Текст книги "Моя любимая сестра"

– Думаю, я аутсайдер, – признаюсь я.

Один уголок губ Эрин иронично опускается.

– Вот как. Хотя у аутсайдера в Инстаграме три миллиона подписчиков, тогда как остальные актеры еще не добрались и до полумиллиона. Но с точки зрения вашего социально-экономического положения – да, хотя мне интересно посмотреть, как теперь развернется сезон, когда вы финансово догоняете всех. Кажется, вы действительно работаете на полную катушку. У вас серьезные отношения с умопомрачительной красоткой-адвокатом по правам человека…

– Которая предоставляет помощь жертвам сексуального насилия и говорит на пяти языках, – добавляю я.

Эрин смеется.

– Которая предоставляет помощь жертвам сексуального насилия и говорит на пяти языках. Еще вы заключили контракт на написание книги. Две новые студии. Помещение для йоги. Все это даст вам преимущество перед группой. В смысле, – она показывает на меня, будто я должна знать, о чем она говорит, – оно уже есть, разве не так?

Келли наблюдает за мной, сгорая от любопытства, чем это может обернуться. Впервые кто-то из представителей прессы спросил меня об этом.

– Если вы не знали, я не люблю ходить вокруг да около, – спокойно отвечаю я.

Эрин откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди, уверенно улыбаясь и радуясь, что я не оборвала ее.

– Я слышала, вы со Стефани сейчас не разговариваете.

– Это было на TMZ[1]1
  TMZ – сайт, на котором размещаются самые последние сплетни и новости.


[Закрыть], верно? – обращаюсь я к Келли. – Значит, должно быть правдой.

Эрин невозмутимо передергивает плечами.

– TMZ первым разместил новости о смерти Майкла Джексона и ограблении Ким Кардашьян.

– Люблю TMZ, – улыбается мне Келли, наслаждаясь моим трудным положением. Келли известно все о нашей размолвке со Стефани. Но, в отличие от TMZ и от того, что я скажу Эрин, она знает правду, и я могу рассчитывать на то, что она оставит ее в секрете. Сестры равно хороши как в ненависти, так и в любви.

– Мы не общались полгода, – признаюсь я.

Эрин складывает губы, выражая разочарование.

– Мне нравилась ваша дружба. И, боже, – она закатывает глаза, – а ее новая книга? – Она зависает с приоткрытым ртом, будто у нее нет слов. – Вы знали все это о ней?

– Стефани очень скрытный человек.

– Это значит – нет?

– Хоть мы и не дружим, это не значит, что я предам ее доверие. Особенно когда дело касается рассказанной ею истории о домашнем насилии. Я бы никогда так с ней не поступила.

Эрин хмурится и согласно кивает.

– Понятно, что вы по-прежнему о ней заботитесь. Это значит, в следующем сезоне мы увидим примирение?

Я смотрю на старый кассовый аппарат в углу. На стойке все еще стоит тарелка со жвачкой Bazooka. Мне бы хотелось это оставить, если такое возможно. Это словно наказание за чертовщину в виде дождя из одежды спортивного стиля, который вот-вот прольется в этом ничего не подозревающем уголке ни в чем не повинной рыбацкой деревушки.

– Все зависит от нее. Это она обижена на меня. Может, по тем причинам, что вы назвали. Знаю, она сейчас переживает важный момент со своей книгой, но, возможно, я нравилась ей больше в роли аутсайдера.

Эрин ставит локоть на складной стол, подпирая подбородок рукой, и внимательно слушает меня.

– Или потому, что вы не передадите Рианне предварительную копию ее книги?

Ушам своим не верю. Даже TMZ не знал про Рианну.

– Признаюсь, – Эрин поднимает руку, словно собирается дать клятву, – я на неделе звонила Стефани.

Хорошо, что я сижу, потому что, уверена, мои колени подкосились бы.

Она звонила Стефани? Она знает?

– Это я предложила осветить наше начинание йоги, – с милой улыбкой вставляет Келли. И это чистая правда. Я не видела необходимости в присутствии сегодня здесь представителя прессы, но Келли хочет, чтобы в New York Magazine напечатали, что она руководит первой попыткой встать в позу «собаки мордой вниз».

