Текст книги "Юбилей ковчега"

Хутиевые – обособленное семейство грызунов, обитающее на островах Карибского моря и представленное разными родами на Кубе, Ямайке и Багамах. Ямайский вид (местные жители называют его кроликом), величиной с малого пуделя, одет в серовато-коричневый мех и смахивает на увеличенную морскую свинку. Это единственный уцелевший на острове крупный эндемичный представитель млекопитающих. Некогда хутии водились здесь в большом количестве и были важным источником питания как для исконных жителей Ямайки, так и для ямайского удава, однако вырубка лесов и охота с применением современного оружия явились подлинной катастрофой для этих зверьков. Благодаря любезной помощи одного члена нашего Треста мы в 1972 году получили наших первых хутий – двух самцов и самку, пойманных в горах Джон-Кроу; еще восемь особей приобрели в 1975 году. Они принесли первое (насколько нам известно) потомство в неволе, и в последующие десять лет был получен шестьдесят один помет, насчитывающий девяносто пять детенышей. Из них, сохраняя верность принципу – не держать все яйца в одной корзине, девятнадцать мы одолжили для размножения в шесть других коллекций в четырех разных странах.

Вернемся, однако, в 1972 год. Когда близилось к завершению строительство нашей новой великолепной обители для хутий, мне позвонила одна из попечительниц Треста, Флер Коулз, и сообщила, что ждет в гости голливудскую звезду Джимми Стюарта с женой Глорией и собирается показать им Джерси. Большой любитель пользоваться удобными случаями, я спросил, не согласится ли мистер Стюарт открыть центр размножения хутий, чтобы сделать рекламу Тресту. Мне ответили, что он будет счастлив.

В назначенный день я отправился в аэропорт встречать гостей. Стюарт был сама непритязательность – ковбойская походка, голос с хрипотцой, тягучая речь. Глория – прелестная женщина, выхоленная, какой может быть только состоятельная американка, чрезвычайно обаятельная, однако с особым блеском в глазах, свидетельствующим, что она легко может уподобиться одной из знаменитых тетушек мистера Вудхауса, если что-то будет ей не по нраву. Весьма энергичная особа, перед какими метрдотели тотчас начинают услужливо лебезить во избежание скандалов, превосходящих самые страшные их кошмары. Пока мы, выйдя из аэропорта, ждали, когда Джон подгонит такси, Джеймс Стюарт вдруг исчез. Только что был здесь – долговязый, мило улыбающийся – и в следующее мгновение беззвучно испарился. Казалось бы, для такого большого (во всех смыслах слова) человека просто невозможно исчезнуть так незаметно.

– Где Джимми? – спросила вдруг Глория укоризненным тоном, словно мы прятали его от нее.

Мы внимательно обозрели окрестности.

– Может быть, решил воспользоваться удобствами, – употребил я обожаемый мной американский эвфемизм.

– Уже пользовался в самолете, – ответила Глория. – Куда он мог деться?

Исключив «удобства» из ряда возможных укрытий, я совершенно не представлял себе, куда мог деться Джимми Стюарт. Растущее волнение Глории заставило и меня ощутить некую тревогу. Уж не похитили ли его? Я живо представлял себе крупные заголовки в малограмотной мировой прессе: «Джеймс Стюарт похищен на вечеринке в честь хутий – знаменитый актер исчезает, подобно животным, которых решил навестить». Не такой рекламы желал я для нашего Треста…

В эту минуту подъехал в такси Джон.

– Пойти сказать мистеру Стюарту, что машина подана? – спросил он.

– Где он? – дружно воскликнули мы.

– Он там, у ангаров, осматривает какой-то самолет, – сообщил Джон.

– Сходите за ним, умоляю, – сказала Глория. – Он не может равнодушно смотреть на самолеты.

– Как он проник туда? – недоумевал я: Джерсийский аэропорт охраняется очень строго.

– Неужели думаешь, кто-нибудь станет останавливать Джеймса Стюарта? – ответил Джон вопросом на вопрос.

Наконец самовольщик прошагал вразвалочку обратно к нам.

