Текст книги "Когда бессилен закон"

– Комментарии? – без лишних слов спросил он.

Ден был старожилом суда. Костюм его, вероятно, выглядел щегольски где-то в начале шестидесятых.

– Я не знаю, Ден, неужели ты думаешь, что я скажу тебе какую-нибудь чепуху, вроде той, будто «верю, что мой сын обязательно будет оправдан» или «убежден, что наша система правосудия продемонстрирует свою результативность»?

Он, похоже, задумался.

– Мне положено восхвалять эту систему. В конце концов, ведь ты ее и олицетворяешь.

– Ты можешь процитировать мои слова.

Он отошел, быстро записывая что-то в своем блокноте.

Дэвид сидел в первом ряду, напротив судейского места. Сзади казалось, что он сидит так прямо, будто старается смотреть поверх голов тех, кто находились перед ним. Лоис была с ним рядом. Я пытался отговорить ее от сегодняшнего посещения, ссылаясь на то, что в этот день ничего произойти не должно, но она меня не послушала. Виктории, жены Дэвида, не было. Дэвид даже намеком не показал, как выдвинутое против него обвинение сказалось на их семейной жизни.

Он оделся, словно для служебного интервью. Встав рядом с ним, я заметил, что его туфли начищены до блеска, а костюм аккуратно отглажен. Дэвид был хорошо выбрит и выглядел свежим. Эффект заключался в том, чтобы придать ему вид совсем юного человека – мальчишки, впервые надевшего мужскую одежду. Когда Дэвид взглянул на меня, выражение его лица меня испугало. Казалось, он абсолютно спокоен.

– Привет, па! – дружелюбно сказал он и снова с жадностью начал разглядывать происходящее за судебным барьером. Он внимательно изучал лица адвокатов, подсудимых и клерков, как будто ему впервые представилась такая счастливая возможность посмотреть на работу правосудия.

Лоис была одета, как для заупокойной службы или официального ужина. Плотно сжав губы, она взглянула на меня из-за спины Дэвида. Когда был вынесен обвинительный вердикт, она ясно дала мне понять свои чувства.

– Я знаю, знаю, – сказал я ей. – Теперь все осложнилось. Было бы хорошо, если бы большое жюри признало ее историю неправдоподобной, но, очевидно, они решили иначе. Однако все будет о'кей. Джавьер должен был что-то дать Норе, поэтому он и поручил ей первоначальное обвинение. Он возьмет свое, когда начнутся переговоры по согласованному признанию.

– Ты постоянно твердишь, что ничего не случится, а это надвигается все ближе и ближе, – с горечью сказала Лоис. – Когда же это перестанет выглядеть, как обычное уголовное дело? Ты же знаешь, чем заканчиваются такие обычные дела.

– Сделать так, чтобы дело выглядело обычным, и было частью нашего плана.

Мне необходимо было вытащить из фактов их жало. Истерика Лоис никому не помогла бы. Я не мог признаться ей, до какой степени сам был напуган обвинением.

Теперь в зале суда Лоис попросту смотрела на меня, как на виновника того, что оказалась вместе с сыном в столь опасном месте.

– Генри сказал тебе, что именно должно произойти сегодня? – спросил я у Дэвида.

– Да. Он сказал, что очень немногое, но что мне все равно нужно здесь присутствовать... О! Привет, Линда! – добавил он.

Я не помню, чтобы Линда когда-нибудь предлагала ему называть ее по имени. Мы с Линдой работали вместе в течение десяти лет, но Дэвид никогда не проявлял особого интереса к моей работе. Насколько я мог вспомнить, когда он последний раз приезжал ко мне в офис, то был еще подростком и звал ее не иначе, как миз Аланиз.

Я выпрямился, чтобы подчеркнуть, что не стою слишком близко к Линде, не говорю с нею профессионально-приятельским тоном и не игнорирую ее чересчур откровенно.

– Здравствуй, Линда, – сказала Лоис с гораздо большей теплотой, чем та, которую она как бы напоследок продемонстрировала мне.

Линда ответила на приветствие, затем кивнула мне, когда я, тоже кивком, с нею поздоровался.

