Текст книги "Жизнь в моей голове: 31 реальная история из жизни популярных авторов"

Рэйчел М. Уилсон
Я не это

Семейный портрет:

Я приехала навестить семью летом, сейчас одиннадцать вечера перед недельными каникулами, которые мы проведем на берегу моря. И папа инструктирует всех и каждого, чтобы они встали пораньше и были полны энтузиазма.

– Давайте поставим наши будильники на восемь утра! – оптимистично предлагает мама.

Папа сломя голову носится по дому, устанавливает таймеры которые будут включать свет, чтобы отпугнуть ночных грабителей, собирает фотооборудование, которым редко пользуется, но может пожалеть, если его не окажется под рукой.

– В кои-то веки надо успеть до пробок, – говорит он. Мы должны отправиться в путь в семь, но даже мы, чемпионы по отрицанию очевидного, не можем притвориться, что это возможно. Сошлись на более реальном часе – на девяти. – Если вы не будете готовы к этому времени, – врет папа, – мы уедем без вас.

Мои родители долго не ложатся, пакуются и нервничают, пытаясь устранить все, что может в последний момент помешать отъезду. Папа смотрит, какая будет погода, сопоставляя количество осадков с потребностью растений в поливке. Мама пылесосит, чтобы у нее не было искушения сделать это утром. Когда я ложусь спать, далеко за полночь, папа еще только лезет на чердак, чтобы достать чемоданы.

Мама будит меня веселым стуком в дверь около половины десятого. Никто не отмечает, что я так и не завела будильник. Никто и не ожидал, что я это сделаю. Наша коллективная страсть разделять фантазии о том, как должно пройти утро, хотя каждый из нас понимает, что никакой надежды на это нет, говорит о сверхъестественной способности к совместному отрицанию реальности и самообману, которая наверняка должна иметь полезное применение в этой жизни. К несчастью, героической миссии для нашей семьи пока не нашлось, и год за годом, казалось бы, простая задача выехать из города одерживает над нами верх, как криптонит.

Мы вот-вот поедем… в 10.26, 11.14, 11.52. Вот. Вот. Поедем.

К 12.08 машина загружена, но папа пытается соскрести известковый налет в душе или поливает кусты. Мама ест приготовленный на скорую руку завтрак. Мы с сестрой смотрим телевизор, поскольку ясно, что в течение часа еще никто не будет готов. Каждые пятнадцать минут или около того кто-то из родителей подгоняет нас. Мы клянемся, что уже готовы; дайте нам знать, когда будете готовы вы.

Перематываем пленку вперед на действительно крайний срок, 12.24. или 12.58. или 1.02. Папа говорит, что в следующий раз мы отдадим собак в собачью гостиницу на день раньше и это решит все наши проблемы. Мама спрашивает, нужна ли нам в дорогу минеральная вода, она берет ее для себя, и пусть это всего лишь вода, но она очень вкусная. Сестра вот уже час терпеливо сидит на заднем сиденье, засунув ладони под мышки и наушники в уши – спокойно демонстрирует, как она страдает от происходящего. В это время папа упорно ищет нужное соотношение открытых и закрытых ставней, а я стою в ванной комнате и накладываю на лицо косметику, потому что за последние пять часов никто не дал знать, что уже готов, а теперь вдруг пришло время ехать? Мама с сестрой заключают пари о том, кто первый сядет в машину – папа или я.

Если мы покинем город и не вернемся за чем-то необходимым, это будет маленькое чудо.

Моя сестра (в то время) единственная из нас живет с диагнозом синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Только она принимает лекарства. Моя сестра – единственный член нашей семьи, который был готов к поездке, только встав с кровати.

Я лишь относительно недавно узнала, что приблизительно тридцать процентов людей с обсессивно-компульсивным состоянием (оно у меня диагностировано в десять лет) также страдают и от этого синдрома. С большей вероятностью он встречается у людей с высоким коэффициентом интеллекта и людей творческих. Я подпадаю под обе эти категории.

У моей сестры СДВГ, а это семейный диагноз.

