Текст книги "Больная любовь. Как остановить домашнее насилие и освободиться от власти абьюзера"

Почему все эти женщины не уходят от своих мучителей? Каждая из нас думает, что с нами такого не произойдет. Уж мы-то не потерпим жестокости.

Несмотря на то что Кей принимала такие же иррациональные решения, как другая женщина, первым импульсом ее было занять позицию, которую все мы занимаем вне зависимости от воспитания. Многие десятилетия общество обвиняло пострадавших от домашнего насилия в их собственном несчастье; судебная система клеймила их, а психиатры считали такие случаи патологическими. Да и в наши дни, когда мы замечаем насилие в семье, то видим только один способ разрешения проблемы: если партнер злоупотребляет властью, его надо бросить. А если ты этого не делаешь, то, очевидно, с тобой что-то не так. Ведь именно это диктует нам здравый смысл, не правда ли?

Но что же такое есть сам по себе здравый смысл? Разве это набор правил, из которых не существует исключений; разве это заповеди, начертанные на скрижалях? Эту житейскую логику выстраиваем мы сами, собираем ее по кирпичикам; ее диктуют нам ученые, создатели фильмов, писатели, сценаристы и прочие эксперты. То есть все те, кто созидает культуру. Все стереотипы относительно жертв – от присущего женщинам мазохизма до выученной беспомощности – были выдуманы кем-то, и только были приняты как норма или как то, что считается отклонением от нее. Если мы проследим, откуда взялись все эти «здравые суждения», то заметим опасный посыл, основанный на «виктим блейминге», обвинении жертвы. И поймем, что такая позиция вовсе нелогична.

Но сначала я расскажу вам историю, которая покажется странной даже самым понимающим и сострадательным натурам.

* * *

Жасмин, о которой мы уже упоминали в первой главе, познакомилась с Нельсоном, когда ей было 17, и жила с ним более десяти лет. При этом принудительный контроль нарастал и достиг чрезвычайного уровня, превратившись в эмоциональный садизм. Мало того что мужчина заставлял свою подругу спать с новорожденным ребенком в машине. Помимо этого, он регулярно ездил по разным штатам, изменяя там своей половине, а по возвращении заставлял ее смотреть видеозаписи, сделанные во время сексуальных похождений. Однажды после того как Нельсон в очередной раз покинул ее, Жасмин отправила сообщение его лучшему другу Дэвиду[33]33
  Имя изменено. (Прим. автора.)


[Закрыть] и попросила его приехать. Как и следовало ожидать, тот переправил сообщение Нельсону. Через несколько дней, когда Жасмин встречала бойфренда в аэропорту, он накинулся на нее с кулаками.

Позже его признают виновным в том, что на пути к дому он несколько раз ударил девушку по голове, а затем, когда они вернулись, привязал ее скотчем к офисному креслу в спальне и продолжал жестоко избивать на глазах у полуторагодовалой дочки Руби. Он усадил малышку в кровать, чтобы та могла наблюдать за этой сценой. Жасмин рыдала и просила пощады. Нельсон в какой-то момент схватил Руби, поднес самурайский меч к ее груди и сказал Жасмин, что в наказание за то, что она ведет себя как шлюха, ей придется смотреть, как умирает ее дочь. Женщина застыла от ужаса и потеряла сознание. Когда она пришла в себя, партнер заставил ее съесть SIM-карту, а затем разбил об пол ее телефон. Он отвязал ее, размотал скотч на ее запястьях, велел Жасмин пойти в другую комнату и снять брюки, после чего изнасиловал ее, совершив анальный акт. «Если ты хочешь вести себя, как грязная шлюха, – заявил он, – то и относиться к тебе будут так же». Далее он повел ее в комнату Руби и велел присматривать за дочерью, бросил горбушку хлеба, запер дверь и сказал, чтобы они с девочкой оставались там, пока он не вернется. С помощью ножниц Жасмин удалось вскрыть замок: они с дочкой убежали к родителям, которые в это время гостили у друзей. Там друг семьи сделал фотографии, зафиксировав следы побоев.

