Текст книги "История, которую нельзя рассказывать"

Между строк

Поцелуи, объятия, вопросы – и вот я уже сижу на скамье за длинным деревянным столом, а бабушка готовит мне поесть.

– Я как знала, что кто-то придёт, – сказала она. – За обедом я случайно поставила на стол три тарелки, а потом в дом залетела пчела!

Дедушка читал письмо, а его кустистые брови ползли вверх. Он то и дело смотрел на меня, будто снова и снова удивлялся, что я здесь. Бабушка достала остатки ужина из кладовой и раздула угли в глиняной печи. Я пыталась объяснить, что не голодна, что в автобусе съела целый бутерброд, но бабушка всё равно ставила на стол тарелку за тарелкой. И только когда я стала клевать носом, она унялась.

Утром меня разбудил свет, льющийся в незакрытые окна, и необычные, чужие запахи – скошенной травы, свежего воздуха и скворчащих колбасок. Пару мгновений спросонья я не понимала, где я, а когда вспомнила своё путешествие в горы, мне показалось, что это сон.

– Это настоящие яйца, – сказала бабушка. – А это – настоящее молоко. Ты пробовала свинину? Мама готовит тебе мамалыгу с сыром?

Я снова сидела за столом. Бабушка снова ставила передо мной тарелку за тарелкой. Ломтики ветчины. Свежие помидоры, огурцы и сладкий перец. Я никогда не видела столько еды. Откусив кусочек яйца, я чуть не поперхнулась – такой у него был насыщенный вкус. Отпила молока – и меня замутило с непривычки. Я даже не притронулась к бабушкиной мамалыге – кукурузной каше с горкой овечьего сыра сверху.

– Я не голодна, – проговорила я, а бабушка посмотрела на меня так, будто я при смерти.

– Оставь её в покое, – сказал дедушка.

Я умылась водой из расписного глиняного тазика и переоделась в чистую одежду. Потом дедушка взял меня за руку, и мы втроём пошли в деревню.

Деревня была сельскохозяйственной общиной с тех самых пор, когда сюда пришли первые поселенцы сотни или тысячи лет назад – историю рассказывают разные люди, и каждый раз даты меняются. Большинство домов стояли вдоль грунтовой дороги, которая пересекала центр деревни. Других дорог, чтобы приехать сюда или уехать, не было. Впрочем, в то время грузовик имелся только у старого мясника. На этом грузовике он свозил в долину скот с горных пастбищ.

Почти всю долину занимали поля, на которых деревенские сеяли хлеб и пасли скот. А в домах по обе стороны дороги люди не только жили. В одном доме в отдельном помещении торговали разными товарами, и владелец лавки был одновременно и парикмахером. Местная таверна служила одновременно гостиницей, хоть там и сдавались постояльцам всего две комнаты, которые очень редко кто-нибудь снимал.

Горы здесь густо поросли лесом – сосны, ясени и ели взобрались так высоко, что некоторые даже касались верхушками облаков. Я стояла по пояс в траве у подножия холма и, запрокинув голову и щурясь от яркого света, пыталась охватить взглядом эти просторы. В центре деревни, у колодца, я разглядывала необычные дома, обходя стороной разгуливающих по дороге животных. Почти все дома были одноэтажные, но позже я узнала, что в некоторых есть подвалы, чтобы держать продукты в холоде, и чердаки, чтобы коптить мясо. Крыши были выстланы красной черепицей или покрыты соломой с ярко-зелёными пятнами проросшего на ней мха. Стены – выкрашены в необычные цвета: розовый, голубой и салатовый, белый в охряную полоску. Одни дома, высокие и худые, лепились друг к дружке. Другие, низкие и толстые, стояли вольготно и смотрели на улицу множеством маленьких окошек. У некоторых осыпа́лся фундамент, сквозь облупившуюся штукатурку проглядывали куски деревянной обрешётки. Но большинство домов были в хорошем состоянии; обнесённые заборчиками маленькие палисадники и цветочная роспись на стенах около дверей радовали глаз. И везде, на всех до единого домах я заметила резные фигурки волков.

