Текст книги "Четвертое июня. Пекин, площадь Тяньаньмэнь. Протесты"

Правительство подготовило и провело собрание на своих условиях, оно состоялось в конференц-зале Всекитайской федерации студентов. Предварительно был отобран 41 из 45 студентов. Когда Оркеш Делет из Пекинского педагогического университета появился в дверях и сказал, что является представителем Независимого союза студентов Пекина, ему не разрешили войти [Фэн 2009: 240]. По словам Ли Пэна, пока Чжао Цзыян отсутствовал, Ли выстраивал разговор как «битву», которую нужно было выиграть, а не как совместный поиск решений, диалог или переговоры. «Постоянному комитету Политбюро было ясно, – вспоминал Ли, – что разговор – это борьба, мы не можем надеяться на сдерживание беспорядков с помощью разговоров. Обе стороны используют разговор, чтобы попытаться привлечь на свою сторону неопределившихся» [Чжан 2010: 100–101].

По этому показателю выборочно отредактированная телевизионная трансляция диалога стала победой председательствовавших на собрании Ли Пэна и Юань Му. Юань был хорошим оратором. Он начал свою долгую вступительную речь словами «Товарищ Ли Пэн хотел уточнить», что передовица от 26 апреля упоминала выступающих против КПК и социализма и нацелена она была не на патриотически настроенных студентов, а на небольшое количество правонарушителей. Ли приказал Юаню высказать именно эту мысль, и Юань выполнил приказ. Ли был доволен, поскольку «это отличало большинство студентов от небольшого числа плохих людей» [там же: 104]. Еще бо́льшую радость доставило ему то, что многие задаваемые студентами вопросы касались коррупции. А Юань Му мог свободно говорить о партийной политике, направленной на ее искоренение.

Формат пресс-конференции, а не беседы, сыграл Юаню на руку.

Редактор «Синьхуа» Чжан Ваньшу был в ужасе от обсуждений, в которых критиковали Чжао Цзыяна, при этом позволяя Юаню хвалить Ли Пэна [Чжан 2009: 90–92]. Чжан Ваньшу был убежден, что разговор был заранее спланирован и что вопросник был составлен правительством.

СТУДЕНТ: Я Чан Вэйцзюнь из Института строительства и архитектуры. Я хочу задать вопрос товарищу Юань Му. Суровые времена требуют аскетизма. Мы должны делить радости и трудности. Каждую неделю приводить жену играть в гольф – это слишком при имеющемся в нашей стране экономическом уровне и с учетом общих усилий в преодолении трудностей (аплодисменты). У меня есть журнал, второй номер «Путеводителя по здоровью» за этот год. На странице 48 статья и цветная фотография игры в гольф (говоря, он показывает фотографию Чжао Цзыяна, играющего в гольф).

ЮАНЬ МУ: Он играет раз в неделю?

СТУДЕНТ: Да, вы правы, раз в неделю.

ЮАНЬ МУ: Я передам это мнение руководителю, о котором говорит этот студент. Это правда, в Китае редко играют в гольф. Считаете ли вы, студенты, что время от времени играть в гольф ради международного общения допустимо или это слишком? Я не уверен, действительно ли он играет в гольф каждую неделю. Если это правда, я расскажу ему о вашей позиции. Это первое. Также хочу вам напомнить, что Центральный комитет рассмотрел жалобы народа, и товарищ Ли Пэн говорил об этом в своем докладе на 2-й сессии Всекитайского собрания народных представителей 7-го созыва, – на всех уровнях власти должны взять на себя инициативу в области жесткой экономии, чтобы полностью завоевать симпатии масс. Я полностью поддерживаю эту политику [Xoюйсюэ 1989, 4: 115–116].

В заключение Юань заявил, что Китай прекратит импорт роскошных автомобилей для высшего руководства, что вызвало бурю аплодисментов. Тысячи студентов, вышедших на марш 27 апреля, были в ярости из-за того, что никто не упомянул их «семь требований» и что независимые студенческие ассоциации не были допущены в зал. Однако миллионы телезрителей по всему Китаю, совершенно не подозревавшие о существовании вновь созданных студенческих организаций и их требованиях, увидели, как представитель власти авторитетно отвечает на наивные вопросы молодежи.

