткновения. Кто не знает, что мистер Бамбл у Чарлза Диккенса сравнивал закон с ослом, и кто не сталкивался с законом, напрашивающимся на сравнение с потрясающе бестолковым, умственно отсталым ослом.

Дефицит времени и законотворческого здравого смысла ярко выразился в случае с приморской овсянкой Даски, случае настолько несуразном и смехотворном, что, если бы не трагический исход, рассказ о нем вызвал бы недоверчивый смех в любой аудитории и люди хвалили бы вас за редкостный сарказм и способность к преувеличению.

Приморская овсянка Даски (о ней теперь приходится, увы, говорить в прошедшем времени) – симпатичная маленькая птичка, обладавшая темным оперением в желтую крапинку и мелодичным голосом. Она обитала на приморских засоленных болотах Флориды, но дренажные работы и вторжение человека в ее среду обитания привели к тому, что под конец оставалось всего четыре особи, притом все – самцы. Их отловили и приступили к поиску самки – безрезультатно. Таким образом, единственными в мире представителями вида была упомянутая четверка самцов. Между тем поблизости жила родственная приморская овсянка Скотта(1), и возникла идея скрестить самку этого вида с овсянками Даски, с тем чтобы, скрещивая далее потомство, постепенно получить вид, генетически неотличимый от овсянок Даски. Казалось бы, разумный подход к проблеме, требующей безотлагательного решения, и все соглашались, что стоит попытаться. Все – кроме Службы рыбных ресурсов и диких животных США, федеральной организации, в чьем ведении находились уцелевшие овсянки Даски и в чьи обязанности входило позаботиться о том, чтобы вид не вымер.

1) Несколько лет спустя, исследуя ДНК приморских овсянок, установили, что овсянка Скотта родственно не так близка овсянке Даски, как некоторые другие приморские виды. Однако этот факт не играет роли для моих дальнейших рассуждений, а только говорит о том, что борцам за охрану живой природы и генетикам следовало раньше объединить свои усилия.

Проблема заключалась не в финансах, ибо деньги для этого проекта предоставили неправительственные источники (в том числе американское отделение нашего Треста), от федеральных органов тут ничего не требовалось. А камень преткновения был исключительно юридического свойства, как это можно видеть по приводимым здесь выдержкам из пресс-релиза Флоридского общества имени Одюбона, который оказался гласом вопиющего в пустыне.

ДЛЯ НЕМЕДЛЕННОГО ОПУБЛИКОВАНИЯ ПРОЩАЙ НАВЕКИ, ПРИМОРСКАЯ ОВСЯНКА ДАСКИ?

Мейтленд. Флоридское общество имени Одюбона настоятельно призывает федеральные органы одобрить мероприятие по скрещиванию, призванное спасти для мира гены приморской овсянки Даски.

По словам Питера Родса Морта, председателя Флоридского общества, намеченную программу следует осуществить немедленно, пока живы содержащиеся в неволе четыре самца овсянки Даски… «Мы можем создать плодовитую популяцию, чьи гены по сути будут аналогичны генам овсянок Даски. У нас уже есть деньги на год работы с этим проектом». Однако Морт сообщает, что Служба рыбных ресурсов и диких животных до сих пор отказывается одобрить программу скрещивания. Юристы названной Службы пришли к выводу, что потомство овсянок Даски – Скотта никогда не даст «чистокровных Даски», стало быть, не может считаться угрожаемым видом. А потому Служба не вправе расходовать на эту программу деньги, предназначенные для спасения угрожаемых видов, и не берется охранять выпущенных на волю гибридов Даски – Скотта.

«Если Служба полагает, что нет смысла тратиться на сохранение генов овсянки Даски, – говорит Морт, – предпочитая расходовать средства на более знатные угрожаемые виды, мы как-нибудь переживем это решение. Однако нельзя позволять юристам обрекать посредством софизмов овсянок Даски на полное исчезновение, тем более что есть разумная реальная альтернатива. Нельзя допустить, чтобы вид совершенно исчез лишь потому, что Служба рыбных ресурсов и диких животных не в состоянии преодолеть собственную бюрократическую инерцию. Короче, мы не можем бездеятельно дожидаться, когда одна за другой вымрут оставшиеся овсянки Даски. Особенно коль скоро существует альтернатива и есть средства, предоставленные частным сектором».

