Текст книги "Моя любимая сестра"

Келли был нужен фальшборт, чтобы все стало относительно стабильным, только она не смогла заставить себя войти в клинику. «Я этого хочу», – неубедительно шептала она на парковке в обоих случаях. Затем родилась Лайла и как будто сломала Келли обе ноги, а не растянула влагалище. Она хотела есть в два часа ночи и кричала так, будто ее пытали водой, а Келли просто лежала на кровати с закрытыми глазами и притворялась спящей. У нас с папой не оставалось выбора, кроме как меняться сменами, что мы и делали первые несколько месяцев. «Келли нужно отдохнуть, – сказал мне папа. – Нужно прийти в себя». Я не знала, от чего, по его мнению, ей нужно прийти в себя, но мне было ясно: от шока от своей новой жизни. Сначала мне не нравилось вставать почти каждую ночь во время сна. Но через несколько недель я с нетерпением ждала, когда мне не придется с кем-то делить Лайлу, мечтала о неспешном и непрерывном времени вместе. Эти крохотные кулачки, в гневе взлетающие к ушам, когда я засовывала ей в рот соску бутылочки – вот что мне было нужно?! Ее расслабившиеся пальчики, слипающиеся глаза, открывающиеся и смыкающиеся: открывающиеся, чтобы проверить, на месте ли я, снова смыкающиеся, когда видит, что да, – вот что мне было нужно.

Говорят, первый год крайне важен для образования связи, и мне кажется, именно поэтому мы с Лайлой так близки. Келли упустила несколько особенных моментов, и она никогда не сможет их вернуть, а все потому, что отдыхала, приходила в себя. Моя сестра всегда нуждалась в человеке, который протянет ей ее следующую жизнь, как пальто, в которое она просовывает руки. Доктор, мама, генеральный директор (в ее мыслях) – все это ей навязали, не она выбирала за себя. Главная проблема моей сестры состоит в том, что она – исполнитель без собственного видения. Полагаю, в моем случае обратная проблема.

Журналисты нового тысячелетия с некой скукой постоянно спрашивают меня, как родилась идея SPOKE. И я их понимаю. Сложно интересоваться тем, что не затрагивает нас лично. Думаю, вот что хочет спросить коллектив Bustle, но не может: почему я так забочусь о женщинах, которых никогда не видела и которые проходят через то, что я никогда не проходила? Как я могу быть такой бескорыстной? С ними что-то не так, раз они не могут быть такими бескорыстными?

Правда в том, что идея SPOKE родилась вовсе не из бескорыстия. После того как мы с папой выследили Келли до квартиры Фэда, нашей следующей остановкой стала больница. Келли была в порядке, по крайней мере, физически, но мы просто хотели удостовериться. Я сидела в зале ожидания, листала французский журнал, как вдруг дверь распахнулась и вошли две сестры, одна из них была не старше Лайлы сейчас. Они заговорили с медсестрой на ломаном французском и получили анкету для заполнения. Они подошли и сели справа от меня, та, что постарше, положила бумаги на колени. Они показывали на слова на странице и спорили на языке, который, как я теперь знаю, был не французским и не арабским. Через несколько минут старшая сестра заговорила со мной.

– Привет, – произнесла она, махнув рукой. Прозвучало как «пивет». Я подняла голову и увидела, что старшая сестра машет мне карандашом. – Можешь помочь? – запинаясь, спросила она.

Папа наклонился ко мне.

– Мне кажется, они не умеют читать.

Я изобразила в воздухе будто пишу и вопросительно склонила голову. Старшая сестра кивнула. Младшая все это время тупо смотрела на свои колени. Я передвинулась на одно сиденье.

Анкеты были написаны на арабском, французском и английском. Пятнадцать минут ушло на то, чтобы с помощью ломаного перевода и языка жестов добраться до части, где спрашивалась причина посещения.

– Моя дочь, – сказала старшая сестра, и мне потребовалась секунда, чтобы понять, что на самом деле они не сестры. – Она пошла к колодцу. Трое мужчин причинили ей боль. Мы были у доктора, чтобы она не забеременела.