Юань Му ловко предупредил «неудобные» вопросы студентов. Сян Сяоцзи из Китайского университета политических наук и права поставил под сомнение законность встречи, заявив, что присутствующие студенты не были избраны должным образом, у студентов не было возможности предложить время, место и темы разговора и они не вернутся в аудитории, пока не начнется настоящий диалог. Юань Му сумел уклониться от нападок Сян Сяоцзи, проявив великодушие и заверив, что он приветствует все виды диалога – большого или малого, что предложенные студентами предварительные условия являются препятствиями для продуктивных разговоров и что проведение сложных выборов может сделать проведение диалога невозможным [там же: 113–114].

После фиктивного диалога с представителями высшего руководства студенты продолжили бойкот занятий. Сян Сяоцзи вместе с Шэнь Туном работали над организацией демократически избранной делегации для студенческих переговоров с руководством страны. Но 30 апреля, когда Ли Пэн направлялся на вокзал встречать Чжао Цзыяна из Северной Кореи, он, вероятно, был доволен, что его унижение 27 апреля сменилось победой 29 апреля. Чжао предчувствовал ситуацию. Помимо чтения комментариев Дэн Сяопина о беспорядках в Пхеньяне Чжао разговаривал с официальными лицами на северо-востоке Китая. Они рассказали ему, что «многие критиковали Дэна, услышав его замечания». Много лет спустя, вспоминая о том моменте, когда он прибыл в Пекин 30 апреля, Чжао сказал, что «ситуация стала опасной» и что «крупномасштабное кровопролитие стало слишком вероятным» [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 14]. Чжао, Ли, студенты и многие другие в Пекине реагировали на события так, будто загоняли себя в угол. Но до крупномасштабного кровопролития оставалось больше месяца, и хотя оно всегда было возможным, оно никогда не было неизбежным.

Глава 6
Загнанные в угол

Первые 11 дней мая студенты шли праздничными маршами 1 мая в честь Дня труда и 4 мая в ознаменование 70-й годовщины Движения Четвертого мая. Сотни журналистов из «Жэньминь жибао», «Синьхуа» и других новостных агентств также вышли на марш 4 мая, призывая к отмене цензуры и требуя правдивости в освещении событий. Эти заявления говорят о расширении протестного движения – теперь оно включало как студентов, так и профессионалов [У 2014: 151–152]. Марши были веселыми, жители Пекина поддерживали их, но многие участники уже поняли, что результатов нет. Многие студенты, бойкотировавшие занятия, начали возобновлять учебу. Каждые несколько дней студенческие лидеры, в том числе Ван Дань, Сян Сяоцзи и Ван Чаохуа, аспирант факультета литературы Китайской академии социальных наук, подавали партийным и правительственным учреждениям мало отличающиеся друг от друга петиции, требуя подлинного диалога на условиях, выдвинутых студентами. Каждый раз они получали отказ, в том числе 3 мая, когда Юань Му заявил, что угрожающий тон одной из петиций и необоснованные предварительные условия могут спровоцировать беспорядки [там же: 145].

Делегация для независимого диалога во главе с Сян Сяоцзи и Шэнь Туном продолжила встречи, надеясь, что, практикуя внутреннюю демократию и неоднократно приглашая правительство к разговору, они будут восприниматься как разумные собеседники, а не как подстрекатели. 11 мая Шэнь Тун объяснил журналистам долгосрочные цели делегации по установлению диалога:

Мы видим движение в три этапа. Во-первых, привлечь внимание, чтобы народ Китая понял нашу озабоченность. Во-вторых, превратить наши университетские городки в демократические центры и укрепить нашу собственную приверженность демократическим реформам, предоставив студентам в других городах и представителям других слоев общества время для достижения полной осведомленности о наших политических целях. И в-третьих, после того как это будет достигнуто, мы, вероятно, осенью развернем общенациональное движение за демократию, чтобы объяснить, что такое демократическая реформа [Shen 1990: 234].

