Текст книги "История, которую нельзя рассказывать"

Осиное гнездо

Спустя две недели бабушка с дедушкой начали беспокоиться, что я до сих пор не завела друзей. Меня, впрочем, это очень даже устраивало. Зачем с кем-то знакомиться, если я скоро отсюда уеду? К тому же я занята – учусь готовить и ухаживаю за животными. Много времени я проводила в поле, где работали все деревенские, и мне было гораздо интереснее проверять, сколько вёдер с водой я могу натаскать, пока не рухну на землю без сил, или кидать вилами сено в огромные стога, чем общаться с местной ребятнёй.

Иногда бывало много дел по хозяйству, и тогда я оставалась дома и кормила кур или полола сорняки в огороде. Я начала сама готовить на всех обед, обменивала яйца из нашего курятника и козье молоко на хлеб, сыр или мазь для дедушкиной ноги. В лавке я брала кукурузную муку или пряжу для бабушки, ходила к старому мяснику взять голяшек на бульон. Мне нравился господин Юрсу и его большущая колода для рубки мяса. У него были кустистые седые усы, и он постоянно шутил или, засунув руку под заляпанный кровью фартук, кричал, что оттяпал её. А ещё у господина Юрсу почти всегда работал радиоприёмник, и он часто говорил, что скучает по маминому пению. Когда я спросила, вёз ли он маму в кузове с овцами, он так расхохотался, что даже закашлялся.

– Нет конечно! Ты где такое услыхала? – спросил господин Юрсу, хлопая себя ладонью по груди.

Я пожала плечами. Наверняка он меня обманывает.

По правде говоря, мне нравилось просто делать что-нибудь полезное и писать в блокноте. Да и вообще, у меня и в городе особо не водилось друзей. На нашей лестничной площадке кроме меня детей не было, а почти все мои одноклассники играли дома со своими братьями и сёстрами. Оставались только ребята из пионерского отряда, а их я терпеть не могла. Я вообще там всё терпеть не могла: наши одинаковые красные галстуки, дурацкие песни, «патриотический труд» – мы убирали мусор или перебирали картошку. Папа велел мне вступить в отряд во втором классе вместе со всеми одноклассниками, и нам устроили длинное и скучное посвящение в пионеры в Музее коммунистической партии. Однажды мы ходили в поход, и мне понравилось, весело было, но обычно мы просто посещали пионерские собрания, маршировали или учили бездарные стихи про Вождя.

– Полезно делать то, что не нравится, – говорил папа. – Благодаря этому больше ценишь то, что нравится.

Я понимала: на самом деле папа просто боялся, что меня оттуда выгонят и о нас плохо подумают. Задолго до случая с электриком мы уже были у них на заметке.

Бабушка настаивала, что мне нужны друзья, говорила, что мне понравятся деревенские ребята.

– Вот познакомишься с кем-нибудь – и передумаешь. Я уверена. Ты в последнее время, случайно, не проходила через паутину? Вот это явный знак. Знаешь, сыну господина Бялана, владельца таверны, недавно исполнилось одиннадцать. А ещё есть дочка Санды, Габи. Не думала с ней поиграть?

Думала, но при виде меня она убегает.

– Мне нравится играть с козочками, – ответила я.

– С козочками!

– Да оставь ты её, – вмешался дедушка. – Захочет друзей – заведёт.

Бабушка сердито посмотрела на него, а потом стала как ни в чём не бывало разглядывать вышивку на фартуке.

– Если потрафишь мне и поиграешь завтра с ребятами, я расскажу историю о твоей маме.

Я округлила глаза.

– Из её детства? Ту, что ты по телефону рассказывала?

– Какую захочешь.

На следующий день, пока бабушки с дедушкой не было, я нашла в доме паутину и специально прошла через неё, поёживаясь и отряхивая волосы. После этого я спустилась с холма с твёрдым намерением завести друзей – сгодятся любые. Вскоре я заметила каких-то ребят у колодца. Девочки стояли кружком и держались за руки. Две из них казались похожими друг на друга, а третья была поменьше, с тёмными растрёпанными волосами, с металлической скобой на ноге и в специальном высоком ботинке, – дочка ветеринарши. А посреди дороги мальчишки сидели на земле и разглядывали общую коллекцию ярких конфетных обёрток. Я подошла поближе, чтобы услышать, о чём они говорят.