Когда бабушка и дедушка вели меня по деревне, из домов выходили люди. Они выглядывали из окон. Другие отрывались от работы в поле и смотрели на нас издали. Мы остановились возле выкрашенного в персиковый цвет покосившегося домика с коричневыми ставнями и примыкающим к нему густо разросшимся садом.

Перед домом росло большое дерево, и на его нижних ветвях, рядом с открытым окном в кухню, подвешенные за ручки мытые чашки сохли на солнце и позвякивали, стукаясь друг о друга.

Бабушка подошла к порогу, приоткрыла дверь и, прежде чем войти, крикнула, что это она пришла. Я чувствовала на себе взгляды соседей: кто-то посматривал на меня, развешивая на верёвках белье, кто-то выглядывал с крыльца. Дедушка остался на улице – его остановил какой-то мужчина на телеге, запряжённой лошадью. Я слышала, как дедушка сказал, что я его внучка и приехала на летние каникулы, – это была правда, но не совсем.

Мы с бабушкой вошли в персиковый дом. Он был вдвое больше нашего. И что самое поразительное – здесь было электричество. А в зале я увидела диван и телевизор.

– Кто-то пришёл? – послышался из глубины дома голос, и с чёрного хода вошла миниатюрная женщина с грязными по локоть руками. Волосы у неё были заплетены в длинную косу, а голова обмотана фиолетовой косынкой. Увидев бабушку, она поспешила к нам по коридору, вытирая руки о фартук.

– О, Дойна! Как дела? Козы не хворают? – Тут она заметила меня. – А это кто?

– Моя внучка Иляна. Она только приехала из города. Можно позвонить от тебя её маме?

– Внучка! С каких пор она у тебя появилась? – Женщина взяла мои руки в свои, и я заметила, какие они крепкие и жилистые. Она была очень маленькой: чтобы поцеловать меня в щёки, она только слегка нагнулась, но пальцы у неё были сильные и мозолистые. – Добро пожаловать в деревню, дорогая! Вы только поглядите на эту одёжку! И волосы! Пожалуйста, зови меня Санда и заглядывай в гости, когда устроишься. У меня дочка как раз твоего возраста. – Она повернулась к задней двери и крикнула: – Габриэлла! Габи! Тут с тобой кое-кто познакомиться хочет!

Краем глаза я увидела, как с улицы в окно зала сунулась лохматая темноволосая голова и тут же исчезла. Я вспыхнула, но ничего не сказала.

– Куда это она делась? – задумчиво проговорила Санда.

– Санда ветеринар, – сказала бабушка, и я молча вытаращила глаза.

– Ветеринар? – Мне внезапно вспомнилась одна история. – А как же Свинорылый Пе́тре?

Бабушка разинула рот, а Санда расхохоталась.

– Свинорылый Петре! Сто лет не слышала это прозвище! Да, она точно Лизина дочка! – Ветеринарша похлопала меня по руке и утёрла глаза. – Петре был моим мужем. Но он умер несколько лет назад. Вот с тех пор я и работаю ветеринаром.

Санда провела нас в кухню, где стоял холодильник, а на стене висел зелёный телефон. Мне было неловко из-за того, что я назвала её покойного мужа свинорылым, поэтому я улыбнулась в ответ, когда она улыбнулась мне.

– Приходи в любое время, Иляна. Габи не помешает новый друг.

Бабушка сняла трубку и стала набирать номер, а Санда вернулась во двор. Когда ветеринарша ушла, лицо у бабушки посерьёзнело. Сначала я подумала, она сердится на то, что я сказала, но потом она выглянула в коридор проверить, стоит ли дедушка у входной двери.

Тут взгляд у бабушки оживился – видимо, наконец соединили.

– Лиза? Лиза, здравствуй.

У меня ёкнуло сердце, но мамин голос я почти не слышала – только тихий отголосок из трубки.

– Да, у меня всё хорошо, дорогая. Как ты? О да, погода чудесная. Папа скоро пойдёт на поле, утром было много дел.

Я ничего не поняла. Просто стояла и смотрела на бабушку во все глаза.