Шэнь Тун и другие члены делегации приготовились к долгой игре по установлению диалога. Они старались озвучивать свои идеи разумно и даже использовали официальный язык демократических реформ. Элизабет Дж. Перри подвергла критике «недемократический стиль» студентов, утверждая, что, скованные традицией, они использовали «исключительно те способы протеста, которые служили укреплению ранее существовавших властных отношений» [Perry 1994b: 88; Perry 1994a: 7]. Сами студенты, в том числе Шэнь Тун и Ван Чаохуа, знали об этой проблеме и пытались ее преодолеть. Имей они достаточно времени и пространства, они могли бы продолжать учиться и стали бы более гибкими. Но многие думали только о грядущих днях, а не о том, что будет после.

Дэн Сяопин был глубоко озабочен насущными проблемами, в частности, предстоящим визитом советского лидера Михаила Горбачева, который должен был прибыть в Пекин 15 мая для нормализации дипломатических отношений после десятилетий напряженности между КНР и СССР. Присутствие на гражданской панихиде по Ху Яобану сказалось на состоянии Дэн Сяопина. Он чувствовал себя больным и усталым. Приоритетом для него был отдых и восстановление сил для встречи с Горбачевым; он избегал публичных выступлений и даже частных встреч [Дай 2019: 84, 89]. Недоступность Дэна в начале мая означала, что напряженность в отношениях между Чжао Цзыяном и Ли Пэном обострилась, поскольку обоим приходилось действовать без указаний сверху. Отсутствие Дэна также вызвало дипломатическую неразбериху, когда 9 мая 1989 года президент Ирана Али Хаменеи прервал переговоры с Ли Пэном, потому что Дэн Сяопин участия не принимал. Иранский лидер знал как никто другой, что Дэн был высшим руководителем Китая и через несколько дней должен был встретиться с Горбачевым; Хаменеи потребовал такого же внимания. После серии отчаянных телефонных звонков Ли сообщил Хаменеи, что Дэн согласен встретиться. 11 мая Дэн нарушил свой покой, чтобы провести 30 минут с Хаменеи [Чжан 2010: 136, 142].

По возвращении из Северной Кореи 30 апреля Чжао Цзыян не смог напрямую связаться с Дэн Сяопином, чтобы поговорить о способах противостояния студенческому движению. Когда Чжао позвонил секретарю Дэна Ван Жуйлиню, чтобы попросить о встрече, секретарь сказал, что Дэн болен. Затем Чжао попытался выйти на связь через посредников. Сообщение, которое он получил 2 мая от Ян Шанкуня, переговорившего с детьми Дэна и с Ван Жуйлинем, свидетельствовало о том, что невозможно убедить Дэна изменить свое мнение о передовице от 26 апреля. В лучшем случае, по словам Яна, тон статьи «можно было бы смягчить и не упоминать о ней больше. Они сказали, что если я поговорю с Дэном, чтобы он подтвердил свои слова, то изменить ситуацию в будущем будет еще труднее» [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 18].

Наиболее значимой попыткой Чжао преуменьшить значение передовой статьи от 26 апреля была его речь 4 мая перед делегатами Азиатского банка развития. Тезисы выступления Чжао были опубликованы на первой полосе «Жэньминь жибао» на следующий день под ярким заголовком, в котором восхвалялось предложение Чжао «решать проблемы демократическим и законным путем». Еще более примечательной была следующая часть вступительного заявления Чжао: «Больших беспорядков в Китае не будет. Я абсолютно уверен». Чжао сказал, что люди были недовольны и протестовали, потому что правовая система Китая была слабой и не имела демократического контроля, а политическая система нуждалась в большей открытости и прозрачности1818
  Жэньминь жибао. 1989. 5 мая. С. 1.


[Закрыть].