– Господи боже, – пробормотал папа, сидящий в трех сиденьях от нас.

Я посмотрела на дочь, которая, стиснув зубы, все еще пялилась на колени.

– Изнасиловали? – шепотом спросила я. – Вы имеете в виду, что ее изнасиловали?

– Мы были у доктора.

– Мне так жаль. Вы уже ходили к доктору?

Женщина закивала, отчаянно и озадаченно, очевидно, понимая меня так же, как и я ее. Позже я узнала, что использование настоящего совершенного времени в английском сбивает арабов с толку. Многие с помощью этого времени описывают события, которые либо уже произошли, либо еще не произошли. В этом случае девочка уже ходила к колодцу за водой, и ее изнасиловали трое мужчин. И теперь им нужно попасть к доктору, чтобы не допустить беременности.

Келли не пришлось ждать, чтобы ее осмотрел доктор, а ее проблема заключалась лишь в дурном вкусе на мужчин. Я пошла вместе с мамой отдавать анкеты французской медсестре, объяснила ситуацию на английском, словно на английском прозвучит куда более ужасающе и вызовет принятие срочных мер. Но эта пара все еще сидела, когда мы уходили оттуда час спустя, Келли была абсолютно здорова (для теста на беременность было еще рано), и я помню, как в такси по дороге в отель думала, что мир больше заботится о таких, как Келли, нежели о таких, как та девочка.

Так что я совсем не бескорыстна. Я посвятила себя проблеме, которая продиктована корыстными целями: помогать девочкам, которые не похожи на Келли. Пришло время выйти на первый план.

* * *

Лайла разворачивается у проволочного стеллажа в самом конце склада. На ней шлем и натянутая улыбка. Она разворачивает назад и только начинает разгоняться, как Келли ее ругает.

Лайла паркуется и слезает с велосипеда под преувеличенные улюлюкания и аплодисменты, словно только что прошла квалификацию на Олимпийские игры. Она кланяется и тут же становится цвета энергетического сока Джен (из свеклы, моркови и чиа), когда весь этот сюр заканчивается.

– Мам, я даже не выжала максимум, – жалуется она, снимая шлем и передавая его Келли.

Сет просит минутку молчания.

– Пока мы все не перевозбудились, хочу вам кое-что показать.

Он садится на велосипед, убирает подножку, кладет руки на ручки и сжимает их. Велосипед резко дергается вперед.

– Воу! – кричит Сет как маленький и нажимает на ручки, отчего разгоняется еще больше. Он тормозит всего в нескольких шагах от фургона доставки и, тяжело дыша, оглядывается на нас. – Многие электровелосипеды издают прерывистый звук, когда разгоняются, – говорит Сет, возвращаясь к нам. – Но у всех них есть одна общая черта. Они не издают ни звука, когда припаркованы, включены они, – Сет щелкает выключателем, – или выключены.

Келли смотрит на меня.

– Это проблема?

– Определенно. – И Лайла только что отлично ее продемонстрировала.

– Что я сделала? – взволнованно спрашивает Лайла, ее кураж за долю секунды сменяется унынием. Она ковыряет небольшой прыщик на щеке. По пути сюда я слышала, как она снимала инста-сторис, где говорила, с помощью какой косметики скрыла этот самый прыщик. Вместо того чтобы размещать в соцсетях материалы, которые заставят ее сверстников думать, что их жизнь не соответствует ожиданиям, Лайла уверяет девчонок своего возраста, что все, через что они проходят – прыщи, неловкость, дискомфорт, – это совершенно нормально. Что все они звезды. Сейчас у нее почти тридцать тысяч подписчиков, а мы еще не начали съемки.

– Ты не сделала ничего плохого, – уверяет ее Сет. – Проблема в дизайне. Так как велосипеды не издают никаких звуков, когда припаркованы, человек легко может забыть его выключить. А следующий интуитивно возьмется за ручки. – Сет берется за ручки. – Но из-за дизайна поворотной ручки, сам того не желая, ездок разгоняет велосипед – что опасно не только для него, но и для тех, кто идет перед велосипедом. Например, ребенок. А потом, так как ездок пугается и теряет равновесие, естественная реакция такова, – Сет еще крепче сжимает ручки, – а от этого велосипед лишь набирает скорость.