– Вообще я позвонила, чтобы рассказать о Старой Константе. Нездоровится ей. Врач приезжал в деревню, прописал ей постельный режим. Вряд ли она уже поправится. Помнишь, как ты ушла с ней гулять по лесу? – Пауза. – Как это «нет»? Никак забыла? Ты нас с папой до смерти перепугала! Мы проснулись, а тебя нет – ушла за ней в лес в одной ночной сорочке! Но уж как тебе влетело, когда вернулась, ты наверняка помнишь? Целых две недели навоз из хлева выгребала! – Пауза, затем смех. – Да, верно. Видишь, всё ты помнишь.

Бабушка опустила на меня взгляд и ухмыльнулась. Я открыла было рот, но она прижала палец к губам.

– Слушай, славно поболтали. Я очень по тебе соскучилась. Правда, Лиза, очень сильно. Но дел у меня невпроворот, так что я пойду. Просто хотела рассказать тебе о Константе. Звони Санде в любое время. В любое. Она не против. Только номер теперь другой – новую линию провели. Бумага под рукой? Хорошо.

И не успела я сообразить, что к чему, как бабушка уже повесила трубку. И даже не дала мне поговорить с мамой. И даже моё имя не произнесла. Глаза у меня наполнились слезами, но бабушка взяла меня за руку, и мы вышли на улицу к дедушке. Соседи на улице хотели познакомиться с их внучкой, которая приехала из города, так что плакать и отвечать на вопросы было некогда.

Позже, после обеда, я нашла на столе конверт и, достав из него письмо, прочитала:

Мама, нам грозит беда, в городе для Иляны небезопасно. Я не знаю, когда всё закончится.

Прости, что ты знакомишься с ней при таких обстоятельствах. Прости, что не давала вам видеться. Прости за всё, что я наговорила, когда уезжала, и за всё, чего не сказала, хотя следовало. Может быть, когда всё кончится и мы с мужем приедем за ней, мы сядем вместе и поговорим.

Но пока, мама, береги мою девочку. Пожалуйста, не дай им найти её.

Когда прочтёшь это письмо, сразу же позвони мне, но не упоминай её в разговоре. Нашу линию прослушивают – всю квартиру. Они слышат каждое слово. Поэтому расскажи мне о чём-нибудь, что знаете только вы с папой. Так я буду знать, что она в безопасности.

Лиза

Я ещё раз перечитала письмо, потом в третий раз для верности. Мысленно я прокручивала в голове весь разговор бабушки с мамой, вспоминала историю о Старой Константе. И внезапно поняла: мама и бабушка делали то же самое, что и дядя Андрей, когда писал свои поэмы.

Иногда важно не что ты говоришь, а что оставляешь между строк.

Правда или вымысел

Первый раз после побега из дома мама позвонила родителям, когда родилась я. В воспоминаниях, которые на самом деле не мои, эта история меняется в зависимости от настроения. Если я злюсь, то и мамин голос, и голоса её родителей звучат сердито.

– У меня теперь есть своя дочь, и вы никогда её не увидите! – кричит мама в трубку.

– Да не больно-то хотелось! – кричат в ответ бабушка с дедушкой, с грохотом бросая трубку на телефонный аппарат.

Если мне грустно, то и их голоса звучат печально.

– Мама? Папа? – говорит мама дрожащим голосом. – У вас теперь есть внучка.

– Лиза? Лиза, милая, это ты? – ахает бабушка. А дедушка ничего не говорит – он плачет.

Почти все свои писательские фишки я позаимствовала у папы или дяди, но привычку не рассказывать одну и ту же историю одинаково взяла от мамы.

– Как же кто-то другой сможет пересказывать твои истории, если ты постоянно их меняешь? – спрашивал дядя Андрей.

– Другие не должны рассказывать мои истории по-моему, – отвечала я. – Они должны рассказывать их по-своему.

– Но нельзя же бесконечно писать одну историю, – замечал папа. – Рано или поздно тебе придётся её закончить и больше не трогать.

В ответ я лишь закатывала глаза.

Больше всего я любила менять историю, в честь которой меня назвали. Разумеется, это было просто – ведь я не знала настоящую концовку. Если, к примеру, у меня выдавалась скверная неделя, принцесса Иляна сразу понимала, что сёстры её обманывают, и, вместо того чтобы выполнять их дурацкие просьбы, отрубала им головы.