Люди по-разному отреагировали на выступление. Некоторые журналисты интерпретировали призыв Чжао к открытости и прозрачности как принятие их требований. 5 мая в «Жэньминь жибао» под высказываниями Чжао была опубликована статья о том, как «студенты и преподаватели приветствовали выступление Чжао Цзыяна, надеясь, что партия и правительство будут укреплять строительство демократии, правовой системы и увеличат прозрачность». Как свидетельство одобрения народом в нижней части первой полосы газеты появилась фотография – тысячи счастливых демонстрантов, размахивавших транспарантами 4 мая в Пекине. В течение всего месяца мая 1989 года китайские газеты и радиостанции, особенно пекинские, работали в наиболее открытой для СМИ среде. Это была беспрецедентная в истории КНР акция со времен 1966 и 1967 годов, когда автономные организации хунвейбинов распространяли независимые информационные бюллетени1919
  О появлении независимых публикаций в начале Культурной революции см. в [Schoenhals 2015: 230–258].


[Закрыть].

Некоторые журналисты отреагировали на сообщение Чжао Цзыяна так, будто они наконец освободились от оков цензуры, другие же чувствовали себя парализованными. Во время работы в «Кэнон» у Ван Юань были отношения с женатым журналистом по имени Го Янь. Впервые они встретились у него дома на следующий день после смерти Ху Яобана (в отличие от Чай Лин, говорившей, что у нее нет доступа к противозачаточным средствам, Ван Юань смогла в 1989 году достать презервативы). Ван и Го отправились в Шанхай в начале мая, но после выступления Чжао Цзыяна 4 мая Го сказал Ван, что она должна вернуться в Пекин без него. Отец Го был настолько испуган, когда увидел разницу между выступлением Чжао и передовой статьей от 26 апреля, что заставил сына остаться дома, в Наньтуне, в нескольких километрах вверх по реке от Шанхая. Ван Юань вспоминала, что отец Го

просто запретил ему возвращаться к работе. По словам отца, все указывало на то, что между Чжао Цзыяном и Ли Пэном произошел раскол и борьба за власть еще продолжается. Если Го Янь вернется к своей работе, ему придется выбрать, на чью сторону он встанет. Боясь, что его сын станет расходным материалом, отец Го просил сына переждать эти события дома [Wang 2019: 178–179].

Ван меньше интересовалась политической подоплекой, ее угнетало то, что она переспала с неудачником. «Я не могла не стонать [от отчаяния]», когда Го защищал мудрость своего отца, писала она. «Ему было 29 лет, и он все еще должен был слушаться своего папу? Что я нашла в нем?» [там же].

Го Янь сидел дома, опасаясь, что его работа может оказаться под угрозой, он не понимал, что их связь с Ван закончилась. Тем временем в Пекине происходила политическая перегруппировка. Ян Шанкунь выразил поддержку речи Чжао. Старейшина Пэн Чжэнь сказал Яну, что поддержит Чжао, если Дэн Сяопин перестанет критиковать генерального секретаря. Пэн не сможет сдержать это обещание. Другой старейшина, Ли Сяньнянь, отреагировал иначе. 4 мая Чжао навестил Ли в больнице. Вероятно, он ознакомил Ли Сяньсяня со своим сообщением о том, что в Китае не будет крупных беспорядков. Как только Чжао вышел из больничной палаты, Ли был так взволнован, что спрыгнул с кровати и босиком станцевал джигу, чем шокировал медсестру.

Почему бывший 80-летний председатель КНР и действующий председатель Народного политического консультативного совета Китая был так взволнован? Писатель Дай Цин считает, что Ли искал возможность победить Чжао Цзыяна и наконец нашел способ выступить против него. Теперь Ли мог сказать Дэн Сяопину, что Чжао активно выступает против приказа Дэна нанести мощный удар по беспорядкам [Дай 2019: 95].