Жасмин подала заявление в полицию, но отказалась довести это дело до конца. Через два месяца она вернулась к Нельсону. За время, проведенное в разлуке, они даже обменивались эротическими смс-посланиями. Женщина посылала тому, кто над ней издевался, откровенные видео, в которых признавалась ему в любви. Они прожили вместе еще пять месяцев, а в январе 2008-го Нельсон вдруг опять взялся за старое: прислал ей несколько сообщений с угрозами, разгромил комнату дочери и выгнал Жасмин с девочкой из дома. Через несколько недель, уже после того как Жасмин переехала жить в другое место, Нельсон тоже лишился жилья (арендодатели его выгнали). Тогда он на время поселился у бывшей подруги, пока не нашел новый дом. В какой-то момент Жасмин попросила его уйти, а он отказался. Она заперла дверь и не впустила Нельсона, когда он в очередной раз пришел переночевать. Но он устроился на ночь в шалаше и умолял ее, чтобы она его впустила. Через некоторое время женщина поддалась на уговоры.

Долгие века считалось, что жена должна сидеть в углу молча. А в ХХ веке эксперты вдруг решили, что женское безгласное всепрощение – признак врожденного мазохизма.

Жасмин снова покинула агрессора и переехала. А Нельсон опять явился к ней. Спали они в разных комнатах, но все хозяйственные заботы и домашние обязанности выполняла только женщина. К тому времени ей уже очень хотелось от него отделаться, но чем чаще она это повторяла, тем больше он пытался взять ее под контроль. Доходило до того, что он запирал ее в доме на целый день и уносил с собой на работу ключи от ее машины.

В декабре 2008 года, почти через 18 месяцев после избиения и заявления в полицию, Нельсон наконец согласился покинуть ее квартиру. Но через несколько дней, как раз в момент установки камеры слежения, которую Жасмин заказала ради безопасности, он явился к ней без предупреждения, забрал Руби и ушел, сказав матери, что дочь она больше не увидит. Жасмин впала в панику, побежала в полицию и стала умолять вернуть дочь. Но правоохранители сказали, что не могут вмешаться без соответствующего распоряжения суда, разбирающего семейные конфликты. Через неделю к делу подключилась федеральная полиция: получив соответствующее судебное распоряжение, они отыскали девочку. На ней была та же одежда, что и в день, когда ее забрали из дома, волосы были спутаны. Обычно веселая и разговорчивая, на этот раз трехлетняя Руби не могла вымолвить ни слова, а лишь издавала странные звуки, как маленький дикий зверек. К тому же она не ходила, а ползала по веранде. «Никогда этого не забуду!» – вспоминает Жасмин. На этом ее отношения с Нельсоном закончились. Последующие восемь лет своей жизни она потратила на юридические процедуры: пыталась вытребовать в суде по семейным вопросам единоличную опеку над дочерью. Это было трудно сделать даже после того, как Нельсон был осужден и отправлен в тюрьму за издевательство над ними обеими. В настоящее время Жасмин добилась своей цели.

* * *

Какие чувства пробудила в вас история Жасмин? Сочувствие, огорчение, досаду, гнев, отвращение? Можете ли вы понять, почему она вернулась к Нельсону даже после жестокого надругательства над нею самой и угроз убить их маленькую дочь? Зачем, по вашему мнению, женщина осталась с ним?

Большую часть XX века, вплоть до конца 1970-х годов, большинство людей реагировали бы на историю Жасмин примерно одинаково: они сочли бы ее мазохисткой. Все эксперты были согласны в том, что жертвы домашнего насилия холодны и расчетливы, прекрасно отдают себе отчет в происходящем и тайно получают удовольствие от издевательств.

Впрочем, не всегда было принято думать так о пострадавших. В конце XIX века переживших насилие не считали мазохистами. Они представлялись жалкими созданиями, вынужденными жить под игом жестоких мужей, как правило, злоупотребляющих алкоголем[34]34
  Правда, этим «жалким существам» часто выносили судебные предупреждения за то, что они якобы «провоцируют» своего супруга. (Прим. автора.)


