Текст книги "Восторг, моя Флоренция!"

Глава 7

Выход из помещения клуба к реке, приветствие Мануэля, улыбка Корреджио, тяжесть байдарки на плече, слепящие лучи солнца после выхода из темноты, покачивание металлического понтона под ногами, то, как я усаживаюсь на сиденье, упираюсь ногами, вставляю весла в уключины, первый гребок – все это постепенно стало привычным и знакомым.

Ты – здесь, – проносилось в голове с каждым налеганием на весла и с каждым новым гребком. Ты – здесь.

Я занималась греблей каждый день. Рано утром на реке еще никого не было, и мне нравилось одиночество. Впервые после приезда во Флоренцию я не чувствовала себя одинокой. Не было ничего более естественного, чем один гребец в одноместной байдарке. По утрам мои мускулы ныли, но не от того, что я ворочалась всю ночь, а от осознанного и напряженного движения руками и ногами. Через несколько дней боль в мускулах утихла, и я начала делать по пять кругов вместо четырех, которые делала ранее. Мой маршрут проходил под тремя мостами.

Во второй половине дня я отправлялась на ланч в мое любимое кафе. Я съедала салат с большим количеством ингредиентов и иногда даже заказывала тарелку супа. Туристов стало гораздо меньше – они вернулись на родину. Многие студенты остались. Я ходила по церквям города. Посетила базилику Санто-Спирито Базилика, осмотрела гробницы Галилея и Микеланджело в Санта-Кроче, капеллу Медичи с ее аллегорическими фигурами, изображающими течение суток – Ночь, Утро, День и Вечер. Я своими собственными глазами увидела то, что учила в колледже много лет назад, и мое собственное прошлое вспомнилось, как полузабытый сон. Я смотрела на произведения искусства и не думала о том, сколько вешу, не смотрела на свое отражение в зеркале, не вставала на весы. Во мне укрепилась вера в то, что не надо смотреть и не надо взвешиваться. Когда все это началось? Да какое это сейчас имеет значение! Жизнь продолжалась, и надо было двигаться дальше.

По вечерам я уже не ходила в ресторан Дарио. Ближе к вечеру я пошла в супермаркет, взвесила помидоры, цукини и баклажаны, нашла соответствующую картинку и распечатала наклейку с ценой. Я попросила молодую девушку за прилавком взвесить мне полфунта сыра. Через некоторое время девушка начала меня узнавать, и мне даже не надо было произносить никаких слов, чтобы она взвесила мне нужное количество сыра. Потом я брала батон хлеба, испеченного по деревенскому рецепту, или пакет картошки. Я стала готовить ужин дома и во время еды выпивала всего один бокал вина. Я чувствовала, что начинаю влюбляться в свою размеренную жизнь и в этот город.

Я старалась избегать сеньору Розу. Однажды, когда мы с ней все-таки столкнулись, я заверила хозяйку, что съеду к концу месяца. Каждые три дня я отправляла Кейт список того, что съела за этот период времени, и один раз ей звонила. Вот так мне удалось успокоить окружающий мир, чтобы он не вмешивался в мою жизнь. Однажды я увидела имейл от Клавдии, в теме письма которого было написано «Как дела?». Я удалила письмо, даже не прочитав. Моя жизнь находилась в состоянии гармонии, которое я не желала нарушать.

Так прошли две недели, и я неожиданно поняла, что приблизился день моего отъезда. Мне надо бы начать думать о своем будущем и искать работу. Но я этого не стала делать.

В понедельник утром я собралась уходить из клуба. Мое тело было согрето солнцем и тренировкой. В маленьком кофе-баре сидел Лука и читал газету. Он улыбнулся мне, вокруг его глаз появились глубокие морщинки, и прошлое – тот вечер в танцклубе и наша странная прогулка до подъезда моего дома – исчезло из моей памяти.

– Come stai? – спросил он, беря меня за руки. – Куда ты запропастилась? Уезжала из города?

– Нет. Я все время была здесь. – Я словно зависла между английским и итальянским, не зная, какой из языков выбрать для ответа. – Я приходила к клуб каждый день.