Несколько десятилетий моя семья воспринимала как должное, что у моего папы недиагностированный СДВГ с ударением на «Г», что означает «гиперактивность». Будучи малышом, папа имел обыкновение на несколько дюймов сдвигать собственную кроватку. Размахивая руками, он сломал своей маме ребро. Он будто спал с молотком – и это не шутка – производя много шума, если еще не заснул или уже проснулся. Когда он был подростком, его закидоны привели его в военную школу. Он может часами фокусироваться на том, что ему интересно – на работе в саду, плотницком деле, фотографировании, – но ему обязательно надо строить, двигаться, что-то делать.

В нашей семье существует правило: удостоверься, что ты установил «зрительный контакт» прежде чем начать разговаривать… с кем-либо, но в первую очередь с моим папой и мной. Мы можем находиться с вами в одной комнате, на расстоянии трех футов от вас, и не слышать, как вы нас зовете.

Мама живет в своем пространственно-временном континууме, в котором на перемещение в пространстве не требуется времени. Многие годы я предполагала, что унаследовала ненадежное представление о времени от нее. Она может содержать дом в порядке, но один из углов всегда будет погружен в хаос. Свои неудачи в домашнем хозяйстве я рассматриваю как те захламленные углы, возведенные в высокую степень. Поддерживать порядок и режим для меня всегда трудно. Мое тайное желание заключается в том, что пусть весь мир сгорит, а затем можно будет восстановить порядок одним безумным усилием. Часто моя энергия для этой работы, достойной Геркулеса, истощается прежде, чем дело завершено и комнаты оказываются приведенными в бо́льший беспорядок, чем до уборки.

Очевидно я не могу поставить либо маме, либо папе диагноз СДВГ, но, думаю, будет справедливо наградить им всю нашу семейку.

И как я умудрилась прожить до 2015 года, не распознав, что у меня СДВГ?

Ключ к загадке, наверно, состоит в том, что мой СДВГ не похож на СДВГ, о котором я слышала в раннем возрасте. Об этом я еще поговорю.

Я росла, веря, что люди с СДВГ вечно дерутся в школе и постоянно гиперактивны. Я думала, он касается в основном мальчиков и что все имеющие его люди – дети, что СДВГ надо просто перерасти.

Мне же в школе, напротив, было легко. Я процветала в недвусмысленно названной «золотой» читательской группе, меня выбирали представлять школу в различных конкурсах и на олимпиадах. Я была далеко не гиперактивной, а склонной к глубокой сосредоточенности и ненатуральной неподвижности, когда оказывалась погружена в свои мысли, что является классическим признаком в основном невнимательной разновидности СДВГ.

Когда я оглядываюсь назад, то замечаю и другие признаки… Подростком я была печально известна поражающей невнимательностью к окружению. Родители могли переставить мебель, купить новую картину, снести стену, а я всего этого не замечала. Мне нужно было указать на новшества.

В детском саду я предпочитала взрослую компанию. Другие дети, шумящие и мельтешащие, выводили меня из равновесия. Я сказала педиатру, что у меня болит от них голова. В три года я настояла на том, что буду тихо читать, когда меня везут в детский сад. В начальной школе я часто погружалась в чтение до такой степени, что приносила книгу в столовую и ставила ее перед тарелкой, как щит. Когда какой-нибудь другой ребенок спрашивал: «Почему ты все время смотришь вверх?» Я отвечала: «Просто думаю».

Мои странности относили на счет высокого умственного развития и творческих способностей – всем бы такие проблемы, – а когда я стала старше, то на ОКР. Обсессивные мысли бывает трудно отличить от проблем с вниманием, а такая черта характера человека с OKР, как перфекционизм, может маскировать бездумные ошибки и незаконченные проекты, свойственные больным СДВГ. В моей неакадемической жизни никому не приходило в голову заставлять меня сосредотачиваться на чем-то скучном. Отчасти именно потому, что я так хорошо училась в школе, родители прощали мне неприбранную комнату. Разрешали делать уроки перед телевизором. Его монотонный шум мешал сосредоточиться другим детям, но мой мозг он успокаивал. В то время я этого не знала, но телевизор восполняет потребность человека с СДВГ в постоянной стимуляции мозга.