Вдобавок к должности бухгалтера в SPOKE и какой-то жалкой доле инвестора (она щедро внесла оставленные мамой две тысячи), Келли придумала вложить в йогу, которая дешевле студии велотренажеров. Никакого дорогого оборудования, плюс больше места для занятий с более крупными учениками. Поп-ап студия – эксперимент. Если все срастется, я обещала Келли, что она будет управлять своей студией. Но управлять будет нечем, если она не начнет нанимать инструкторов. До Морин приходила Амаль, которая выдала что-то вроде позы скорпиона и говорила писклявым голосочком, как маленькая девочка. Как можно расслабиться под такой голос? А перед ней был Джастин – идеальный вариант, если бы не его требование о двадцатипроцентной надбавке, чтобы он ушел из Pure Yoga. Следующий!

Тяжким преступлением Кристен была скучная последовательность упражнений.

Я роюсь в стопке с резюме.

– Кристен. Я хочу ей перезвонить. Она была хороша. Мне понравилась.

Келли выравнивает стопку резюме, которую я только что раскидала.

– Не Морин?

Я надеваю толстовку. Рукава все еще влажные после рук Эрин.

– Этой сучке следовало оформить предзаказ на мою книгу.

– Боже, – ахает Келли, глядя на смеющуюся Эрин, – пожалуйста, скажите, что это не записывается, Тарин.

Тарин. Не Эрин. По позвоночнику словно пробегают бенгальские огни. Я что, все утро называла важного репортера не тем именем? Вспоминаю наш разговор и мысленно выдыхаю, осознав, что не напортачила. Обычно я хорошо запоминала имена, но в последнее время голова забита разными мыслями. Хвала Келли, которая занимается остальными деталями, чтобы я могла сосредоточиться на главном. Напоминаю себе, что поэтому она мне и нужна. Просто в последнее время я начала сомневаться в ее надобности.

* * *

Келли тянется к козырьку над пассажирским сиденьем и, открыв его, затаскивает на колени тяжеленную косметичку. Она притащила все с собой, как какая-то танцовщица передвижного театра.

– Я буду вести себя тихо, – говорит Лайла.

– Лайла, милая, это недопустимо, – отвечает Келли, так густо намазывая на губы розовый блеск, что он напоминает глазурь на клубничном пончике, который никто не захочет. Ее хорошей чистой коже не нужен жидкий тон, хотя она считает иначе, еще она уложила волосы донельзя аккуратной волной. Я не многое знаю о моде или дизайнерских пончиках – как и Келли, но она пытается и очень редко попадает в десятку, – но знаю, что ни одна женщина Нью-Йорка больше не укладывает столь методично волосы в стиле «растрепанных» фэшн-блогеров. Хотя бы оделась она прилично. На прошлой неделе она появилась в моей квартире с десятью отвратительными короткими платьями. Мне хотелось отправить ее на встречу с Джесси в таком виде, словно она праздновала развод в коктейль-баре Хобокена, но потом я вспомнила, что каждый август мама брала с собой за новой школьной одеждой только Келли. Объясняла она это тем, что многие младшие сестры донашивают одежду за старшими, так зачем платить за два набора одежды только потому, что я не могу взять себя в руки и сбросить вес? Как будто моя тощая личность находилась в бегах и я должна была гнаться за ней, как охотник за головами, размахивающий лассо над головой. Каждый раз в августе, оказавшись у кассы, Келли притворялась, что передумала насчет джинсов или фланелевой рубашки, и бежала обратно в примерочную, чтобы найти, чем бы это заменить. На самом же деле она брала вещь моего размера, чтобы у меня был хотя бы один новый наряд для начала учебного года. Однажды я спустилась вниз в серой толстовке Gap из новой спортивной коллекции 1997 года, и только мама собралась что-то сказать, как Келли закричала: «Я получила четверку за тест по испанскому!» Это было равносильно принятию на себя пули. Вот это офигенная сестра. И тогда я попросила свою девушку одолжить Келли платье почти как у Стиви Никс, купленное на последнем этаже Barneys, которое Zara продавала в десять раз дешевле. У моей сестры и Арч одинаковый размер. Моя сестра и Арч «умеют держать себя в руках».