[Закрыть]. Но такое сострадание (хоть и частичное) сохранялось лишь до той поры, пока женщины были готовы молчать и терпеть свою тяжкую долю. Когда в 1930-х жены начали активно жаловаться на жестокое обращение и – о ужас! – требовать развода, – их перестали жалеть. Общество начало рассматривать их как угрозу священному институту брака.

Именно в этот момент появляется новая, «мазохистская» теория: женщины не покидают абьюзеров, потому что им нравится такая жизнь. Эта гипотеза возникла благодаря Зигмунду Фрейду, который заявил, – и долгое время это принималось на веру, – что он разгадал естественные влечения, управляющие поведением человека. По Фрейду, все представительницы слабого пола страдают комплексом неполноценности из-за отсутствия пениса и завидуют в этом мужчинам. Из этого чувства ущербности и растут корни врожденного, но неосознаваемого желания быть наказанной. Некоторое время теория Фрейда была доминирующей в объяснении этого явления, но она никогда не была единственной. В 1944 году вышел фундаментальный труд психоаналитика Хелен Дойч[35]35
  Также иногда фигурирует в русских изданиях как Хелен Дейч. (Прим. ред.)


[Закрыть] «Психология женщин» (The Psychology of Women), где она развивала фрейдистские идеи и, в частности, назвала мазохизм одной из трех основных главных черт женственности, наряду с пассивностью и нарциссизмом.

В 1940-х и 1950-х годах, когда фрейдистские теории были особенно популярны, исследователи социальных проблем полагали, что девушки сами ищут и выбирают себе мучителя. Особенно горячо эту идею поддержали мужья-абьюзеры. В авторитетной научной работе «Жена того, кто бьет жену» (The Wifebeater’s Wife), опубликованной в 1964 году, три автора-психиатра пытались понять внутреннее устройство жертвы и для этого провели беседы с тридцатью семью абьюзерами. Их ответы на вопросы привели исследователей к выводу: жены, возможно, и протестовали против насилия, но в глубине души желали его. Более того, было высказано предположение, что жестокость супруга помогала женщинам справляться с чувством вины, которое те испытывали из-за своего «враждебного, кастрирующего поведения[36]36
  Так принято называть поведение, когда женщина ставит под вопрос авторитет мужчины и его право и способность принимать решения. (Прим. ред.)


[Закрыть] и стремления к контролю». [5]

Подобное бесстыдное обвинение жертв доминировало в общественном сознании до 1970-х, пока не поднялась вторая волна феминизма. Психолог Паола Каплан своим бестселлером «Миф о женском мазохизме» (The Myth of Women’s Masochism) нанесла серьезный удар по Фрейду и его единомышленникам. Она утверждала, что симпатия к насилию вовсе не присуща женщинам от рождения, просто их воспитали так, что они усвоили формы поведения, со стороны кажущиеся мазохистскими. «Идеалом женственности» считались те, кто отрицает собственные потребности в угоду другим. «Женщин приучали быть заботливыми, бескорыстными, терпеливыми. А потом все эти черты списали на мазохизм», – утверждала Каплан. [6] В статье в The New York Times Каплан заявила, что жены не бросали мужей-тиранов не потому, что им так нравилось насилие, а по тысяче иных причин. В том числе из-за страха, что их накажут за попытку сбежать. Была у них и другая мотивация: например, они надеялись, что любовь победит агрессию. «Некоторые из жен были настолько уязвимы, что у них возникала стойкая привязанность к мужчине, время от времени проявляющему нежность и ласку, – пишет Калан. – Их удерживали эти чувства, а вовсе не любовь к абьюзу». [7] Поистине «революционным» стало простое предположение психолога, что женщины так же страстно желают счастья, как и мужчины.