–Э… ничего самолетик там, славненький,-объяснил он. – Да, ничего игрушечка, аккуратненький. Уютный такой… Конфетка. Первый раз такой вижу.

– Садись в машину, Джимми, – распорядилась Глория. – Ты всех задерживаешь.

– Нет, в самом деле, – настаивал Джимми, не обращая внимания на призыв супруги. – Приятно было увидеть эту игрушку.

После ленча он, излучая обаяние, открыл наш питомник хутий, объявив, что сразу полюбил «Хут Ирз», когда впервые их увидел (то бишь пять минут назад). После сего тяжкого испытания мы пригласили гостей отобедать в доме одного из моих друзей.

Пока мы чокались в теплице и за последовавшим затем великолепным обедом я заметил, что Джимми чем-то озабочен. Решил, что он еще не пришел толком в себя от быстрой смены часовых поясов, которая хоть кого может выбить из колеи. После трапезы мы перешли в гостиную, где Джимми осторожно опустил свою нескладную фигуру в лоно обширного дивана. Рассеянно поведя по комнате глазами, он вдруг сосредоточил взор на заинтересовавшем его предмете.

– Гляди-ка, пианино, – сказал он, не отрывая загоревшихся глаз от приютившегося в углу маленького рояля.

– Джимми, умоляю, – предостерегла его Глория Стюарт.

– Точно, пианино, – повторил Джимми с таким восторгом, будто сделал открытие века. – Этакое маленькое, крошечное пианино.

– Джимми, я запрещаю, – сказала Глория.

– Песенку…– задумчиво произнес Стюарт с фанатичным блеском в глазах, медленно отрываясь от дивана. – Песенку… Как она называется, моя любимая?

– Прошу тебя, Джимми, не трогай пианино, – отчаянно взмолилась Глория.

– А, вспомнил… Регтайм «Ковбой Джо»…– сообщил Джимми, подходя к инструменту. – Ну конечно, регтайм «Ковбой Джо».

– Джимми, я прошу тебя, – вымолвила Глория срывающимся голосом.

– Щас, больно песенка хорошая, свинговая. – Джимми опустился на стул перед роялем, поднял крышку, и клавиши оскалились, будто пасть крокодила. – Так… ну-ка, поглядим… ага, как там…

Он принялся тыкать длинными пальцами в клавиши, и мы тотчас уразумели две вещи. Во-первых, Джимми Стюарту явно медведь наступил на ухо, во-вторых, он не умел играть на рояле. К тому же он позабыл все слова песни, кроме самого названия. Сколько лет наблюдал я его триумфальное шествие по экранам кинотеатров, но такое я видел впервые. Он истязал инструмент и фальшиво пел, тщетно силясь добиться лада. Хриплым голосом снова и снова повторял название песни, когда ему казалось, что он что-то пропустил. Это было все равно что смотреть на безрукого человека, задумавшего переплыть Ла-Манш. Меня разбирал смех, но я изо всех сил сдерживался, очень уж он гордился своим исполнением. Расправившись наконец с регтаймом «Ковбой Джо», Джимми повернулся к нам с довольным видом.

– Кто-нибудь желает послушать еще какую-нибудь песню? – радушно осведомился он.

Меня подмывало заказать «Усеянный звездами стяг», но до этого не дошло.

– Джимми, нам пора уходить, – сказала Глория. И они ушли.

Я воспринял выступление великого Джеймса Стюарта как великую честь; боюсь, однако, что его супруга думала иначе.

Всякий раз, когда коллекция Треста пополняется новым животным, это для нас поистине волнующее событие. Но «Хут Ирз», как их окрестил Джимми Стюарт, явились исключением из этого правила. Симпатичные тучные зверьки с тяжелым задом, как если бы они надели не по размеру большие штанишки, наши хутии были начисто лишены того, что называют яркой индивидуальностью. Радости бытия они излучали не больше, чем группа церковных старост, хоронящих своего товарища. Среди их повадок разве что одну можно было назвать эксцентричной. Подобно большинству созданий, они не читали специальных книг, описывающих присущее им поведение, а потому не знали, что им надлежит вести строго наземный образ жизни. С видом полного безразличия они тяжело взбирались по размещенным в клетках веткам и восседали под самой крышей, словно желая изобразить стайки бескрылых птиц. Правда, я частенько наблюдал, как детеныши затевают нечто вроде игры в салки, но делалось это весьма степенно; напрашивалось сравнение с раскормленными детьми из консервативных семей, снисходящих до подобных игр лишь по желанию родителей.