Театр действовал на меня точно так же. Я любила драматизм, ставки жизнь-или-смерть, от них во мне бушевал адреналин. Многие ученые ассоциируют желание стимуляции и сверхнастороженность СДВГ с навыками, необходимыми древним охотникам и собирателям для выживания. Я отлично функционирую в кризисных ситуациях, а в способности генерировать катастрофы со школьным театральным кружком не сравнится ничто. В течение шести лет я зарабатывала тем, что участвовала в симуляции экстренных случаев для медицинских школ. Да, мне платили за то, что я делала вид, что кто-то (часто я сама) вот-вот умрет.

СДВГ расшифровывается как синдром дефицита внимания и гиперактивность, но эти слова могут быть поняты неправильно. «Дефицит» внимания означает не недостаток внимания, а то, что оно работает по-другому. Много людей с СДВГ способны сверхсконцентрироваться на какой-то одной вещи и игнорируют все остальное. В школе такое умение было моей сверхспособностью. Когда я действительно погружалась в то, что делала, окружающий мир для меня исчезал. Ничто не могло отвлечь меня от моего занятия, и время шло быстро. Слабая сторона этого: я не слышала, когда меня звали. Не слышала звонков, которые, по идее, должны были выдернуть меня из этого состояния. Если бы вдруг начался пожар, я могла бы не заметить его.

Теперь о ключах, сигналах болезни.

В колледже впервые в жизни никто не организовывал мою жизнь. Мои оценки оставались прежними, но все остальное изменилось. Пострадал сон, потому что до последней минуты я не заботилась о том, чтобы написать реферат. Я не спала ночами, мазала язык растворимым кофе и получала блестящие отзывы профессоров. Я читала все, что нам предлагалось прочитать, – сотни страниц в неделю. Я часто слышала, как кто-то говорит: «Никто не читает все», и, удивленная, отвечала: «О, я читаю». Пострадала моя иммунная система – после недели прослушиваний или экзаменов я всегда чем-то заболевала. В конце концов дело кончалось сильными приступами плача и тревоги. Однажды я увидела, как перед моим профессором плавают в воздухе маленькие красные сердечки, это была галлюцинация, вызванная стрессом и началом гайморита. И в подобные моменты сильного истощения я забывала ключи.

Не было ключей – не было доступа к моим книгам или к компьютеру до тех пор, пока не возвращалась соседка по комнате. Я говорила себе, что подобная забывчивость – знак того, что мозг молит о передышке, и я ее брала – дремала в холле общежития.

После колледжа я навострилась взламывать замок и входить – в собственную квартиру. И наслаждалась брошенным мне вызовом. Меня оштрафовали за то, что я оставила машину заведенной с ключами, запертыми внутри. Хорошо написанное негодующее письмо о том, как несправедливо наказывать налогоплательщика за небольшую ошибку, избавило меня от необходимости платить.

Но потом подобные промашки начали изнурять. Я всегда и всюду опаздывала. Иногда моей проблемой становилась несобранность. Я выходила из двери без сумки и должна была возвращаться за ней. Иногда меня доканывало желание вплотную подойти к обозначенным границам. Приходить раньше, чем нужно, казалось мне пустой тратой времени, и я опаздывала из-за того, что старалась прийти в точное время. В других случаях виновата была моя сверхсконцентрированность. Однажды я явилась на репетицию с опозданием на двадцать минут, держа в руках искусно сделанный фрагмент реквизита – бейджик с именем работника. С ним сцена была смешнее. Для меня он был основой этой сцены. Стоило ли ради него опаздывать? Конечно, нет, я могла сделать его в любое другое время. Но когда меня настигло вдохновение, как бы глупо это ни звучало, кусок бумаги и пластика стали для меня центром вселенной. Пока я делала бейджик, ничто не имело значения.

В стрессовых ситуациях, когда у опоздания могли быть самые негативные последствия, мне было легче, но если давление становилось слишком сильным, мой внутренний стрессометр не выдерживал, и я бросала идею приходить пораньше. Я приходила вызывающе поздно, если это надо было для того, чтобы избежать стресса. Никто не умрет, если я опоздаю, говорила я себе, но, очевидно, мне нужны были доказательства этого.