– Ты же не могла знать, – говорю я. – Нянька сорвалась.

– Черт побери, Бретт! – Келли отворачивается от зеркала, успев накрасить розовым лишь нижнюю губу. Естественно, ей можно ругаться перед Лайлой. – Хоть раз побудь на моей стороне. Например, сейчас. – Келли явно нервничает перед встречей. «Не нервничай», – не говорю я ей. Джесси Барнс, наш бесстрашный лидер, ни за что не возьмет ее на вакантное место Хейли. Но как только New York Magazine выложил на сайте фотографии студии йоги, Келли начала: «Что, если нам после обеда заскочить к Джесси?» Джесси практически каждые выходные проводит в своем доме в Монтоке, даже во внесезонье, и Келли вбила себе в голову, что сможет попасть на шоу с помощью Джесси, хотя я сказала ей, что Джесси не занимается такими мелочами, как кастинг. Принятие таких решений Джесси переложила на Лизу, нашего исполнительного продюсера. Но Келли уже попытала удачу с Лизой, за это мы обе получили по голове. «ДОРОГАЯ ЧЕРТОВА БРЕТТ, – написала мне Лиза после устроенной мной встречи за кофе, – СПАСИБО, ЧТО УПУСТИЛА ДЕТАЛИ НАСЧЕТ ЧЕРТОВА ВЫМЕНИ СЕСТРЫ И ВПУСТУЮ ПОТРАТИЛА МОЕ ЧЕРТОВО ВРЕМЯ!»

Я не сказала Лизе, что Келли – мать-одиночка девочки-подростка, потому что тогда бы она не согласилась на встречу, а мне нужно было, чтобы сестра сама услышала, что не подходит для шоу про молодых женщин, которые отказались от замужества (в общем смысле) и детей (в частности) ради создания империи. Мне нужно, чтобы она забыла о своей несбыточной мечте стать звездой реалити-шоу. Но Келли все равно не понимает, что, в отличие от обвисшего живота после родов, материнство – это выбор. А в глазах Джесси Барнс он неправильный.

Джесси Барнс полгода живет в пляжном бунгало 1960-х годов с двумя спальнями и одной ванной, который расположен на краю мифического глинистого утеса Монтока. Конечно, у нее есть средства, чтобы снести его и построить какой-нибудь звездолет со стеклянными стенами, как сделало бы большинство людей. Но большинство – не Джесси Барнс. Живущая в одиночестве в большом старом доме женщина всегда задает себя вопрос: чем его заполнить? Супругом, детьми, многочисленными собаками из приютов, которые могут похвастаться личной страничкой в Инстаграме. Но лачуга стоимостью в пять миллионов долларов на самом дорогом пляже страны отвечает на этот вопрос шикарной сдержанностью. Женщина, живущая в слишком большом для нее одной доме, – это неоспоримый вызов патриархальному обществу. Она говорит: «Мне себя достаточно».

Нас встречает Хэнк, все еще одетый с рыбалки в зеленые заброды. Джесси познакомилась с Хэнком много лет назад в рыболовном доке в Монтоке и стала напрямую покупать у него рыбу-меч и морского окуня. Иногда она платит ему, чтобы он отремонтировал поломку в ее доме.

– Привет, девочки, – говорит Хэнк. Ему позволительно так к нам обращаться, потому что Хэнку за семьдесят. Но у Охотниц есть свои правила. Главное правило: мы женщины. Не девочки. Я – двадцатисемилетний первопроходец оздоровительных просторов, который перевоплотил свою компанию в саморазвивающуюся корпорацию безо всякого юриста. Можно ли назвать мужскую версию меня мальчиком? Попробуйте произнести это вслух. Звучит неправильно. – Она на заднем дворе.

Он подзывает нас тремя кривоватыми пальцами.

Сквозь раздвижные стеклянные двери я вижу, что Джесси читает The New Yorker – ха! – лежа на шезлонге у накрытого брезентом бассейна, на ее ноги накинут полосатый плед из натурального шелка и шерстяной пряжи. Келли изо всех сил старается не пялиться, но у нее это не получается. На Джесси Барнс невозможно не пялиться, она выдающаяся личность, кем бы вы ее не считали: первым феминистским голосом реалити-шоу (по версии The New York Times) или феминистской обманщицей (версия The New Yorker).