Когда число детенышей достигло удовлетворительной цифры, мы стали подумывать о реинтродукции хутий. Тогдашний наш ученый секретарь Уильям Оливер отправился на Ямайку, чтобы провести подготовительные мероприятия, а именно – выбрать подходящий район (подходящий с точки зрения хутий; в частности, важно было оградить их от посягательств охотников) и наладить сотрудничество с зоопарком Хоуп в Кингстоне. Всего в 1985-1986 годах на остров поступили сорок четыре особи, выращенные у нас на Джерси; их поместили семьями в специальных клетках в названном зоопарке. Тем временем в избранном районе тщательно изучалась растительность, чтобы мы могли быть уверены, что у хутий не будет проблем с кормом. После этого семьи выпустили по отдельности во временные садки у скал и специально подготовленных: нор. Через неделю-другую ограды убрали, с тем чтобы около трех месяцев наблюдать, как пойдут дела.

Поначалу все шло хорошо. Контроль показал, что за указанный срок исчезли только три особи, тогда как остальные быстро освоились и выглядели вполне удовлетворительно. Мы уже начали надеяться, что реинтродукция увенчается блестящим успехом. Однако при повторном контроле спустя некоторое время в том же году были обнаружены всего восемь особей. Все они, включая двух родившихся на новом месте, были в отличном состоянии. Полуторамесячные поиски не обнаружили других экземпляров. В следующем году удалось найти всего двух зверьков – выращенного на Джерси и родившегося, судя по всему, уже на Ямайке. Оба были в хорошем состоянии, но куда подевались все остальные особи, оставалось загадкой. Казалось бы, и с кормом здесь все в порядке, и охотники сюда не заходили. Оставалось предположить, что либо хутий поразила какая-то болезнь, либо они стали жертвами бродячих собак и кошек. Тем не менее мы не утратили надежду, вместе с зоопарком Хоуп создаем достаточно большую плодовитую колонию, чтобы при помощи студентов Вест-Индского университета осуществить новую попытку реинтродукции.

Все огорчения, связанные с провалом попыток возвращения животных в природную среду, возмещаются с лихвой, когда объединенные усилия приносят успех, как это было с золотистыми львиными тамаринами. Вместе со своими близкими родичами, мармозетками, эти очаровательные существа, самые маленькие среди приматов, обитают в приморских дождевых лесах Бразилии. К сожалению, именно эти леса подвергались особенно беспощадной вырубке, остались только редкие купы, подчас не связанные между собой, так что обитающие в них животные оказываются в изоляции и не могут обновлять генетический ресурс, спариваясь с другими особями, хотя бы их разделяло всего несколько километров. Некогда дождевые леса в атлантическом приморье простирались на площади в 337 500 квадратных километров; теперь осталось меньше пяти процентов, да и на них непрерывно наступают топор, огонь и бульдозеры. Что влечет за собой исчезновение не только тамаринов, но и составляющих их особую экосистему полчищ других животных и растений. Срубить тропическое дерево – все равно что разрушить большой город, ведь на нем и вокруг него обитают тысячи тварей.

Золотистый львиный тамарин, вероятно, один из самых красивых представителей млекопитающих. Размерами чуть больше новорожденного котенка, он одет в шерсть, словно состоящую из золотых нитей; пальцы золотистых тамаринов длинные, так сказать, «аристократические». От лица переливающуюся блеском шубку отделяет подобие гривы; отсюда забавное сходство со львом. Движения, как у всех тамаринов и мармозеток, поразительно быстрые, подчас за ними невозможно уследить глазом. Золотистые тамарины всеядны, предпочитают плоды и насекомых, однако охотно едят древесных лягушек и даже (недавнее открытие) забираются днем в дупла, чтобы пополнить свою диету спящими летучими мышами. Общаются они между собой звуками, очень похожими на птичьи трели и чириканье.