Время от времени на предвыборных официальных приемах я замечал, как Линда и Лоис стоят вместе, тихо о чем-то беседуя, что всегда заставляло меня держаться в противоположном конце зала до тех пор, пока они не расходились. Впоследствии Линда никогда не могла толком объяснить мне, о чем же они разговаривали.

– Будут ли кого-нибудь из них судить сегодня? – спросил Дэвид.

Глаза его по-прежнему смотрели на столы адвокатов и ложу присяжных.

– Встать! Суд идет! – провозгласил бейлиф.

Мы все поднялись. Дэвид сделал это скорее насмешливо – он впервые принимал участие в здешних ритуалах.

– Двести двадцать шестой окружной суд Техаса под председательством достопочтенного судьи Джона Дж. Уотлина открывает свое заседание. Прошу садиться!

Как только бейлиф нараспев продекламировал это объявление, из двери кабинета вышел судья и уселся в свое кресло с мягкой обивкой за высоким судейским столом. Когда-то за судьей Уотлином закрепилось прозвище «судья Уоддл»[5]5
  Waddl – ковылять, ходить вразвалку (англ.).


[Закрыть], которое неизбежно перенеслось на название его офиса. Джон был преждевременно посолидневшим мужчиной. Черная судейская мантия только прибавляла массивности его грузной фигуре. Глядя на него, я чувствовал себя стариком. Мы с ним были одних лет, но Уотлин выглядел, как зобастый старый пердун.

Он сел и взглянул на лежавший перед ним список дел, назначенных к слушанию, явно при этом игнорируя тот факт, что глаза всех присутствующих устремлены на него, хотя он, разумеется, прекрасно знал об этом. Зал затих.

– Прошу адвокатов отвечать мне, когда я буду называть имена их подзащитных, Джесси Стимонс.

– Здесь, ваша честь. С нашей стороны будет согласие на признание вины и ходатайство. Обвиняемый просит о представлении материалов расследования.

– Отлично, мы займемся этим, как только я закончу оглашение списка. Рой Биневайдис?

Встал другой адвокат, чтобы сделать заявление:

– Мы продолжаем переговоры, ваша честь.

Судья Уотлин взглянул на него поверх своих очков.

– Это ваше... – он перебрал несколько листов в лежавшей перед ним папке, – восьмое присутствие в связи с данным делом, мистер Ролингс. Оно будет решено сегодня. Заявление обвинения?

– Обвинение готово, ваша честь, – сказал третий помощник прокурора, стоявший рядом со свидетельской ложей, слева от судьи.

Обвинитель сделал соответствующую запись в своей копии списка. Судья продолжил чтение.

Двое или трое обвиняемых объявили о своей готовности к суду. Большинство выступили с заявлением, что они пока продолжат переговоры с обвинением или признают вину по взаимной договоренности. Я взглянул на Дэвида. Он теперь сидел, откинувшись назад и положив руки на ручки кресла.

Я испугался того, что, кажется, понял. Дэвид смотрел на заключенных. Они явно походили на заблудших овец, которых привезли в суд гуртом только для того, чтобы отправить в тюрьму. Но Дэвид прибыл сюда по собственной воле и точно так же сам уйдет отсюда. Никто не мог бы принять его за обвиняемого. Он одет так, будто он один из адвокатов. Заключенные выглядели такими виноватыми. Они сидели, безучастные ко всему, ожидая, когда их повезут дальше. Но он, Дэвид, оказался здесь просто по ошибке, это была обыкновенная формальность, и все скоро должно проясниться.

Линда сидела рядом с ним, объясняя ему значение обсуждаемых дел.

– "Заявление и ходатайство" означают, что обвиняемый признает свою вину и будет просить судью об условном освобождении. ПМР – это представление материалов расследования, отчет, который судья может затребовать из отдела условных освобождений для того, чтобы определить, подходит ли обвиняемый для такого освобождения. Те, которые говорят, что они продолжают вести переговоры, являются...

– Я понимаю.

Дэвид повернулся к Линде ровно настолько, чтобы снисходительно улыбнуться.