Сет выпрямляется и скрещивает руки на груди. Этот парень чувствует себя полезным, когда случается хороший глюк.

– Это как-то можно решить? – спрашивает Келли.

Сет подходит к своему рабочему месту, раскидывает в стороны несколько гаджетов и поднимает небольшое черное устройство.

– Ну вот. Это, дамы и господа, – он поворачивается, чтобы все хорошо видели, – называется выступом для большого пальца. Он присоединяется к краю ручки, благодаря чему сложнее случайно газануть.

– Так присоедините его, – нетерпеливо говорю я.

Сет смотрит на Келли.

– Мне нужно, чтобы ваша сестра увеличила бюджет прямых затрат на материалы.

Я возмущенно поворачиваюсь к Келли. Она отправила в Нью-Йорк бизнес-классом шестерых из восьми членов совета, но у нас нет бюджета, чтобы сделать велосипеды безопасными?

– Вы просчитали рентабельность выступов? – спрашивает меня Шэрон.

На складе становится тихо, он словно девятый член совета, ожидающий моего ответа. Проходит несколько напряженных секунд. Такое ощущение, будто это один из тех ужасных снов, ночных кошмаров, в котором ты возвращаешься в школу, идешь сдавать выпускные экзамены и с тошнотой понимаешь, что в этом семестре вообще не ходил на занятия. Потому что я не имею ни малейшего чертова представления, какова рентабельность выступов.

– Три к одному, – отвечает Келли – благослови и трахни ее кто-нибудь. – Из-за них цена станет слишком высокой. Мы бы хотели изменить слоган. Но «За каждую семнадцатую поездку мы доставим велосипед нуждающимся имазигенским семьям» как-то не звучит.

Шэрон цокает.

– Знаю, – вздыхает Келли.

– На что еще можно повысить цену? – интересуется Шэрон. – Знаете, я хожу в тренировочный центр, и они берут плату за полотенца.

Келли кивает и энергично угукает.

– Велосипедные ботинки. Бутылки для воды. Уверена, мы что-нибудь придумаем.

– Уж постарайтесь, – говорит Шэрон. – Я бы не позволила ребенку приблизиться к этой штуке в ее нынешнем состоянии.

Только сейчас я замечаю, что цвет шеи Шэрон отличается от цвета подбородка. Выглядит отвратительно.

– Сколько бы это ни стоило, – говорю я таким же твердым голосом, как и моя сестра, – мы все исправим.

– Ну, – смеется Шэрон, смущенно переглядываясь с Келли, – не любой ценой. В этом-то и смысл, верно?

Знаю, мне следует получше вникать в деловую сторону бизнеса.

Но каждый раз, как я просила Келли объяснить мне про цифры и прогнозы, про отчетность и заработную плату, в итоге оказывалась с глазами в кучу, скучала и лопалась от разочарования. Это очень сложно, и дело не в том, что я не стараюсь, я просто боюсь, что не подойду для подобной работы. Боюсь попробовать, облажаться и получить подтверждение, что мама была права, когда поставила на Келли. А потом я занимаю оборонительную позицию, потому что, угадайте что, многие могут выполнять работу Келли, но не многие могут делать то, что делаю я. Это я придумала оригинальную концепцию SPOKE, это я победила в предпринимательском конкурсе. Я оказалась в третьем самом популярном реалити-шоу, выходящем вечером по вторникам. Я разрушаю стереотипы о красоте и даю надежду ЛГБТ-молодежи.

Иногда, когда я не понимаю что-то из бухгалтерии, что, по мнению Келли, должна понимать, я в шутку падаю на ближайший диван, подношу руку ко лбу, как викторианская леди с низким давлением, и драматично выдыхаю: «Я талантлива». Но в этом представлении есть доля истины. Я талантлива! Не все могут быть талантами, как и не все могут сводить счета. Только вот есть Келли, волосы которой убраны в косу, как у модной блогерши, которая подписала контракт на четвертый сезон моего шоу и которая может делать то, что я могу, а также то, чего не могу. Она тоже талантлива. И что мне остается?