Мало того что уничтожается природная среда тамаринов, они еще пользуются популярностью как комнатные животные и как объект для биомедицинских исследований, посему в конце шестидесятых и начале семидесятых годов стало очевидно, что золотистым тамаринам грозит вымирание. Считалось, что в уцелевших лесных урочищах осталось не больше полутораста особей. Тревожная ситуация нашла свое отражение в блестящих трудах доктора Адельмара Ф. Коимбра-Фильо, нынешнего директора Центра приматов в Рио-де-Жанейро. В 1972 году состоялась конференция, где обсуждали нависшую над этими животными угрозу и попытались определить, сколько особей уцелело в природной среде и в неволе. Стало очевидно, что наряду с защитой диких популяций чрезвычайно важно создать жизнеспособные колонии в неволе. Успехом в этом деле мы обязаны прежде всего самоотверженному труду доктора Девры Клейман. До 1980 года лишь очень немногие зоопарки, преимущественно американские, располагали экземплярами золотистых львиных тамаринов. Эти зоопарки осторожно приращивали свои маленькие популяции и добились заметного успеха. За пять лет численность особей в неволе возросла со ста пятидесяти трех до трехсот тридцати, почти вдвое превысив число золотистых, обитающих в природной среде. Каждый год рождалось от пятидесяти до шестидесяти тамаринов, так что теперь образовалась достаточно крупная устойчивая популяция и можно было подумать о том, чтобы вернуть несколько выращенных в неволе особей в природную среду. Успеху проекта способствовало образование сообщества зоопарков для работы с тамаринами.

Получив в 1978 году нашу первую пару золотистых, мы тоже присоединились к сообществу. Появление у нас этих зверьков стало подлинной сенсацией. Одно дело – видеть живописное или фотографическое изображение животного, совсем другое – лицезреть его во плоти. Переливающиеся золотом, точно дублоны, крохотные приматы носились по своей клетке с такой быстротой, что казалось, кто-то разбрасывает металлические слитки. Исследуя новую обитель, они обменивались трелями и чириканьем, как будто миниатюрные экскурсоводы рассказывали друг другу, где и на что следует посмотреть.

Когда наконец золотистые освоились, они стали главным аттракционом в нашем ряду игрунковых, превосходя красотой и своеобразием остальных представителей этой очаровательной группы приматов. И настал день, когда самка благополучно разрешилась двойней (это норма), малюсенькими золотыми самородками, которые свободно уместились бы в кофейной чашке. С личиком меньше монетки, их было почти невозможно разглядеть, когда они первое время цеплялись за густой мех родителей. Став постарше, они осмелели и стали покидать родительские объятия, чтобы самостоятельно исследовать клетку, однако тотчас мчались обратно, когда им чудилась некая опасность. Восхитительное зрелище являлось глазу, когда освещенные солнцем малютки гонялись за нечаянно залетевшими сквозь проволочную сетку бабочками. Мало того что они исполняли немыслимые прыжки и балетные пируэты, ловя изящно порхающих насекомых, крохотные шубки переливались самыми различными оттенками, от красновато-коричневого до бледно-золотистого. Почему-то мое предложение назвать малышей Форт и Нокс встретило такой отпор со всех сторон, что пришлось отказаться от этой идеи.