Я видела его несколько раз с воды, видела, как он легкими шагами, чуть сгорбившись, выходил через стеклянную дверь, после чего распрямлялся в полный рост.

– Ты тренировалась в спортзале?

– Нет, в лодке на воде.

Он удивленно поднял брови.

– Brava, и тебе понравилось?

– Все очень здорово. – Я замолкла, пытаясь найти нужные слова, описывающие глубину моего переживания. – Очень успокаивающе… очень тихо…

– Sì. Вода – это как друг.

– Точно.

Лука окинул меня внимательным взглядом, словно пытаясь что-то понять. Потом снова улыбнулся.

– Какие планы? Идешь встречаться с друзьями?

– Нет. Я вообще мало кого здесь знаю. Потом я была занята. Посещала церкви, осматривала город. Кстати, я сходила в церковь, которую ты мне рекомендовал. В Сан-Фредиано.

– Ah, sì. Ma sempre da sola?

Всегда одна, спросил он. Я кивнула.

– И как тебе быть одной? Не слишком ли много времени ты проводишь в одиночестве?

Я думала, как лучше ему ответить.

– Ну, у меня есть река. Это же лучший друг, правда?

– Это точно, – рассмеялся он. – Ханна, мне пора. Меня ждут Стефано и Серджио, пора на тренировку. Но если хочешь, то можем поужинать вместе и я тебе покажу интересные места в городе?

– Sì, – ответила я на автомате. Я ощутила, что часто в разговоре говорю «да», и от этого стало понятно, что я совсем не итальянка.

Лука достал ручку и написал номер своего телефона на салфетке.

– Отлично, – произнес он. – Если хочешь, то звони – завтра или на следующей неделе. Когда захочешь.

В эту субботу я должна была уезжать, сесть на поезд до Рима, переночевать там и рано утром в воскресенье сесть на самолет. Тем не менее я взяла салфетку и положила ее в карман.

– Sì, – сказала я в очередной раз. За неделю многое может случиться.

Я вышла из клуба на улицу. Воздух стал холоднее, и на небе появились облака. Мои волосы были еще мокрые после душа, и холодок меня бодрил. Казалось, будет дождь. Я побежала, чтобы успеть на автобус, который довезет меня на противоположный берег реки. Зашла, и мужчина уступил мне место. Вот это день, одна победа за другой! Начался дождь, и я почувствовала радость от того, что не ошиблась в том, что он все-таки будет. Крупные капли побежали по стеклу, «дворники» на лобовом стекле активно заработали, оставляя за собой две полукруглых полосы. Вода заполнила ямы и низины на мостовой. Вместе с дождем на улице появились продавцы зонтиков. К тому времени, когда я вышла через несколько остановок, дождь уже прошел и город наполнился новыми запахами – земли, горячего камня и мусора. Как мне уже говорили, вот она, типичная осенняя погода во Флоренции: попеременно солнце и дождь, утренний холодок, дневная жара. Уже почти наступил октябрь, в городе нерешительное межсезонье. Там, где я выросла, климат совсем другой. Я размышляла о том, как отсутствие четко выраженных времен года влияет на местных жителей.

Я подошла к своему любимому кафе, но оказалось, оно закрыто, однако это меня совершенно не расстроило. Я зашла в бар за углом. За маленькой входной дверью заведения оказалась толпа мужчин и женщин, вышедших сюда на обед из офисов. Играла американская музыка, напоминающая мне о том, откуда я приехала и где нахожусь сейчас. По-итальянски я заказала салат, бокал вина и стакан воды из-под крана, и официант меня прекрасно понял. Официант вел себя вежливо и работал быстро. Очень скоро передо мной стоял мой заказ. Я была голодна, и свежая моцарелла таяла во рту. Я взяла кусочек хлеба, и предусмотрительный официант принес оливковое масло и соль. Ей это может понадобиться. Мне даже не пришлось об этом просить. Мой день складывался как нельзя лучше. Тренировка, автобус, дождь, квадратная тарелка салата с закругленными краями, чашечка эспрессо. Всему свое место. Все это складывалось из деталей и мелочей в единое целое.