Однако на этом битва не кончилась. В борьбу включились Международный совет по охране птиц, ученый секретарь Смитсонова института, видный орнитолог и птицевод Диллон Рипли, и куратор Отдела естественных наук во Флоридском государственном музее доктор Харди, который написал письмо в Вашингтон директору Службы рыбных ресурсов и диких животных США. Ниже следует выдержка из полученного им ответа, образец возведения напыщенного пустословия в ранг нового искусства. В скобках – перевод бюрократического диалекта на обычный язык и мой комментарий.

«…Хотя ваше предложение содержит некоторые интересные возможности, мы полагаем, что скрещивание овсянок Даски с родственными приморскими видами вряд ли оправданно по следующим причинам:

1. Нет никаких гарантий, что скрещивание даст Даски-подобных приморских овсянок, способных жить на засоленных болотах, служащих обителью овсянок Даски, нет также гарантий, что гибриды будут плодовитыми. (Такое скрещивание никогда не производили, стало быть, вы не можете знать, что из этого выйдет.) 2. Скрещивание приведет к постоянному размыванию димов овсянки Даски, что нам представляется нежелательным. (На языке биологов «дим» – «группа особей с высокой вероятностью спаривания между собой»… Но можно ли при наличии всего четырех самцов вообще говорить о каком-то диме, тем более о каком-то размывании, тем более о желательности или нежелательности?) 3. Нам слишком мало известно о том, осуществимо ли «обратное скрещивание» и способно ли оно дать почти «чистокровных» приморских овсянок Даски. (Опять же – вы еще не делали никаких попыток; и вообще – что вы теряете?) 4. Мы не считаем, что метод гибридизации как природоохранное средство регенерации конкретных видов совместим с уставом нашей организации. (Насколько я понимаю, он хочет сказать: «Мы предпочитаем ничего не делать вместо того, чтобы что-то делать, так как, делая что-то, можем создать прецедент и нам придется работать».) 5. Одобрение данного проекта создаст в области скрещивания прецедент, который мы не можем поддерживать. (Прецедент, явившись на свет, превращается в хищного монстра, ищущего, кого бы сожрать. Ящик Пандоры лучше не открывать. Овсянки всегда найдутся, бюрократов следует беречь.) Сожалею, что наши взгляды на способы сохранения приморской овсянки Даски расходятся. Тем не менее мы весьма признательны за ваше предложение и надеемся, что вы сможете поддержать задуманное нами мероприятие. (Под «мероприятием» подразумевались дальнейшие поиски самок овсянки Даски.) Искренне…»

Один комментатор высказался по этому поводу еще более едко, чем я.

«Причины отказа выражены в форме софистических выкрутасов, продиктованных опасением „создать прецедент“. Поскольку вымирание вида – прецедент, с которым мы будем сталкиваться постоянно, нам трудно оценить или понять юридический жаргон и бюрократические препоны, воздвигаемые людьми (иные из которых были биологами и специалистами по охране живой природы, прежде чем запутались в сетях управленческих структур), коим следовало бы понимать, что к чему. Есть нечто нелепое в том, что последний удар популяции приморской овсянки Даски нанесен именно тем федеральным органом, в чьи обязанности входило не дать ей исчезнуть».

Пока шла эта битва, овсянки Даски одна за другой умирали, но Служба рыбных ресурсов и диких животных не расставалась с бюрократическими шорами и стояла на своем.

Шестнадцатого июня 1987 года умер последний самец приморской овсянки Даски. Так за сорок с небольшим лет популяция, насчитывавшая в сороковых годах больше шести тысяч особей, исчезла с лица земли из-за бездумья и захватнических повадок человека в сочетании с идиотскими бюрократическими замашками несимпатичной людской породы, именуемой юристами. Один превосходный молодой журналист завершил свою корреспонденцию в «Орландо сентинел» о кончине овсянки такими словами: «Как канарейка давала знать шахтерам, что в воздухе мало кислорода, так исчезновение овсянки Даски предупреждает о грозящей всем нам опасности».