Тем временем продолжалось развитие планов возвращения золотистых в природную среду. Естественно, такой грандиозный замысел требовал тщательной разработки и осторожности в подходах. Следовало произвести экологическую разведку, определить численность дикой популяции, затем найти свободные участки с условиями, позволяющими выпустить особи, выращенные в неволе. Одновременно в пяти зоопарках США отобрали пятнадцать тамаринов и отправили в Центр приматов в Рио для промежуточной подготовки. Животное, рожденное в неволе, скажем в третьем поколении, приучено питаться в определенные часы, оно избавлено от необходимости добывать себе корм. Важнейшая черта защищенного мира неволи – отсутствие хищников вроде змей и ястребов; даже гомо сапиенс воспринимается как щедрый на дары заботливый друг. А потому животных надлежит постепенно приучать к суровым реальностям леса, чтобы они могли там выжить. Так, было обнаружено, что тамаринов пугают качающиеся ветки. В приличном зоопарке они лазают по надежно укрепленным веткам, и сгибающаяся под весом опора вызывает страх, пока не научишься с ней управляться. Животным следовало также привыкать к употреблению, наряду с обычной диетой, совсем незнакомых диких плодов, и было чрезвычайно интересно наблюдать, как молодые особи обучаются быстрее и делятся своим опытом со старшими.

Поначалу реинтродукция проходила медленно, но постепенно животные и ответственные за проект люди набирались опыта, и дело пошло на лад. На одной фотографии можно видеть, как выращенный в неволе тамарин ест лягушку, чего он никогда не получал в своем зоопарке в Вашингтоне; было очевидно, что животные хорошо осваиваются в новой среде. Следующая фаза предусматривала интродукцию выращенных в неволе животных в места обитания диких, и великим событием стал первый случай, когда самка из зоопарка родила двойню от дикого самца.

К тому времени мы на Джерси вырастили больше двадцати пяти золотистых львиных тамаринов, так что могли принять участие в реинтродукции, выделив пять наших особей. Их выпустили семейной группой в лесочке, где не было диких тамаринов, и мы гордимся тем, что наши питомцы были первыми среди рожденных и выращенных в неволе, которые дали потомство в природной среде. Вот доказательство для сомневающихся, что, если усилия различных специалистов согласно направляются к общей цели, размножение животных в неволе не только возможно, но позволяет спасти от вымирания множество видов.

На всю жизнь запомнился мне дивный пикник с Роджером Пэйном и его семьей во время моей второй поездки в США. Я говорю о том самом Роджере, что провел такие замечательные исследования китов; это ему мы обязаны записями чудесных скорбных китовых песнопений, которые слушаешь, затаив дыхание и жаждая постичь, что же такое эти удивительные огромные создания говорят друг другу. Впрочем, во время упомянутого пикника Роджер в основном расспрашивал меня о работе Треста, и я постарался рассказать ему о наших задачах и целях.

Под конец Роджер сказал:

– Кажется, я тебя понял – вы выращиваете животных, с тем чтобы вернуть куда-то. Вопрос в том, чтобы это куда существовало.

В короткой фразе он обозначил одну из главных проблем выращивания животных в неволе; за неимением лучшего определения назову ее «синдром куда». Случай с родригесскими крыланами может служить хорошим примером.

Маленький остров Родригес расположен в океане в шестистах пятидесяти километрах к востоку от Маврикия. Один из первых европейских поселенцев, Легва, называл Родригес раем с густыми кущами, населенными дивными тварями. Тут обитала удивительная длинноногая птица пустынник, чем-то похожая на современного африканского секретаря. А гигантские черепахи водились в таком количестве, что, как говорится в одном источнике, по их спинам можно было «пройти… свыше ста шагов… не ступая на землю». (Говорят, в прошлом в Англии белка могла пробежать по деревьям и живым изгородям от Лондона до Абердина, ни разу не спускаясь на землю.) Еще в этом тропическом раю обитали геккон метровой длины, земляной попугайчик и много иных необычных созданий. Теперь Родригес, сухой, эродированный, открыт палящим лучам тропического солнца; на нем почти не осталось зелени, потесненной людьми. Исчез длинноногий пустынник, исчез земляной попугайчик, нет больше огромного геккона и мостовых из черепашьих панцирей. Остались только клочки леса, и в самом большом из них, получившем название Каскад Голубей, обитает единственная в мире колония крыланов (они же – летучие лисицы) с ярко-желтым мехом на теле и голове. В 1976 году мы с Джоном Хартли побывали на Родригесе и отловили для размножения восемнадцать крыланов; вся популяция тогда насчитывала сто двадцать особей. Несколько экземпляров были помещены в птичнике маврикийского правительства на Блэк-Ривер (где содержатся также розовые голуби), трех самцов и семь самок мы привезли на Джерси. Здесь нами выращены девяносто детенышей, и мы учредили вспомогательные колонии как в других зоопарках Великобритании, так и в США. Число особей достигло такой цифры, что пришло время подумать об интродукции. Но где?