К 1980-м мнение насильников перестали учитывать в качестве источника данных для изучения насилия и представление о жертве-мазохистке признали безосновательным. Исследователи начали опрашивать пострадавших и на основе их опыта снова и снова приходили к одному и тому же выводу: «Женщины редко провоцируют издевательства и в большинстве случаев почти ничего не могут сделать, чтобы предотвратить их». [8] Теперь на мазохизм ссылаются лишь глупцы и шарлатаны. Но призрак этой теории по-прежнему витает где-то поблизости. К примеру, 51 % австралийцев полагают, что большинство женщин, если бы захотели, могли бы свободно разорвать отношения, в которых присутствует насилие. [9] Некоторые из тех, кто придерживается такой позиции, считают, что, если жена не уходит от мужа, значит, она хочет с ним остаться: возможно, она получает удовольствие от драматического накала отношений, а может, у нее сложился комплекс жертвы, и так далее. Все эти предположения категорически неверны. Далее мы увидим, насколько сложнее реальность, в которую попадают пострадавшие от жестокости в семье.

Кроме призрачной фантазии о присущем женщинам мазохизме, над жертвами насилия витает еще один злобный дух – их часто считают беспомощными жертвами, совершенно обессилившими от постоянных нападок партнера. Сразу представляется стереотипный образ: забитая и замученная представительница среднего класса белой расы, сидящая в углу, а над ней нависает грозный муж и потрясает кулаком.

Такой образ получил распространение после выхода в свет труда психолога Ленор Уолкер. Ее резонансная книга «Синдром избиваемой женщины» (The Battered Woman Syndrome) почти в одночасье изменила общественный стереотип: жертва из гарпии-мазохистки превратилась в беспомощное дитя. Уолкер заявляет, что для тех, кого бьют, характерен уникальный «синдром». По большей части он сводится к «выученной беспомощности». [10] Этот термин исследовательница почерпнула из работ другого психолога, Мартина Селигмана, который обнаружил, что собаки, привыкшие жить в клетке и нерегулярно (с непредсказуемым интервалом) подвергаемые слабым ударам электрического тока, со временем прекращают попытки сбежать. Напротив, они становятся «покорными и пассивными». [11] Точно так же и жертвы домашнего абьюза оказываются раздавленными циклом насилия. Сначала растет напряжение в паре, потом начинается фаза открытого насилия, а за ней «медовый месяц» – абьюзер раскаивается, демонстрирует страстную любовь, дает обещание, что былое не повторится. Затем опять начинает расти напряжение, за ним взрыв, и так далее по кругу. С каждым новым витком женщина постепенно теряет способность сопротивляться. Она становится пассивной, начинает верить, что «слишком глупа, чтобы попытаться что-то изменить». В ее душе растут тревога и подавленность. По мнению Уолкер, жертва остается с насильником, потому что перестает видеть возможности для расставания. [12] С распространением этой теории общество вновь стало сострадать пережившим насилие – то есть к ним стали снова относиться как в XIX веке. Их снова жалели, а не презирали. Однако Ленор Уолкер создала новый стереотип, и в нем вина по-прежнему возлагалась на жертву. Психолог писала, что все дело в пассивности пострадавшей стороны; именно это заставляет насильника продолжать свои нападки. «Обидчик, побуждаемый ее очевидным бездействием и покорностью, с которой она принимает его поведение, даже не пытается контролировать себя». [13] Действительно, в отношениях, где один доминирует, второй бывает столь унижен и забит, а его самооценка настолько низка, что он оказывается не в состоянии решить даже самые простые задачи. Партнерша порой готова поверить всему, что внушает ей абьюзер, в том числе и тому, что без него ей не выжить. Однако женщины оказываются в западне не просто потому, что не видят выхода. В дальнейшем я докажу: большинство переживающих давление со стороны домашнего тирана постоянно обдумывают те или иные пути выхода из-под власти мучителя.

По мнению некоторых психологов, выученная беспомощность – одна из главных причин того, что женщины готовы долго и безропотно выносить мужскую тиранию.