– Привет! – бодро восклицает Келли, не успевает еще Хэнк нас представить. Джесси напрягается, но любезно улыбается.

– Келли! – отвечает Джесси и встает, чтобы обнять ее. Келли встречалась с Джесси и раньше, в главном офисе и на встречах, но лишь мимолетно. При такой близости, без съемочного макияжа и хорошего освещения, она наконец увидит то, что вижу я: у сердцеедки из буч-сообщества смазливо розовые щеки и подбородок, а волосы слишком темные для цвета лица.

– Ого, – Джесси оценивает Келли на расстоянии вытянутой руки, – посмотри, какая ты красивая!

Будь Келли моего размера, никто не назвал бы ее красивой. У нее обычное, ничем не примечательное лицо.

– Разве можно поверить, что у нее есть дочь? – Я обнимаюсь с Джесси, ощущая на себе сердитый взгляд Келли. Знаю, она думает, я пытаюсь саботировать ее, упомянув о дочери. Но это не так. Я просто не собираюсь притворяться, что моей племянницы не существует, чтобы Келли насладилась тринадцатью минутами славы.

«У тебя больше шансов получить роль в нашем шоу, если ты мужчина, а не мать», – сказала я Кел. А еще, возможно, мне кажется, что сестра вторгается на мою территорию. У нас как у женщин есть выбор, но правильного выбора не существует, ведь неважно, что ты решишь, мир скажет тебе, что ты делаешь это неправильно. Вы читали в The New York Times некролог о восьмидесятивосьмилетнем ученом? Вот что именно было написано в оригинале, а не в той исправленной версии, выпущенной в интернете: «Она готовила паршивый бефстроганов, следовала за постоянно меняющим работы мужем и на восемь лет оставила карьеру, чтобы воспитать троих детей. «Самая лучшая мама в мире», – сказал ее сын Мэттью». Вот с чего начали редакторы некролог о женщине, изобретения которой обеспечили нас спутниками.

А материнство – ограничение, которое впитали в себя женщины. Вот прямо сейчас посмотрите в Инстаграме и Твиттере профили знакомых вам мужчин. Сколько из них в своей биографии пишут «отец», «муж» или – рукалицо – «муж@имя жены»? Думаю, немногие, потому что мужчин воспитывали считать себя многогранными личностями, с целым рядом сложностей, противоречий и призматических отличительных черт. И когда они определяют всего несколько граней в себе, сводят все к одной или двум чертам, то это скорее будет профессия или любимая футбольная команда, но никак не семья.

Так что есть матери и нематери, ни один из вариантов не является простым, но материнство хотя бы удобно. Общество ожидает от нас этого выбора. То же самое касается замужества, кто-то соглашается взять фамилию мужа, чтобы он стал финансовой опорой, и учится готовить паршивый бефстроганов.

И так существует куча реалити-шоу, которые изображают либо этот традиционный образ жизни («Настоящие домохозяйки»), либо стремление к такому образу жизни («Холостяк»). В какое время суток ни включи телевизор, матери, жены и домохозяйки видят олицетворение себе подобных.

Но нет ничего для нематерей, нежен и женщин, которые не могут даже взбить яйцо. И нас таких много больше, чем когда-либо. Несколько лет назад, когда ей было всего тридцать девять и она работала менеджером телекомпании Saluté, Джесси Барнс прочитала некролог Ивонн Брилл, а затем и статистику исследовательского центра, которая показывала, что впервые женщины опережали мужчин в трудоустройстве после окончания высшего учебного заведения и на руководящих должностях. Больше женщин, чем когда-либо, опережали своих мужей, открывали свой бизнес и решали отложить замужество и рождение детей или вообще отказывались от первого и второго. «Появляются ли в каком-нибудь реалити-шоу такие женщины?» – задумалась Джесси, а когда не смогла найти его, создала сама.

