Текст книги "Действуй! Сценарии революции"

3: Ближний Запад

Че стоял перед нами в зрительном зале Министерства труда. Он оказался ниже, чем мы ожидали, – около 1,77 метра. На нем была униформа оливкового цвета. В кобуре красовался револьвер. Он крепко и весело обнял нас.

Мы – это 84 американских студента, нелегально посетившие Кубу в 1964 году. Нам пришлось преодолеть 22,5 тысячи километров, через Чехословакию, чтобы добраться до Кубы, находящейся в 140 километрах от побережья Флориды.

Те четыре часа, что Че выступал, мы фантазировали, как возьмемся за винтовки. Отрастим бороды. Уйдем партизанить в горы. Присоединимся к Че для разжигания революций по всей Латинской Америке. Никто из нас не горел желанием вернуться домой и вновь окунуться в политическое блядство Соединенных Штатов.

А потом Че вытряхнул из нас мечту о Сьерра-Мад-ре, сказав:

– Вы, американцы, везунчики. Вы живете на Ближнем Западе. Вы сражаетесь в самой важной битве, в эпицентре войны. Была бы моя воля, поехал бы с вами в Северную Америку и боролся бы там. Я вам завидую.

4: ДСС – заткнуть долбоеба!

Все началось с указа из 14 слов, изданного деканом Университета Калифорнии в Беркли и запрещавшего политические лозунги, листовки и демонстрации на кампусе.

Мы были обескуражены. Судя во всему, проблема заключалась в неумении «общаться». Но с каким бы деканом мы ни беседовали, он отрезал:

– Я ничего не могу с этим поделать. Я за это не отвечаю. Но вам придется придерживаться правил.

А что же ректор университета Кларк Керр? Никто даже не представлял, как он выглядит.

Потом всплыла подковерная история: в предыдущем году, когда мы использовали кампус для проведения масштабных демонстраций за гражданские права – против авто– и гостиничной индустрий Сан-Франциско, мы затронули интересы расистов, которые одновременно контролировали университет! И вот они попытались защитить свой бизнес, атаковав нас дома – на кампусе. Они были членами правления университета. Они тусили по загородным клубам и скорее насрали бы студенту на голову, чем поговорили с ним.

Мы установили доски с призывами за гражданские права в центре кампуса.

Мы твердо вознамерились опрокинуть новые правила.

Полицейская машина подсосалась к площади. Когда копы повели одного из активистов к экипажу, кто-то крикнул:

– Садимся!

За несколько секунд машину окружили несколько сотен человек. За несколько минут наше число выросло до двух тысяч.

В «мусоровозе» сидел Джек Вайнберг, пленник свиней. Но, поскольку мы их окружили, теперь уже они были нашими пленниками.

Мы требовали отпустить Джека в обмен на их собственное освобождение. Копам пришлось бы ехать по телам, чтобы доставить нашего брата в тюрьму.

Мы залезали на крышу машины, чтобы вещать о происходящем. В последующие 10 часов на площадь кампуса стеклись 5000 человек, чтобы устроить самый масштабный в нашей жизни семинар.

Захватив транспорт, мы вдруг осознали, что представляем собой новое сообщество с его энергией и любовью, пришедшими на смену устаревшим институтам.

Нашей силой была готовность умереть всем вместе.

Мы создали спонтанное правительство. Кто-то собирал коммуны для приготовления сэндвичей – для тех, кто окружал авто. Мы известили СМИ и связались со студентами по всей стране, создав делегацию для ведения переговоров на случай, если окажемся в осаде.

32 часа спустя до нас донесся угрюмый рев приближающихся ментовских мотоциклов из Окленда. Я сделал глубокий вдох.

– Ну что ж, это такое же хорошее место для того, чтоб умереть, как и любое другое.

Но тогда, когда мы уже были готовы испробовать на себе тяжелую дубину Большого Босса, университет внезапно снял обвинения с арестованного и согласился «сотрудничать».

Впервые за всю историю США деканы впечатались мордами в стену.

Они не очень поняли, что произошло.