– Мой адвокат все мне уже объяснил.

– А не объяснил он, что, если ты и перед судом будешь вести себя, как маленькая самоуверенная дрянь, присяжные всыплют тебе по первое число только для того, чтобы посмотреть, как твое лицо станет серым?

Эти слова вылетели из уст Линды так быстро, что показались солидными булыжниками. Едва договорив их, Линда пробормотала в сторону Лоис «извините», быстро вскочила и пошла прочь, уже покачивая головой в удивлении на собственную несдержанность.

Лоис посмотрела на меня так, будто это сказал я. Она ненавидела даже само слово – «суд». Дэвид только пожал плечами, почти улыбаясь при этом. Я не стал опровергать сказанное Линдой. Мне доводилось видеть, как подобное действительно случалось с теми новичками-обвиняемыми, у которых имелись деньги или которые по какой-либо иной причине считали себя в безопасности. Так петушатся до суда. Линда была чертовски права насчет того, какой эффект это могло произвести на присяжных.

Лоис взяла меня за руку и отвела в проход между рядами.

– Твоя коллега, похоже, считает, что дело дойдет до суда. Разве она не в курсе нашего плана?

– Она просто увлеклась. Ты же знаешь, какой у Ли... какой у нее живой темперамент.

– Марк, ты обязан сказать мне, как обстоят дела в действительности. Не сглаживай ничего. Если то, что делаешь ты, не срабатывает, я должна предпринять что-то сама.

Я задумался над тем, что она могла иметь в виду, уже механически отвечая ей:

– Лоис, это всего лишь первое судебное присутствие. Оно должно быть. Дальше это никуда не пойдет. Ты просто сиди и смотри.

– Я смотрю.

Она вернулась к Дэвиду. Когда я дошел до конца судебного зала, я услышал, как судья назвал его имя. За барьером поднялся Генри и сказал:

– Пожалуйста, пометьте, что мы пока советуемся, ваша честь. Уотлин решил поставить его в затруднительное положение.

– И до каких пор вы намерены это делать? – спросил он.

Генри пожал плечами.

– Я полагаю, пока ситуация не покажется нам безвыходной, судья.

Судья Уотлин взглянул, какое впечатление все это произвело на Нору Браун, и сказал:

– Пожалуй, я дам вам еще две минуты.

Это была небольшая шутка, сразу же отозвавшаяся смешком в зале. Шутки судей всегда смешны. Даже Дэвид фыркнул. Лоис этого не сделала. Она посмотрела на меня.

Как выяснилось, судья Уотлин не особенно ошибся со временем. Генри закрыл папку с делом и передал ее Норе. Она сидела за столом обвинителей и велела Генри подойти. Джавьер присоединился к ним, и все трое удалились в тихий угол зала. Судья Уотлин закончил оглашение списка и, пока готовились дела с признаниями, вернулся к себе в кабинет. Я наблюдал за трио обвинения и защиты, обсуждавшим судьбу Дэвида. Ход переговоров был мне ясен. Нора, должно быть, не стала делать предложение первой. Она, скорее всего, сказала: «А что, по-вашему, он заслуживает?» Когда Генри ответил, она беззвучно засмеялась. Это был ее ответ на предложение об условном освобождении. Генри стал более настойчив, придвинувшись к ней ближе. Нора произнесла какую-то короткую фразу. Генри повернулся, всплеснув руками. Она, должно быть, попросту предложила для Дэвида пятьдесят лет тюрьмы.

Джавьер коснулся руки Генри и вернул его к беседе. Он также поговорил с Норой. Джавьер был арбитром между ними. Когда он работал в администрации окружного прокурора, то был известен тем, что предлагал хорошие сделки. Являясь отличным судебным адвокатом, Джавьер никогда не считался самым суровым из обвинителей. Он обладал мягкой тактикой, покорявшей его друзей. Я очень рассчитывал на победу этой его мягкой тактики даже в таком привлекшем общественное внимание деле, как наше.

