Текст книги "Жизнь в моей голове: 31 реальная история из жизни популярных авторов"

Та часть моей жизни, где имели место самые отвратительные наркотики, закончилась. Я снова убежала, но алкоголь перекочевал в мою новую жизнь. Я напивалась почти каждый вечер, как в компаниях, так и в одиночку. Депрессия и тревога также не оставили меня. Какое-то время я опять баловалась с ножом, хотя не делала этого с тех пор, как была подростком. Иногда я так плакала, что засыпала, воя в ночи в ожидании, что мой партнер успокоит меня. Но большей частью напивалась до бесчувствия.

Спустя некоторое время все стало медленно меняться. На новом месте в Окленде, с моим любящим и терпеливым парнем и разросшейся компанией друзей, я начала собирать себя воедино. Психотерапия помогала. Лекарства тоже. Я стала бегать и заниматься йогой. Я снова начала писать, и моя самооценка значительно повысилась по сравнению с той, что была у меня, когда я училась в колледже. Я поступила в магистратуру и принялась работать над тем, что позже вылилось в мой первый роман «Прекрасная». Получила работу в издательской сфере. Вышла замуж. Мы завели собаку. Купили дом. Внешне все выглядело отлично.

Но я по-прежнему пила почти каждый вечер. А если не пила, то все равно была зациклена на алкоголе. Я боялась своих чувств, боялась саму себя. И, самое главное, я очень устала. У меня было ощущение, что я вкалываю что есть сил, но это никуда меня не приводит.

Дело в том, что пагубные привычки склонны усиливаться, даже если все остальное ты делаешь правильно. У людей страдающих наркозависимостью и сопутствующим расстройством, нужно лечить обе болезни. Несмотря на то, что я много работала над своими проблемами, над депрессией, тревогой и эмоциональной травмой, я бы никогда ничего не добилась, если бы не была честна сама с собой и не начала бы делать шаги к тому, чтобы избавиться от алкоголизма.

Я знала, что именно алкоголизм тянет меня назад. Целый год я всеми известными мне способами пыталась завязать. Я чистила свой организм и читала соответствующие книги. Вывела для себя несколько правил, но следовать им не смогла. Давала обещания, но не сдержала ни одного. Пыталась действовать самостоятельно, но самый большой срок, что я не пила, составил два месяца. Год неудач деморализовал меня. Я считала, что бессильна перед алкоголем и наркотиками.

Второй раз я очутилась в реабилитационном центре, когда мне было двадцать девять. И теперь я была готова к этому. Я была смиренной и истощенной, и мне надоело вести такую жизнь, как я вела, надоели полумеры. Я знала, что мне нужна помощь, и была готова делать все, что мне скажут.

Сейчас, когда я пишу об этом, мне тридцать шесть, я не принимаю наркотики и трезва семь лет. Я опубликовала семь романов и несколько рассказов и эссе. У меня любящий муж, удивительная дочь и прекрасный дом в прекрасном городе в горах. У меня все прекрасно и со стороны, и, обычно, внутри меня.

Но моя работа не завершена. Она никогда не будет завершена.

Для меня быть трезвой и психически здоровой значит придерживаться серии маленьких решений и предпринимать серии маленьких шагов. Эти решения и шаги бесчисленны, многие из них подсознательны, а некоторые почти совсем незаметны. Дело обстояло не так, что в один прекрасный день я решила всегда быть трезвой и все изменилось. Не то чтобы я решила регулярно принимать антидепрессанты и мой мозг внезапно прекратил издеваться надо мной. Это были шаги в правильном направлении, но мне осталось сделать еще немало. Если я спотыкалась – а я делала это, как и все мы, – если сходила с пути истинного, следующий шаг обязательно должен был быть сделан в нужном направлении.

Так-то вот. В большинстве случаев это просто. Один шажок, потом другой, еще один, направление, в котором они сделаны, правильное, и ты обнаруживаешь, что прошла много миль и мир вокруг совершенно изменился.