Благодаря тому, что она стремилась собрать этнически, сексуально и физически разнообразных актеров, я нашла свое место, хотя всю жизнь никуда не вписывалась. «Охотницы за целями» – маленький уголок реалити-шоу, куда вписываются такие, как я, и нечестно – и типично, – что такие, как Келли, женщины с огромными сиськами и тонкой талией, с одобренной обществом и используемой по делу утробой, и пытаются заявить свои права на кусочек этой скудной территории.

– Тут невероятно, – восхищается Келли. Джесси провела нас до конца своего участка, где Атлантический океан нещадно набрасывается на основание утеса. Это не бирюзовые воды в рекламе «Круизы по Карибскому морю» или ласковые коричневые волны пляжа Джерси, где я училась серфить. Это – обитель Моби Дика. Эти волны цвета стали превратят тебя в пропавшего человека. Из всех известных мне скользких сучек – а я знаю нескольких – океан выигрывает с большим преимуществом.

– Вы знали, что этот дом изначально был построен в двух сотнях футов от обрыва? – Джесси подмигивает мне, прекрасно зная, что я десятки раз слышала эту историю.

Я всплескиваю рукой.

– Да. Расскажи ей.

Джесси объясняет, что земля подверглась эрозии – разрушилось сто семьдесят пять футов за тридцать девять лет со дня постройки дома. Ей пришлось обратиться в департамент планирования Ист-Хэмптона за экстренным согласием о переносе дома поближе к дороге.

– Не проще ли снести его и построить новый? – спрашивает Келли, и я в ужасе закрываю глаза.

– Этот дом был построен на территории бывшего бункера Второй мировой войны и поставлен на тот бетон. – Джесси снисходительно улыбается Келли и без каких-либо дальнейших объяснений возвращается к столику для пикника.

Хэнк оставил на наших местах сложенные шелково-шерстяные пледы: с синими полосками – для меня, с серыми – для Келли. Мы накидываем их на плечи и киваем Хэнку, когда он предлагает нам красного вина. Джесси наблюдает за Келли, и сестра, осознав это, опускает подбородок на сложенные руки и сверкает широкой улыбкой, как у пятиклассниц в день фотографирования.

Джесси смеется.

– Наверное, я просто пытаюсь найти сходство.

– Мы чихаем по три раза, – язвлю я. Может, будь мои волосы натурального цвета, а бедра чуть поменьше, Джесси заметила бы сходство. Стефани платит кучу денег крутому психотерапевту, чтобы та изгоняла ее демонов, и однажды она решила проанализировать меня, предположив, что в старшей школе я набрала вес и покрыла руки татуировками в качестве защитного механизма против сравнений с Келли. Келли была красивой, умной и успешной. Изменение своей внешности, плохие отметки и несоответствие ожиданиям мамы шутки ради – все это меньше травмировало эмоционально, нежели попытки достичь высот Келли и потерпеть неудачу.

«И кстати, – добавила Стефани, – среднестатистическая американка носит восемнадцатый размер. Так что ты не толстая». – Было бы здорово, если бы все перестали думать, что мне хочется быть худой. «Вы показываете молодым девушкам, что не нужно быть худой, чтобы быть красивой», – именно так немало редакторов женских журналов, представляющих движение бодипозитив[2]2
  Бодипозитив – это феминистское движение, целью которого является побудить людей принимать тело других таким, какое оно есть.


[Закрыть], начинали интервью со мной, от чего мой таз сводило в припадке злобы. «Нет, – исправляла я их, – я показываю молодым девушкам, что не нужно быть красивой, чтобы быть значимой». Если завтра я умру и меня запомнят за что-то одно, пусть за это: женщины могут много чего предложить миру, помимо своей красоты, будь она традиционная или нет. Мужчин воспитывают так, что они не беспокоятся насчет своей внешности. Их воспитывают, чтобы они беспокоились за свое наследие. Вот какой пример я пытаюсь подать молодым девушкам: будьте теми, чья жизнь имеет значение.

– Вы нашли место? – спрашивает нас Джесси.

– Ага, – отвечаю я.

– Ух ты! – Джесси поворачивается ко мне. – И где?

– Знаешь, где Puff n’ Putt? – надоедливо встревает Келли.