Я вынула свою маленькую записную книжку и записала то, что съела, но уже не думала о еде после того, как убрала книжку. В уме я уже составляла совершенно новые списки.

После ланча я снова перешла на другую сторону Арно (сколько раз я уже переходила с одного берега на другой?) и пешком направилась до базилики Санта-Мария-Новелла. Это одна из последних церквей города, которые я планировала посетить. Я долго стояла в капелле за главным алтарем и смотрела на фрески Доменико Гирландайо. Фрески были красочные и очень тщательно нарисованы, и, хотя на них изображены Иоанн Креститель и Дева Мария, я бы не назвала это искусство религиозным. Эти фрески о Флоренции, о городе, который начинал мне все больше нравиться. Это фрески о красоте, теле и о еде. Сцена рождения Иоанна Крестителя была изображена в интерьере флорентийской спальни времен Средневековья: резная спинка кровати, взбитые подушки, входящая служанка в белом, словно летящем вокруг ее тела платье с корзиной фруктов на голове. Сцена пира во дворце Ирода напомнила званую вечеринку, среди роскоши и блеска которой отрубленная голова святого выглядит мелким недосмотром организаторов мероприятия. Ну и конечно, одежды: тяжелые расшитые платья, вышитые золотом воротники, изящные присборенные рукава темно-пурпурного и рыже-красного цвета.

Я смотрела на всю эту роскошь, и мне казалось, что я снова ребенок, представляющий, как в будущем моя жизнь в корне переменится, станет стабильной, красивой, а я сама буду уверенной. Я воспринимала свое будущее исключительно на неосязаемом интуитивном уровне, в этом чувстве не было ничего твердого и определенного, лишь ощущение того, что что-то возможно. Может быть, я смогу остаться во Флоренции. Я была просто не в состоянии думать о Бостоне, где вскоре природа должна была начать умирать: трава пожухнет и листья опадут. Я смотрела, какими округлыми и совершенно не худосочными выглядели тела женщин на первой из фресок. Сейчас я чувствовала себя гораздо лучше, чем раньше. Я ела гораздо больше, но мое собственное тело выглядело высохшим по сравнению с их телами. Мои мечты о будущем очень сильно привязаны к реальности, к земле, к моему телу и крови.

– Потрясающе, не правда ли?

Я повернулась и увидела за собой смотрящего на фреску Питера. Я не встречала его с тех пор, как разминулась с ним на реке. Тогда он казался мне птицей в серебряной лодке. Прищурившись, он смотрел на фреску. На нем был плотный темно-синий блейзер, в котором он больше был похож на профессора, чем на спортсмена.

– Гипнотическое зрелище, – ответила я. – Я и понятия не имела, что люди тех времен были такими…

– Декадентами?

– Тише! – громко сказал нам стоящий чуть поодаль охранник.

– Совершенно верно, – шепотом ответила я Питеру, наклоняясь к нему. – Если бы я жила в те времена, то после посещения церкви мне бы хотелось стать богатой и грешить. И много покупать.

– Ха! Вот она, сила искусства! – ответил Питер. Он произнес это тихим голосом, но охранник все еще на нас осуждающе смотрел. – Ты в курсе, что эти фрески заказала семья банкиров? А именно семья Торнабуони.

– В честь которой названа улица? – спросила я.

Во Флоренции центральной торговой улицей является улица Торнабуони, и на ней расположены магазины, в том числе Ferragamo, Versace и Gucci.

– Ага. Вот Джованни Торнабуони[12]12
  Giovanni Tornabuoni (ит.), умер после декабря 1490 г., итальянский купец, банкир и покровитель искусств Флоренции. Он был братом Лукреции Торнабуони, дядей Лоренцо Великолепного и имел прочные связи с домом Медичи (прим. пер.).


[Закрыть], – Питер показал пальцем на мужчину, преклонившего колени в центре фрески. – Именно он эти фрески и оплатил.

– Точно. У меня диплом по истории искусства, но я уже многое позабыла. За десять лет и не такое запамятовать можно.