Но даже после выздоровления, даже после долгих лет психотерапии и лекарств, остается сделать так много. И конца у этой работы нет. Ею надо заниматься до самой смерти. Все еще остаются вещи внутри меня, которые надо убрать, тени, которые надо вытащить на свет. Холмы, на которые надо взобраться, плато, до которых надо дойти, шаги, которые нужно сделать, скачки, которые надо совершить.

И в результате вот что я могу сказать о себе сегодняшней:

Мне тридцать шесть, и я не знаю, что представляю собой без химических веществ. С тринадцати я сидела на бесконечном сочетании наркотиков, алкоголя и/или антидепрессантов.

Я хочу знать, кто я есть без них.

Недавно, с помощью профессионалов, я решила постепенно прекратить прием лекарств. Не потому, что я думаю, будто они вредят мне, но потому, что мне любопытно, что будет. Я посоветовалась с врачом. Я регулярно посещаю психотерапевта. Продолжаю работать над своим выздоровлением и хожу на встречи соответствующего общества. Пробегаю в неделю двадцать миль и тоннами глотаю поддерживающие мозг витамины. Стараюсь есть здоровую пищу и спать по восемь часов ночью. Я делюсь с друзьями, семьей и специалистами своими мыслями, рассказываю им о своем настроении.

Такое решение далось мне нелегко. Я не считаю, что кто-то еще должен или не должен принять его. Оно мое и только мое. На данном этапе моей жизни это правильное решение. Я трезва и эмоционально и психически стабильна вот уже долгое время. Чувствую себя в безопасности и нахожу поддержку. У меня хорошие условия для того, чтобы пуститься в новое путешествие.

Но я допускаю возможность того, что мое решение окажется неправильным. Что мне опять придется сесть на антидепрессанты. А также то, что они мне не помогут.

Я снова чувствую себя так, будто с меня содрали кожу – так было, когда я бросила пить. Не стану врать – последние несколько месяцев оказались очень тяжелыми, поскольку мое тело и мозг продирались сквозь разные варианты: отказаться от таблеток или же безустанно работать над тем, чтобы найти нужное их сочетание. Как и другие лекарства, антидепрессанты, если пить их очень долго, вызывают привыкание и перестают действовать; даже если отказываться от них очень постепенно, как делала я, это может оказаться трудным для некоторых людей (но не для всех), поскольку тело, пытаясь обходиться без лекарств, начинает перестраиваться.

Когда я стала уменьшать дозы, то в самом начале у меня было несколько панических атак, таких сильных, что я думала, будто сердце не выдержит. Пару недель я пребывала в постоянной ярости. Беспрестанно рыдала и думала, что сорвусь. Запиралась в шкафу, потому что мир делал мне слишком больно. Амплитуда настроения была такой большой, что каждые несколько минут я чувствовала себя другим человеком.

Я хочу до конца прояснить один момент: Антидепрессанты спасли мне жизнь. Я никогда не пожалею, что принимала их. Если вам больно, если вам нужна помощь, они могут оказаться выходом из положения. Нет ничего стыдного в том, чтобы нуждаться в лекарствах. Моя история о том, как я бросала их пить, не должна пугать вас. Эти короткие месяцы тяжелого привыкания к жизни без таблеток – небольшая плата за мою жизнь. Цена вашей жизни выше, чем плата за то, чтобы ее сохранить.

Сейчас я переживаю новый для мня период. Я делаю это, пробираясь сквозь эмоциональные всплески, и по ходу дела они становятся все менее интенсивными. Они уравновешиваются другого рода эмоциями – большей радостью, когда я занимаюсь тем, что люблю, более глубоким чувством привязанности к людям в моей жизни и новым стремлением измениться и сносить тяжелую работу. Я постепенно нахожу чувство равновесия.

После всего того, через что я прошла, после всей моей боли и борьбы, моего роста и успехов, я остаюсь ребенком в эмоциональном смысле. Я все еще учусь чувствовать. Учусь не убегать прочь. Отказ от антидепрессантов поднял вуаль, и теперь я имею дело с новой моей ипостасью и новым миром вокруг меня. Столь многие вещи, которым я научилась, когда бросила пить, снова нужны мне, как инструменты, про которые я забыла, а сейчас они мне понадобились.