– Поле для мини-гольфа? – спрашивает Джесси.

Келли кивает.

– Мы прямо через дорогу. Тот хозяйственный магазин закрылся. Замечательное месторасположение.

– И нам практически не придется вкладываться, – я потираю пальцами, имея в виду деньги, – что хорошо, ведь мне придется питаться лапшой быстрого приготовления во время расширения.

Келли под столиком вонзает в мое бедро недавно наточенный ноготь. Я обхватываю ее палец и выкручиваю его, стараясь изо всех сил одной рукой причинить ей травму, как когда-то в нашем далеком детстве. Именно в 90-х мы с Келли должны были перерасти драки, вот только они с годами усилились, и теперь мы словно взрослые дети или люди, достойные места в программе «Мои странные пристрастия» на канале TLC. Самый долгий перерыв от наших еженедельных поединков произошел десять лет назад, когда Лайле было два года, да и то лишь потому, что мы поняли, что чертовски ее пугали. Она вбегала в комнату, как только слышала возню, рыдала и кричала: «Нет боли! Нет боли!»

Мы не сговариваясь прекратили драки. На некоторое время. Но однажды, пока Лайла спала, Келли открыла холодильник и обнаружила, что я выпила последнюю банку ее диетической колы. Она стащила меня с дивана за хвостик, и мы молча дрались друг с другом, пока не пришло время будить Лайлу. И с тех пор это превратилось в нашу рутину – тихое домашнее насилие. Мы понимаем, что это неправильно. Понимаем, что должны это прекратить.

Келли ударяется о стол, пытаясь вывернуть палец из моей крепкой хватки, и Джесси с любопытством смотрит нас. Мы выпрямляемся и одаряем ее нашими самыми лучшими улыбками «тебе показалось».

– Мы прекрасно справляемся сами, – говорит Келли, смущенно потирая пальцы. – Капитал большинства первоначальных предприятий вырос от двух до четырнадцати миллионов долларов. Мы практически утроили его.

– Я не удивлена, – отвечает Джесси. – У SPOKE просто изумительная концепция.

– Да, но у многих предприятий хорошая концепция, – продолжает Келли. – А чтобы преодолеть этот барьер в четырнадцать миллионов долларов, нужна экспоненциальная оценка компании, и, поскольку это частная компания, информация об оценке должна быть оглашена публично, это привлечет акционеров.

Джесси медленно моргает, словно ее хорошенько прокрутили на танцполе.

– Господи, – обращается она ко мне, – она как Джон Нэш с большими буферами.

Меня смехотворно пронзает зависть. Джесси известна тем, что отпускает молодым красивым девушкам развратные комментарии, но я предпочитаю, чтобы они доставались мне, вот так.

– У Келли мозг совсем не как у мамочек, – тихо произношу я. Сестра выпучивает глаза а-ля «заткнись!», потому что я снова подняла тему ее дочки. Я повторяю за ней. Келли хочет, чтобы все считали, мы набираем обороты, ведь наше финансирование широко освещается в прессе. Она думает, благодаря этому станет более подходящей кандидатурой, хотя я получила работу, будучи на мели. Продюсеры изначально не представляли себе Охотницу с финансовыми трудностями, но найти загадочного гомосексуального представителя миллениума оказалось довольно сложно, а Джесси не собиралась снимать шоу без хотя бы одного своего представителя.

Как только я оказалась в группе, продюсеры поняли, что я привнесла в нее столь необходимое своеобразие. Я греческий хор, вместе с которым зрители закатывают глаза, когда Лорен приводит в действие металлодетектор аэропорта, потому что забыла снять оба – внимание, оба – браслета коллекции Cartier Love.

Эрин или Тарин, или как там ее, была права, что расстановка сил в этом сезоне изменится, и я переживаю, как это проявится со стороны зрителей. Я всегда была обычным человеком, располагающим к себе любимчиком, и хочу четко заявить, что, пока я делаю карьеру, мой триумф исходит не от возможности позволить себе арендовать квартиру с посудомоечной машиной, а из возможности воздать должное женщинам, которые в этом нуждаются.