Мама же больше всего любила менять историю о том, как сбежала из деревни. В версии, которую она рассказывала мне чаще всего, была весна, маме исполнилось семнадцать, и больше всего на свете она любила музыку. Всё свободное время мама проводила у мясника – слушала радио. Особенно сильно она любила Марию Лэтэрецу, Ирину Логину и других фолк-певиц, а если рядом не было посторонних, мама убавляла звук и господин Юрсу пытался поймать сигнал «Свободной Европы». Долгими часами мама сидела, прижав ухо к динамику, и сквозь помехи подпевала американским песням. Неудивительно, что музыка просочилась через её кожу и пропитала маму насквозь – она ведь очень близко сидела к приёмнику. И неудивительно, что в голову ей пришла мысль уехать в город и поступить в музыкальный колледж, чтобы стать певицей.

Несколько месяцев она трещала без умолку, рассказывая родителям, какие предметы хочет изучать, как изменится её жизнь вдали от дома, где не будет цыплят, коз и не надо будет всё время заниматься хозяйством. Видимо, они понимали, что дочь настроена серьёзно и правда собирается уехать: однажды мама вошла, пританцовывая, в дом, а в кухне за столом возле растопленной печи её поджидали родители.

– Мы тут разговаривали с ветеринаром, – сказала бабушка. – Теперь его сменит сын.

– Да? – спросила мама с притворным интересом.

У неё были длинные тёмные волосы, заплетённые в косу под косынкой, маленький аккуратный нос, сияющие карие глаза, а под платьем с многослойными юбками уже угадывались женственные изгибы её фигуры. Все считали маму красавицей. Деревенские парни, в том числе и сын ветеринара, пытались за ней ухаживать, но мама думала лишь о музыке.

Она подняла голову и посмотрела на родителей – те не сводили с неё глаз. Мама фыркнула.

– Да уж, представляю, какой из Свинорылого Петре выйдет ветеринар! Помните, как он верещал, когда я гонялась за ним с лягушками в руках?

Дедушка не улыбнулся.

– Пожалуйста, Лиза, послушай. Нам надо тебе кое-что сказать.

– Что? – спросила мама, наконец посерьёзнев.

– Петре подумывает жениться, – сказала бабушка.

Мама вскинула голову. Положила руки на колени. И тихо проговорила:

– Не понимаю, какое это имеет отношение ко мне.

– Вы друг другу подходите. И всё уже сговорено, – сказал дедушка.

Мама вздёрнула брови.

– Ах, вот как.

– Он славный парень, – продолжила бабушка. – И ты ему нравишься ещё с детства.

Но мама покачала головой. Встала из-за стола.

– Вы же не думали всерьёз, что я соглашусь на такое?! Я еду в город! Буду певицей!

– Лиза, хватит молоть чушь! – прикрикнула на неё бабушка. – Если тебе так нравится петь, пой для себя хоть каждый день, но песнями сыт не будешь!

– В твоём возрасте я бывал в городах, – сурово проговорил дедушка. – Поверь, здесь ты будешь счастливее.

– Я не выйду за Петре, – отрезала мама. – И клянусь, ни дня тут больше не останусь!

Сказав это, она начала собирать вещи.

Или подождала, пока родители лягут спать.

Или этот разговор повторился несколько дней спустя.

Или ничего этого вообще не было.

В большинстве версий этой истории всегда есть спор с криками и слезами. Почти во всех версиях маму хотят выдать замуж против её воли, и она покидает дом с тяжёлым сердцем.

Однако во всех версиях истории, как её ни рассказывай, семнадцатилетняя девушка понимает, что родители, которые сильно её любят, не дадут ей жить так, как хочется, поэтому она сбегает из дома не попрощавшись. Складывает в рюкзак одежду, тетрадку с песнями и две любимые подушки с кровати. Зажигает фонарь и забирает немного денег из комода в спальне родителей. И на столе рядом с печкой оставляет письмо.