Интерпретацию событий Дай Цин невозможно проверить. Мы точно не знаем, почему Ли спрыгнул с постели, не говоря уже о том, пошел ли он с радостью к «крестному отцу», чтобы донести на Чжао. Но маневры старейшин, вероятно, имели большее значение для политического будущего Чжао Цзыяна, чем заявления более молодых членов Политбюро. Из четырех членов Постоянного комитета Политбюро, кроме Чжао Цзыяна, двое – Ху Цили и Цяо Ши – заявили, что они согласны с новым подходом Чжао. Двое других – Ли Пэн и Яо Илинь – решительно выступали против его формулировок [У 2014: 155]. Когда Ли Пэн и Яо Илинь встретились для частного обсуждения вечером 4 мая, Яо высказал мысль о том, что, возможно, Чжао Цзыян намеренно спровоцировал протесты, чтобы продвинуть свою кандидатуру и попытаться свергнуть Дэн Сяопина и избавиться от Ли Пэна. Той ночью Ли написал в своем дневнике, что сомневается, что Чжао замышляет заговор против него и Дэна. Но годы спустя Ли писал, что слова Яо «действительно заставляют задуматься» [Чжан 2010: 123].

Ли Пэн утверждал, что речь Чжао 4 мая придала силы протестному движению и воспламенила ситуацию, которая с 29 апреля начала успокаиваться [там же: 133]. Однако в то время рабочие-активисты и студенты не знали, как следует интерпретировать высказывания Чжао и не хотели видеть в нем или любом другом лидере Коммунистической партии потенциального союзника. Хань Дунфан, Чжао Хунлян и другие рабочие с подозрением относились к Чжао и его мотивам. Студенческие лидеры Чай Лин и Фэн Цундэ также неоднозначно воспринимали Чжао и никак не отреагировали на его речь. Фэн написал:

Речь Чжао явно была сигналом, но в то время я этого не понял. Если бы понял, это могло бы повлиять на мою оценку ситуации… Многие ученики, включая меня и Чай Лин, не питали особых чувств к Чжао Цзыяну до тех пор, пока он не подвергся чистке. Я думал, что он был оппортунистом, его поездка в Северную Корею, чтобы залечь на дно, была ярким тому подтверждением [Фэн 2009: 233].

Позже Фэн изменит свое мнение о Чжао и пожалеет, что не понял его мотивов в мае 1989 года. Более опытные наблюдатели знали, что прекращение протестов зависит от преодоления разрыва между толерантностью Чжао и нетерпимостью Ли Пэна. 9 мая Чжан Ваньшу, редактор информационного агентства «Синьхуа», отправил группу младших сотрудников в главные вузы Пекина для изучения настроений студентов в отношении высшего руководства Китая. Команда Чжана констатировала два неразрешимых конфликта. Первый был между автономными студенческими организациями и правительством. Студенты не собирались сдаваться – они требовали двустороннего диалога и признания независимости их организаций. Правительство же отказывалось признать легитимность студенческих союзов, называя их незаконными. Разрешения этой ситуации не было. Второй тупик, который наблюдали сотрудники «Синьхуа», был в отношениях между Ли Пэном и Чжао Цзыяном. Чжао искал решения, используя законные и демократические каналы. В то же время официальные лица, союзники Ли, приезжали в студенческие городки, чтобы сообщить администрации и преподавателям, что речь Чжао 4 мая не являлась новым направлением, одобренным партийным центром, напротив, их позицию отражала передовица от 26 апреля [Чжан 2009: 146–147].

8–10 мая Чжао Цзыян больше походил на генерального секретаря, чем на пассивного подчиненного Дэна. Чжао не был полностью свободен в действиях – он знал, что не может открыто отвергнуть позицию передовой от 26 апреля или подтвердить право на существование автономных студенческих организаций, – но он подошел очень близко к очерченным для его деятельности границам. Зная, что Дэн Сяопин в целом согласился с усилением прозрачности, Чжао открыто говорил о свободе прессы. Это способствовало тому, что журналисты стали открыто высказывать свои мысли. Ли Пэн был в ярости, он заявил, что сообщения в прессе поддерживают «элементы беспорядков», и обвинил Чжао в том, что он «вновь провоцирует беспорядки в новостях» [Чжан 2010: 132].