– Я подумываю о том, чтобы поменять специализацию как раз на историю искусства. Или просто специализироваться на итальянском языке. Я влюбился в эту страну. Сейчас я хожу на курс о женщинах в период Ренессанса и оказался единственным мужчиной во всей группе. Ерунда какая-то. Но преподаватель просто супер. А ты вот это видела? – спросил он, отходя к другой фреске.

На этой фреске были Мария и Елизавета. Женщины изображены стоящими на улице, за ними три придворные дамы. Я обратила внимание на одну из этих дам. Ее волосы были собраны сзади на затылке, по бокам лица ниспадали завитые локоны, шея длинная и белая. На этой даме удивительно красивое платье, на золотом фоне ткани которого изображены голуби и лучи солнца, а пурпурная шаль скреплена брошкой.

– Это Джиованна дегли Албиззи, – объяснил Питер. – Красавица, правда? Она вышла замуж за единственного сына Джованни Торнабуони и через год умерла во время родов. Я думаю, когда писали эту фреску, она уже была мертва.

– Мрачная история.

– Зато это изображение обеспечило ей бессмертие. Представляешь, сколько человек в день видит ее лицо?

Я внимательно посмотрела на ее профиль.

– Тем не менее.

– А вот это Лукреция Торнабуони, – сказал Питер, показывая на изображенную на фреске со сценой рождения женщину постарше. Эта женщина одета неброско, и голова ее покрыта шалью. Раньше я не обратила на нее внимания, но я точно помню, что уже слышала ее имя.

– Вот это действительно интересная особа, – продолжил Питер. – Она была политиком и писателем. Она вышла замуж за мужчину из клана Медичи и была очень влиятельной.

– Хм, – пробормотала я, рассматривая изображение Лукреции. У нее маленькие глазки и морщины на лице. Рядом с Лукрецией женщина, которая что-то ей говорит. Она протянула руку, и кажется, что положит ладонь на руку Лукреции, которая сжала губы и смотрит прямо перед собой. Я представила себе, что эта женщина писала и обсуждала самые разные важные вопросы. Она мне стала интересна, но я перевела взгляд на прекрасное каменное лицо Джиованны. Такое ощущение, что в ее портрете художник стремился создать олицетворение красоты. Все мы стремимся к красоте, так было в прошлом и всегда будет в будущем. Или я ошибаюсь?

Питер покачал головой и вздохнул.

– Не представляю, что мне придется уехать из этого города. Послушай, в субботу я еду в Орвието. По программе моего курса я должен посетить по крайней мере еще четыре города в разных провинциях страны, так что в эти выходные еду в Умбрию. Ты была в Орвието?

– Нет.

– Поехали со мной. Утром уедем, вечером приедем. Я думаю, что тебе понравится.

Я получила второе приглашение за день и приняла его.

Возможно, что на меня произвело сильное впечатление соприкосновение с прекрасным, но по пути домой, держа в руках пакет с продуктами, меня поразила красота света, падавшего в форме прямоугольника из переулка на мостовую. Я бы не назвала этот свет ни летним, ни осенним. Это какой-то совершенно другой свет. Я прошла словно по сделанному из золота туннелю к реке, где свет превращался в единый огромный луч. На улице было много людей, и меня поражала красота того, что я видела: пара, едущая на велосипеде, предназначенном для одного человека. Дама в очках с синими стеклами, гуляющая с собачкой, в одной руке у нее был поводок, в другой – треугольный кончик рожка от мороженого. Открытая дверь мастерской, в которой громко резал мрамор сильный, бородатый молодой мужчина. Ветерок, создавший рябь на поверхности воды в реке. Звук моторов мотороллеров затих, потому что чуть впереди меня светофор переключился на красный свет. Даже слышная вдалеке сирена «Скорой помощи» или полиции перестала напоминать о смерти.