В некоторых версиях, которые мама рассказывала мне в раннем детстве, она спускается с гор в кромешной тьме. В руке у неё фонарь, за плечами рюкзак, и она идёт по узкой извилистой тропинке через лес. Маме страшно, но она высоко держит голову и смотрит вперёд. В других версиях по пути ей встречается мясник, который везёт в фургоне овец, и дальше мама едет в кузове. В конце концов она добирается до станции на краю света.

Когда я привередничала из-за баклажанов или ныла из-за телевизора, когда устраивала истерику и грозилась, что сбегу из дома, мама рассказывала мне о том, что по лесу шныряли дикие звери, а среди ветвей ярко светились чьи-то жёлтые глаза.

Когда мама скучала по дому, она описывала запах жареных колбасок, вкус свежего молока и яиц, стрекот бабушкиного ткацкого станка.

Я частенько пыталась понять, какая версия истории правдива. Дедушка плакал у порога? Мама ехала в кузове грузовика вместе с овцами?

Она никогда не жалела, что сбежала?

Папа научил меня почти всему, что я знаю об историях. Благодаря дяде я поняла, что писателем можно стать. А мама показала мне, что если историю рассказывать очень долго, то отличить правду от вымысла становится всё сложнее.

Что гложет меня изнутри

Три дня и три ночи я не выходила из дома. Вспоминала мамин голос в телефонной трубке – он звучал совсем рядом, но его было не расслышать. И думала о том, как она сбежала отсюда, где я сейчас. Три дня и три ночи я расхаживала по скрипучим половицам и слонялась между кухней и маленькой комнатой. Доставала из рюкзака спрятанный кусочек шоколада и пожирала его взглядом – съесть или не съесть за раз? Но потом заворачивала в бумажку и снова прятала.

Когда бабушка и дедушка ушли работать в поле, я поднялась по приставной лестнице и, толкнув деревянную дверцу в потолке, заглянула на чердак. В нос ударил резкий и едкий запах. С балок свисало что-то большое и бесформенное. В темноте я не сразу разглядела, что это туши животных – таким способом вялили и коптили мясо. С перепугу я чуть не грохнулась с лестницы.

Я не хотела сидеть взаперти в этом старом и страшном доме, но ходить в деревню не хотела ещё сильнее. Если я со всеми перезнакомлюсь, это будет значить, что я тут остаюсь. Но на сколько? На неделю? Месяц? Навсегда?

Сохранять спокойствие мне удавалось, только если я мысленно говорила себе, что родители приедут за мной в любую минуту. Выяснится, что Секуритате перепутали квартиры и не там установили жучков. А дядя просто уехал в отпуск. А Большая Книга лежит в целости и сохранности под моей кроватью. Незачем мне ходить в деревню, и на улицу я выйду, только когда поеду домой.

Так что когда бабушка с дедушкой спросили, не хочу ли я прогуляться до нашего поля, я покачала головой.

– Нет, спасибо.

Когда они предложили познакомиться с местными ребятами, я вежливо отказалась.

– Не нужно. Мне нравится быть одной.

Когда дедушка принёс в дом только что вылупившегося цыплёнка, пытаясь выманить меня на улицу посмотреть на животных, которых они держали у себя, я погладила птенчика пальцем по пушистой головке и, как загипнотизированная, пошла за дедушкой к двери. Но мне вдруг пришло в голову, как здорово будет нарисовать крошечных пушистых цыпляток на полях страницы и написать историю о том, как один из них влюбляется в девочку вроде меня и становится её лучшим другом.

Я остановилась, не дойдя до порога.

– Вообще-то я не очень люблю животных. Даже самых милых. И деревья не люблю. И фермы. И деревни посреди леса. Так что лучше я никуда не пойду.

Я тоскливо слонялась по дому, дёргала за струны дедушкину скрипку и пересчитывала вышитые подушки. Тридцать шесть. Некоторые крошечные, размером с мою ладонь, с одним только розовым бутоном посерединке. Другие такие широкие и плотно набитые, что у меня с трудом получалось обхватить их руками.