Чжао пошел на риск. На заседании Постоянного комитета Политбюро 8 мая он заявил, что диалог со студенческими организациями должен проходить без посредничества Всекитайской федерации студентов. Он считал, что студенты-активисты должны взять на себя руководство официально учрежденными студенческими профсоюзами. Те же мысли Чжао высказал и 10 мая на заседании Политбюро. Ли Пэн считал, что Чжао открыто выступает за студенческую автономию. «Факты показывают, что Чжао в некоторой степени отошел от политики партийного центра», – писал Ли в своих мемуарах, пытаясь ретроспективно стереть тот факт, что положение Чжао в партийном центре было выше, чем положение Ли [там же: 135].

Политический авторитет Чжао Цзыяна утверждался на первой полосе «Жэньминь жибао», газета продолжала восхвалять умеренный подход генерального секретаря. Но события 11 мая очертили мрачную реальность, в которой находился Чжао: старшие – прежде всего Дэн Сяопин – могли свергнуть его в любой момент. Секретарь Дэна Ван Жуйлинь позвонил Ли Пэну, чтобы передать ободряющее послание от Дэна. «Без передовицы от 26 апреля у нас не было бы того успокоения ситуации, которое мы наблюдаем сегодня», – вспоминает Ли слова Вана. «Ли Пэн должен решительно противостоять давлению, которое оказывают на него изнутри и извне» [там же: 143]. После такой поддержки со стороны Дэна старейшина Ван Чжэнь пригласил Ли вечером к себе домой. Ван хотел, чтобы Ли провел новую версию «Конференции семи тысяч кадров» 1962 года, когда партия имела дело с последствиями голода «большого скачка». Ван надеялся собрать чиновников вместе, чтобы «объединить мышление внутри партии и решить проблему беспорядков». Хотя Ли посчитал план «старого революционера» недейственным, он ценил поддержку Вана [там же: 145].

К концу дня 11 мая Ли Пэн, вероятно, чувствовал себя более уверенно и пытался осадить Чжао Цзыяна, который вел себя как настоящий генеральный секретарь. Будущее Чжао становилось все более тревожным. Так называемые «Хроники Тяньаньмэнь» – сборник первоисточников сомнительного происхождения – включают подробную расшифровку предполагаемой частной беседы между Дэн Сяопином и Ян Шанкунем, датированную 11 мая. Если старейшины действительно встретились в тот день, мы не можем знать наверняка, о чем они говорили: стенограммы «Хроник Тяньаньмэнь» ненадежны и не поддаются проверке. Но мы знаем, что спустя два дня, то есть 13 мая, Ян и Чжао отправились навестить Дэна. Чжао напомнил, что основной целью визита была подготовка к визиту Горбачева, но он не забывал и об обещанном диалоге и усилении прозрачности [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 21]. Дэн отвечал уклончиво. Он сказал, что прозрачность – это хорошо, однако необходимо изучить вопрос о том, как обеспечить эту прозрачность. Позже в тот же день Ян Шанкунь передал Ли Пэну, что Дэн с недовольством сказал Чжао: «Я очень устал, голова еле работает, в ушах звенит. Я плохо понимаю, что ты говоришь». Ли интерпретировал комментарии Дэна о прозрачности как противостояние попыткам Чжао сделать прессу более открытой [Чжан 2010: 151]. Во время встречи утром 13 мая ни Дэн, ни Ян, ни Чжао не представляли, что в тот же день группа студентов сделает решающий шаг, который сведет на нет усилия руководства по предотвращению протестов.

* * *

В первой половине мая Шэнь Тун, Ван Чаохуа и Сян Сяоцзи и другие студенты пытались организовать встречи для диалога с правительством, которые так и не состоялись. Члены автономных студенческих групп стремились к демократизации организаций. Они обсудили возможные шаги как в краткосрочной, так и долгосрочной перспективах. Протесты на площади Тяньаньмэнь стали скорее рутиной, чем событием. Между активистами, стоящими за медленное пошаговое организационное движение, и теми, кто понимал, что окно для перемен закрывается, произошел раскол.