Я хотела бы надолго остановиться на этой улице, но мне надо повернуть на свою. Я не думала о будущем или о том, что за этот день совсем мало съела. Я ощущала камни тротуарной плитки под своими стопами и порыв теплого воздуха от проехавшего рядом автобуса. Я не чувствовала, что мою жизнь определяет то, на какой цифре остановится стрелка напольных весов. Запахи и звуки города в этот момент становились созвучными моему внутреннему состоянию, не меняя последнего, но и не вступая в противоречие с окружающим миром, и, наконец, хотя бы на секунду я находилась в состоянии полной гармонии.

Глава 8

Железнодорожная станция Santa Maria Novella выглядила так же, как, наверное, и много лет назад. Табло прибытий и отправлений показывало станции и время при помощи резиновых прямоугольников, и даже надписи «Аптека, Табак и Информация» выглядели очень старомодно. Я стояла под табло отправлений и смотрела на снующих вокруг меня заспанных бэкпэкеров. Раннее утро. Люди по всему залу. Из в общей сложности двенадцати окошечек касс было открыто только два. Это была суббота.

Вчера вечером, сразу после того, как я вернулась домой, в дверь квартиры долго стучали, и я слышала знакомый голос синьоры Розы, которая несколько раз произнесла: Signorina? Я встала как вкопанная и затаила дыхание, хотя хозяйка наверняка слышала, как я вошла в подъезд, поднялась по лестнице и скорее всего видела под дверью, что свет в квартире включен. Уже октябрь, а я все еще не съехала. Я в очередной раз поменяла дату возвращения на своем билете. Задолженность по кредитной карте все набегала и набегала. Я написала о своем решении Кейт. Не смогла найти в себе сил позвонить и сообщить, что не прилечу. На какие деньги я собиралась жить? Был ли у меня план? Бесспорно, что я жила на время, так сказать, занятое взаймы. Я знала, что в таком положении сложно отстаивать свою сторону во время переговоров. Раньше я уже это делала, но только с едой – я отказывала себе в пище, давая при этом обещание, что потом съем больше обычного для того, чтобы заполнить расширяющуюся пустоту. В то время мне нравилась эта пустота. Я танцевала на краю пропасти и чувствовала себя в полной безопасности.

Когда я проснулась тем утром, то снова почувствовала зов весов. Я думала, что больше не буду испытывать желания взвешиваться. И я дала слабину, пошла по длинному коридору и вытащила оранжевые напольные весы. Я даже чуть не встала на них и не взвесилась, но потом все же смогла отказаться от уверенности, которую они могли бы мне дать. Весы притягивали меня, желание встать на них было почти непреодолимым. Но я присела на корточки и толкнула их так сильно, что, ударившись о стену, они чуть не сломались. Весы протарахтели по пазам напольной плитки и врезались в стену. Толкнула бы их чуть сильнее, и они бы точно сломались. «Ну и хорошо, – подумала я, – пусть сломаются».

Потом я тихонечко вышла из квартиры, стараясь не разбудить синьору Розу, и направилась на железнодорожную станцию. Я шла и думала: «Нельзя сказать, что это неправильно». Просто по-другому. Без острых углов.

В то утро поезда опаздывали. Практически каждую минуту из громкоговорителей раздавался звон колокольчиков и потом звучало записанное сообщение, наполнявшее эхом здание станции: «Il treno regionale in partenza dal binario uno da Firenze per Napoli partirà con quarantacinque minuti di ritardo… Il treno Eurostar in partenza dal binario dodici provenente da Roma per Milano viaggia con un’ora di ritardo». Поезд задерживается на сорок пять минут или на час. Я посмотрела на часы. Я не знала, придет он или нет, и если бы он не появился, то я поехала бы одна. Я находилась в подвешенном состоянии ожидания, и в этом чувстве было что-то освобождающее. Я перестала обращать внимание на названия городов и станций и сконцентрировалась на повторяющихся словах: «Il treno… in partenza… da… per… di ritardo». Поезд, отправляющийся и… опаздывает на…». Потом концентрируюсь только на предлогах: da… per. Из. В.

– Привет, Ханна! – Появился Питер и поцеловал меня в обе щеки. Он сознательно вел себя как настоящий итальянец. – У тебя все в порядке? Издалека казалось, что ты находишься в состоянии транса. Ах да, это Пэм. Она моя одногруппница.