Когда подушки закончились, я стала считать тканые одеяла и покрывала. Но не могла определиться, с какого начинать, поэтому приходилось снова и снова пересчитывать заново. Не пропустила ли я те, что лежат на полу вместо ковриков? А те, что висят на стенах как обои? А те, которыми застелены две узкие кровати бабушки и дедушки, и те, что перекинуты через спинки стульев?

Мне надоело, и я бросила считать. Мне вообще всё надоело.

На третий день я уже не просто хандрила, я злилась. Мне не хватало моей Книги. И телевизора. Котов-аристократов, которые оказались одни за городом, уже наверняка спасли, но я никогда не узнаю как. Я скучала по своим книжным полкам, по кровати и ванной комнате. В доме бабушки и дедушки вообще не было книг. Здесь я спала в кухне на лежанке из вороха одеял и подушек. Здесь мне приходилось ходить в туалет в вонючую деревянную будку на улице и мыться в железном корыте во дворе.

Бабушка верила, что все недуги можно излечить хорошей едой, поэтому каждый день готовила столько блюд, словно готовилась к приезду Вождя. Я понимала, что нельзя и дальше испытывать терпение бабушки с дедушкой, но всё скопившееся во мне недовольство так и рвалось наружу.

– Я правда ценю твои старания, – сказала я бабушке, – но я очень многое не ем. Баклажаны. Печень. Лук. Перец. Могу составить список. Мама об этом знает. Она вообще всё знает. Ты хорошо готовишь, просто я люблю бутерброды с вареньем. Ну, ещё курицу. Моя любимая часть – бёдра, но шея и ножки тоже сойдут.

Скривившись при виде голубцов, мамалыги с сыром, салата из баклажанов и тушёного мяса с картошкой, я отодвинула от себя тарелку.

Бабушка сощурилась.

– Ясно.

После ужина, когда солнце зашло, она убрала тарелки с едой со стола. Дедушка пошёл собирать коз. Он надел свою голубую фетровую шляпу с широкими полями, застегнул жилет. Если бы коз не было видно из окошка в спальне, я бы подумала, что он собрался идти в деревню.

Когда дедушка ушёл, мы с бабушкой остались вдвоём.

– Так, пора нам поговорить. Я не собираюсь делать из мухи слона, но муха, судя по всему, уже и сама прилично вымахала, а у нас тут места маловато, – заявила вдруг она.

Я захлопала глазами.

– Что за муха?

Я была почти готова упасть на колени. Если мама узнает, что бабушка с дедушкой выгнали меня из дома за то, что я капризничала за столом, я до конца жизни не смогу нормально сидеть.

– Что-то гложет тебя изнутри. Я хочу, чтобы ты выговорилась, – сказала бабушка. Она ткнула мне пальцем в живот и собрала оставшуюся посуду. – Дело не только в грусти. Грусть мне знакома. И одиночество тоже.

Я положила ладонь на живот. Когда бабушка вернулась к столу, она сунула мне в руки коробок спичек.

– Зажги лампы.

Впервые за три дня меня попросили что-то сделать. Я сидела и таращилась на коробок. Дома, в квартире, мне не разрешали трогать спички. Родители всегда сами зажигали свечи, когда нам отключали электричество. Я встала со скамьи и оглянулась на бабушку – может, она дала мне спички по ошибке? Бабушка была занята, вытирала со стола, поэтому я открыла коробок и уцепила одну спичку пальцами. Меня переполнял восторг. А ещё облегчение. Неожиданно я поняла, как устала всё время расстраиваться.

Я несколько раз чиркнула первой спичкой по коробку, и, когда она загорелась, я так долго глазела на неё, что пламя обожгло мне пальцы. Со второй получилось получше. Третьей я зажгла лампу.

– Мы с дедушкой очень рады, что ты живёшь у нас. Мы хотим, чтобы тебе здесь было хорошо. Хотим, чтобы ты чувствовала себя как дома, – сказала бабушка. – Я не знаю, как тебе жилось в городе. Я-то сама только в деревне жила. Но чтобы вырастить урожай и подготовиться к зиме, нужно трудиться в поте лица. В поле надо ходить, за садом ухаживать, за животными – обо всём нужно заботиться. Мы с дедушкой уже немолоды. Нам тяжело самим тут управляться. Если ты будешь жить с нами, Иляна, нужно помогать.