* * *

На улице пахнет собачьей мочой и бензином. Сейчас, в середине мая, жарко, как в июле. Келли спрашивает, можем ли мы поговорить, пока не поехали. Я высажу ее и Лайлу на вокзале, чтобы они вернулись в город, а сама поеду на машине сестры к Иветте.

«Вот сейчас она расскажет мне про встречу с Джен и объяснится», – думаю я и запасаюсь злостью, негодованием и, да, паранойей, что Келли снова меня затмит.

Только вместо этого она долго смотрит на меня, будто это мне нужно ей что-то сказать.

– Что? – наконец спрашиваю я.

– Ты действительно не расскажешь мне? – Келли качает головой, ее язык прижимается к верхней губе в смешении отвращения и разочарования.

Дело не в помолвке. Я спросила Арч, не против ли она, чтобы я пока не носила кольцо. Я хотела поделиться новостями с Келли лично и по-своему. Знала, что ей будет сложно это понять. Она думала, что съехаться с Арч после трех месяцев отношений – это слишком рано.

Как бы то ни было, то, что я, по ее мнению, умалчиваю, не сравнится с тем, о чем не говорит она. Она видела, как Джен выразила «обеспокоенность по поводу моих органов» во время выступления по телевизору в прошлом году, с фальшивой тревогой хмуро глядя на мой снимок, где я в коротком топе веду занятие в SPOKE. «Округлая линия талии напрямую связана с заболеваниями сердца», – добавила она, каким-то образом удерживая на тонкой, как палочка, шее голову, опухшую от такого количества брехни. Знаете, что напрямую связано с долголетием? Количество у тебя друзей, но я же не хожу и не говорю, что Джен умрет рано, потому что она – невыносимая засранка. Джен столько раз умудрялась завуалированно назвать меня толстой, что должна получить за это награду. Честно говоря, меня не обижает, если меня называют толстой; «толстая» – для меня не оскорбление. Я не толстая, никто не толстый. Но в мире Джен быть толстой – значит осквернить женственность, и ужасно знать, что кто-то пытается обидеть меня, приравнивая к худшему, по ее мнению, определяющему женщину в нашей культуре, будто только это имеет значение.

– Ты действительно не расскажешь мне о своей встрече с Джен? – в ответ спрашиваю я Келли. – И ты действительно сделала это? У меня за спиной? После всего, что она обо мне придумала?

Стервозность Келли улетучивается.

– Как ты узнала?

– Кто об этом знает? Кроме Джен, естественно.

– Рейчел, – отвечает она, называя имя одного из полевых продюсеров.

Мой смех полон искреннего удовольствия. Как же хорошо после разговоров о рентабельности быть той, кто знает, о чем говорит.

– Дай-ка я дам тебе один совет, Кел, – понизив голос, говорю я и смотрю на заднее сиденье машины, где Лайла сидит с открытой дверью, чтобы немного проветрить салон. Слышу обрывки инста-сторис, которые недостаточно интересны, чтобы она посмотрела их до конца: часть слова, отрывок песни, лай. – Полевые продюсеры – как высококлассные стриптизерши. Они запросто выведут тебя на чистую воду и заставят поверить, что им наплевать на происходящее. Но это работа Рейчел – бегать к Лизе с любым сказанным тобой словом, а работа Лизы – накрутить всех остальных.

Келли кивает, медленно и небрежно. Когда Келли строит из себя саму прилежность, я более чем уверена, что способна на убийство третьей степени. Мне хочется не просто стереть самодовольство с ее лица, а уничтожить его.

– Видишь ли, я поняла, как это работает, когда Лиза в эсэмэске спросила меня, как я отношусь к твоей помолвке.

Лайла выглядывает с заднего сиденья.

– Ты выходишь замуж?! – восклицает она. А потом визжит и восторженно стучит ногами по полу. – Можно я буду подружкой невесты? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста?