Бо́льшая часть коллекции принадлежала Йоану, сыну владельца гостиницы; в деревне говорили, что его старший двоюродный брат уехал на заработки за границу. Но тут один из мальчиков похвастался своей новой находкой – целой обёрткой от шоколадки, которую он подобрал возле урны на автобусной остановке. Она была белая с синим узором и красной надписью на английском. Он попытался прочесть название, но разобрал только цифру три, а так любой может – в румынском ведь числа точно так же пишут.

– Спорим, ты её спёр, – сказал Йоан, скорчив рожу. У него были светло-русые волосы, которые закрывали лопоухие уши. В Бухаресте полицейские остановили бы его на улице – там закон запрещает мальчикам носить такие длинные волосы.

– Её какой-то иностранец выбросил, – сказал хозяин обёртки обиженно.

– Наверняка палинку в таверне у моего отца тоже ты воруешь, – заявил Йоан.

Один из мальчиков постарше взъерошил волосы Йоана и усмехнулся:

– Что, зад до сих пор после порки болит?

Йоан отпихнул его.

– Я порки не заслужил. Кто-то влезает к нам и ворует. Там следы ног были.

Я кашлянула, и мальчишки, наконец заметив меня, поспешно заслонили руками свои сокровища.

– Эй, глядите, – сказал Йоан другим ребятам, – это Иляна. У тебя там в городе есть сладости? С собой привезла чего?

– Нет, – ответила я.

– Ну тогда проваливай. Иди играй с девчонками.

– Ага, иди к девчонкам, – добавил мальчик постарше. – Они учат Габи-Плевунью танцевать.

Вообще было больше похоже, что девочки просто насмехаются над Габи. Она старалась повторять их движения, но из-за скобы на ноге не могла двигаться так же, как они.

– Она сейчас психанёт и начнёт во всех плеваться. Гляди, – сказал Йоан.

Да уж, эти ребята были не особо приятные, но мне очень хотелось услышать бабушкину историю, поэтому я уселась на край колодца. Но когда Габи заметила меня, она выскочила из круга и убежала по дорожке между домами. Две другие девочки обернулись посмотреть, что её спугнуло, и я соскочила с колодца, нацепив на лицо дружелюбную улыбку. Моя улыбка на них, кажется, не произвела впечатления.

– Почему ты всегда одеваешься как мальчишка? – спросила одна из девочек.

Сама она была одета в юбку с блузкой и в косынку, завязанную под подбородком. И вторая тоже. Я прикусила язык, чтобы не наговорить гадостей, и притворилась, что не услышала её. Этому я научилась в пионерском отряде.

– Хотите поиграть у меня? Правда, долго я играть не могу – дел очень-очень много и родители в любой момент могут приехать за мной, чтобы увезти обратно в город, но вы бы помогли мне плести цветочные гирлянды для коз. И ещё не у всех дедушкиных цыплят есть имена. – Затем, вспомнив одну историю, я добавила: – А под домом есть местечко, где можно ползать по земле и искать закопанные про́клятые сундуки.

Девочки дружно захлопали глазами, а потом одна из них сказала:

– Ну ты и странная.

И они снова принялись танцевать.

Я подумывала уйти. Мне всё равно хотелось в туалет, а эти ребята ничем не отличались от городских. Скорее всего, если они и расскажут какие-нибудь истории, вряд ли мне захочется их записать. Но тут я вспомнила данное бабушке обещание, понурилась, сморщила нос и пробормотала:

– У меня есть кусок шоколада, я его разломаю и поделюсь с теми, кто пойдёт со мной играть.

Йоан вскочил на ноги. Девчонки вытаращили глаза. На полпути к дому за мной шла по пятам уже целая толпа детей. Когда все устроились играть во дворе и я их пересчитала, оказалось, что шоколад придётся разделить на такие маленькие кусочки, что каждому достанется всего по крошке. Ребята наверняка подумают, что я их обдурила, но меня это не волновало – зато бабушка согласится, что я выполнила условие уговора.

Девочки играли в игру с хлопаньем в ладоши: подсчитаешь хлопки – узнаешь, сколько у тебя родится детей. Мальчишки распластались на траве и, держа в руках длинные палки, понарошку стреляли друг в друга. Я стояла и решала, к кому из них присоединиться, но тут вспомнила, что мне надо в туалет. В городской квартире сходить пописать было бы легко, но здесь в доме туалета не было. Зато во дворе стояла маленькая деревянная будка с дверцей на щеколде.