Хронические опоздания стали частью моей личности, той частью, которая мне не нравилась.

А когда мне было двадцать с чем-то, случались проступки и похуже. Во время семейного путешествия во Францию я потеряла паспорт и билет на самолет. Я никогда не видела своих родителей такими расстроенными из-за какой-либо другой моей ошибки. Я вообще не привыкла совершать ошибки. «Это могло случиться только с Рэйчел», – сказал мой кузен, и его слова удивили меня. Неужели моя жизнь на самом деле что-то вроде ситкома и я единственная, кто этого не замечает?

Однажды утром, когда я должна была участвовать в детском театральном шоу, проснувшись, я получила пять исступленных посланий. Я пропустила электронное письмо о том, что будет дано дополнительное представление. Кто-то меня заменил, держа в руках текст роли, а в этот день шоу снимали на камеру. Поскольку я всегда стремлюсь достичь совершенства и избежать проблем, новость о том, что я подвела всех, потрясла меня.

После двух лет первых серьезных отношений с бойфрендом я почувствовала, что близится их конец. Мы много ссорились из-за моих беспрестанных ошибок – нужно было закрыть шкафчик, быть готовой вовремя, помнить о телефоне/бумажнике/ключах. За одну неделю я умудрилась запереть ключи в машине с работающим двигателем три раза — дважды за один день. И всякий раз мой несчастный бойфренд должен был ехать через весь город, чтобы привезти мне запасной комплект. И каждая такая поездка казалась еще одним гвоздем в крышку гроба наших обреченных отношений, и какая-то часть меня знала, почему такие случаи повторяются. Мое ощущение, что наши отношения на грани разрыва, делало их таковыми.

Годы спустя мы снова сошлись, и снова оказались в ситуации, близкой к катастрофе. Мы поехали на машине в Джошуа-Три, в путешествие, которое я спланировала, потому что никогда ничего не планировала. Я ненавижу иметь планы, а еще больше осуществлять их, но я пыталась. Мы проводили время, жаря маршмеллоу и разговаривая о нашем будущем, а потом вернулись к машине за водой. Захлопнув багажник, я поняла, что оставила ключи внутри. Прежде я никогда не делала этого. И не помнила, что сделала на этот раз. Мой мозг сработал на автопилоте и предал меня, оставив нас без провизии в дикой пустынной темноте. Бойфренду пришлось прогуляться, чтобы остыть. Ну вот, подумала я. Один захлопнутый багажник, одни убитые отношения.

Но, разумеется, все не так просто. Мы пережили – и даже совсем неплохо – оставшуюся часть уик-энда. Когда наши отношения все же закончились, решение расстаться было обоюдным, неизбежным, даже, можно сказать, скрепляющим нашу дружбу, но у меня оно навсегда останется связыванным со звуком захлопывающейся крышки багажника.

Потом в течение многих лет было много потерянных ключей. Я бы заплакала, если бы увидела книгу под названием «Трудно изменить мир, если не можешь найти ключи».

Моя проблема имеет отношение к тому, что называется исполнительная функция. Я представляю мисс Функцию как одетую с иголочки неумолкающую леди, генерального директора/карточного шулера/любительницу острых ощущений, которая относится к простым смертным как к красному ковру под своими каблуками-шпильками. Мисс Функция работает на двухтысячном этаже и наблюдает за своими подданными полуприкрытыми глазами. Она соизволяет зайти ко мне, когда очень нужна, когда весь мир пылает, а в гидрантах кончилась вода. Мисс Функция обожает дедлайны и близость к провалу. Она подлетает в своем заправленном адреналином «Ламборгини» с криком «Садись!» С мисс Функцией за рулем я могу сочинять гениальные статьи в ранних утренних сумерках, выходить на сцену и прекрасно играть свою роль, болея гриппом, справляться с кризисными ситуациями, нисколько не вспотев, доверяться своим инстинктам и знать, что мир на моей стороне. А когда работа мисс Функции сделана, она оставляет меня с упадком сил и часто с простудой. У меня ушли годы на то, чтобы научиться распознавать опустошенную дерганую усталость: похмелье после чреды дней, когда я пила вино и ужинала с наиболее дерзкой, действенной версией самой себя.