Значит, она знает. Наверное, можно было придумать дерзкий ответ на пулеметную дробь из сообщений Лизы. Но после того как мы с Арч позвали друг друга замуж, я не смогла сдержаться. «Как ты относишься к тому, что твоя сестра пригласила Джен Гринберг на девичник?» – написала она, на что я ответила: «Да плевать мне, потому что я помолвлена!!!» Но правда в том, что мне было совсем не плевать. Мне казалось, что в меня засунули руку, перевернули желудок вверх тормашками, вытряхнули все органы на пол и потоптались на селезенке. И, судя по выражению лица Келли, это она тоже знает.

* * *

Как и большинство домов на Восточном побережье, двухэтажный с фасада и одноэтажный с тыла домик с тремя – нет, теперь с четырьмя! – спальнями похож на место поклонения культа. Здесь выросла Джен Гринберг, так что в этом месте в пунш вместо сахарозаменителя кладут мышьяк. Есть что-то в Зеленой Угрозе, что порождает страх.

Этой зимой архитектурная перестройка Джен включала в себя снос стен, добавление четвертой спальни, гигантский бассейн с соленой водой и оснащение кухни серой с прожилками мраморной плиткой от Carrera, что должно было стать для Иветты вторым предупреждающим выстрелом, после того как Джен заявила в эфире, что благодаря косметическому ремонту дом станет более комфортным для ее мамы. Дело в том, что такая плитка от Carrera выглядит сексуально и является последним писком моды порносайтов по дизайну интерьеров, но она не рекомендована для людей, которые действительно готовят на кухне, потому что пачкается, царапается и откалывается, как размокший маникюр. (Источник: Стефани Клиффордс. Я услышала слово Carrera, и мне захотелось мороженое). Можно подумать, что Джен Гринберг, капустно-коктейльная миллионерша, предпочла бы кварцевые столешницы – не такие ослепительные, но куда более прочные. Только Джен Гринберг никогда не намеревалась использовать эту кухню для превращения ее нееды в еду. Она просто планировала сделать ремонт, чтобы взвинтить рыночную стоимость и продать дом какой-нибудь озабоченной идиотке с американской кабельной сети за целых 3,1 миллиона.

Джен имеет законное право делать с домом все, что пожелает. С этической точки зрения она должна быть оштрафована. Она не дала Иветте никакого права голоса в принятии решения о продаже, хотя последние двадцать семь лет Иветта оплачивала налоги на собственность и коммунальные услуги, заботилась о ландшафте, протечках и засорах. Она заменила крышу, кухонное оборудование и паршивую мебель на красивые серые льняные диваны и стулья. Научила Джен плавать в океане, который находится недалеко от дома, замариновала четырнадцать соевых индеек в духовке и попивала джин с тоником с сэром Полом Маккартни на заднем крыльце. Может, дом и принадлежит Джен, но он всегда был Иветты. И она пала духом, узнав о его продаже.

Паркую машину Келли перед ярко-красным знаком «Продается» у цветущего японского клена, который Иветта посадила в честь покойной матери. Подъездная дорожка пуста. Гринберг делят на двоих старый синий универсал «Вольво», хотя Джен «подумывает» о «Тесле».

Небо скорее белое, чем серое, солнце подсвечивает облака. Все утро то лил, то прекращался дождь, и сюда мне пришлось ехать с закрытыми окнами. В машине Келли кондиционер не работает с тех пор, как Обаму избрали на второй срок, поэтому мое платье-майка разукрашено потом. Ноги скользят в белых кедах, когда я подхожу к входной двери и стучусь. Жду. Ничего.

Смотрю на телефон. 12:47. Иветта сказала приехать точно к половине первого, что совсем на нее не похоже, но я подумала, она просто хочет, чтобы я приехала раньше Джен. Иветта здесь уже два дня, пытается насладиться миром и тишиной перед открытым показом дома. Жду, когда на телефоне будет 12:48, и снова стучу. Опять ничего.