Гипотеза о выученной беспомощности, предложенная Уолкер, владела умами более двадцати лет, несмотря на то что она расходилась с живой реальностью, о которой свидетельствовали жертвы насилия. На эту теорию и сейчас часто ссылаются. Канадский семейный психолог Аллан Уэйд так поясняет свою критическую позицию по отношению к предположению Уолкер: «Ее объяснение насилия завоевало такую популярность, потому что в нем не ставится серьезный вопрос об изменении сложившегося статус-кво». [14]

* * *

Стокгольмский синдром прекрасно демонстрирует, что за теорией выученной беспомощности стоит некий миф. Этот синдром – что-то вроде диагноза, который ставят женщинам, сохраняющим привязанность к своим мучителям и не верящим властям, которые хотели бы им помочь. Обычно мы выносим этот вердикт, не слишком задумываясь, когда пытаемся охарактеризовать состояние сознания жертв домашнего насилия. Но при этом многие психологи продолжают считать такую деформацию психики весьма серьезной, а термин – научным. «Классический пример стокгольмского синдрома – домашнее насилие, – утверждает психолог из Оксфорда Дженнифер Уайлд. – Это когда некто (как правило, женщина) ощущает зависимость от своего партнера и остается рядом с ним». [15]

Однако на самом деле стокгольмский синдром – очень неясно описываемая патология, не имеющая четких диагностических критериев. За ним стоят женоненавистничество и даже откровенная ложь. [16]

Придумавший это понятие психиатр и криминалист Нильс Бейерот не удосужился пообщаться с заложницей, чьи взаимоотношения с преступником послужили основой для далеко идущих обобщений. Он никогда не спрашивал у нее, что заставило ее доверять тому, кто удерживал ее, больше, чем полиции. Кроме того, во время того самого ограбления шведского банка Бейерот был консультантом полицейских и руководил их действиями. То есть он сам и представлял ту самую власть, которой потерпевшая, Кристин Энмарк, не поверила. После чего она стала первой, кому поставили тот самый сомнительный диагноз.

Как-то утром в 1973 году сбежавший из тюрьмы Ян Улссон явился в банк на площади Норрмальмсторг в шведской столице и захватил заложников – Кристин и еще трех сотрудников. В течение последующих шести дней он удерживал их. Вся эта эпопея широко освещалась в СМИ. Шведы еще не сталкивались с такими случаями, и для полиции это тоже было в новинку.

Переговоры буксовали с самого начала – у стражей порядка не было должной подготовки. К тому же в самом начале они неверно идентифицировали Улссона. Следователям удалось найти, как им казалось, младшего брата преступника, и подростка в сопровождении Бейерота отправили в здание банка. Но Ян просто взял и открыл огонь. Этот инцидент лишь раздразнил злоумышленника. Он потребовал, чтобы к нему позволили присоединиться его сокамернику Кларку Улофссону. Кстати, Кларк не был настроен агрессивно и даже пытался подбодрить заложников. «Он успокаивал меня, держал за руку, – вспоминала Энмарк в 2016 году. – Он сказал, что проследит, чтобы Ян не причинил мне вреда. Не могу сказать, что я чувствовала себя в полной безопасности. Этим словом нельзя описать мое состояние. Но я решила поверить ему. Он сделал для меня очень много, ведь я поняла, что хоть кому-то небезразлична. Однако никакой привязанности я не испытывала. Можно сказать, что Кларк лишь подал мне надежду, что все будет хорошо». [17]

Полиция не могла дать такой надежды захваченным. Энмарк попросила, чтобы ей позволили переговорить с Бейеротом, но он отказался от общения. Давая интервью в прямом эфире прямо из здания банка, она обрушилась на власти: «Полиция играет нашими жизнями… А теперь они даже не хотят со мной разговаривать, хотя именно я погибну, если что-то пойдет не так». Энмарк взяла дело в свои руки, так как чувствовала: с каждым часом шансы выжить уменьшаются. Она позвонила шведскому премьер-министру, Улофу Пальме, и умоляла, чтобы ей и еще одной заложнице позволили покинуть банк вместе с преступниками. «Я полностью доверяю Кларку и главному грабителю, – сказала она премьеру. – Это не шаг отчаяния. Они ничего плохого нам не сделали. Напротив, обращались с нами хорошо. Но, Улоф, меня пугает, что полиция решится на штурм и из-за этого мы все погибнем».