Через два месяца мы просекли их бюрократический трюк: ебучие деканы использовали «переговоры» как уловку, чтобы нас вымотать. Болтай, болтай, болтай, пока правила в отношении запретов на политическую активность не станут еще строже.

Мы охуевали.

И вот, одним прекрасным полднем, под пение Джоан Баэз[39]39
  Джоан Баэз (р. 1941) – фолк-певица и активистка, культовая в 1960-е фигура.


[Закрыть] и ораторство Марио Савио[40]40
  Марио Савио (1942–1996) – политический активист, один из основателей Движения за свободу слова.


[Закрыть] тысяча человек вошла в здание администрации, чтобы заткнуть долбоеба.

В 16.00 губернатор, либерал-демократ, приказал оклендским копам очистить здание: 800 арестованных, крупнейший массовый забор в американской истории.

Вид копов на кампусе бросил всех протестующих, включая профессоров, в лапы экстремистов.

Студенты отреагировали забастовкой, которая парализовала университет. Мы попрали его авторитет.

Единственным авторитетом на кампусе осталось Движение за свободу слова (ДСС). Члены правления и деканы больше не имели над нами власти. Студенты могли делать все, что заблагорассудится.

Студенты стали величайшей политической силой штата с университетом в качестве партизанской крепости.

Власть на кампусе была у нас в руках, потому что мы были в большинстве. Но за пределами кампуса политики, суды и копы вовсю точили ножи по наши яйца.

Так белые дети из среднего класса начали войну против Америки в школах и на улицах.

5: Становление нестудента

Движение за свободу слова приглашало молодых в Беркли. И вот, тысячи стекались из Нью-Йорка и со Среднего Запада, чтобы жить у нас на улицах.

Жизнь могла быть и похуже. Погода стояла теплая, сезоны менялись медленно и несущественно, потому тратиться на зимнюю одежду было не нужно. К тому же всегда имелся вариант прокормиться, продавая траву. Или перехватить бутерброд на выходных и отложить деньги на остаток недели. К тому же всегда можно было стрельнуть денег у виноватых профессоров. Кое-кто зачинал какое-нибудь кустарное производство – продавали бижутерию, свечи и другие вещи собственного изготовления – прямо на авеню.

Словом, голодающих на улицах Беркли не было.

Из крупнейшего университета в мире вырвалась целая культура. Телеграф-авеню была длиной в пять зданий – книжные магазины, летние кафе, лавки с постерами и кинотеатры, крутившие андеграундные фильмы.

Прикиньте прилежного студента, приехавшего из пригорода Лос-Анджелеса учиться в Беркли. Шлепая с лекций в свою общагу или квартиру после тяжелого дня, он проходит по Телеграф-авеню, словно пробираясь по пантеону революции.

Он минует магазин пластинок и невольно внимает паре строчек из песни Дилана.

И такое же дитя пригородов, как он сам, разве что босоногое, как Иисус, подруливает к нему с вопросом: «Мелочишки не найдется?»

Постепенно в сознание правильного студента просачивается мысль: «Вот он я, обремененный задачами, ответственностью и чувством вины человек, и все это мне навязали. А вот эти хиппи на улицах – они могут делать, что захотят. Могут дуть целый день. Могут загорать дни напролет, тогда как я вынужден просиживать штаны в душных аудиториях, слушая нудных профессоров и сдавая экзамены, превращающие меня в нервную развалину».

Университет – это место, где можно добиться всего, крысиные бега под высоким давлением. Конкуренция вокруг званий, степеней, книг, рекомендаций, поступления в аспирантуру и получения хорошей работы.

Академический мир построен на иерархии, и каждый лижет задницу того, кто сидит выше.

Но все студенты видели живой пример тысяч молодых людей, которые положили болт на правильный мир и освободились. То были настоящие студенты в классическом понимании образования как самосовершенствования. И поскольку многие хиппи в прошлом сами были студентами, их переполнял энтузиазм относительно исполнения миссии исправившегося грешника.

Студенты принялись околачиваться под нестуденческими транспарантами, забывая посещать лекции.

Их интерес к учебе угасал по мере роста волос.

Чем дольше они курили дурь, тем более абсурдными казались им экзамены и научные статьи.