Я остановился, стараясь не упустить ни одного нюанса. Шум в судебном зале постепенно затих. Теперь здесь вершились дела. Совещания адвокатов со своими клиентами велись тихо, но делались все более оживленными. Некоторые уже заполняли бумаги о добровольном признании виновности. Некоторые беседовали с обвинителями. Двум или трем из этих бесед предстояло стать более реальными, поскольку над обвиняемыми нависла угроза немедленного суда. Разрыв между предлагаемыми каждой из сторон сроками тюремного заключения сокращался.

Линда снова вернулась к Лоис и Дэвиду. Минутой позже она присоединилась ко мне, стоя достаточно близко, чтобы я мог слышать ее низкий голос, но не ближе, и отвернув лицо в сторону.

– Я еще раз извинилась перед Лоис, – сказала она. – Он просто взбесил меня. Терпеть не могу подобных клиентов, которые настолько уверены в себе, что внушают судье и присяжным желание влепить им пощечину.

– Ты была права. Кто-то должен был сказать ему это.

Не знаю, слышала ли меня Линда. Она уже повернулась и уходила. К ней приблизился репортер, но она только помотала головой. Скрестив на груди руки и прислонившись к стене в конце зала, Линда, казалось, специально подчеркивала, что устраняется от всего. Как и я, она наблюдала за совещавшейся группой. Трудно сказать с уверенностью, но мне подумалось, что глаза ее были устремлены главным образом на Нору Браун.

* * *

Как и ожидалось, ничего в тот день решено не было. Судья установил крайние сроки для подачи досудебных ходатайств и назначил дату суда на июль. Это не означало окончания переговоров по согласованному признанию, а свидетельствовало лишь о том, что адвокат и подзащитный больше не будут вызываться в зал суда. Они продолжат переговоры, потому что «взаимная договоренность» является – если это не что-то иное – возможностью для судьи продемонстрировать свою силу обеим сторонам.

Прежде чем в последний раз покинуть свое судейское кресло, Уотлин взглянул на меня. Мне показалось, что я заметил в его глазах небольшое удивление тем, что я не подхожу к нему по поводу дела. Эту возможность я рассмотрел. Согласился бы Уотлин замять все судебное разбирательство, если бы я попросил его об этом? Понимал ли он, как сделать это, не повредив одновременно своей политической карьере?

Я переговорил со всеми участниками дела до того, как они ушли. Нора нашла меня стоявшим на ее пути к выходу из зала. Еще за десять футов до меня она улыбнулась ослепительной улыбкой. Нора на полфута ниже меня и тощая, как щепка. Пища не интересует ее. Я не знаю, интересует ли ее вообще что-нибудь, кроме работы судебного обвинителя. Она выглядела довольно устрашающе в своем костюме и туфлях на каблуках. Улыбка ее не уменьшала этого впечатления.

– Мистер Блэквелл!.. И его тень, – добавила она, взглянув куда-то позади меня, где неожиданно вновь появилась Линда. – Ну, как дела у вас обоих?

Подтекстом всего этого был ритм голоса Норы, голоса Франки, – любезного и вместе с тем насмешливого.

– Привет, Нора. Сожалею, что это будет твое последнее обвинение. Я с удовольствием вернул бы тебе твою работу, но, разумеется, теперь это невозможно.

– Нет, совершенно нев... – сказала она. – Даже если бы я надумала работать под кое-чьим руководством, кто же сможет вот так, запросто, скакать с одной стороны на другую по мановению платежного чека? Ты знаешь, что я имею определенное пристрастие к работе судебного обвинителя. Я никогда не смогла бы один день убеждать присяжных вынести обвинительный приговор, а уже на другой уговаривать их оправдать виновного.

На лице ее была все та же ослепительная улыбка, но предназначалась она не мне, а той, что стояла за моей спиной.

– Но тебе так и так придется сделать это, – сказал я. – Если ты не сможешь обвинять...

– Ох, я лично никогда бы не смогла стать защитником. Теперь я юрисконсульт по гражданским делам. Вот им-то я и останусь по окончании этого дела.

– Тебе должно повезти с гражданским правом, – сказала Линда. – Там никого не нужно арестовывать, разве что деньги.

– По крайней мере... – начала Нора.

