Текст книги "В свободном падении"

Глава 9
Лос-Анджелес, Калифорния; 0.23

– Вылазьте на хрен из машины, – раздается с другой стороны приглушенный голос. Лицо человека скрыто банданой и толстовкой с капюшоном. Он открывает дверь и вытаскивает Майкла. А из другой двери – Сару. Их заставляют сесть на асфальт. Двигатель работает. Перед ними двое мужчин, даже парней, возможно, вчерашние школьники. Майкл задумывается о них и вспоминает Дуэйна. У одного на поясе мелькает что-то металлическое, но разглядеть, что именно, не выходит.

– Отдавай все, что есть, ссыкун. Живее.

Майкл видит ужас в лице Сары. Ее глаза как озера, полные слез. Он колеблется.

– Ты че, глухой? – рычит на него один из парней. Майкл вздыхает и неохотно выкладывает все из карманов: кошелек, телефон, наличку – стодолларовыми банкнотами. Твою мать. Другой парень берет вещи и считает деньги. Они кивают друг другу. Миссия выполнена. Второй бежит к машине и спешно уезжает, а напарник запрыгивает в машину Майкла.

– И это все? – кричит Майкл. Парень замирает, смотрит на него, затем на Сару, снова на него. Даже Сара в шоке от этого крика, но Майкл не обращает на это внимания.

– Ты че сказал?

– Ты слышал, недомерок. Я сказал: и это все?

– Ты че несешь?

– Да, что ты несешь? Заткнись, – говорит Сара, уже не плача. Она толкает Майкла в руку, словно стараясь вбить в него немного разума. Парень с блестящим металлическим предметом на поясе выходит из машины. Теперь ясно, что это. Парень подходит к Майклу и со всей силы бьет его ногой в лицо, сшибая на землю.

– Ты псих? – произносит парень.

Майкл садится и проверяет, нет ли крови. Театрально вздыхает, будто удар его не особо потревожил, не больше, чем когда лезут без очереди или наступают на ногу.

– Послушай, я хочу помочь, – говорит Майкл, будто давая пацану совет. – Когда вы попытаетесь воспользоваться кредитками, их уже заблокируют. Наличные быстро уйдут на счета и ваши кошмарные стрижки. Кстати, вы же это фейдом называете? [14]14
    Плавный переход от более длинных волос к коротким.


[Закрыть] Не успеете оглянуться, и вы снова окажетесь на улице. В темноте, ночью, снова будете грабить машины. По-моему, глупая трата времени. Ты способен на большее.

– Ты пытался мотивационную речь толкнуть? В этом районе? – Он смеется. – Заруби себе, что тебе повезло остаться в живых. Я мог бы тебя и прибить, – говорит он и тянется к поясу.

– Ну валяй, – рычит в ответ Майкл. Он встает и разводит руки в стороны, становясь более удобной мишенью. – Давай же! Мне похер. Закончи мое жалкое существование, – прыскает он раздраженно. Он заронил в душе парня страх, будто сам пошел на него с оружием. – Нельзя убить того, кто и так внутри умер, – шепчет Майкл. – Смотри… – тянется к носку, – вот пятьсот долларов, забирай и верни мой кошелек. С картами ты все равно ничего не сделаешь, они вам бесполезны. А мне очень нужен этот кошелек.

Парень открывает кошелек, но ничего ценного не находит.

– Ты точно псих. Тут ничего, кроме какой-то мелочи.

Издали приближается какой-то шум. Парень швыряет в Майкла кошелек и выхватывает банкноты. Он бежит к машине, забирается внутрь, заводит и уезжает, скрипя шинами, оставляя своих жертв в темной холодной ночи. Сара смотрит на Майкла в ступоре.

Майкл ложится и глядит в потолок. Вокруг темно. Они добрались домой лишь несколько часов спустя, но бессонница пробрала его до мозга костей, забралась под кожу и не дает спать. Сара спит на диване в гостиной, в их арендованной квартире. Она и слова ему не сказала и едва взглянула на него. Когда они вернулись, она легла и сразу уснула. Майкл немного понаблюдал за ней, думая, что у нее на уме, а затем ушел в спальню. Здесь спокойно. Издали доносится эхо поездов; интересно, приезжают они или отъезжают. Сон не приходит. Майкл погружается в мысли.