А под крышей будки висело осиное гнездо.

Осы в деревне гораздо крупнее, чем в городе. Их животы украшают чёрные и жёлтые полоски. Дедушка предупреждал меня о них. Он сказал, что прошлой осенью его ужалила оса, и палец у него раздуло так, что тот чуть не лопнул. И несколько дней походил на переваренную сардельку. Заметив новое гнездо в туалете, дедушка пообещал убрать его. Но он был занят – бабушка с дедушкой постоянно чем-то занимались, – поэтому я втихаря ходила писать в кусты на заднем дворе. Но если сейчас так сделать, другие ребята точно меня засмеют.

Я скрестила ноги, закусила губу. Подступила на шаг. Осы кружили возле двери в будку и ползали по траве. От их жужжания у меня побежали мурашки.

– Где шоколад? – крикнул Йоан с крыльца.

– Подожди, – сказала я сквозь зубы, плотно сжимая бёдра.

– Что это ты делаешь? – Он подошёл ко мне. – Ещё какую-то игру придумала?

Я помотала головой и указала пальцем на гнездо.

– Мне надо в туалет, но там осы.

Йоан проследил взглядом за моим пальцем, вздёрнул брови. Другие ребята тоже подошли поближе.

– Ну и чё? Просто зайди очень быстро.

– Они могут меня ужалить.

– Ну и чё?

– Дедушка говорил, укус будет очень долго болеть.

– Ну и чё?

Он начал меня бесить.

– Если их не трогать, то и они тебя не тронут, – сказала одна из девочек.

– Нет, это с пчёлами так, а не с осами, – возразила ей другая. – А осы чуют твой страх. И если ты боишься, они будут за тобой гоняться.

– Ага, но, если двигаться очень-очень медленно и задержать дыхание, они тебя не заметят, – добавил мальчик с обёрткой из-под американской шоколадки.

Ни один из этих советов не показался мне дельным.

– Меня кучу раз жалили, – сказал Йоан. – Вообще не больно. Наверно, твой дед просто неженка, как городские.

Мне не было дела до его слов – ещё пара секунд, и я бы описалась. Со стоном я бросилась к туалету. Я знала, что оса может прятаться под ручкой – именно так дедушку и ужалили, – поэтому проверила, прежде чем открыть дверь. Внутри я перевела дух и скомкала обрывок газеты – настоящую туалетную бумагу в деревне купить почти невозможно. Всё шло нормально, пока я не стала натягивать на себя шорты: за дверью стало как-то подозрительно тихо.

Когда кто-то шикнул, я почуяла неладное.

– Что вы там делаете? – громко спросила я, но в ответ услышала только смех.

Вдруг раздался какой-то негромкий стук: как будто что-то небольшое, но тяжёлое ударилось о стенку будки и отскочило на крышу. Тогда-то и раздалось жужжание, громкое и сердитое, сначала снаружи, а потом отовсюду.

– В чём дело?! – закричала я.

Ребята снова засмеялись. Сквозь щели в двери я видела, как они бегают и прыгают вокруг. У меня бешено заколотилось сердце.

– Это не смешно!

– Выходи, Иляна! Выходи! – взвизгнула одна девочка.

– Не могу! Они меня ужалят!

– Ты должна выйти! – повторила она, задыхаясь от смеха. – Они полезли внутрь!

Я подняла голову. Осы пролезали в будку через щели между крышей и стенами. Они кружили прямо надо мной. Вскрикнув, я схватилась за ручку, но дверь не открывалась. Плечо и шею вдруг пронзила резкая боль – на мгновение глаза мне будто заволокло белой пеленой. Я снова дёрнула дверь, всхлипывая от отчаяния. Смех звучал всё громче. Я с такой силой навалилась на дверь, что будка даже покачнулась. Потом я закричала.

И тут ребята снаружи тоже заголосили.

– Фу! – выкрикнул Йоан.

– Ай, перестань! Ребята, спасайтесь! – завопила одна из девчонок.

– Бежим, скорее! Она плюётся!

Поднялась суматоха. Послышался громкий топот множества ног. И наконец воцарилась тишина. Я всё колотила в дверь, кричала и пинала её, как вдруг она распахнулась, и я вывалилась из будки на траву.