Появился Джавьер и вежливо пробормотал что-то, что, благодаренье Богу, всех нас и спасло.

– Нам необходимо поговорить, – сказал он Норе и увел ее.

Генри почти прошел мимо меня. Я отозвал его в сторону.

– Она предложила пятьдесят лет? – спросил я.

Лицо Генри было покрасневшим. Он кивнул.

– Джавьер снизил предложение до тридцати. Но, похоже, взаимной договоренностью это дело не кончится.

– Ты имеешь в виду Дэвида?

Генри кивнул еще раз.

– У вас с ним запланированы еще какие-то секретные встречи? – спросил я.

Генри казался уставшим. Это было немного рановато, учитывая, что все только началось.

– Марк, здесь не было намерения...

– Я это знаю. Ты хотел еще раз расспросить его без сидящего рядом папаши, окружного прокурора?

После небольшой паузы Генри тихо ответил:

– Да.

– Ну и?

– Та же самая история.

Этот ответ можно было отнести на счет его усталости.

– Ты думаешь, что он не желает признаваться из-за меня?

По некрасивому лицу Генри пробежала легкая тень боли. Да, он, вероятно, с радостью высказал бы мне это обвинение. Но Генри ответил:

– Я думаю, из-за себя самого.

– Хорошо, – сказал я, пытаясь изобрести какое-то убедительное объяснение. Обычно, когда мне это не удавалось, я отвечал фразой:

– Быть может, упорство означает невиновность.

– А что, если это действительно так? – спросил Генри.

– Мистер Келер? Я Лоис Блэквелл. Я полагаю, нам уже давно следовало встретиться.

Выражение усталости исчезло с лица Генри – он мигом позаботился о том, чтобы выглядеть умным и уверенным в себе.

– Да, нам следовало сделать это. Не хотите ли вы...

– Поговорить о деле? Да, хочу.

Я почел своим долгом присоединиться к группе, когда они двинулись к выходу. Лоис обернулась и, увидев меня, изобразила удивление.

– Тебе не стоит идти с нами, Марк. Я думаю, что для тебя это будет просто скучным повторением.

Глаза ее были более выразительны, чем те радушные слова, которые она говорила. Я не стал возражать против того, что меня не взяли. Тем человеком, с которым я сейчас хотел поговорить, была Линда. Но рядом со мной ее уже не оказалось. Мне пришлось догонять ее.

– Что между тобой и Норой? – спросил я.

Линда наморщила нос.

– Я и она...

– ... слишком похожи, – закончил я. – Только находитесь по разные стороны барьера.

– Нет. – В голосе Линды прозвучало даже большее отвращение, чем раньше. – Я думаю, что миз Браун никогда не смогла бы работать под началом другой женщины. Или мексиканца, в чем я уже не так уверена. Но уж точно, не под началом мексиканки.

– Нора? Вот уж никогда бы о ней этого не подумал. В любом случае, послушай, Линда...

– Я не собираюсь без толку торчать здесь весь день, – резко ответила Линда и торопливо зашагала прочь.

Чем я обидел ее?

* * *

Ничего не произошло, опять ничего не произошло, и опять не произошло ничего. Так обычно и шли все дела, но когда это судебное дело пошло как обычное, я испугался. Не посоветовавшись с Линдой или с кем бы то ни было, я позвонил Джавьеру Эскаланте. Он воспринял это очень радушно. Сразу же согласился встретиться со мной, оказавшись не настолько глупым, чтобы спрашивать о предмете предстоящей беседы. То, как он выбирал места для подобных встреч, доказывало, что он понимает ситуацию.

– В десять я встречаюсь с клиентом, – сказал он. – Почему бы тебе не приехать за час до этого, тогда у нас было бы время поговорить?

Я не знаю, кто был его клиентом, но местом встречи оказалась школа, что сначала поразило меня, а потом, когда я припарковался на автостоянке за школьным зданием, путь к которому предварительно указал мне Джавьер, показалось на редкость удачным. Школа была закрыта на летние каникулы. В девять часов тем июньским утром там, похоже, не было даже сторожей.