Теперь я знаю, как просить о помощи. Знаю, как общаться и рассказывать людям о том, что со мной происходит. Знаю, что не должна все держать в себе, не могу позволить этому нагнаиваться, как это было, когда я была молодой. Большую часть времени я могу идентифицировать ядовитые мысли и предотвращать приступы обсессии до того, как они разрушат меня. Я продолжаю борьбу. И, возможно, мне придется бороться всегда. Я согласна с этим. Я должна быть согласна.

Когда я только бросила пить, когда мое тело и мозг постоянно подвергались искушению, я научилась разграничивать свои мысли и действия, оставлять зазор между ними. Алкоголизм и наркомания в большой степени обусловлены желанием получить мгновенное облегчение. Я неспособна мириться с дискомфортом и болью. Нет ничего более тяжелого, чем страстно чего-то желать, и это справедливо не только по отношению к наркоманам и алкоголикам. Страстное желание, жажда чего-либо – важная составляющая человека.

Но если что-то является частью человеческой природы, это не значит, что оно не может измениться. Природа меняется постоянно. Это называется эволюцией.

Я научилась ждать. Научилась тому, что думать и чувствовать вовсе не подразумевает необходимости немедленного действия. У меня нет нужды быстро реагировать на что-либо. Я могу сделать паузу и свериться с собой, спросить себя, что мне действительно нужно. Я могу даже включить таймер – три минуты, пять минут, – и когда он звенит, я обычно обнаруживаю, что отчаянное желание изменить свои чувства улетучилось. После нескольких коротких минут я прихожу в нормальное состояние и только тогда принимаю решения.

К счастью, сейчас я не сражаюсь с сильным желанием принять наркотик или выпить. Но я до сих пор наркоманка и алкоголичка, и я всегда останусь ими. Так работает мой мозг. Он питается моей склонностью к депрессии, тревоге и обсессии, и это требует от меня постоянной бдительности. Каждое сражение напоминает о том, что нужно быть внимательной. Желание съесть что-то сладкое, каждая обсессия, каждое стремление к чему-либо, которое я не силах контролировать, напоминает о том, что нельзя расслабляться. Я не могу не ценить жизнь.

«Осознанность» – писк моды в области психического здоровья, и как это бывает со всеми модными вещами, я испытываю к ней естественное недоверие, даже признавая саму идею хорошей. Бесчисленные друзья и психотерапевты много раз советовали мне прибегать к традиционной медицине, но это никогда не срабатывало. Я не могу и не смогу каждый день сидеть неподвижно по полчаса и смотреть на свои проплывающие, как облака, мысли. Но на кое-какие мелочи я способна. Я могу позвать к себе осознанность в те моменты моей жизни, когда надо приостановиться, заполучить три – пять минут передышки посреди думания/чувствования/желания/обсессии, и принять решение. Могу создать пространство, в котором обсессия не превратится в компульсивное действие. Могу быть смелой и испытать конкретное чувство, вместо того, чтобы пытаться в отчаянии прогнать его прочь.

Одно я знаю наверняка: чем упорнее я пытаюсь справиться с эмоциями, тем сильнее они становятся. Сражение и бегство усугубляют боль и продлевают ее. Эмоциям надо, чтобы их ощутили, и только тогда они отступят. Только тогда они перестанут терзать меня. Я никогда не увижу обратную сторону боли, если не буду достаточно смелой, чтобы пройти через нее.

Чем больше я делаю, чем дольше прохожу сквозь боль, тем скорее убеждаюсь в том, что чувства временны. И начинаю верить, что они не убьют меня. Я обретаю веру в то, что справлюсь. Я снова и снова делаю это и буду продолжать делать. И набирать сил для следующего подобного раза. Я приобрела немного уверенности в себе. Стала чуть храбрее.