Пошла волна массовых вылетов из университета.

Самым диким преподавателем в Беркли был Стю Альберт. Он сидел под транспарантом Комитета вьетнамского дня и привлекал огромные толпы народа как первый увиденный революционер с развевающимися светлыми кудрями и голубыми глазами, выдававшими нечистую силу. Но, чем больше на него смотрели, тем больше Стю всех цеплял своими свирепыми полемиками насчет дури, Вьетнама, Бога, университета, секса и коммунизма. Это неминуемо бесило профессоров. Им приходилось принуждать студентов посещать их лекции методом кнута и пряника.

Но Стю перебежал им дорожку, держа всеобщее внимание одним тем, что изъяснялся в свободной манере.

Он учил на свежем воздухе, вместо того чтобы загонять студентов в пыльные аудитории. Но он не имел права преподавать. Он не получил необходимую бумажку, как это сделали все остальные. Он был аутсайдером.

Университет преобразовался в крепость, наводненную нашими длинноволосыми, планокурящими, босоногими фриками со своей культурой, использовавшими территорию университета как игровую площадку. Это угрожало целостности университета и взбеленило политиков штата.

Политики объявили нас предателями, тратящими деньги налогоплательщиков на спонсорство нашей измены.

Консервативные силы штата давили на университет приказами вычистить понаехавшую мразь.

Университет с готовностью согласился, обнаружив, что паразиты подтачивают фундамент заведения как изнутри, так и снаружи.

Начальники учинили операцию «Усмирение», отделяя «людей» от мятежников. Точно так же американцы во Вьетнаме вышвыривают крестьян из их домов и запирают в специально созданных стратегических поселениях, окруженных колючей проволокой, «чтобы Вьетконг держался подальше».

Администрация университета решила сделать из университета одно большое поселение такого рода, выдумав категорию «нестудент». Воткнув приставку «не» перед теми, кто отвисал на Телеграф-авеню, они исключили нас из человеческой расы. То же самое сделала Германия, введя термин «неариец». Отныне все плохое, что творилось в Беркли, можно было свалить на «нестудентов».

Мы, разумеется, рубились от нового прозвища. Оно выразило все то, что мы так долго хотели донести. Мы плюнули на статус, карьеру и все прочие символы американского общества.

Мы гордились этим символом отрицания в нашей идентификации.

Чтобы избавиться от свободных духом людей вроде Стю, как от Сократа, администрация университета издала указ, запрещающий нестудентам присутствовать на кампусе, если только их не привели с собой студенты.

Университет вывел за грань закона распространение листовок нестудентами на кампусе и заявил, что любая организация, в которой числятся нестуденты, не имеет права использовать университетские помещения.

Законодательный орган штата Калифорния одобрил так называемый Акт Малфорда: нестудент, не покидающий кампус после соответствующего указания официального представителя университета, может быть арестован за незаконное проникновение.

Дабы провернуть все эти штучки, университет призвал целого копа на полный рабочий день, в течение которого он должен был разгуливать по кампусу в поисках нестудентов, шпионя за политически активными студентами, выслеживая нарушения правил, составляя досье и работая в тесной связке с Красными бригадами[41]41
  Красные бригады были впервые сформированы еще в 1886 г. после первомайского бунта в чикагском районе Хеймаркет и преследовали целью борьбу с такими нежелательными элементами, как анархисты, коммунисты и профсоюзные деятели. Согласно соответствующему постановлению Конгресса, Красные бригады прекратили свое существование в 1978 г.


[Закрыть], ФБР и ЦРУ.

Стю вычислил его и проорал:

– Салют, Джеймс Бонд!

Прозвище прижилось.

Целью было кастрировать студентов.

Если студент был политически активен, его выкидывали пинком под зад, превращая в нестудента. Марио Савио, архетипический студенческий лидер, стал нестудентом.

Студент определялся как некто со студаком в кармане, а вовсе не как кто-то, увлеченный учебой.

Работала тоталитарная формула «дважды подумай, прежде чем что-то сказать».