Джесси сексуально выгибает бровь. Она – вечная холостячка, отличная любовница, которая закатывает на этом самом утесе пицца-вечеринки с такими, как Шерил Сэндберг и Алек Болдуин.

Телезрители постоянно звонят ей на афтер-шоу, желая узнать, когда же мы вдвоем признаемся в своей интрижке. Я должна кое в чем признаться, но не в этом.

– В любом случае, – говорит она, – не думаю, что после экспоненциальной оценки, – улыбается Келли, – ты долго будешь питаться лапшой.

Я показываю на небо.

– Твои бы слова да богу в уши. Но эти деньги пока не достанутся нам. Все пойдет на новые студии и электровелосипеды.

– Бретт скромничает, – настаивает Келли, убирая волосы за ухо, чтобы выдать бриллиантовые серьги Арч за свои. Келли не получает зарплату в SPOKE. Она живет за счет денег, оставленных нашей мамой, и они быстро заканчиваются. Я тоже не получаю, но зарабатываю на жизнь публичными выступлениями и расширением бренда с помощью книги. Шоу платит менее пяти тысяч в год, и не зря – продюсеры хотят привлечь внимание девушек, которые уже сформировались, а не тех, что ищут наживу.

– Деньги придут, если продолжите заниматься тем, что умеете, – поучает Джесси. Затем поднимает бокал. – Выпьем. За крутую студию йоги, за контракт на книгу, за деньги на стадии активного роста и новую девушку.

Я пританцовываю на месте, и Джесси смеется.

– Когда я с ней познакомлюсь?

– Как только я состыкую графики, – отвечаю я.

– А старшая сестра одобряет бейбу? – спрашивает Джесси Келли. Келли смущенно склоняет голову.

– Бейбу, Кел. – Я смеюсь над ней. – Это значит «вторая половинка». – А потом объясняю Джесси: – Она нечасто выходит в свет.

– Я знаю, что означает бейба, – огрызается Келли. Врет!

– Хочешь знать, что я думаю о бейбе? – Келли поворачивается к Джесси с таким выражением лица, от которого мое сердце начинает колотиться, будто кроссовок в сушке. Черт. Не стоило настраивать ее против себя на глазах у Джесси. – Мы ее обожаем! – чересчур восторженно восклицает она.

– Мы?

Келли на мгновение прикрывает глаза, ругая себя за то, что снова подняла тему Лайлы.

– Я и Лайла – моя дочка.

– Красивое имя, – говорит Джесси, как будто ее это мало волнует. Потом поворачивается ко мне: – Бретт, я так полагаю, другие пока ее не видели?

– Нет. Никто. Пока что.

– Даже Стефани?

– Мы состыковались после того, как Стефани и я… ну знаешь… – Я замолкаю, и Джесси улыбается мне, словно все знает, но хочет услышать это от меня. – Да ладно тебе, – стону я. – Ты же знаешь, что произошло.

– Я могу услышать это от тебя, а не от TMZ? – приторно мило спрашивает она.

Я вздыхаю и поправляю пробор в волосах. Искажать правду перед Джесси опасно, но Стефани не оставила мне другого выбора.

– Она начала странно себя вести, как только я заключила контракт на книгу. Словно… кажется, она не была за меня рада. Никаких поздравлений. Просто сразу спросила, сколько мне заплатили, и предположила, что за меня эту книгу напишет редактор. А когда я сказала ей, что съезжаю… – я замолкаю.

Джесси кивает. Я жила со Стефани (и Винсом, ее мужем) большую часть второго сезона – любимая сюжетная линия, – а потом съехалась с бывшей девушкой. Когда мы с ней расстались, Сара осталась в квартире до истечения арендного срока, а я тем временем вернулась к Клиффордс. Во второй раз мое пребывание прошло не уж так гладко.

– Ну наконец благодаря авансу я смогла позволить себе съехать. И Стефани дико рассердилась. Сказала мне, что авансы за книги выплачиваются частями, и пятьсот тысяч – не такие уж большие деньги, как я думаю, потому что выдаются в течение нескольких лет, а еще плюс налоги и бла-бла-бла. Я видела график платежей в своем контракте. И поняла его. Я не собиралась покупать особняк в Верхнем Ист-Сайде. Мне двадцать семь. Я просто хотела иметь собственный уголок. Это была ситуация из разряда, когда большой парень грозит пальцем маленькому, чтобы тот остался в его квартире.