Таковы некоторые ситуации, с коими мы сталкивались на фронте борьбы за охрану живой природы, стараясь наладить размножение видов в неволе. Иногда ваш противник – мелкое правительственное учреждение, иногда – один отдельный человек (что отнюдь не всегда облегчает вашу задачу). А иногда битва развертывается по всему свету, вовлекая столько различных людей и организаций, что вы теряете всякую надежду чего-либо добиться. Здесь мне сразу вспоминается международная торговля дикими животными и связанным с ними товаром.

В те дни, когда я только-только учредил свой зоопарк на Джерси, меня на одном совещании познакомили с голландским торговцем животными, обаятельным человеком, который блестяще изъяснялся по-английски и (думаю, подобно всем торговцам) не знал никаких моральных мучений. Конечно, в ту пору общественность не очень-то была осведомлена (не то что сегодня) о незавидном положении дикой фауны и не было настоящего, действенного международного охранного законодательства. Правда, в некоторых странах существовало то, что я всегда называл «бумажной охраной» части обитающих там видов, но с проведением законов в жизнь дело обстояло плохо, и, даже если проявлялась некая активность, чаще всего дело срывалось из-за отсутствия средств на необходимый персонал и оборудование. Да и торговцы (подобно нынешним наркодельцам) неустанно изобретали новые хитрые способы обойти закон.

Вечером, когда завершилось упомянутое совещание, голландец отыскал меня

– обнаружив, что я учредил зоопарк, он хотел знать, нельзя ли продать мне что-нибудь. Услышал с огорчением, что у него нет ничего, что я желал бы приобрести, а если бы и пожелал – мне это не по карману. Однако, будучи человеком компанейским, он засиделся допоздна. Под воздействием алкоголя голландец становился все более общительным и разоткровенничался. Надо ли говорить, что я, полагаясь на крепость своей головы и надеясь побольше разузнать, щедро подливал ему спиртного и не скупился на вопросы.

– Дорогой Джерри, – говорил он (мы уже перешли на «ты», и он смотрел на меня как на побратима), – ты только пожелай, я раздобуду для тебя любого зверя, какие бы законы его ни охраняли.

– Брось хвастаться, – сказал я, укоризненно улыбаясь, как если бы передо мной сидел озорной ребенок, – ни за что не поверю.

– Да нет же, Джерри, это правда, уверяю, – настаивал он. – Клянусь могилой матери.

– Прими мои соболезнования по поводу кончины твоей матушки.

– Она жива, – последовало опровержение. – Но я клянусь могилой, в которую она когда-нибудь ляжет. Давай, назови какое-нибудь животное, проверь меня.

– Комодоский варан, – сразу сказал я, зная, как строго эти самые крупные ящерицы охраняются на их острове индонезийскими властями.

– Пфу! – Он приложился к своему стаканчику. – Придумай что-нибудь потруднее. С комодоскими варанами не будет никаких проблем.

– Ну и как же ты это сделаешь? – поинтересовался я.

– Понимаешь, – он указал на меня длинным пальцем с аккуратно подстриженным ногтем, – у индонезийцев есть катер, который патрулирует берега острова Комодо, ясно?

– Знаю, – отозвался я, – патруль для борьбы с контрабандой и браконьерством.

Голландец кивнул и выразительно моргнул большим влажным карим глазом.

– А знаешь ли ты, какую скорость развивает этот катер? – последовал риторический вопрос. – Максимум пятнадцать узлов.

–И что?

– А то, что на одном из соседних островов живет мой друг, чей катер развивает тридцать пять узлов. Мы подходим к Комодо, этот друг высаживает меня на берег. Разумеется, мы подкупаем островитян – жутко криминальные типы… Три дня отлавливаем варанов. Затем мой катер возвращается и забирает меня. Пять раз за нами гонялись таможенники – куда там. И получай драконов, Европа, получай, Америка.