Утром я просыпаюсь с чувством благодарности за то, что хочу встать с кровати. Я счастлива, слушая пение птиц и глядя на проникающие сквозь занавески солнечные лучи. Испытываю радость от того, что не больна, благодарна за то, что мой день не начинается с чувств стыда и страха.

Чаще всего я просыпаюсь от звука голоса моей трехлетней дочери, кричащей «Мама!». Она самый симпатичный в мире будильник.

Моя дочь никогда не видела меня пьяной или под кайфом. Пару раз она наблюдала за тем, как я плачу так сильно, что не могу встать с пола, и это разбивает мне сердце. Но эти случаи не испугали ее. Она не боится эмоций, как некогда боялась их я, ни моих, ни собственных.

Когда она плачет, я беру ее на руки и говорю, что она в безопасности. Я не пытаюсь заставить ее замолчать. Не говорю, чтобы она вела себя тихо, держала свои чувства при себе или отталкивала их. Я говорю ей, что плакать – это нормально. Говорю, что нормально бояться чего-то, печалиться или сердиться. Говорю, что нет ничего естественнее, чем испытывать чувства.

Но мне кажется, она уже знает это. Ей всего три, а она такая храбрая.

Если кому-то и нужно напоминать об этом, то не ей.

Эприлинн Пайк
Ударение на «К»

На автомагистрали два окна моей машины опущены. Начало лета. Прохладный ветер бьет меня по щекам, треплет волосы, и мир вокруг свеж.

Втыкаю айфон в колонки, и в уши льется Леди Гага. Глухие басы заставляют бедра вибрировать, и вибрирует весь мир.

Машу рукой в такт музыки – вверх-вниз – красный «Лексус», спойлер, хорошая аудиосистема, неплохо для родительской машины. Мотор ревет, отзываясь на нажатие педали, мир становится быстрым.

С другой стороны ко мне приближается черный грузовик, он едет вдоль бетонного разделителя, и мой взгляд падает на него. Почему? Бог его знает, но я, слегка загипнотизированная, наблюдаю за этим приближением.

Если я выверну руль, врежусь в бетон под углом в сорок пять градусов, то перелетит ли машина через разделитель? Получится ли у меня взлететь, закружиться и врезаться в этот грузовик? Как далеко разлетятся обломки? Сделай это. Сделай это прямо сейчас.

Мое сердце колотится, руль становится скользким, потому что пот увлажняет ладони. Я не могу ослабить хватку, костяшки под кожей, натянутой как на барабане, становятся белыми. Стук сердца отдается у меня в голове, он гораздо громче, чем ударные инструменты, доносящиеся из колонок. Я, округлив губы, всасываю в себя воздух, а паника усиливается, заволакивая глаза красным.

Поворотник включен. Я не помню, чтобы включала его, но, по крайней мере, он мигает, указывая нужное направление. Вправо, а не влево. Подрезаю парня, едущего рядом со мной, он сигналит, но он ничего не знает. Не понимает. На соседней полосе есть промежуток; и мне нужно только подождать секундочку, чтобы оказаться в нем. Выезд слишком далеко, а у меня перед глазами уже только маленькая точка света, прорывающегося сквозь темноту. Он сражается с ней.

Как и я.

Я сбросила скорость до тридцати миль в час, но изо всех сил давлю на тормоз и резко сворачиваю на обочину. Чувствую кочку на асфальте. В воздух вздымается облако пыли, когда я останавливаюсь среди хрустких желтых сорняков. Тяжелый запах земли врывается в окно, словно меня похоронили заживо.

Поднять! Поднять! Поднять окна. Приглушить звук автомобильного движения и спрятаться за тонировкой. Наконец можно закрыть глаза и положить лоб на руль. Крошечные капли пота падают на него у меня с бровей. Стекают с черного руля в кожаном чехле на джинсы на моих бедрах.

Пальцы непроизвольно тянутся к горлу, к тому месту, где бьется пульс. Он просто бешеный. Словно кровь хочет покинуть вены. Миллион двенадцать ударов в минуту, и это не имеет никакого значения. Я на самом деле не считаю пульс; а напоминаю себе, что жива.