– И все это было до того, как вышла ее книга? – спрашивает Джесси, подпирая розовую щеку ладонью.

Я киваю.

– Да, я тоже так подумала. У нее стресс. Она писала только художественную литературу, а теперь раскрывает информацию о своей жизни. Я была готова это забыть. Но потом… – Я вздыхаю. До этого момента я говорила правду. Пути назад уже не будет. – Она захотела, чтобы я передала копию ее новой книги Рианне. Хотела, чтобы та рассказала о ней в социальных сетях и чтобы сыграла ее, если книга выйдет, станет хитом и по ней захотят снять фильм.

– Эта роль подошла бы Рианне, – замечает Джесси.

– Если бы она была на пять лет старше, выпрямила волосы и оделась как местные сплетницы, то да, возможно.

– Да ладно тебе, – дразнится Джесси.

– Я могу признать, когда кто-то добивается успеха. Не то чтобы ее жизнь не подходит для удивительной истории. Подходит. Она удивительна. То, что она пережила и как рассказала об этом. Но дело не в этом. А в том, что Рианна – другой уровень, и мне неудобно вдруг писать ей на электронку, чтобы протолкнуть книгу коллеги. Это подло. Я думала, что, будучи моей подругой, Стефани поймет меня. Но в ее глазах все совсем иначе. Она думает, что я зазналась и не хочу ей помогать. Что после всего, что она для меня сделала, я ей должна. Однако это она настаивала на том, чтобы я к ней переехала. Оба раза. Я, конечно, благодарна, – я кладу руку на сердце, – но не просила. Она словно сделала это, чтобы оставить меня в должниках.

– Это было бы неуместно, – добавляет Келли, со здравым смыслом вставая на мою защиту. – Мы пытаемся развить отношения между командой Рианны и SPOKE и не хотим выглядеть так, будто получаем выгоду от ее великодушия. После ее фотографий в People бронирование занятий выросло на двести процентов, и любые наши просьбы к ней должны носить стратегический характер.

– Можно я еще добавлю? – Я поднимаю руку, как будто все другие замечания меркнут на фоне этого. – Книга вышла, заработала оглушительный успех, и со Стефани связалась режиссер с номинацией на «Оскар». У нее все хорошо.

– Ты поздравила ее? – спрашивает Джесси.

– А она, в свою очередь, поздравила меня?

– Молодец, – хвалит Джесси. – Пока ничего не делай. Запишем на камеру первую встречу.

Тут подходит Хэнк с белым подносом на ладони, ставит его в центр стола и говорит Келли на ухо – лично, но не тихо:

– Ваша дочь спрашивает, есть ли у вас с собой зарядка.

Джесси замирает, кусок колбасы завис на полпути ко рту.

– Твоя дочь?

– Эм, да, – отвечает Келли, роясь в сумочке Арч, название которой невозможно выговорить. – К сожалению, нянька сорвалась. Она ждет меня в машине. Все нормально.

– Ты не замужем? – спрашивает Джесси, и Келли угукает, будто пытается как можно быстрее съехать с темы.

Лицо Келли стало красным, и мне бы это понравилось, если бы я не ощутила гнетущий страх. Я замечаю микроскопическое изменение в глазах Джесси – коварный блеск – и понимаю, что Келли не просто потеряла очки за то, что является мамой-одиночкой. Она заслужила одно. Двадцать футов – или какое там расстояние от подъездной дорожки до стола? – вот и все, что отделяет Келли от получения работы. Если Джесси увидит Лайлу, то все будет решено. Келли пробралась в SPOKE, а теперь прокладывает путь в шоу. Поверить не могу. Есть вообще что-то только мое?

– Одна? – спрашивает Джесси с небольшим осуждением. – Почему бы ей к нам не присоединиться?

Мне нужно это остановить. Сказать что угодно, лишь бы уберечь Лайлу от Джесси.

– У нее есть телефон. – Я по-доброму закатываю глаза, словно в наше время больше ничего и не нужно, чтобы выжить.