Родригес для этого не годится. Популяция, из которой мы с Джоном отловили экземпляры для размножения, теперь, слава Богу, выросла примерно до восьмисот особей, благодаря тому, что остров в последнее время обходили стороной ураганы и нашествие людей на Каскад Голубей сведено до минимума. Однако, судя по всему, больше восьмисот крыланов уцелевшие на Родригесе клочки леса прокормить не в состоянии. И даже при успешном ходе программы лесовозобновления на острове пройдет не один год, прежде чем новые леса смогут принять крыланов. Да и будь возможным создать вторую колонию в Каскаде Голубей, все равно остается проблема ураганов. Очередное стихийное бедствие в любое время может обрушиться на остров и смести деревья, как сильный ветер срывает с вашей шеи шарф.

Нами рассматривалась кандидатура архипелага Чагос, лежащего в океане в полутора тысячах километров от Родригеса. Здешние острова необитаемы, циклоны и пассаты обходят их стороной. Может быть, именно поэтому ветры не приносили сюда крыланов. Три атолла – Диего-Гарсия, Перос-Баньос и Саломон

– вероятно, могли бы прокормить колонию летучих лисиц. Когда-то на них посадили кокосовые пальмы для получения копры, но в 1972 году плантации были покинуты. Некоторые огороды и фруктовые сады, посаженные до той поры, одичали и могли бы служить источниками корма для интродуцированных крыланов.

Надо ли уточнять, что Диего-Гарсия, подобно многим другим симпатичным островам, был превращен в военно-морскую базу, и теперь доступ туда строго ограничен. Но два других атолла, вероятно, способны обеспечить кормом колонию летучих лисиц, хотя всегда рискованно внедрять в экосистему чужеродных животных. Известно, сколько бед они способны натворить – будь то олени в Новой Зеландии, кролики в Австралии или ослы на Галапагосах. Правда, на островах архипелага Чагос естественная растительность уступила место кокосовой пальме, кроме того, туда завезли крыс, кошек, свиней и коз, пагубно воздействующих на любую экосистему. Таким образом, интродукция родригесских крыланов не ухудшила бы ситуацию, зато могла бы помочь спасти вид от вымирания, а заодно – кто знает? – способствовала бы восстановлению растительности.

Доказано, что крыланы выступают в лесах в роли садовников, участвуя в опылении цветов. Больше того, косточки поедаемых ими плодов падают вместе с пометом на землю и прорастают, так что отдельные виды деревьев распространяются на обширной площади. Неразумно, как это делают многие люди, презрительно говорить – какой, дескать, прок от данного животного или растения, ибо прок, несомненно, есть, пусть он даже не сразу заметен. «Садоводческая активность» крыланов приносит пользу полчищам других форм жизни, включая человека.

Мы запросили разрешение посетить Диего-Гарсия, власти нам отказали и предложили обратить внимание на другие острова. К чему мы и приступаем, мечтая найти надежное прибежище для наших маленьких золотистых летучих лисичек, очень похожих на игрушечных медвежат. Надеюсь, когда мы остановимся на каком-то острове, он не успеет превратиться в полигон для испытания атомных бомб. В мире, где убийство почитается важнее сохранения жизни, всякое возможно…

Пока родригесские крыланы все еще страдают от «синдрома куда», некоторые другие обитатели островов Индийского океана избавлены от него. Здесь речь пойдет об острове Круглом, с которым связано наше самое внушительное, на мой взгляд, достижение на сегодняшний день: мы спасли от погибели маленький уголок планеты.