Сперва я увидела ногу – с металлической скобой, в высоком ботинке. Подняв голову, я увидела ветеринаршину дочку. В руке она держала палку, которой, видимо, другие ребята подпёрли снаружи дверь. Судя по всему, Габи хотела как обычно удрать, но я сказала: «Меня оса ужалила в плечо» – и снова расплакалась. Должно быть, Габи меня пожалела – она выбросила палку и помогла мне подняться на крыльцо.

– Можешь позвать моих бабушку с дедушкой? – шмыгая носом, попросила я, и она, кивнув, убежала в поле.

Вскоре пришли бабушка и дедушка. Я так и сидела на крыльце, баюкая онемевшую от плеча руку. Бабушка сначала суетилась около меня, а потом решительно направилась в деревню, где обошла дома всех моих обидчиков и отчитала их при родителях. Дедушка остался со мной и молча жевал табак. Когда бабушка вернулась, всё плечо у меня уже раздуло. Врача в деревне не было, но ко мне пришла Санда и приложила к укусу кашицу из измельчённого овса. Затем промыла мне плечо и замотала его куском ткани.

– Прости, бинты закончились, – сказала она. – Хотя я была уверена, что ещё оставались. Может, Габи их отыщет.

Я рассказала, что меня спасла её дочка.

– Пожалуйста, передайте ей от меня спасибо. Я бы и сама поблагодарила, но она от меня убежит.

Санда вздохнула.

– Очень она робкая, да? Другие ребята не всегда к ней добры. Они вообще любят обижать тех, кто на них непохож. Дай Габи время. Она отойдёт.

Позже господин Бялан притащил Йоана к нашему дому и, когда они поднялись на крыльцо, ухватил его за ухо.

– Мы просто пошутили, – пробормотал Йоан. – И вообще, если бы ты не боялась, они бы тебя и не ужалили.

Отец влепил ему затрещину, и Йоан извинился как полагается.

Другие ребята тоже пришли и попросили прощения. Впрочем, я знала, что на самом деле у них на уме только шоколад, который я им обещала. Забавно, ведь единственный человек, с которым я и впрямь хотела поделиться шоколадом, ничего у меня не просил.

После ужина дедушка взял скрипку и стал играть, а бабушка села за ткацкий станок. Жалобно глядя на них, я сказала:

– Думаю, мне полегчает, если я послушаю историю.

Бабушка оторвалась от работы.

– Ты по-прежнему хочешь историю о Старой Константе?

– Да, пожалуйста.

Я знала, что она не станет возражать. Я ведь заслужила историю. Сделала всё, как просила бабушка, да ещё вдобавок меня ужалила оса. И я очень хорошо себя вела в последнее время. Даже квашеную капусту ела, хотя, если честно, только потому, что бабушка сказала, что если оставлять на тарелке еду, замуж потом выйдешь за какого-нибудь уродца.

Так что я удивилась, заметив, что бабушка колеблется и неуверенно переглядывается с дедушкой.

Он перестал играть, и в доме стало очень тихо, только потрескивали деревянные стены. Затем дедушка кивнул, и бабушка продолжила ткать. Челнок нырял между нитями пряжи, мерно скользила рамка – бёрдо, педаль поскрипывала под бабушкиной ногой – это ткалась новая история.

– Однажды кое-что случилось, – начала она.

Я взяла блокнот и приготовилась писать.

История о Старой Константе

В деревне, высоко в горах жила одна набожная женщина по имени Константа. Каждый день она молилась и, хотя читать не умела, всегда держала под рукой псалтырь. Её скромный дом стоял напротив красивой старой церкви, стены которой украшали иконы. Константе было по душе, что не нужно далеко ходить на церковную службу.

Почти всё время Константа занималась своим огородом и заботилась о семье, но вот её дочери выросли, вышли замуж и покинули дом. Вскоре её муж, который выжил в Первую мировую войну, погиб на Второй. Некоторых женщин подкосило бы горе, но Константа была сильной. Живя рядом с церковью, она вовсе не чувствовала себя одинокой. Константа много молилась и занималась своими обычными делами.

Она была спокойной и разумной женщиной.

Она была спокойной и разумной женщиной до тех пор, пока однажды ночью священник церкви не исчез прямо из своего дома, из своей постели, и больше его никто не видел.

Священник был добрым, но очень простодушным. Он слишком открыто выражал своё мнение. Не надо было ему говорить в проповеди об оккупации Красной армии после Второй мировой. Вскоре после того, как священник пропал, в деревне появились солдаты. Все собрались послушать важного человека в коричневом костюме при галстуке: тот объяснил, что земля, скот и сельскохозяйственная техника теперь общие.