Жива, кричит голос у меня в голове, пытаясь заглушить саундтрек, все еще уговаривающий нажать на педаль газа. Опять влиться в поток автомобилей. Мне не нужно бороться с этим желанием. Пока.

Но мне нужно быть громче этого саундтрека.

И я должна быть умной. Руки у меня дрожат, я останавливаю машину и вытаскиваю ключи из замка зажигания. Хочу положить их на пассажирское сиденье, но это означает пойти на поводу у голосов. Пусть даже слегка. И я швыряю их на заднее сиденье.

И не позволяю себе увидеть, куда они упали.

У меня обсессивно-компульсивное состояние – ОКС, как говорит мой психотерапевт. С ударением на «К».

Это началось год назад. Как раз посреди скачка роста. Перемены и гормоны могут иногда обнаружить его, говорит она. Виной всему изменения в теле, когда мозг стремится к стабильности, говорит она.

Она много что говорит. Великое множество умных вещей. Но знание это не помогает, если ты стоишь посреди эстакады, так крепко вцепившись в бетонные перила, что потом обнаруживаешь глубокие ссадины на кончиках своих пальцев и оставляешь восемь маленьких красных кругов на белом цементе.

Я хотела прыгнуть. Мне нужно было прыгнуть.

Я не склонна к самоубийству. Это трудно объяснить. Мне нравится моя жизнь. Я хочу жить. Я получаю оценки выше средних, хожу в дебат-клуб, занимаюсь легкой атлетикой и играю на трубе в духовом оркестре. Встречаюсь с классным человеком, и мы не ссоримся. Хочу поступить в колледж. А прежде того мечтаю, чтобы мой выпускной год стал просто великолепным. Людям, похоже, я нравлюсь; я не обладаю яркой внешностью, но выгляжу очень даже неплохо. В моей жизни нет ничего неправильного.

Но год назад я захотела прыгнуть. Мой мозг снова и снова прокручивал вид моего черепа, шмякнувшегося на асфальт внизу, идеального кровавого круга и засохшей крови, раскрасивших улицу, как граффити.

Мне никогда не хотелось еды, или воды, или воздуха, или секса так, как я хотела увидеть эту картину.

Я плакала. На том мосту. Умоляла себя не хотеть, честно, не знаю, как я умудрилась прожить день. Не знаю, почему осталась жива. Домой я поехала, будучи в самых растрепанных чувствах.

К счастью, мама с папой выслушали меня. Некоторые этого не делают. Многие. Я знаю об этом.

Они не поняли, и я их не виню. Я сама не понимаю. Я снова и снова повторяла им, что не хочу умирать; я просто хотела прыгнуть. На мостовую, в середину потока машин. Особенно хорошо, если удастся подгадать так, чтобы в полете столкнуться с фурой. Ну кто такое поймет? Это не иначе как…

Безумие.

И тогда они пошли со мной к психотерапевту. И она помогла мне увидеть некоторые другие эпизоды. Не такие значимые, но они привели к тому дню на мосту. Про некоторые из них я вообще не понимала, что они имеют отношение к навязчивым состояниям. Желание толкнуть плечом самого мощного футбольного игрока в классе. Только ради того, чтобы узнать, ответит ли он мне тем же. Если он разобьет мне нос, забрызгает ли кровь стену? На прогулке с друзьями я задалась вопросом, а достаточно ли ядовита вот эта семейка грибов, чтобы убить меня. Сколько их нужно съесть? Может ли меня вырвать моими собственными внутренностями?

Мое внимание привлек только эпизод с мостом, потому что он был достаточно серьезным. Впервые саундтрек оказался настолько громким, чтобы заглушить голос моего разума.

Лекарства. Немедленно. Это не панацея, сказала она, со скрежетом выписывая мне рецепт. Компульсия деструктивна. Для начала надо взять ее под контроль, а потом лечиться.

Начнем? Я думала, что будет достаточно лекарств. Лекарства и есть лечение.