Когда мы с Джоном Хартли разрабатывали на Маврикии планы спасения розового голубя, мое внимание было привлечено к проблемам острова Круглого

– вулканического конуса площадью около ста пятидесяти гектаров, лежащего в море километрах в двадцати к северо-востоку от Маврикия. Он примечателен тем, что на этом клочке суши водятся целых два вида ящериц, два вида змей и несколько видов растений, не известных нигде больше в мире. Кроме того, это один из немногих возвышенных тропических островов, свободных от крыс и мышей, а еще здесь гнездятся разные морские птицы. В прошлом Круглый напоминал Маврикий в миниатюре: верхние части склонов покрывала чаща эбенового дерева и других пород с жесткой древесиной, понизу остров опоясывала пальмовая саванна. Но в начале прошлого века какой-то болван завез на Круглый несколько коз и кроликов – главных врагов растительности. Это было все равно что запустить в овчарню саблезубого тигра. Чего не съели козы, умяли кролики; скоро верхний лес вовсе исчез и саванна начала отступать под натиском противника, а разрушаемый эрозией островок медленно, но верно поглощался океаном. Когда я впервые туда попал, он напоминал покрытое шрамами, изможденное лицо столетнего индейца; сохранились только редкие пальмы, несколько панданусов да кое-где низкий кустарник. Было очевидно, что нужно срочно спасать рептилий, так как среда их обитания быстро сокращалась. Мы с Джоном дважды посетили Круглый, поскольку маврикийские власти согласились, что необходимо отловить ящериц и попытаться разводить их сперва на Джерси, затем, по возможности, на Маврикии. Нам сообщили, что принимаются меры, чтобы справиться с кроликами и козами.

Мне доводилось ловить животных в самых разных уголках мира, и нигде эту операцию нельзя было назвать простой. Что до рептилий острова Круглого, то они всячески старались облегчить нам задачу. Сцинки Телфэра были до того ручными, что, когда мы устроились перекусить в тени под зелеными дланями листьев пандануса, крупные ящерицы поспешили присоединиться к нам. Окрашенная в серовато-коричневый цвет гладкая чешуя переливалась на солнце всеми цветами радуги; глядя на нас живыми, умными глазами на заостренной голове, они забирались к нам на колени, протягивая толстые черные языки к крутым яйцам, помидорам и ягодам страстоцвета. Сцинки ели очень аккуратно, потягивая из наших стаканов пиво и кока-колу с манерами деревенских леди, приглашенных на чай к приходскому священнику. Мы чувствовали себя последними негодяями, когда в завершение трапезы похватали наших хорошо воспитанных гостей и засунули головой вперед в мешки из мягкой ткани, подобно тому как в «Алисе» Сумасшедший Шляпник и Мартовский Заяц затолкали Соню в чайник. Далее нам нужно было поймать гекконов Гюнтера – тучных ящериц длиной около двадцати сантиметров, с огромными золотистыми глазами, с широкими присосками на пальцах и мягкой, точно бархат, пепельно-серой кожей в черную крапинку. Гекконы оказались не такими общительными, как сцинки, они предпочитали оставаться среди уцелевших клочков саванны, цепляясь за стволы пальм повыше от земли. Пришлось нам прибегнуть к более сложным методам, напоминающим рыбную ловлю. Мы захватили с собой длинные бамбуковые шесты с нейлоновой петлей на конце. Гекконы кротко ждали, пока мы надевали петли на их толстые шеи. После чего оставалось только стащить жертву вниз и отправить в мешок, что требовало величайшей осторожности – стоило геккону испугаться и дернуть посильнее, и нейлон мог поранить тонкую, словно папиросная бумага, кожу. К счастью, все обошлось, и в наших мешках собралось двадцать сцинков и шестнадцать гекконов.

На очереди были змеи. Оба вида, обитающие на острове Круглом, неядовиты; они отдаленные родичи группы, включающей удавов тропической Америки, но выделены учеными в особое семейство. Один, длиной около метра, окрашен в оливковый цвет со светлыми пятнами. Днем эти змеи отдыхают среди сухих листьев, обрамляющих ствол пальмы латания; несколько таких пальм уцелели на участке саванны. Ловить их было легко – нащупал рукой среди листьев и тащи. Трудность заключалась в том, чтобы разглядеть их, поскольку они лежали совсем неподвижно. Со вторым видом нам не повезло – эти змеи обитают в норах, и обнаружить их почти невозможно. Последний раз представителя этого вида наблюдали в 1975 году; потом пришли к заключению, что он вымер. Все наши поиски ни к чему не привели, оставалось только с сожалением решить, что так оно и есть.