Подношу руки к лицу и, припав к двери, прижимаюсь носом к окну. Боже. Дом теперь похож на тибетскую меховую мечту: ворсистый белый ковер, ворсистые белые стулья со спинками, ворсистые белые подушки на – к счастью – не ворсистом белом льняном диване. Весь этот пушистый интерьер хорошо сочетается с холодными белыми каменными полами. Джен выбрала известняк, как сказала мне Иветта. Он становится скользким, когда намокает, что совершенно логично для пляжного домика с бассейном. «Боюсь, кто-нибудь расшибет себе голову», – пожаловалась Иветта.

От моего вздоха запотевает стекло, и я, протерев его плечом, ищу в сумке телефон.

– Алло, – отвечает Иветта на третьем гудке. Ее «алло» всегда одинаковое – бархатистое «алл-оу», загадочное и очень интимное.

– Приветики, – говорю я. – Это Бретт.

Тишина.

– Милая, – мурлычет она, – все в порядке?

– А, да, – смеюсь я. – Ты где?

Снова тишина.

– А что?

– А то, – смахиваю комара с бедра. Интересно, станет ли Стефани этим летом сторониться Хэмптонса из-за Зика. Вряд ли. – Ты сказала приехать в половину первого. – Жду, когда она вспомнит, но этого не происходит. – И… я здесь.

– Где?

– Иветта! – сердито кричу я. – У дома в Амагансетте!

Иветта что-то бормочет, но я не понимаю.

– Я думала, мы договорились на воскресенье, – говорит она. Так и вижу, как она с прищуром смотрит на календарь Imagined Desks of Historical Women, который я подарила ей на прошлое Рождество, на нем Мэри Шелли сидит с бокалом белого вина и ручкой. – Сегодня воскресенье?

Я испытываю страх, когда понимаю, что Иветта не прикалывается, ей почти семьдесят, и у нее проблемы с памятью.

– Нет, пятница, – уже спокойнее говорю я. – И мы договорились на пятницу.

– Милая, я старею! – посмеивается Иветта. – Я приеду завтра. Джен собиралась сегодня показывать дом риелтору. Похоже, я перепутала все дни.

Я зажмуриваюсь и тяжело вздыхаю. Я застряла в Хэмптонсе, и впустить меня может лишь Зеленая Угроза.

– Мне ужасно стыдно, – как-то неискренне произносит Иветта. Такое ощущение, что она выщипывает брови или типа того, и я как будто помешала ее приятному продуктивному дню. – Джен должна скоро подъехать. Почему бы тебе не подождать ее?

На голову падает несколько капель.

– Сейчас ливанет.

– Я и не говорила, что снаружи. Ключ в камне во второй клумбе у задней двери. Заходи. Приготовь обед. Джен назначила на половину первого доставку от Fresh Direct. – И как бы невзначай спрашивает: – Они там?

Fresh Direct. Никогда не считала Джен такой провинциальной. Окидываю взглядом веранду, сразу замечая, что дождь усилился, но доставку не вижу.

– Ничего. Нет. Здесь снова начинается дождь.

– Хм, – обеспокоенно мычит Иветта, – наверное, оставили у задней двери. Ты не проверишь?

– Иветта, извини, но я не останусь. Мне здесь некомфортно без тебя.

– Можешь хотя бы занести еду внутрь, чтобы не испортилась?

Я опускаю руку, зажмуриваюсь и глубоко вдыхаю, чтобы успокоиться. Затем снова подношу телефон к уху и выдавливаю улыбку, чтобы она звучала в моем голосе.

– Конечно.

Отпираю ворота и иду параллельно дому. Вижу новый бассейн, на брезенте валяются листья, мертвые жуки и одинокий красный стакан.

– Доставили к задней двери, – говорю я ей, когда огибаю угол и замечаю коробки от Fresh Direct, промокшие от дождя и составленные друг на друга возле двойных дверей, которые заменили раздвижную дверь с вечно прыгающей сеткой. Дождь почти смыл чернила на записке, приколотой к верхней коробке: «Две попытки связаться оставлены без ответа».