А вот президенту универа, Кларку Керру, нужно было симпатизировать. Он так гордился своими статистическими данными и графиками. Миллионами, которые он выклянчивал у федерального правительства и крупных бизнесменов. Количеством лауреатов Нобелевской премии от его университета. Объемами смет на здания, которые предполагалось построить. Изобретенным оружием. Новыми кафедрами. Футбольными командами. Но, куда бы Керр ни прибыл в стране, никто и не думал спрашивать его о лауреатах Нобеля или программах развития.

– Что там с теми студенческими демонстрациями на кампусе? – осведомлялись у него вновь и вновь.

Бедный Керр. Мы стащили у него университет прямо из-под носа.

Я шел в «Медвежью Берлогу» проглотить гамбургер, когда увидел сидячую забастовку.

Никогда не могу отказаться от сидячей забастовки.

Стоит мне заметить сидящих людей, как на меня накатывает чудовищная усталость.

Вне зависимости от повода, будь то Байафра, снижение оплаты труда копов, голубое небо или завышенные налоги, – если вы сидите и бастуете, я буду там.

Просидев час, я спросил чувака рядом со мной:

– Эй, а из-за чего сидим?

То был протест против нескольких нестудентов, установивших столик у входа в «Медвежью Берлогу» и раздававших литературу, – акция, абсолютно незаконная, согласно новым правилам.

Студенты полагали, что нечестно было этим нестудентам раздавать брошюрки.

Будучи нестудентом, я праведно согласился.

Я взял что-то с их столика:

ЗАПИШИСЬ НА ФЛОТ – УВИДИШЬ МИР

Некоторые нестуденты, как выяснилось, могут быть значительно меньше «не», чем другие, особенно если речь идет о военных вербовщиках.

Всю забастовку я просидел, не проронив ни слова, в любой момент готовясь сходить за гамбургером.

Наконец явились копы и оцепили тысячу бастующих. Исполнительный заместитель ректора Эрл Ф. Чейт, едва вернувшийся с шестинедельных курсов повышения квалификации в Советском Союзе, обвинил в организации забастовки шестерых нестудентов. Копы получили ордер на арест Марио Савио, Стю Альберта, Стива Гамильтона, Майка Смита, Билла Миллера и меня. Присутствие Карен Вальд, еще одной нестудентки, сидевшей непосредственно в середине группы, было проигнорировано. Она в ярости закричала:

– Вы, ебаные шовинисты, арестуйте и меня!

Нас шестерых отвели в сторону и предъявили обвинение в незаконном вторжении и нарушении общественного порядка.

Но вид копов на кампусе вновь взбесил сдержанных студентов, и на следующий же день 8000 человек заполонили площадь, откликнувшись на призыв Марио Савио к забастовке.

Я врубился, что случилось. Попытка администрации представить нас мятежниками, а студентов – жертвами лохотрона увенчалась тем, что миф о нестудентах разросся до невероятных масштабов. Это оскорбило студентов и усилило их желание вылететь из университета.

Когда становишься нестудентом, секс идет лучше и доставляет больше удовольствия, ты куришь больше травы, ты здоровее, счастливее и вырастаешь на 30 см.

Мелвин Белли, только что защитивший Джека Руби[42]42
  Джек Руби (Яков Рубинштейн, 1911–1967) – бизнес-аналитик и владелец ночного клуба, в 1963 г. застреливший Ли Харви Освальда, которого двумя днями ранее обвинили в убийстве Джона Кеннеди.


[Закрыть], изъявил желание взяться за наше дело без оплаты. Я захотел с ним встретиться.

Мы поехали к нему в офис в Сан-Франциско. Белли сказал, что считает войну во Вьетнаме правым делом.

Несмотря на это, он был порядочным либералом. Говорил, что свобода, за которую страна билась во Вьетнаме, была утрачена на кампусе, когда нас арестовали. Утверждал, что университет должен разрешить любую политическую активность как для студентов, так и для нестудентов.

Белли надевал ковбойские сапоги и новый костюм каждый день слушаний в суде. Его лицо было оранжевым от макияжа, который он накладывал специально для телекамер.