А собственность церкви стала принадлежать государству, как и собственность фермеров. Жители деревни теперь вместе возделывали землю и выращивали урожай. А государство забирало всё себе.

Церковь напротив дома Константы опустела. Стены её оплели ползучие растения. Фрески и роспись облупились и поблёкли.

Константа превратилась в Старую Константу, хотя состарилась она уже давно. Соседи жалели её, думали, что она кроткая, немощная, дунь – упадёт, после стольких-то потерь. Они навещали её, приносили продукты и помогали с делами по дому. Когда же она обзывала их или плевала им под ноги, они лишь качали головой:

– Бедняжка, совсем разум потеряла.

Деревенские дети были не такие сердобольные. Старуха Константа, вся сморщенная, как печёное яблоко, и острая на язык, сильно их пугала. Стоило ей оказаться рядом, как они пускались наутёк, словно мыши при виде кошки, но за глаза всячески пакостили. Дети подкидывали ей под дверь свиной навоз и дохлых птиц. Сочиняли байки про то, что она сварила суп из собственных дочерей и съела его, что она прокляла своего мужа, поэтому он погиб на войне.

А когда Старая Константа стала ходить на прогулки в горы, появились новые байки, куда хуже предыдущих.

Каждое воскресенье в предрассветных сумерках Константа уходила в лес.

В маминой юности, когда наступало время сбора урожая, на главной деревенской дороге было не протолкнуться. Из города приезжали грузовики и забирали урожай. А поскольку за рулём этих грузовиков сидели молодые и привлекательные юноши – завидные женихи, – девушки выбегали из домов и собирались около колодца. Самые смелые подходили к водительскому окошку и, хлопая ресницами, улыбались во весь рот. Старая Константа всегда наблюдала за ними с крыльца, держа в руках псалтырь. Она буравила грузовики ледяным взглядом, дожидаясь, когда они уедут.

Моя мама, сгружавшая овощи и фрукты с телеги в кузов грузовика, не заговаривала с шофёрами, хоть те и пытались постоянно привлечь её внимание. Она не хихикала вместе с другими девчонками на обочине. Она напевала себе под нос, поглядывая на Старую Константу.

Для всей остальной деревни эта женщина была постыдной обузой. Константа отмечала праздники по-старому, на тринадцать дней позже положенных дат: наотрез отказывалась перейти на григорианский календарь. И молилась в полуразвалившейся церкви.

Для моей же мамы Старая Константа была самым интересным человеком в деревне.

Иногда по воскресеньям перед рассветом мама тайком выскальзывала из дома и по каменистой тропинке шла к лесу. Если ей удавалось подгадать время, она как раз заставала Старую Константу в пути. В конце концов эти воскресные прогулки стали своего рода ритуалом: мама просыпалась словно по чьему-то зову и следила за старухой, которая поднималась в гору, еле переставляя ноги и сгорбившись под накинутой на плечи шалью.

Однажды рано-рано утром, пока вокруг было темно как ночью, мама на цыпочках вышла из дома и пробралась к тропинке. Между стволами деревьев мелькал огонёк фонаря. Шуршала шаль. Скрипели старческие кости. Трость стукалась о камни.

– Я хочу поговорить с тем, кто следит за мной, – раздался вдруг хриплый голос.

Мама испуганно застыла на месте. Она тут же представила, как Старая Константа тащит её обратно домой, схватив за ухо. Но, несмотря на страх, мама выглянула из-за кустов.

– Простите, Константа, я не со зла. Просто хотела узнать, куда вы ходите каждую неделю. Вы всё маме моей расскажете?

Старуха усмехнулась и снова заковыляла в гору.

– Если хочешь узнать, куда я хожу, ступай за мной. – Бросив взгляд на мамину ночную сорочку и шаль, она добавила: – Но прикрой голову. Скоро мы будем в доме Господнем.

Мама, не сбавляя шага, следовала за старухой.

– А это далеко? И что за дом в лесу?

– Высоко на горе стоит древний монастырь, – ответила Старая Константа. – Один из немногих, что остались ещё в здешних краях. Монахи там прячутся, переписывают книги. И, в отличие от остальных, мозги у них не промыты, они своей головой думают.