– Ох, хорошо! – восклицает Иветта. – Ну бери себе что хочешь…

– Я перекушу в Mary’s Marvelous по пути домой…

– Там салат стоит пятнадцать долларов!

– Тогда хорошо, что я не ем салат. – Нахожу ключ и вставляю его в замок. – Я пойду. Мне понадобятся обе руки.

– Ты моя спасительница! – сообщает Иветта. – Спасибо. И мне жаль насчет сегодня. Но ты не пожалеешь.

– Хорошо, Иветта, – отвечаю я и сбрасываю вызов, гадая насчет ее последнего предложения. О чем именно я не пожалею?

Слышу, как машина жует галечную дорожку, и готовлюсь морально, полагая, что это Джен, но машина едет дальше. Каждая складка на моем теле намокла от пота, а все остальное наверстывает дождь. Нужно поскорее убираться отсюда, не хочу здесь находиться, когда приедет Джен. Мы обе можем умереть от неловкости.

Присаживаюсь на корточки и беру коробку на изгибы локтей. Не успеваю и шага сделать, как промокшее дно не выдерживает, точно как в одной из реклам, где показывают, что происходит с дешевыми бумажными полотенцами, когда они впитывают слишком много синего моющего средства. Продукты Джен рассыпаются повсюду: по моей обуви, голым ногам и отмытому добела крыльцу из дуба. Твою. Мать.

Иду на лужайку и вытираю ноги о мокрую траву, как собака, оставляя за собой что-то похожее на желтые слюни. «Яйца, – понимаю я, – гадость». Мне требуется минута, чтобы соединить все точки, потому что, в отличие от Джен, я не мазохистка в добровольном изнурении себя голодом в угоду патриархальным стандартам красоты. Я ем яйца на завтрак, наливаю сливки в кофе, кладу на сэндвичи сыр и, о боже, бекон. На новом крыльце истекает розовым соком упаковка свежего бекона. Это как перевернутый на столе пазл: только когда все выложено перед тобой, можешь собирать кусочки вместе. Здоровые длинные волосы Джен. Прибавка в весе на четыре фунта.

Слышу, как едет еще одна машина, и не двигаясь жду, пока старый двигатель с шумом приближается все ближе. Короткой стеной с небес обрушивается дождь, как будто кто-то взял облако и выжал над моей головой, но я не ищу укрытия. Захлопывается дверь машины, и Джен кричит, нервно, обреченно:

– Иветта?

Мое сердце колотит как молоток; ее, наверное, тоже. Она знает, что на подъездной дорожке стоит моя машина.

Слышу, как открываются ворота, осторожные шаги Джен по скользкой террасе. Мне придется отвернуться, когда она меня увидит. Не хочу смотреть на нее с пузом. Я заслуженно испытываю к Джен все оттенки ненависти после тех гадостей, которые она понарассказывала обо мне Америке. И должна ощутить удовлетворение, обнаружив, что самая ярая веганка страны втихую заказывает бекон по интернету, как контрабанду. Это бекон из индейки. И все же. Она не имеет права надевать печальную маску и заставлять меня чувствовать себя виноватой, практически сопереживающей ей.

Быстренько вытираю ноги о траву и говорю обыденно:

– Думаю, это от дождя. Коробки просто развалились, когда я их подняла. – И быстро добавляю: – Иветта меня попросила.

Я поднимаю голову, лишь когда слышу, что Джен вставляет ключ в замок. Она исчезает в доме, дверь медленно, но твердо закрывается за ней. На мгновение я думаю, что на этом все. Джен просто останется внутри, пока я не уеду, а может, даже до конца жизни, чтобы не иметь дела с последствиями своих слов. Не самая худшая стратегия.

Но через несколько минут Джен снова появляется с перекинутым через плечо пляжным полотенцем и зелеными мусорными пакетами. Она предлагает мне полотенце и встряхивает пакет. Поднимает продукты по очереди и проверяет ущерб, затем либо откладывает в сторону, либо выкидывает еду. Я не знаю, что еще делать, кроме как помочь ей.