За его спиной стояла американка – уверенная в себе блондинка с волосами, собранными в хвостик, и в обтягивающем свитере. Сразу было видно, что из хорошей семьи.

– Рада знакомству, – произнесла она, окинув меня взглядом с головы до пят, и улыбнулась, судя по всему, тому, что я не произвела на нее сильного впечатления. Я тут же начала себя чувствовать, словно я сопровождающая, приставленная к девушке, которая идет на бал в старших классах школы.

– Ты же еще не успела купить билет? – спросил меня Питер и, не дождавшись моего ответа, продолжил: – Я уже купил три билета. Бог ты мой, что там со временем? Нам надо на восьмую платформу.

– Мне кажется, что все поезда опаздывают, – сказала я в надежде на то, что смогу найти причину и отказаться от поездки.

– Наш не опаздывает, мы едем на Intercity. Он отбывает через час, – произнес Питер и отошел. Пэм последовала за ним.

– Ты тоже студентка? – поинтересовалась Пэм сразу после того, как мы заняли места в непроветренном купе. Она села рядом с Питером напротив меня. Я подозревала, что она уже знает ответ на свой вопрос.

– Нет. Просто остановилась в городе.

– У нее диплом по истории искусства, – произнес уткнувшийся в путеводитель Питер. – Она работает в музее в Бостоне. Я же тебе вроде все это говорил?

– Нет, не говорил, – ответила Пэм. – Он мне про тебя вообще ничего не рассказывал. Я даже не в курсе того, как вы познакомились.

– В гребном клубе, – ответила я.

– Так ты тоже греблей занимаешься? Может, и мне попробовать… Здесь в пище столько углеводов, что я вообще не понимаю, как итальянки умудряются не толстеть. Я лично готова полцарства отдать за хорошее суши.

– Вы вот что послушайте, – сообщил Питер, когда поезд отъехал от платформы. – Город Орвието построен на склоне горы, полностью состоящей из туфа или вулканического камня.

Он замолчал, пробегая глазами по странице в поисках новой информации.

– И в городе, видимо, делают хорошее вино, верно? – спросила Пэм. – Ты же обещал, что там хорошее местное вино.

Питер кивнул и продолжил:

– Под городом находится еще один город, построенный этрусками. Обалдеть! Суперпоездка обеспечена!

Я посмотрела на Пэм, которая уставилась в окно. Волны оптимизма Питера ей как с гуся вода, но тот этого совершенно не замечал.

На второй остановке после Флоренции в наше купе вошел мужчина.

– Здесь свободно? – спросил он, показывая на место рядом со мной.

– Sì. – ответила я.

Мужчина сел, закинул ногу на ногу и поставил рядом с собой на сиденье пакет с надписью Intimissimi. Это название известного итальянского бренда женского нижнего белья, которое переводится как «очень близкий» или «сокровенный». От качки и движения поезда пакет постепенно переместился в мою сторону. Мужчина поставил обе ноги на пол, подвинул пакет ближе к себе. Потом встал, положил его на полку над головой, снова сел и вздохнул. Пэм посмотрела на меня, подняла брови, наклонилась к Питеру и что-то ему прошептала. Он улыбнулся и вернулся к чтению своей книги. Intimissimi. «Интересно, – подумала я. – Кому предназначен этот подарок? Жене или любовнице мужчины?» Потом я посмотрела в окно. Изменилась цветовая гамма зданий. Если во Флоренции дома были тепло-золотого цвета с зелеными ставнями, то в этих местах стены домов персикового, горчичного и коричневого оттенков. Цвета не такие яркие, более сдержанные. Любопытно бы было взглянуть на исследование цветов фасадов в разных частях Италии и увидеть, как цветовая гамма меняется в зависимости от региона.

Небо затянуло облаками, и начался дождь. «Только этого нам и не хватало», – произнесла Пэм, но, когда поезд подъехал к следующей станции, на небе не было ни облачка и сияло солнце. В купе вошла итальянка и села рядом с Пэм. Женщина практически сразу заснула, ее голова наклонялась то влево, то вправо, падала на грудь, и кончики ее темных завитых волос иногда касались плеча Пэм, которая вздохнула и в конце концов отодвинулась ближе к окну. Я закрыла глаза.