Загорелась последняя лампа, и комнату залил мягкий оранжевый свет. Я подняла голову и посмотрела на бабушку: она протягивала мне мокрую тряпку. Я поспешно взяла её. Затем она указала мне на грязную посуду, и я начала её мыть – дома я посуду никогда не мыла. Вытирая чистые тарелки, бабушка напевала себе под нос.

– Пожалуй, я могу работать в поле, – наконец сказала я. – Или смотреть за маленькими цыплятками.

– Неплохо для начала. – Затем бабушка добавила: – Ещё нам не помешает помощь в уборке по дому. И нужно ходить в деревню по всяким делам. И раз ты так привередлива в еде, будешь помогать мне со стряпнёй. С таким списком нелюбимых продуктов нужно учиться готовить для себя. Дедушка не готовит, но он и не привередничает. Больше такого за своим столом я не потерплю.

Говорила она не сердито, но я всё равно съёжилась.

Печь в доме была кирпичная, покрытая сверху слоем белой штукатурки, с широкими полками наподобие ступеней, которые вели наверх, к потолку. Лампы горели по всему дому, но больше всего света давала печь, поэтому, когда мы вымыли посуду, бабушка придвинула стул ближе к очагу и достала рукоделие. Я села рядом на тканый коврик, но подальше от жаркой печи.

– В городе я не делала ничего по дому. Ну в смысле, я убиралась у себя в комнате, когда мама ругалась. Но вообще я там другим занималась.

– Ты и здесь можешь этим заниматься.

Я покачала головой.

– Не могу.

– А чем же ты занималась?

Я принялась вытягивать нитки из ковра, и бабушка наклонилась ко мне и тихонько шлёпнула меня по руке спицей для вязания. Я подняла голову и пару секунд колебалась, а потом сказала:

– Я сочиняла истории.

Бабушка вскинула брови.

– Это серьёзное занятие. Тем более для твоего возраста.

– Ну… – Я снова принялась ковырять ковёр, но перестала и положила руки на колени. – Я хочу… я хотела стать писателем, когда вырасту. Мой дядя Андрей – писатель, ну вернее, был им, пока его не забрали Секуритате. А папа в университете преподаёт. Он научил меня, как соединять сюжетные линии, как прописывать персонажей, место действия и как привести сюжет к кульминации. – Тут я поняла, что говорю не то, и замолчала. Похоже, бабушка права: что-то и правда грызло меня изнутри и прорывалось наружу. – Но больше я не хочу быть писателем. Истории – глупость, и люди, которым они нравятся, тоже глупые.

Бабушка долго смотрела на меня, сощурившись. Смотрела так пристально, что я заёрзала на коврике.

– Чего? Почему ты так смотришь?

– Пытаюсь понять, какая гадость тебя гложет. – Она наклонилась и ещё сильнее прищурилась. – Да, вот она. Так и сидит внутри. Интересно, как бы нам её вытащить?

Я снова дотронулась до живота, смутившись, и упрямо сказала:

– Не сидит во мне никакая гадость. Я бы знала.

– Может, я и ошибаюсь. – Бабушка откинулась на спинку стула и вздохнула. – Жаль, кстати, насчёт писательства. Все бы тут обрадовались.

Я нахмурилась.

– В смысле?

– Истории в этой деревне очень ценятся. У нас есть давняя традиция рассказывать сказки. Это помогает не забывать прошлое, коротать время суровыми зимами или днём, когда мы работаем в поле. Хороших рассказчиков трудно найти, знаешь ли. Думаю, жители деревни очень обрадовались бы новому сказителю.

– О, – только и сказала я. А потом добавила осторожно: – А какие истории тут рассказывают? Всякие романтичные про поцелуйчики или для маленьких детишек про животных? Вот такие?

– Нет конечно, – ответила бабушка, удивившись. – Ты знаешь, кто такие балауры? Это двенадцатиголовые драконы, похожие на крылатых змеев, и у них слюна превращается в драгоценные камни.

Я помотала головой.

– А слышала о Мума Падурии, Матери Леса, которая крадёт сны маленьких ребят или похищает их самих, чтобы пустить на похлёбку?