Пальме не позволил ей уйти вместе со злоумышленниками, заявив, что не может потакать требованиям тех, кто вне закона. В конце их разговора, по воспоминаниям Энмарк, он сказал: «Что ж, Кристин, покинуть здание не получится. Придется утешаться тем, что, возможно, довелось погибнуть, не оставив свой пост». Это привело девушку в ужас: «Но я не желаю умирать как герой!» – воскликнула она. [18]

В итоге полиция пустила в здание слезоточивый газ, освободила заложников, арестовала обоих преступников и провела их по улице к большой радости собравшейся толпы. Энмарк была вне себя от такого бахвальства и демонстрации силы. Ее хотели вынести из банка на носилках, но она отказалась: «Я шесть с половиной дней ходила сама и сейчас сама выйду». [19] В радиоинтервью она раскритиковала правоохранителей и очень возмущалась поведением Бейерота. Криминальный психолог, напрямую никогда не контактировавший с Кристин, тем не менее ответил на ее комментарии. По его словам, они были вызваны особым состоянием, название которому он тут же и придумал, – «норрмальмсторгский синдром» (позже он был переименован в «стокгольмский»). Страх перед полицией он счел иррациональным, вызванным эмоциональной или сексуальной симпатией к захватчикам[37]37
  Проницательность и предприимчивость Кристин, которой удалось установить личный контакт с грабителями, впоследствии подтвердил Улссон. Он сказал, что в первые пару дней мог бы «легко» убить заложников. Однако им удалось выжить благодаря тому, что они не просто не сопротивлялись, но были открыты к общению и смогли наладить доверительные отношения с преступниками. (Прим. автора.)


[Закрыть]. Мгновенно поставленный диагноз устроил шведские медиа – они с подозрением относились к Энмарк, которая не выглядела «столь уж травмированной» всей этой историей, во всяком случае, настолько, насколько представлялось окружающим. «Трудно в это поверить, – написал один из журналистов, – но ее состояние можно описать словами, вовсе не подходящими для этой ситуации. Она бодра и рассуждает разумно». По-видимому, это ее трезвомыслие и послужило доказательством того, что она больна.

Через четыре года, когда Энмарк попросили объяснить ее действия, она возмутилась: «Да, я боялась полиции. А что в этом странного? Что особенного в том, что человек боится тех, кто его окружает – в парке, на крышах, за каждым углом? Это солдаты, готовые стрелять, – в бронежилетах, шлемах, с оружием».

В 2008 году был сделан обзор литературы, посвященной стокгольмскому синдрому. Исследование показало, что в большинстве случаев диагноз ставили СМИ, а не психологи и психиатры. Это явление мало изучено, а те немногие ученые, которые занимались им, не пришли к единому выводу, что оно собой представляет. С диагностикой дело обстоит не лучше. [20] Психолог Аллан Уэйд, в отличие от других, много общавшийся с Энмарк, утверждает, что стокгольмский синдром – «это миф, созданный, чтобы дискредитировать женщин, ставших жертвами насилия. А у придумавшего его психиатра явно наблюдался конфликт интересов: его главной целью было заставить замолчать бывшую заложницу, которая ставила под вопрос его полномочия». [21]

Стокгольмский синдром как патология описывается специалистами весьма размыто и не имеет четких диагностических критериев.