Когда я открыла их, солнце светило мне в лицо, а сидящий рядом со мной Питер смеялся так, что я чувствовала, как его тело трясется. Мужчина исчез, а итальянка теперь кренилась вперед и затем всем корпусом падала назад на сиденье. Она как маятник шаталась, но ни от этого, ни от громкого смеха Питера не проснулась.

– С возвращением, – сказала мне Пэм.

Я улыбнулась, не зная, что ей ответить. Я не нашла слов, которые помогли бы мне войти в ее мир. Я вспомнила, как Лука однажды спросил меня о том, не скучно ли мне все время быть одной. Помнится, что и Джулиан в свое время задавал мне подобный вопрос, только формулировал его немного по-другому.

Я смотрела в окно на проносящиеся мимо чуть наклонные поля, причесанные широкими участками-прядями, словно гребенкой. На вершинах холмов сено было собрано в аккуратные гигантские валики. Я могла бы подняться на вершину, столкнуть один за другим эти валики вниз, они бы покатились по склону, и я бы была совершенно довольна.

Когда мы проезжали Кортону, Пэм сказала:

– Так это же тот самый город, в котором происходит действие книги! – Она схватила Питера за руку: – Мы должны заехать в Кортону.

– На обратном пути можем заехать. Что думаешь, Ханна?

– Почему бы и нет? – ответила я и пожала плечами.

Потом Пэм с Питером долго обсуждали одного из своих преподавателей, после чего он ушел в туалет. Пэм внимательно посмотрела мне в глаза.

– Так кто же ты такая на самом деле?

– Кто я такая?

– Ну да. Ты не студентка. Что ты здесь делаешь? – спросила она.

– Ты имеешь в виду во Флоренции?

– Да.

Она посмотрела мне в глаза и не отвела взгляд. Мои глаза забегали, словно кружащийся мотылек, который никак не мог решить, куда ему приземлиться. Вы только на нее посмотрите. Мне хотелось, чтобы спящая итальянка проснулась и отвлекла Пэм. Я понимала, что хочет узнать Пэм. Она не могла взять в толк, кто я такая и что здесь делаю. Собственно говоря, я и сама это не очень хорошо понимала.

– Просто возникла необходимость сделать паузу, – ответила я.

– От работы? – поинтересовалась она.

– От всего.

От доктора, который был не в состоянии мне помочь. От сестры, следившей за каждым моим шагом. От города, в котором все напоминало о моем одиночестве. Вообще от всего. Пэм ждала ответа, а мне хотелось сказать, что я хотела сделать паузу и отдохнуть, в том числе и от таких женщин, как она сама. Я посмотрела ей в глаза и в течение пары секунд не отводила взгляда. Потом мы въехали в туннель, в котором у меня заложило уши. После того как мы выехали из туннеля, я увидела, что итальянка проснулась и трет себе шею. Прозвучало сообщение: Prossima fermata: Orvieto. Поезд начал замедлять ход.

– Eccola! – произнес появившийся в дверях купе Питер. – Приехали!

Городок примостился на поднимающемся вверх склоне горы. На трамвае мы добрались наверх и по мощенной камнем мостовой спустились в центр города. Приятно было пройтись по незнакомым улицам, живя во времени, взятом взаймы. Здания здесь были низкие и слегка наклоненные, словно опирались друг на друга, чтобы стоять более устойчиво. Сперва мы отправились в центральную церковь города. Точно так же, как и Дуомо во Флоренции, этот кафедральный собор был очень большой, но в нем не было единообразия. Этот собор – сплошная эклектика. Высокие готические арки и византийская мозаика, тонкая резьба рельефов вокруг дверных проемов, масса мраморных статуй святых у круглого окна-розетки, торсы летящих, извивающихся в радостной агонии ангелов над массивными дверями из бронзы. Все просто подавляло своим величием.

Питер выступал нашим экскурсоводом, шепотом зачитывая нам информацию из своего путеводителя.