– Не совсем понятно, но думаю, он еще хороший, – говорю я, поднимая изуродованный кругляшок бри.

Джен по-царски протягивает руку, словно я охотник, который принес ей сердце вражеской королевы. Я, присев в реверансе, кладу сыр на ее ладонь. Мне некомфортно, и я стараюсь вести себя так, словно все это какой-то пустяк, что во многом соответствует моему прозвищу. Джен кидает бри в мусорный пакет, даже не осмотрев его. Ладно.

– У меня была аменорея, – натянуто говорит она.

– Я не знаю, что…

– У меня не было месячных четыре года, – повысив голос, перебивает меня Джен. – Гормоны вышли из строя. Это плохо, если хочешь завести ребенка, чего я однажды хотела бы. Доктор предложил стать вегетарианкой, проверить, поможет ли. Лишь на время, пока все не стабилизируется.

Рассматриваю оставшиеся на крыльце продукты. Никакой рыбы, только молочные продукты и жирные задние конечности животных. Чувствую легкое злорадство – видишь? Твой способ не такой уж здоровый.

– Рада за тебя, Джен, – говорю я. – Ты сильная женщина не потому, что отрицаешь свой голод. А потому, что противостоишь ожиданиям общества, как мы должны…

– Это Иветта тебя сюда отправила? – спрашивает Джен, не успеваю я сказать «выглядеть».

Приподнимаю плечо в неопределенном ответе, не желая подставлять Иветту, которая явно хотела, чтобы я обнаружила запретную связь ее дочери с мясными продуктами и извлекла из этого выгоду. Джен хмуро затягивает завязки пакета.

– Она еще злее, чем я думала. Или, может, просто меня ненавидит.

Она швыряет в пакет коробку со сливками с фундуком, и та мстит ей брызгами.

– Твоя мама не ненавидит тебя, Джен. Она ненавидит, что ты несправедливо страдаешь и обделяешь себя. Ненавидит, что ты на первом месте видишь себя как тело и только потом как личность. Она просто хочет, чтобы ты была…

– Я попрошу Лорен пригласить тебя на вечеринку. Это будет не сложно. А вот заставить Стеф сниматься с тобой чертовски трудно. – Глаза Джен яркие, не моргают. Она отводит взгляд и сглатывает. – Но я постараюсь.

Я понимаю, что она вот-вот заплачет. И кажется, бормочу благодарность, чтобы она не заплакала. Не могу думать ни о чем другом, кроме как обнять эмоциональную Джен Гринберг. Уверена, она бы отстранилась от меня шипами.

Знаю, на бумаге это выглядит как взятка, а к взяткам прибегают только нечестные и презренные люди, но все совсем не так. (И еще я знаю, что именно так сказали бы нечестные и презренные люди). НО все действительно совсем не так! Мои инвесторы ждут от меня трехэпизодного выпуска в Марокко с безвозмездной раздачей электровелосипедов. Я с радостью приняла участие во всех путешествиях других женщин, которые старше, опытнее и известнее меня. Я приехала в аэропорт вовремя ради путешествия Гринберг, с улыбкой на своем гребаном лице, на следующее утро после того, как она сказала мне, что «сила воли – это мышца, которую можно укрепить», когда я за ужином попросила еще кусок хлеба. Я появилась везде ради этих женщин. Охала и ахала над их дорогими квартирами без крыс. Прочитала их книги, где четыреста с лишним страниц, пила густые соки и загрузила приложение для свиданий, чтобы способствовать увеличению количества участников, когда сама нахожусь в отношениях. А теперь я сама вкушаю немного успеха, и они не могут это стерпеть. Сбились в кучку, чтобы поставить меня на место.

Так что эта взятка, которую придумала даже не я, на самом деле совсем не взятка. Если уж на то пошло, это корректировка курса. Это правильно. И я предлагаю выкинуть пакет с испорченной едой в контейнер по пути домой. Небольшой акт покаяния. Потому что если быть честной перед собой, то, возможно, все именно так. Возможно, я отчасти подлая. Но я пока не готова быть настолько честной.