Среди тех, кто требовал немедленных действий, были Чай Лин, Оркеш Делет, Ван Дань и Чжан Боли – 29-летний журналист из Северо-Восточного Китая, поступивший осенью 1988 года на курс подготовки писателей в Пекинском университете. Чжан вспоминал, что «пришло время для нас, необходимо действовать решительно. Голодовка казалась нам наиболее действенным средством, мы не хотели прибегать к насилию» [Zhang 2002: 39]. Чай Лин вспомнила, как Чжан рассказал ей «с большим волнением, что Ганди использовал голодовку для достижения политических целей» [Chai 2011: 126]. 12 мая Ван Дань сказал Чай Лин, что он и около 40 других студентов Пекинского университета решили объявить голодовку, но он оказался в одиночестве, потому что студенческие организации проголосовали против этого шага, назвав его слишком радикальным. Чай согласилась присоединиться к Вану. В тот вечер они выступили с заявлениями и объявили о своем решении.

В речи Чай Лин было два требования: снять ярлык «беспорядки» и вести диалог на равных. То, как она сформулировала общую цель, выглядело более убедительно, чем конкретные требования:

Дорогие сокурсники, жертвуя своим здоровьем, мы хотим увидеть истинное лицо нашего правительства. Когда мы росли, нас воспитывали так, чтобы мы говорили: «Мы любим нашу страну, мы любим наш народ». Теперь мы хотим увидеть, любит ли нас наша страна и заступится ли за нас наш народ. Мы хотим знать, стоит ли эта страна нашей борьбы, нашей жертвы, нашей преданности. Я хочу быть мужественной перед лицом смерти, так я борюсь за право жить.

Речь Чай вызвала аплодисменты и поддержку аудитории. После того как она закончила говорить, количество студентов, высказавшихся за участие в голодовке, возросло с 40 до 220 [там же: 131–132]. Шэнь Тун, активный участник делегации по проведению диалога, изначально не считал голодовку допустимым действием. Речь Чай Лин повлияла на него. «Это тронуло меня, как никакое другое выступление», – писал он.

«Чай Лин помогла мне понять, почему студенты захотят пойти на такую жертву», – Шэнь понимал, что усиление давления на правительство также повышает ставки в организации диалога. По его словам, «жизни участников голодовки зависели от нашего успеха» [Shen 1990: 237]. Фэн Цундэ также считал, что призыв Чай сильно повлиял на студентов, но он не был согласен с Шэнем. По мнению Фэна, когда Чай сказала, что хочет увидеть истинное лицо правительства, и добавила: «Мы хотим пробудить совесть нации», она имела в виду авторитарность китайского правительства, которой трудно противостоять [Фэн 2009: 281]. Чай требовала от людей действий, а от правительства – реакции.

И они действовали. На следующий день, 13 мая, более 300 участников голодовки из 13 пекинских вузов и более двух тысяч сторонников вышли на площадь Тяньаньмэнь, чтобы разбить лагерь. Толпа из 30 тысяч зевак окружила участников голодовки. [У 2014: 208]. Каждый день в течение следующей недели толпа росла, росло и число участников голодовки. Люди в Пекине были тронуты бедственным положением студентов – в округе раздавался вой сирен машин скорой помощи, врачи оказывали помощь терявшим сознание студентам. 15 мая начальник-японец сказал Ван Юань закрыть двери на балкон их офиса, потому что звук машин скорой помощи мешал работать. Когда Ван вышла пообедать, на улицах она увидела перемену. Прохожие говорили о голодающих студентах. Даже взгляды были красноречивыми: «Все глаза, которые я видела, безмолвно кричали, чтобы их услышали. Они излучали гнев, тревогу и даже беспомощность. Не было только равнодушия» [Wang 2019: 191].

Цель голодовки – показать властям, что студенты готовы умереть, чтобы изменить Китай. Это нашло отклик у широких слоев населения Пекина, особенно все наблюдали за реакцией Коммунистической партии: сначала было замешательство и безразличие, а потом было введено военное положение. 15 и 16 мая в поддержку голодающих прошли маршем сотни тысяч человек. 17 мая количество участников марша составляло более миллиона, 18 мая их число оставалось тем же. Выход на улицы в поддержку студентов стал признанным групповым мероприятием, организованным и поддерживаемым рабочими отрядами, рабочие несли транспаранты и были одеты в униформу своего предприятия. В марше также приняли участие бизнесмены, рабочие, журналисты, пенсионеры, учителя и даже полицейские и солдаты. Многие лозунги и петиции пропагандировали ненасильственный протест, критиковали Дэн Сяопина и систему: «Правительству стариков положить конец! Диктатор должен уйти в отставку!» [Han 1990: 222].