* * *

В 1980-е и 1990-е годы большинство юристов и прочих экспертов объясняли поведение жертв домашнего насилия стокгольмским синдромом, синдромом избиваемой женщины и выученной беспомощностью. Потерпевших представляли простодушными, запуганными, покорными, задавленными, боязливо жмущимися в угол. Этому стереотипу и сейчас часто привержены многие из тех, кто выступает в судах Западного мира. Они рисуют образ «белой женщины, принадлежащей среднему классу или из рабочей семьи, хорошей матери и верной супруги, которая делает все от нее зависящее, чтобы ублажить абьюзера и огородить его от судебного преследования». [22] Если пострадавшая не соответствует этому стандарту, то есть являет собой «трудный случай» – сама подвержена зависимости или отвечает насилием на насилие, чтобы защитить себя и детей, или проявляет другие разнообразные признаки травмированности, – ее будут осуждать и могут счесть более виновной, чем мужчина, который над ней издевается.

Но даже если женщина сильная и независимая, судебные органы все равно могут дискриминировать ее. Ведь в голове у чиновников не укладывается, как разумная и самостоятельная личность может в то же время в чем-то быть уязвимой и беспомощной. В общем, когда история жертвы не соответствует «стандартному мелодраматическому сценарию, в котором добродетельная жена противостоит однобоко изображенному мужчине-злодею», правоохранительная система не понимает, что с ней делать. [23]

Реальность такова, что женщины, живущие в подполье, как и заложница Кристин Энмарк, постоянно продумывают стратегии преодоления ограничений и ищут способы обезопасить себя. Это убедительно доказывают исследования. Изучение историй 6000 женщин из 50 специальных приютов в Техасе позволило составить нечто вроде «женской теории выживания». [24] Выяснилось, что все бежавшие от насилия были вовсе не беспомощными, а как раз наоборот. Большинство из них проявили огромную изобретательность, пытаясь остановить абьюз. Еще одно исследование продемонстрировало, что подвергающиеся давлению женщины бывают не только изобретательны, но и используют сложные решения для преодоления проблем, а также не стесняются обращаться за помощью. [25] Стоит отметить: чтобы покинуть мучителя, им приходится преодолевать не психологические, а социальные препоны. Во многих случаях им чинят препятствия государственные чиновники, в частности полиция и службы, отвечающие за предоставление пособий. Они не оказывают пострадавшим должной поддержки, а потому затрудняют разрыв с домашним тираном.

В XIX и в начале XX века, пока патриархальная психиатрия изображала жертв насилия безумными, испорченными, но достойными жалости особами, «героини подполья» продолжали жить, как жили. И защищались от агрессора, как могли. Линда Гордон, исследовавшая материалы 1880–1960 годов о борьбе переживших жестокое обращение женщин за свои права, обнаружила один постоянно повторяющийся сценарий: изобретательная представительница слабого пола при небольшой помощи или совсем без помощи государства сопротивляется абьюзеру, причем иногда отражает его нападки весьма успешно. [26] Женщины в подполье никогда не желали терпеть давления и не были пассивны перед лицом угрозы.

Мы мало слышим о таком противостоянии, но при этом храбрые жены каждый день дают отпор мучителям, не боясь последствий. Одна из пострадавших, Николь Ли, так рассказывает об этом: «Я вступала с ним в спор. У меня не было сил дальше терпеть эти издевательства, слишком долго я сдувала с него пылинки. Если он оставлял тарелку на столе, я взрывалась: “Ты что, не может поставить эту чертову посуду в раковину?!” Тарелка летела в меня. Потом я думала: “Зачем я завелась?” Я пыталась отбиваться изо всех сил, только чтобы он отвязался от меня, остановился. Но физически мы были неравны, и у меня не было никаких шансов противостоять такому мужчине ни при каких обстоятельствах. Хотя я пыталась это делать». Даже если кажется, что женщина совсем утратила собственную волю, все равно ежеминутно ей приходится принимать решения ради выживания. Как сказала одна из жертв: «До того как я встретила своего мужа, я не умела планировать. Он научил меня выстраивать стратегии – без этого я бы не выжила».