Большинство же дней меня одолевает Дисфункция. Она взбалмошная баба, без памяти влюбленная в оболтуса-гитариста, живущего в подвале. Когда подходит время принять решение или переключить скорость, или вспомнить, что надо зайти в библиотеку, Дисфункция натягивает на себя хипповую юбку и сандалии, от которых она не в силах избавиться с восьмого класса, и является незваная. Дисфункция считает, что сейчас настанет прекрасное время для того, чтобы взять в руки укулеле, что она купила три года назад, но так и не удосужилась научиться играть на ней. Когда нужно выбрать между смартфоном А и смартфоном Б, она в панике мечется по комнате. Дисфункция посвящает несколько часов в неделю в течение более чем пяти месяцев обдумыванию своего выбора. Мои друзья заключают пари о том, когда же я наконец соберусь купить новый телефон. И только угроза того, что ей придется совершить длительную автомобильную поездку без оного, заставляет мисс Функцию спуститься на лифте со своих высот, чтобы довести дело до конца, быстро и точно, словно собака хватает кость.

Когда мама впервые заподозрила у меня СДВГ, я отвергла столь странную для меня идею, но чем больше книг из серии «Помоги себе сам» я читала, тем больше думала об этом. Годы спустя после того, как мама выдвинула ее, я наткнулась на благословенную статью в «Атлантике», озаглавленную «СДВГ протекает у женщин иначе». Это одно из недавних исследований, где говорится о том, что многим женщинам ставят такой диагноз, только когда они становятся взрослыми, после долгих лет борьбы с заболеванием. Раньше исследования СДВГ фокусировались на гиперактивных мальчиках, у которых немало проблем в школе, и никто не понимал, что у девочек он развивается позже и далеко не всегда сопровождается гиперактивностью или плохими отметками, и с возрастом положение дел ухудшается, а не улучшается. Девочки и женщины с СДВГ более склонны к депрессии и тревоге. Мы привыкли рассматривать эту биологическую проблему как проявление плохого характера, а это смертельный удар по самооценке. Ты не понимаешь, что твой мозг подставляет тебя. Слишком уж просто считать свои симптомы чертами личности, видеть себя слабой, ленивой или плохой.

Я не такая, и вы тоже.

Во многих отношениях я адепт порядка. Я должна им быть. Мой гугловский календарь раскрашен во все цвета радуги. Мои входящие письма рассортированы по папкам и отмечены звездочками. Каждый раз, когда мне нужно уйти из дома, я завожу два будильника. Один для того, чтобы дать мне знать, что пора выходить, а еще один, чтобы пробудить от глубокой сосредоточенности на чем-то, испытываемой мной не меньше двадцати минут до того. К несчастью, когда у меня стресс, эта система дает сбой. Я совершаю ошибки. Если такое случается, я стараюсь помнить, что работала усерднее, чем многие люди, для того, чтобы стать ответственным и надежным человеком, и что в большинстве случаев меня ждал успех. Пытаюсь сохранять чувство юмора. Пытаюсь прощать себя.

Лекарства тут помогают – очень, – но они действуют всего несколько часов, и это обстоятельство может усилить тревогу. Чтобы понять, как я могу помочь себе, надо тренироваться.

Я стараюсь каждый день медитировать. Самоосознание помогает с вниманием и тревогой. Когда я перегружена и переполнена сама собой, то вспоминаю одну фразу, которую услышала на уроке йоги. Тренер усаживает нас на пальцы наших ног – в позу, которая вызывает у большинства людей боль и напряжение. Чтобы преодолеть эти неудобства, говорит она, нужно повторять санскритские слова neti, neti. Я не это. Я не это. Я не эта боль. Я не это тело. Я не этот мозг.

Когда я подавлена из-за плохой работы органа, который находится внутри моего черепа, когда я вымотана дисбалансом химических веществ, что должны управлять им, когда отключение электричества в офисе мисс Функции делает борьбу особенно острой, я напоминаю себе, что я не этот мозг. Я не этот поток нейротрансмиттеров. Я не этот недостаток внимания и не сфокусированный лазерный луч. Я не потерянные ключи.

Neti, neti.