Я снова помотала головой.

– Может, про приколичей слыхала? Это мертвецы, которые возвращаются на землю в виде огромных чудовищ, похожих на волков, и нападают на путников в лесу. А есть ещё иеле – с бубенчиками на лодыжках они танцуют при свете луны на кронах деревьев.

На этот раз я поморщилась.

– Ваши сказители рассказывают такие истории?

– Конечно. Очень умелые сказители могут даже зачаровать слушателей так, что те будут внимать истории, затаив дыхание! Думаю, ты как раз из таких. – Но потом бабушка всплеснула руками, засмеявшись. – Что это я такое говорю? Ты же не любишь истории. Они для глупых людей. А ты, как я погляжу, неглупая.

Я закусила щёку.

– Ну… вообще некоторые истории мне всё-таки нравятся. Наверное, мне бы понравились те, о которых ты говоришь, если бы я их послушала. Просто… все мои истории пропали. Их папа забрал.

Бабушка усмехнулась.

– Забрать истории нельзя.

– Но он забрал, – настаивала я. – Он сжёг Большую Книгу. Теперь её нет. Он думал, что мои истории опасны.

– Истории и правда опасны. Он не зря беспокоится. Но если историю однажды рассказать, она навсегда остаётся с тобой. – Бабушка дотронулась до моего лба кончиком вязальной спицы. – Если ты захочешь поведать их снова, то они найдутся.

Я обдумала бабушкины слова. Похоже на правду. Обычно мне не нужна Большая Книга, чтобы рассказывать истории. Я подняла голову, глядя на неё с подозрением:

– А ты любишь сочинять, бабушка?

Она усмехнулась.

– Дедушка сказал бы, что да, но немного в другом смысле.

– А истории вроде тех, о которых ты сейчас говорила, рассказывать можешь? О Матери Леса, балаурах и всяком таком?

– Ну, в персонажах, кульминациях и прочих университетских заумностях я ничего не смыслю. Но несколько историй знаю. Мы с дедушкой частенько сидим у очага, пока я вышиваю подушки или шью покрывала. Иногда он играет на скрипке, и мы рассказываем истории, чтобы отпугнуть духов.

Я вытаращила глаза.

– У вас тут духи есть?

– Духи есть везде. В мире их полным-полно.

Я сцепила пальцы и опустила взгляд на коврик.

– Такие истории я бы послушала.

– А я бы с удовольствием рассказала. Возможно, если ты снова отыщешь свои истории, сможешь вернуться к своему любимому занятию. Мы с дедушкой хорошо умеем слушать.

Тут в дом как раз зашёл дедушка, и бабушка улыбнулась.

– Но завтра мне нужно встать спозаранку, в поле дел невпроворот. Так что пора ложиться спать. Если хочешь, можешь пойти завтра с нами. Там будут и другие ребята. Здесь, в деревне, мы работаем все вместе.

Я подумала пару секунд и кивнула.

– Да, наверное, схожу ненадолго. Я ещё не решила, хочу ли снова рассказывать истории, поэтому, раз я буду заниматься фермерством, нужно начинать обучаться.

– Фермерством? – переспросил дедушка, вешая шляпу на крючок и снимая жилет. – Вот так новости.

Наутро, когда я пришла за стол завтракать, возле моего места лежал жёлтый блокнот и шариковая ручка.

– О, это так, пустяк, – сказала бабушка, пододвигая ко мне тарелку с куском хлеба, намазанным сливовым вареньем. – На случай, если ты вдруг вспомнишь свои истории.

Весь завтрак я смотрела на блокнот – руки так и тянулись взять его. Я положила блокнот рядом с тазиком, пока чистила зубы. Прежде чем выйти из дома, я открыла его и быстро пролистала страницы, а потом нарисовала маленького пушистого цыплёнка. Блокнот помещался в кармане, поэтому я взяла его с собой в поле. А во время обеда, после того как я окучила картошку и покормила коров, я села и сделала заметки о том, с кем сегодня познакомилась и что повидала.

И мало-помалу гадость, глодавшая изнутри, из меня выбралась.