Я стоял, прислонившись к капоту своего автомобиля, когда рядом затормозил «эльдорадо» Джавьера. Приветствие Джавьера казалось настолько непреднамеренным и дружеским, словно нас со всех сторон окружали люди. Я подумал о том, была ли приятная манера Джавьера естественной для его натуры или она просто прикрывала что-то более грубое. Мне показалось, что я могу это выяснить буквально за несколько минут.

– Ну, каково снова оказаться в роли обвинителя, Джавьер?

– В данном случае отвратительно, – ответил он сожалеющим тоном.

– Рад слышать это. Тогда почему же дело, по всей видимости, движется к суду?

Он просто взглянул на меня, удивленный моей непонятливостью.

– Я не...

– Генри говорит, что ты не пошел на снижение того, что предложил в первый раз. То есть тридцати лет. Ты, очевидно, можешь представить себе мое изумление. Я рассчитывал на то, что предложенный срок, как обычно, будет уменьшаться, пока не закончится полным закрытием судебного разбирательства.

Он вежливо улыбнулся. Теперь ко мне относились как к клиенту.

– Если бы только надежды родителей могли диктовать ход дел! К несчастью, в данном деле...

– Что же «к несчастью» в этом деле, Джавьер? Я проложил тебе путь с абсолютной точностью. Я недели твержу прессе, какое это пустяковое дело. Никто и ухом не повел бы, если бы ты согласился и закрыл его.

– Марк, – чуть потеплев, он протянул ко мне руку, – если бы существовала хоть малейшая возможность объявить показания свидетельницы неправдоподобными, я бы сделал это. Поверь мне. Но такой возможности не было. Я уверен, что ты уже познакомился с ее биографией. Она безупречна. А ее версия... преступления слишком обычна. В ней нет никаких изъянов. И большое жюри пришло к тому же мнению.

– Я знал, что нельзя будет договориться с Норой, – сказал я. – Воскреси Джона Кеннеди вместе с Мартином Лютером Кингом и поручи Норе обвинить их обоих в организации собственных убийств, она вцепилась бы и им в глотки. Но я думал, что уж ты-то по крайней мере поймешь, в чем тут суть. Я думал, что ты сообразишь, что это не просто уголовное дело. Ведь для тебя это и средства к существованию. Ты ведь еще занимаешься адвокатской практикой, не так ли, Джавьер? Это то, что дает тебе деньги на твой автомобиль и твой офис, на школу для детей и твои великолепные костюмы. После этого дела такой заработок может стать затруднительным для тебя. В следующий раз, когда ты появишься в прокуратуре с подзащитным, задержанным за вождение в нетрезвом виде, обвинение наверняка предложит ему за это девяносто девять лет тюрьмы. И пойдем дальше. Я не стану беспокоиться насчет ответного удара, Джавьер. Но ты сам знаешь, каковы помощники окружного прокурора. Если ты выиграешь такой громкий процесс, как этот, направленный, как им всем покажется, лично против их босса, все они обязательно захотят испробовать на тебе свои силы. Никто и никогда уже не предложит тебе хорошей сделки. Мне не хочется думать о том, что произойдет, как только клиенты начнут понимать, что ты больше не можешь добиться прекращения какого-либо дела и даже не в состоянии заключить более-менее приличное соглашение. Здесь множество других адвокатов, которые могут заниматься этим. И они это сделают. Неужели такие мысли не приходили тебе в голову?

Джавьер смотрел на меня так, словно решал, говорить ли мне о том, что я нахожусь в двух шагах от совершения должностного преступления. Как бы то ни было, моя речь ни на йоту не прибавила ему волнения. Он попросту пытался решить: говорить или не говорить мне... о чем-то. Внезапно я почувствовал, что в самый разгар июльского утра в этом тенистом местечке меня пробирает озноб.

– Возможно, это недолго будет иметь для меня какое-то значение, – сказал Джавьер.

– Господи, помилуй! Джавьер, уж не унаследовал ли ты громадного состояния?

– Нет, – медленно произнес он. – Ничего... сколько-нибудь значительного.

– О, Бог мой! Тогда что пообещал тебе Хью, Джавьер?