– Как здорово! – сказала мама и обернулась. Её дом уже пропал из виду. – А я вернусь домой к рассвету, Константа?

– Если поспешим, – ответила та. Затем оглянулась: – Но, если не прикроешь голову, дальше я тебя не поведу. И не проси меня остановиться и дать тебе передохнуть, я не стану.

Мама послушно накинула на голову шаль. И они пошли в гору. Всё выше и выше. Около часа шагали они в кромешной тьме, а путь им освещал фонарь, качавшийся в руке Константы. Неожиданно старуха свернула и направилась в чащу, хотя никаких указателей на тропе с каменной лестницей не было. Они шли всё вперёд и вперёд, и вдруг издалека послышался волчий вой. Мама встала как вкопанная. А Константа даже не сбавила шага.

Именно в тот миг мама поняла, что никто не знает, где она и что она вообще ушла из дома. Она оказалась посреди леса, ночью, да ещё сошла с тропы. И уже устала от непрерывной ходьбы.

С деревьями творилось что-то странное.

Чем глубже Константа с моей мамой заходили в лес, чем выше поднимались в гору, тем необычнее выглядели деревья вокруг. У одних стволы сгибались посередине. У других они завивались спиралью. А у некоторых ветки торчали прямо из толстых узловатых корней.

Но что хуже всего, мама засомневалась, Старая ли Константа ведет её в гору.

Глядя на тщедушную, согнутую в три погибели старуху впереди, она боялась, что сама Матерь Леса вот-вот заманит её в ловушку, в жуткое ведьмино логово.

Но у мамы не было выбора. Обратную дорогу сама она бы не нашла, поэтому старалась не отставать от старухи. Искривлённых деревьев становилось всё больше. Снова завыли волки. Когда мама задевала ногами кустистые папоротники, из-под их пышных султанов выскакивали неведомые существа, таившиеся в тени. Когда она отводила в сторону ветви, чтобы пройти, с одной низко нависшей ветки соскользнуло что-то длинное, гладкое и тяжёлое, шлёпнулось на траву и уползло прочь.

Наконец впереди меж деревьев забрезжил тусклый лунный свет с прогалины. Старая Константа то и дело осеняла себя крестом.

– Уже близко.

Но мама устала. Ей надо было отдохнуть. Она не чувствовала ног, очень проголодалась, а подол её сорочки весь испачкался. Подошвы башмаков покрывал слой грязи.

– Я больше не могу идти. Остановимся на минутку, Константа?

Старуха даже не обернулась.

– В лесу опасно.

Они пошли дальше, и мама снова принялась просить:

– Всего на пару минут. Пожалуйста, Константа, пожалуйста.

– Ты меня не слышала? Здесь опасно. Осталось перейти через этот склон, и придём.

Они прошли ещё немного, и тут мама не выдержала:

– Константа, мне нужно перевести дух. У меня в башмаке что-то застряло, и шаль всё время спадает. Можно я сяду на камень и поправлю?

Старуха обернулась: мамина шаль и правда сползла с головы и волочилась по земле. Константа огляделась. Вокруг стояла тишина, сквозь ветви сочился лунный свет. В нескольких шагах из земли торчал белёсый камень.

– Только на минуту, поправить шаль. Нельзя оставаться тут долго.

Вместе они уселись на камень. Мама расшнуровала башмак и вытряхнула из него сучок, а Константа смахнула сухие листья, прицепившиеся к шали.

Тут снова завыли волки.

Сначала вой доносился снизу. Между деревьями промелькнула тень. Затем вой раздался прямо у них за спиной. Они не успели ни посмотреть, ни обернуться, ни спрятаться, как вдруг прямо через них перепрыгнул огромный белый зверь.

Мама хотела закричать, но у неё перехватило дыхание: волк плавно остановился на тропе внизу и обернулся, глядя ей в глаза. Шерсть его мерцала в лунном свете. Миг – и он бросился в лес и исчез.

Мама не могла двинуться с места.

Она бросилась прочь, промчалась мимо Старой Константы и остановилась, лишь когда добежала до самой вершины горы. Там, около монастыря, она рухнула на колени, жадно хватая воздух ртом. Старая вдова подошла к ней и неодобрительно усмехнулась.

– Может, в следующий раз ты будешь слушать, что говорят. Всегда помни: ты в лесу не одна.

Вместе они вошли в монастырь и помолились, а на обратном пути мама ни разу не попросилась отдохнуть.