Вернувшись на Маврикий, мы обнаружили, что там поднялся страшный шум в связи с планами истребления кроликов и коз на острове Круглом. Властям советовали прибегнуть к яду, поскольку из-за сложного рельефа все другие способы казались малопригодными, и подходящим ядом называли стрихнин. С ним отнюдь не приятно иметь дело, но, к сожалению, тогда в распоряжении властей не было другой отравы, подолгу сохраняющей свою силу под лучами палящего солнца. Теперь-то, конечно, можно осуждать этот выбор, ведь стрихнин мог отравить не только кроликов и коз, но и некоторых рептилий. Так или иначе, тогда ничего лучшего не было предложено, а необходимость быстрейшего освобождения Круглого от прожорливых травоядных не вызывала сомнений. В это время кто-то из причастных к проекту людей поведал о нем газетчикам, и началось…

Ряд обществ покровительства животным в Великобритании поднял истерический вой, и один из представителей этих обществ дошел до того, что заявил сэру Питеру Скотту (который пытался посредничать), что, дескать, все эти угрожаемые виды на острове Круглом не стоят жизни одного кролика. На Маврикии Общество борьбы против жестокого обращения с животными, до той поры всячески помогавшее нам и не возражавшее против применения яда на Круглом, вдруг струсило и поспешило дать задний ход, заявляя, что травить коз и кроликов – чрезвычайная жестокость и этого ни в коем случае нельзя допускать. Тщетно толковали мы, что кролики и козы с такой скоростью уничтожают собственную кормовую базу, что их ждет медленная смерть от голода, куда более мучительная, чем быстрая кончина от яда. Одно английское общество, пекущееся о благе животных, направило на Круглый меткого стрелка, чтобы он попытался освободить остров от коз, и ему, к великому нашему удивлению, это удалось. Говорю «к удивлению», потому что пугливые козы обосновались на самом краю потухшего кратера – самом опасном и труднодостижимом месте на всем острове Круглом. Однако хитрые ненасытные кролики оставались, а с ними оставалась и наша проблема.

Как раз в это тревожное время произошел забавный случай, чуток развеселивший нас. В Англии главным противником проекта истребления кроликов был некий доктор Гленфиддис Бэлморэл. Разумеется, я привожу здесь не подлинное имя доктора, но оно было достаточно необычным, чтобы не запечатлеться в памяти. Мы с Джоном Хартли и моим другом Вахабом Овадалли, старшим лесничим Маврикия, участвовали в одной конференции в Лондонском зоопарке, и, просматривая список участников, я обнаружил фамилию грозного доктора. Если только, сказал я себе, нам троим удастся потолковать с ним с глазу на глаз, мы уж как-нибудь сумеем его вразумить. Тщательно разработав план похищения, я сперва попросил Майкла Брембелла, тогдашнего заведующего отделом млекопитающих в Лондонском зоопарке, разрешить нам воспользоваться его домом, расположенным на берегу канала Риджентс-парк, недалеко от помещения, где проходила конференция. Затем я уговорил одного деятеля представить меня доктору Бэлморэлу. Доктор произвел на меня впечатление человека симпатичного и разумного, я даже удивился – как это он мог занять столь экстремистскую позицию в вопросе об «изничтожении Банни». Сказав, что мне и моим коллегам хотелось бы обсудить с ним одну проблему, я спросил, не согласится ли он во время перерыва выпить с нами по стаканчику в доме Майкла. Он охотно согласился. К сожалению, доктор предпочел встретиться с нами в тот момент, когда один из участников выступал с докладом о размножении ламантинов – животных, к коим я отношусь с великой нежностью. Пришлось мне пропустить этот доклад, очень уж важно было решить вопрос с островом Круглым. Одна из многих жертв, принесенных мной на алтарь природоохранного дела.