– Ничего, Марк. Что же он мог предложить мне? Разве только свою поддержку.

– Его поддержку?

Я понял, что имелось в виду, чем это могло быть, но продолжал изображать свое невежество, как будто такое непонимание могло что-то изменить. Губернатор и Хью принадлежали к одной политической партии, а я к другой. Несмотря на то, что Хью Рейнолдс проиграл мне выборы, внутри своей партии он по-прежнему сохранял определенное влияние. Он не был глупцом, а потому за четыре года своей работы окружным прокурором оказал немало самых разных услуг. У него были должники. Все эти мысли пробежали в моем уме, но я все же потребовал, чтобы вопрос бы прояснен.

– Для чего тебе нужна его поддержка?

Джавьер откашлялся:

– Как ты знаешь, судья Васкуэз уходит в отставку до окончания своего срока. Его здоровье...

– О, мой Бог! Значит, Хью пообещал тебе место судьи.

– Ну, не совсем в такой форме.

Джавьеру было неприятно, что я называю вещи своими именами. Между джентльменами должно существовать понимание.

– В той самой беседе, где он сообщил, что собирается назначить тебя обвинителем Дэвида?

– Да. По сути дела это так. Но здесь не подразумевалось что-то вроде услуги за услугу, какого-то компромисса. Мы просто...

– Конечно, нет, Джавьер. Но теперь ты не отваживаешься закрыть дело Дэвида, потому что это может показаться скандальным, а наш губернатор не назначает оскандалившихся адвокатов на вакантные судейские посты. – О Господи! Если бы я знал, что Хью имеет в кармане нечто вроде этого...

– Это ничего не значит, – сказал Джавьер. – Одно не имеет никакого отношения к другому. Дело будет рассмотрено на судебном процессе, как и положено. Если позиции обвинения настолько шатки, как ты говоришь, то Дэвида оправдают.

– Ты хочешь сказать, что они дадут тебе место судьи, даже если ты и не отправишь моего сына в тюрьму?

– Марк!

– Черт побери, Джавьер! У меня нет ничего, что я мог бы предложить тебе взамен. Но есть ли что-нибудь там? Может быть, через пару лет я смогу выйти на кого-то и что-нибудь для тебя добыть. Возможно...

– Марк... – Голос его был сочувствующим. – Не пытайся насадить нашу систему на вертел. Она работает. Пусть Дэвид расскажет свою версию на суде. Правда обязательно выйдет наружу. Пока еще не изобрели лучшего механизма для выяснения истины, чем...

– Не пытайся пичкать меня подобной чепухой! За кого ты меня принимаешь? Я что, студентик-юрист? Мне не нужны твои лекции по гражданскому праву. Я знаю, что такое судебные процессы. Это мясорубки для изготовления колбасы. Они предназначены для того, чтобы делать фарш из обвиняемых.

– Оправдательные приговоры выносятся у нас каждую неделю.

– Каждый месяц – может быть. В случаях с мелкими правонарушениями, где действительно существует презумпция невиновности, потому что у обвинения не особенно много доказательств. Но только не в уголовном суде! Когда присяжные входят в этот суд, они смотрят на бедного злосчастного сукина сына, сидящего там, и первое, что приходит им всем в голову: «Интересно, что он натворил?» Они смотрят на обвиняемого, как на марсианина. Присяжные не допускают, чтобы для него могла существовать презумпция невиновности, они не считают его даже частью рода человеческого. Господи, Джавьер, как ты вообще можешь...

Неожиданно я согнулся так, будто он ударил меня кулаком в живот. Несколько секунд мне казалось, что меня вот-вот стошнит. Джавьер похлопал меня по спине.

– Не переживай ты так, – донесся до меня его голос. – Она сработает. Я уверен, что система сработает, как положено. Суду известны способы докапываться до правды.

Я выпрямился.

– Ты действительно так думаешь, Джавьер? Но сам ты доверил бы ей своего сына?

Он начал бочком отступать от меня.

– У меня назначена встреча в этом здании. Если существует что-то, что я мог бы сделать, чтобы тебе стало легче...

Он пятился назад, роняя на ходу слова.