– Просто невероятно, – сказал он, подводя нас к капелле в конце притвора. Я смотрела на фрески, изображающие апокалипсис и воскрешение, и вспоминала, что видела их во время учебы в темном классе на стене, когда преподаватель демонстрировал их нам при помощи слайд-проектора. Это очень сильные работы, от вида которых я чувствовала себя словно опустошенной.

– Это Синьорелли[13]13
  Лука Синьорелли, Luca Signorell (ит.), 1450–1523, итальянский живописец Раннего Возрождения (прим. пер.).


[Закрыть], – сказала я.

– Точно, – ответил Питер. – Это его самое известное произведение.

На фреске изображены вылезающие из земли нагие люди и скелеты, пытающиеся высвободить из земли завязшую ногу или торс. Над ними изображены два огромных ангела с трубами, рядом с которыми танцуют белые пугающие фигуры младенцев. Работа очень странная, но по сравнению с находящейся рядом второй фреской, изображающей адские муки, можно было сказать, что очень спокойная и почти умиротворенная. На второй фреске тела чертей похожи на плохо раскрашенные пасхальные яйца, потому что у них красные ноги, фиолетовая грудь и зеленые головы. У этих демонов чешуйчатые крылья, и они с полным безразличием мучают грешников – связывают им руки, заламывают конечности и откусывают уши. Многострадальные грешники открыли рты и, видимо, жалуются на свою горькую участь. Люди на этой фреске – сплошная страдающая плоть.

– Омерзительно, – произнесла Пэм.

– В этом-то и смысл, – сказала я. – Художник хотел вызвать реакцию зрителя.

В самом центре фрески я увидела сцену, которую хорошо помнила еще со времен обучения. Синий демон с одним рогом на голове крепко схватил женщину. Лицо женщины нахмурено, но она не оказывает ему сопротивления. Голова женщины склонилась набок, словно она спит. «Скорее просыпайся! – хотелось мне крикнуть. – Просыпайся, пока не поздно!» Но на самом деле было уже слишком поздно, и женщина сама, видимо, это уже поняла. Все это время, занятое взаймы.

– А вот и сам художник, – сказала я.

– Где? – спросил Питер.

Я показала на синего демона, держащего безжизненного вида женщину. Глаза художника, изобразившего себя в виде демона, схватившего свою добычу, смотрят на зрителя с победоносным выражением.

Мы решили перекусить в кафе на площади. Питер заказал пасту с мясом, и у меня в животе все сжалось. Мне сейчас было уже гораздо лучше, но все равно я не такая, как большинство людей. Я не такая нормальная, как окружающие. Я быстро просмотрела меню в поисках безопасного блюда. Пэм заказала салат, и я тут же с облегчением последовала ее примеру. Впервые за всю поездку я рада, что она поехала вместе с нами. Я даже начала размышлять о том, чтобы начать с ней общаться и проводить время. Я думала о том, чтобы предложить Питеру посоветовать Пэм стать членом клуба гребли или приходить на организованные клубом мероприятия. Было бы неплохо появляться на людях в компании девушки, которая не очень много ест и в обществе которой я не казалась бы такой одинокой. Пэм могла бы стать доказательством того, что женщины, по крайней мере американки, могут мало есть. Официант спросил меня о том, хочу ли я бокал вина, и я отрицательно покачала головой.

– Вы уверены? – спросил официант. – Очень хорошее местное вино.

– Местное вино, – вспомнила Пэм и заказала целую бутылку.

После ланча мы отправились на экскурсию в подземный город. Тур с англоязычным гидом начинался в три часа. Без пятнадцати три мы уже сидели у кафедрального собора в окружении американцев и одной немецкой семьи. Вот уже три, народу много, а гида все нет.

– Как всегда, все опаздывают, – произнесла Пэм, положила голову на плечо Питера и стала теребить свой билет. – Просто не представляю, как люди здесь могут жить.

В три пятнадцать появились две итальянки, повели нас к стене, являвшейся в Средние века границей города, и сообщили, что мы должны разделиться на две группы.