Но лечения не существует.

И все же. Лекарства мне помогли. Компульсия не исчезла. И таблетки не избавили меня от навязчивых состояний, желания уничтожить себя. Но они немного утихомирили саундтрек. Словно приглушили музыку, исходящую из чего-то, что заставляет голову болеть до такой степени, что у тебя из ушей льется кровь, потому что ты хочешь закричать так громко, что можно было бы услышать саму себя.

Мне нужны эти таблетки. И, возможно, будут нужны всегда, хотя доктор Симпкинс говорит, что все может измениться, когда я стану совсем – физически – взрослой. Но я не готова так далеко заглядывать в будущее.

Особенно сейчас, когда сижу на обочине дороги. Машина, проезжая мимо, подает звуковой сигнал. Довольно тихий звук, который нарастает и ударяет по лицу, прежде чем снова затихнуть, оказавшись вдалеке.

Водитель-идиот. Ну зачем гудеть человеку, сидящему на обочине? Наверное, он сволочь. Нужно снова выехать на дорогу и догнать его и…

Жива, жива, жива, – шепчу я в ритме своего сердцебиения. Тот порыв не был подлинной компульсией. Это все проделки коварного мозга. Он пытается выманить меня на дорогу, чтобы приступ повторился. Раз-два. Вправо-влево. Апперкот-кросс. Нокаут.

«Жива, жива, жива», – продолжаю я читать свое заклинание. Это способ справляться с моими порывами. Мы испробовали много чего. «Мы» – это я и доктор Симпкинс. Войско из двух человек. Даже находя что-то действенное, мы продолжаем искать дальше.

Механизмы, помогающие справляться с такой болезнью, очень индивидуальны, сказала она. Что годится тебе, не пригодится кому-то еще. И наоборот. И, как это ни печально, то, что работает сегодня, может не сработать завтра, сказала она. Поэтому мы испробовали и продолжаем пробовать много чего. Пополняем арсенал, сказала она.

Оружие для битвы. Потому что, по крайней мере для меня, это не что иное, как битва. Сражение не на жизнь, а на смерть.

И несмотря на то, что мой мозг то и дело твердит мне что-то гнусное, я не хочу умирать.

Для меня существует несколько строгих правил: я избегаю мосты. Если мне нужно пересечь мост, я еду по средней полосе и не смотрю ни вправо, ни влево. И стараюсь не оставаться одна. Верхние этажи? Нет. Я шесть месяцев не водила машину. Без исключений. До тех пор, пока не почувствовала, что готова к этому. И даже если как следует пристегнуться, американские горки не для меня. Кормят тролля, так сказать.

Все это не справляется с моими навязчивыми состояниями, а просто не дает мозгу подходящей возможности. Обеспечивает более надежную точку опоры. Подобно тому, как алкоголик избегает бары, я избегаю опасные места, которые ни один нормальный человек не сочтет опасными.

Избегание. До и после. Уйди с дорог; держись подальше от электропилы; повернись спиной к костру.

Однажды я попробовала стоять на месте вместо того, чтобы убегать. Я была на краю искушения. Доктор Симпкинс говорит, что многие пользуются этой стратегией. Остановиться. Воспротивиться. И ощутить чувство победы, когда тебе это удается.

Но я не чувствую себя победительницей. Мне становится хуже. Я ощущаю себя еще более ущербной. Мой мозг и без того зацикливается на моей ущербности. Смеется надо мной. Я попыталась сделать, как она сказала. Попыталась. Но, опять же, стало только хуже, и я рада тому, что моя подруга Дженна была со мной в тот день и утащила меня прочь, когда увидела мой взгляд.

Я рада, что все ей рассказала.