Очередной приступ тисками сжал мой желудок. Джавьер для меня был потерян. Нора неприступна. Кто же еще остался? Я продолжал думать. И приходил в отчаянье.

Суд. Мой Бог! Значит, суд!

* * *

Я вошел в судебный зал при полном параде: костюм, галстук, портфель, начищенные черные ботинки. Дэвид робко следовал за мной. Он тоже был в парадном костюме. Я остановился, чтобы включить свет. Когда вспыхнул первый ряд люстр, вид судебного зала мне понравился: зал был мрачен и пуст. Но затем я продолжил щелканье выключателями и делал это до тех пор, пока все вокруг не засияло полудневным светом, как в комнате для допросов.

– Эти скамьи, вероятно, будут сегодня переполнены, – сказал я. – Может быть, и нет, но, скорее, все-таки будут в связи с таким делом, как твое. Я думаю, ты удивишься, как легко не обращать на них внимания. Их окажется немного, едва ты перестанешь об этом беспокоиться. Останутся только твой адвокат, обвинители и присяжные. В этом зале они будут у тебя практически под боком. Будут ближе кого бы то ни было. Лучше всего смотреть на них. Я замечал, что свидетели стараются смотреть прямо перед собой, поглядывая туда лишь краешком глаза, как будто смотреть на присяжных – какое-то преступление. Смотри на них. Именно они – твоя аудитория. Сядь на свое место.

Дэвид неуверенно поднялся на одну ступеньку свидетельского места и сел так, будто кресло было установлено на крышке люка. Он поерзал, взглянул на воображаемых присяжных и смутился.

– Удобно?

– Нет.

– Нет. И не должно быть. Ради Бога, не старайся быть непринужденным, когда на самом деле окажешься здесь. Ничто не вызывает у присяжных такой неприязни, как высокомерие.

Я поставил на стол обвинителей свой портфель и достал из него папку с досье, адвокатский блокнот и ручку. Разложил все это.

– Когда Генри станет опрашивать тебя, обвинители будут делать записи. Великое множество записей. Тебя это не должно беспокоить. Иногда они, услышав твой ответ, начнут что-то быстро записывать, а ты можешь решить, что сказал что-нибудь не так, и попытаешься вернуться назад, чтобы внести дополнения. Так вот – ни в коем случае не делай этого. Игнорируй их. Иногда они ведут себя так просто для того, чтобы заставить тебя разволноваться.

Дэвид покачал головой.

– Я обвинитель, – сказал я. – Смотри на меня. Генри только что перестал тебя опрашивать и передал обвинению. То есть мне. Теперь ты мой. Смотри на меня. Старайся не выглядеть спокойным, ничего страшного, если ты будешь немного волноваться. Но ведь тебе нечего скрывать. Концентрируй внимание на вопросах. Не говори того, о чем тебя не спрашивают. Если тебя спросили о чем-то таком, что может тебе навредить, что нуждается в более подробном объяснении, доверь Генри попросить тебя об этом объяснении, когда он перейдет к повторному опросу. И не выпаливай свои ответы. Дай ему время заявить протест, если в том будет необходимость.

– Мне нечего скрывать, и вместе с тем я должен быть краток в своих ответах, – сказал Дэвид. – И не говорить ничего, кроме того, о чем меня спросят.

– Да, я знаю, что здесь имеется противоречие. Но что бы ты ни делал... главное – не показывай своей агрессивности. Это преступление связано с проявлением страсти...

– Которую я не проявлял.

– Им нужно, чтобы присяжные увидели тебя взбешенным. Это все равно что проиграть для них сцену насилия. Что бы ни случилось, не показывай... своего бешенства.

Итак, мы начинаем. Ты только что рассказал свою историю. Ты не беспокоишься об этом, потому что в конце концов ты рассказывал ее со своей точки зрения. Не расслабляйся. Это не финал. До финала еще очень далеко. Я сижу здесь. Я Нора Браун. Я смотрю на тебя, как на нечто, оставленное паршивым псом на моем ковре. Ты, возможно, убедил всех в зале, но ты не убедил меня. Я твой злейший враг. Будь со мною корректен.