Сопротивление – естественный человеческий инстинкт. Даже когда военнопленных, содержавшихся в корейских лагерях, покидали физические и душевные силы, в них продолжала жить воля, позволяющая внутренне противостоять врагу. Этот дух сопротивления приходилось тщательно скрывать: так, одного американского военнослужащего вынудили участвовать в создании коммунистического пропагандистского фильма, но он при этом «держал фигу в кармане». [27] Да, нужно было проявлять гибкость, но все уступки были тонко просчитаны, хотя со стороны могло показаться, что человек полностью сдался. Побег некоторых американских солдат в Китай после Корейской войны тоже можно считать довольно рациональным поступком. Американцы боялись, что полученные от них под пыткой показания на родине сочтут сотрудничеством с врагом и за это в США их отправят в тюрьму. То, что в Соединенных Штатах сочли дезертирством, вызванным промыванием мозгов, на самом деле было единственным способом сохранить свободу.

Чтобы покинуть мучителя, жертвам насилия приходится преодолевать не психологические, а социальные препятствия.

Точно так же и женщины могут незаметно сопротивляться агрессору, но при этом оставаться с ним по рациональным причинам. Один из главных резонов, который мне приходилось неоднократно слышать: матери боятся, что бывший муж будет требовать опеки над детьми. Пострадавшая от домашнего насилия Терри подтверждает это: «Я понимала, что смогу защитить детей, только если буду жить с мужем, пока малыши не вырастут и не смогут сами свидетельствовать в суде. Старшая дочь с ранних лет умоляла меня “избавиться от него”. Но я объяснила ей, что в лучшем случае ей придется проводить с отцом выходные раз в две недели. При их общении никто не сможет присутствовать, и наблюдать за его поведением будет некому. Никогда не забуду, какой у нее был взгляд, когда она осознала, что это для нее значит!»

Как ни парадоксально, пока мы уверены, что все женщины, сталкивающиеся с домашним насилием, пассивны и беспомощны, им будет особенно трудно добиться признания в качестве жертв. Как говорит Николь Ли: «Нас изображают безмолвными, забитыми и запуганными существами. Я часто думала: “Ну ладно, другие несчастные ничем не заслужили жестокого обращения. Но я – другое дело. Мне надо заткнуться. Я не должна его провоцировать”. На самом деле необходимо показать обществу проблему такой, какая она есть. Все представляют насилие в семье как противостояние чудовища и его бедной жертвы. Но наши мучители – вовсе не монстры, а обычные люди. Такие же, как ваши коллеги или соседи, или прохожие на улице. Я просто женщина, старающаяся защитить себя, а он – просто мужчина, пытающийся навязать мне свою власть и жесткий контроль».

* * *

Теперь, когда мы можем отбросить все несостоятельные теории, обосновывающие поведение жертвы, нетрудно будет понять, почему некоторые женщины не покидают мужей-абьюзеров. Можно (хотя и сложно) даже осознать, чем руководствовалась Жасмин, вернувшаяся к Нельсону. Причина, по которой она не обратилась в полицию после нападения, состояла в том, что ей было страшно: она считала, что Нельсон либо причинит вред ей самой, либо отыграется на Руби. После его выходки она жила отдельно два месяца и пыталась обрести некое подобие независимости. Но как раз когда ее жизнь начала налаживаться, ей стали настойчиво звонить друзья Нельсона, утверждавшие, что тот без нее покончит с собой. Жасмин пожалела его. Она решила, что, вероятно, он извлек урок из всей этой истории и теперь все будет хорошо. Нельсон, безусловно, знал, на какие кнопки нажимать: он все время напоминал бывшей подруге, что Руби не должна расти без отца. Манипулятор был в курсе, что Жасмин переживает от того, что ее собственный папа ушел из семьи, когда она была совсем маленькой.

Ко всему прочему Жасмин страдала от комплексной психотравмы, связанной с тем, что целых десять лет существовала в условиях жесткого принудительного контроля. У нее не было опыта самостоятельной взрослой жизни без Нельсона, она сошлась с ним сразу после того, как окончила школу. «Самооценка у меня отсутствовала. Я просто не знала, как жить отдельно от него, – признается она. – Это похоже на паутину: ты можешь выходить за ее пределы, но чувствуешь себя в безопасности, только если находишься внутри. Когда я очутилась вне ее, мне не за что было уцепиться».