Я мало кому об этом рассказываю. Но если все же рассказываю, какой беспорядок царит в моих мозгах, то начинаю чувствовать себя грязной. И начинаю вспоминать о том, какая я сломанная; привычный цикл идет по новой, становясь все опаснее с каждой следующей прогулкой вокруг квартала до тех пор, пока я не слышу ничего, кроме того, что мозг орет на меня, как пластинка, которую заело. Неправильная, сломанная, неправильная, сломанная. Неправильная. Сломанная. НЕПРАВИЛЬНАЯ, СЛОМАННАЯ. И я все еще не знаю, как уменьшить громкость.

Дженна схватила меня за руку и утащила прочь. Она сказала, что я закопала ноги в песок, и ей пришлось изо всех сил дернуть меня за руку, но я продолжала смотреть на огонь, через который прыгали какие-то парни.

Я тоже хотела прыгнуть.

Не «через». «В». Покататься по горячим углям до тех пор, пока моя кожа не обуглится и не потрескается и из меня не вытечет кровь, как из мяса на вертеле. Деталей я Дженне не рассказала. Я никому о них не рассказываю, только доктору Симпкинс. Я не рассказываю им, что мой мозг считает, будто подобное разрушение плоти обладает красотой хорошей картины.

Побег. Я живу для того, чтобы снова убежать, и нисколько не стыжусь этого. Я хочу жить. И не знаю, почему мозгу нравится писать картины моей кровью. Подталкивать меня к этому изнутри. Сильно толкать вперед тело.

Когда ко мне приходит такое, таблетки помогают стоять, но, сделаю ли я шаг назад, зависит от меня. Это мое сражение. Ежедневное. Хотя приступы случаются со мной не каждый день. Даже не каждую неделю. Может, я бы справлялась с ними лучше, если бы они происходили чаще – натренировалась бы, – но может также, что я переоцениваю значение тренировки.

Делаю вдохи и выдохи, сжав руками горло, и спустя еще несколько минут я уже способна сесть, откинуть голову на подголовник и дышать через нос. Глаз я не открываю. До тех пор, пока не убеждаюсь, что тоннельного зрения больше нет.

Я считаю. Я могу обратить оружие врага на него самого. Сто вдохов-выдохов. Двести. Триста. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Раз жива. Два жива. Три жива.

Как-то я попробовала перечислять при этом причины, по которым стоит жить, но в результате «упражнение» лишь заняло больше времени. Мне это не нужно. Потому что я не хочу умирать. Я просто хочу делать вещи, которые приведут к моей смерти. И не имеет никакого значения, что это бессмыслица. Если бы в этом была логика, то исправить все было бы легко.

Беда в том, что логики здесь нет.

После шестисот вдохов и выдохов я разлепляю веки. Я думала, что готова, когда досчитала до пятисот, и потому заставила себя продлить мое занятие. Еще одна уловка.

Бросаю взгляд вниз на мобильник. Все действо заняло полчаса. Это был тяжелый приступ. И последствия его будут сказываться на мне несколько дней. Желание ненавидеть себя. Я буду воссоздавать приступ в уме и думать над тем, что я могла бы сделать лучше. Но я справилась. Справилась с наихудшим моментом. На этот раз. Каждая такая победа очень важна. По крайней мере, до следующего приступа, который, в свою очередь, станет для меня самым важным.

Но я опять готова. Компульсия для меня теперь – глухая, тихая музыка на заднем плане, а не режущий голову вопль. Я могу вернуться в мир.

Я наконец-то нашла их, мне пришлось порядком скорчиться, чтобы взять ключи, лежавшие на полу за пассажирским сиденьем, где их трудно было заметить. Я забросила их туда специально.

Завожу машину.

Снова открываю окна. Порывы воздуха от несущихся машин врываются мне под солнцезащитные очки, охлаждая обведенные красными кругами глаза, и мир становится вполне сносным.

Втыкаю айфон в колонку, Фрэнк Синатра с чувством поет старую песню, скрипки громко звучат в моем ухе, мягкий баритон обволакивает меня, и мир снова обретает четкость.

Включаю поворотник, снимаю ручник, нажимаю на газ, и колеса, вращаясь по гравию и разбрасывая камешки, въезжают на асфальт. Скорость растет, прижимая меня к сиденью. Я готова прожить еще один день.