Студенты – участники голодовки на площади Тяньаньмэнь, число которых выросло до трех тысяч, сумели мобилизовать более миллиона человек для выступления против диктатуры и требования преобразований. Этот успех в расширении означал, что к середине мая студенты перестали быть главной силой движения. Конечно, они сами по-прежнему считали себя наиболее важной и заслуживающей внимания группой в Пекине – в последующие годы ученые, писатели и кинематографисты последовали их примеру. Но они все ошибались. Они пытались найти решение, но лишь немногие из их идей касались сотен тысяч людей, выходящих на улицы каждый день.

С середины мая и до раннего утра 4 июня 1989 года студенты собирали пожертвования в виде денег и палаток, спорили о том, кто отвечает за быстро меняющиеся организационные структуры и обсуждали, уйти им или остаться на площади. Чай Лин взяла на себя руководящую роль «главнокомандующего» штаба голодовки. Несмотря на то что Чай время от времени обдумывала сценарии эвакуации студентов с площади, ежедневные обсуждения приводили к решению остаться. Социолог Динсин Чжао объясняет:

Лидеры и организации, возникшие во время движения, могли организовывать радикальный процесс, но эти лидеры и организации были абсолютно неспособны осуществлять эффективный контроль. Всякий раз, когда они собирались сделать стратегический шаг, но без использования радикальных мер, они немедленно подвергались маргинализации [Zhao 2001: 147].

Это точное наблюдение. Но Чжао и другие аналитики, особенно создатели фильма «Врата Небесного Спокойствия», утверждают, что голодовка и разногласия внутри студенческого руководства привели к длительной оккупации площади Тяньаньмэнь и «подготовили почву для кровавой расправы» [там же: 164]. Это обвинение жертв. Это недальновидно и безумно. В эссе 1995 года Ван Чаохуа, вовлеченный в 1989 году в качестве лидера Автономной федерации студентов Пекина в дебаты о том, следует ли объявить голодовку или лучше покинуть площадь, убедительно опроверг это мнение. Ван утверждал, что придавать слишком большое значение решениям, ошибкам и конфликтам учащихся или рассматривать их действия как провокацию репрессий в корне неверно. Сосредоточиваться на деятельности студенческих лидеров после середины мая – значит игнорировать более миллиона жителей Пекина, готовых выступить против диктатуры, сформировать собственные независимые организации и в конечном итоге противостоять вооруженному насилию властей. Это требование перемен со стороны широких слоев населения Пекина не зависело от решения студентов на площади. Жители Пекина сделали собственный выбор [Ван 2019: 226–227].

В главном студенты и пекинцы были единодушны, мнения расходились в частностях. Начиная с 16 мая социолог Крейг Кэлхун проводил опросы, в ходе которых выяснялось, насколько цели студентов соответствуют требованиям других участников протеста. Сначала Кэлхун опросил 109 студентов, уточняя, что именно они считают важными демократическими переменами. В тройку лучших ответов вошли: «непредвзятое освещение новостей» (упомянули 89 % респондентов), «свобода слова» (83 %) и «свободные выборы» (68 %). Но понимание студентами демократии отличалось от того, как они формулировали свои цели. Три главные цели – искоренение коррупции, точное освещение новостей и свобода выражения мнений. Лишь 33 % респондентов среди студентов назвали свободные выборы главной целью. Как и студенты, другие жители Пекина заявили, что поддерживают демократию, но они были еще более сосредоточены на коррупции. Наиболее важными целями протестующих были: искоренение коррупции (82 %), пресечение чиновничьей наживы (59 %) и достоверное освещение новостей (50 %) [Calhoun 1994: 244–248].