Его харизма доминировала над залом заседаний. В какой-то момент, посреди напряженного действия, он театрально вытащил носовой платок и добрых секунд 40 прочищал назальные впадины, пока присяжные, битком набитый зал, обвинитель и судья изнемогали от неопределенности. Мы слушали его в гробовой тишине.

ХРЮ! ХРЮ!

Наконец, Белли закончил и сказал:

– Извините, судья.

Затем копы подтвердили, что я не играл роль лидера в организации забастовки.

Джеймс Бонд отрапортовал:

– Не скажу, что Джерри Рубин говорил весь день, но он много улыбался.

Белли вызвал его свидетелем и спросил:

– Вы хотите сказать, что эти люди нарушили нормальный распорядок дня университета?

– Да, это так.

– Мешал ли Джерри Рубин учебному процессу тем, что улыбался?

Финальное обращение Белли к присяжным вогнало нас в краску.

– Я могу защитить капитализм лучше, чем любой другой человек из собравшихся здесь, – начал он.

Белли апеллировал к жюри, отстаивая ценности американской демократии.

– Перед вами хорошие юноши, и, если вы отправите их в тюрьму, вы лишь докажете, что они правы, когда говорят, что наше правительство – это зло.

Мы случайно узнали, что в жюри был чувак, недавно попросивший политического убежища как беженец из Венгрии. Он вел много записей на протяжении всего процесса и стал в итоге разом председателем жюри и нашим палачом.

После десяти часов обсуждений вердикт был готов. Нас всех признали виновными в нарушении общественного порядка.

Марио получил 90 дней.

Стю – 60.

А я отделался всего 45 сутками.

ЗА ТО, ЧТО УЛЫБАЛСЯ!

6: Поезда с войсками едут, тра-ля-ля, тра-ля-ля!

«Поезд с войсками едет! Поезд с солдатами! Ту-туу!»

Я услышал, как профессоры Стив Смейл и Мо Хирш, задыхаясь и пыхтя, пробираются по штабу Комитета вьетнамского дня (КВД). Они возбужденно показали мне строчку на одной из последних страниц газеты: «Городской совет одобрил просьбу Санта-Фе провести поезда с войсками к Оклендскому военному терминалу через Беркли».

Военные поезда с пушечным мясом для Вьетнама проезжают через наш город! Это было уже слишком! А железнодорожные станция была всего в пяти домах от здания КВД.

Два борца за мир прыгнули в машину и проехали 320 километров на север с разведывательной миссией. Им надлежало позвонить нам сразу же, как увидят поезд. Тогда КВД должен был вступить в бой.

У нас была телефонная пирамида. Каждый звонил 10 людям, каждый из которых, в свою очередь, тоже обзванивал 10. Таким образом, в течение часа можно было мобилизовать 1000 человек.

Мы печатали листовки с призывами «Останови поезд!» и писали тексты на транспарантах.

Наши люди на кампусе были приведены в боевую готовность.

День первый. Никаких вестей с севера.

Еще сутки. Звонка нет.

А потом:

– Я видел! Поезд, полный солдат, приближается к Беркли!

Вспыхнули красные огни тревоги КВД. В бой были брошены все силы. Через два часа 300 человек уже ждали поезда, перетянув через пути огромный баннер с надписью: ОСТАНОВИТЕ ВОЕННУЮ МАШИНУ.

Ни единого копа в пределах видимости. Мы рассчитывали, что, когда машинисты увидят такую толпу на путях, они резко дадут по тормозам. Что еще им оставалось? Мы рассчитывали остановить военную машину.

Пути завибрировали. И вот показался он, охуительно здоровый поезд, несущийся прямо на нас. Все ближе и ближе. Мы не сдавали позиций. Поезд между тем даже не замедлил ход.

– Он не остановится!

– Берегись!

Мы попрыгали в стороны, а поезд проревел мимо, в клочья разрывая наш баннер.

Следующим днем еще звонок: второй поезд на пути к нам. Мы уведомили прессу.

На этот раз сотни людей сидели на рельсах. Три десятка копов образовали живой клин, чтобы оттеснить нас подальше. Мы бросались на другое место и снова усаживались.

Понятно, что поезд скорее остановится, чем подавит человеческих детенышей. Но состав с солдатами гнал на полной при поддержке полицейского клина.

Мы стояли у рельсов, вопя на проносящийся мимо нас поезд. Из окна высунулся солдат, показавший знак «V».

– Вы это видели?

Другие солдаты тоже показывали «V», столпившись у окон:

– СЧАСТЛИВЧИКИ ГРАЖДАНСКИЕ.

– Я НЕ ХОЧУ ТУДА, НЕ СДАВАЙТЕСЬ!

Постепенно мы увлеклись не на шутку. Железнодорожная компания Санта-Фе и американское правительство были готовы скорее прикончить нас, чем остановить свои чертовы поезда. Мы начали врубаться в понятие «Военная Машина».

Но если вдуматься, что означали знаки солдат! Наша уверенность крепла. Мы должны были остановить ебучий поезд!

Что делать?

Кто-то предлагал динамит. Один парень выдвинул идею поставить на путях машину, чтобы поезд ее протаранил.

Мы решили привести побольше людей на пути. Нам предстояло остановить состав, создав зрелищную конфронтацию между Военной и Человеческой жизнями.

Мы наводнили Беркли тысячами листовок со словами: «ОСТАНОВИ ПОЕЗД!»

Пресса любила распространяться о великолепной разведке КВД. Мы знали, когда прибывает поезд, еще до того, как это становилось известным полиции, и извещали СМИ. Откуда мы узнавали?

Мы молча моргали, оставляя репортеров в замешательстве, пока наши коммандос несли круглосуточную вахту в ожидании нового поезда.

Звонок раздался в три ночи. Стало быть, они гнали поезд спозаранку, чтобы нас наколоть. Но мы были готовы.

В шесть утра 1000 человек уже столпились на путях, трясь друг о друга и потягивая кофе, чтобы не закоченеть. Около 50 копов из Беркли и дюжина омоновцев образовали клинья, чтобы держать нас под контролем. Мы оказались в полицейском капкане.

Идея: резко прощемиться навстречу поезду, чтобы его не пропустить.

По условному сигналу все побежали.

Телеоператоры с их громоздким оборудованием были застигнуты врасплох, но потрусили вслед за нами.

Толпа растянулась километра на полтора. Демонстранты, копы и телевизионщики неслись прямиком на состав, который скорее убил бы нас, чем остановился.

Угроза появления жертв мгновенно возросла.

Машинист выдувал шестиметровые клубы пара перед поездом, чтобы расчистить пути. Это означало, что видеть кого-либо на рельсах он не мог.

Пар ослепил людей, наблюдавших за приближающимся локомотивом.

Омоновцы заполонили пути, чтобы выбить с них народ.

Человек лежал на рельсах лицом вниз.

Над ним на коленях стояли люди, умоляя убраться.

Он не отвечал.

Кто-то попытался его сдвинуть.

Бесполезно.

Спасатель позвал подмогу, и уже двое пытались сдвинуть парня с рельсов.

Поезд громыхал все ближе и ближе.

Наконец уже четверо потянули лежащего.

В ту секунду, когда его перетащили, состав проревел мимо.

Между копами и демонстрантами развязалась драка по всей протяженности занятого отрезка.

Один из партизан КВД заскочил на заднюю подножку поезда и нажал пневматический тормоз. Три десятка других воспользовались этим, чтобы запрыгнуть на борт, и еще несколько человек вскарабкались на крышу. Трое пролезли в последний вагон и были выдворены военной полицией.

Стоило демонстрантам взять поезд на абордаж, как он начал сбавлять ход.

Потом уже полз.

Когда копы попытались нас выписать, мы снова выстроились в ряд на путях.

Поезд остановился!!!

Копы пытались арестовать тех, кто на него запрыгнул. Когда они дернулись, чтобы заграбастать побольше народу, мы рванули врассыпную – поймали в итоге только троих-четверых.

Мы бежали, визжа и улюлюкая, по улицам, прочь от железной дороги, как ватага чокнутых ебланов.

Мы были воинами-победителями.

Мы познали экстаз.

Мы остановили поезд с войсками.

Мы вколотили первый гвоздь в гроб Военной Машины.