Неужели нет выхода? Из собственного сознания? Из этой тюрьмы, этого ада, этого чистилища – этой свалки из ничего? Где ничто не живет, ничто не дышит. Если подумать, единственный способ выбраться из сознания – это выбраться из тела. А я ни телом, ни разумом больше не боюсь уничтожения. Не боюсь смерти. Я сам иду, даже бегу к ней. Пусть все мое существо канет в небытие, распадется и покинет этот мир. Как пыль, сдуваемая ветром, как буря, торнадо, ураган. Слушайте меня. Я хочу смерти, но говорю так, будто не желаю умирать, а жажду жить, и смерть – единственный известный мне способ.

Скрип деревянного пола привлекает внимание Майкла. Взгляд застыл, открыты глаза или закрыты – вокруг все та же темнота. Движение происходит тихо и мерно, как в библиотеке или храме, это Сара. Матрас немного промялся под ее весом.

Она не колеблется, ложится рядом. Майкл чувствует прикосновение ее кожи. Его слегка трясет. Некоторое время они оба молчат.

– Ты спишь? – спрашивает она шепотом. Майкл мотает головой. Она поворачивает голову, пытается отыскать его лицо в темноте.

– Что с тобой, Майкл? Что это было, на дороге?

Майкл устало вздыхает.

– Ты ведь совершенно не обязан.

– Обязан что?

– Геройствовать.

– Я и не геройствовал.

– А что это тогда было? Из-за тебя нас могли убить.

– Меня могли убить.

– Но зачем тебе это, Майкл? Зачем? Это же не игра.

– Потому что я хочу.

– Ты хочешь…

– Да, я хочу умереть. Мне плевать на свою жизнь и на этот мир.

– Ой, Майкл… – произнесла она разбито.

– Будет лучше, если меня не станет.

Она придвинулась и обняла его крепко-крепко. Словно могла вдохнуть в него частичку своей жизненной энергии. Майкл не шевельнулся.

– Я рассказываю тебе это только потому, что плохо тебя знаю. А после вообще знать не буду, – говорит он.

– Но мы можем…

– Нет, не в этом дело.

– А в чем тогда?

– Не знаю. Я просто пытаюсь жить, прочувствовать последние моменты своей жизни, пока не… – Он прерывается и делает очередной тяжелый вздох.

Сара наклоняется и целует его. Губы нежно касаются его щеки. Она гладит его, исследуя пальцами мягкую кожу. Он прерывает ее.

– Я не могу. У меня уже какое-то время не получается… с этим. Понимаешь, я всегда старался держаться в стороне от людей, на расстоянии вытянутой руки, никому не открывался, не доверял. Не потому, что боюсь собственных чувств, боли или уязвимости, а потому, что глубоко в душе я всегда хотел умереть и просто хотел оградить знакомых от страдания из-за моей смерти.

Сара молчит, но ему ясно, что она плачет. Они лежат без сна, обнимая друг друга, за окном начинает светать. Это было ошибкой. Нельзя подпускать людей так близко. Никто больше не должен узнать. Это лишь множит боль, а я слишком часто страдаю за других, как за себя. Не важно, насколько сильно мне хочется близости, прикосновений и объятий, в этом мире я буду жить так же, как и уйду – в одиночестве.

Завтра они полетят обратно, в молчании, словно скорбя. И будут задавать друг другу самые глупые вопросы: ты все собрал, такси подъехало, ты голодная, можно мне у окна сесть? Они вернутся к привычной жизни, к своей относительной безвестности. В аэропорту, выйдя из самолета, они обнимутся на прощание и разойдутся незнакомцами.

$6 621

Глава 10
Академия Грейс Харт, Лондон; 10.23

Вы любили когда-нибудь всем своим существом, даже осознавая неизбежный конец этой любви?

Кристель появилась, как речная волна, как последний шанс, как несущая жизнь: она вдохнула в меня энергию. Точно помню момент, когда увидел ее и понял, что хочу смотреть на нее до конца своих дней или пока не ослепну, смотря что случится раньше. Она всегда держалась приподнято, словно предмет на витрине. Выставочный экспонат или священная гробница. Все началось, как часто бывает, с переписки: я пытался быть остроумным, она отвечала тем же, и сообщений не приходилось ждать долго. Затем мы перешли к звонкам. Я заметил, что она говорит с акцентом, в котором сочетаются разные частички мира, который она называла своим домом. Мне хотелось знать ее маршрут, приехала ли она уже, можем ли мы встретиться. Мы болтали часами, зачастую пока наш разговор не превращался в мерное дыхание в трубку.

Впервые мы встретились у реки. Я приехал на полчаса раньше – успокоить нервы. Получилось, но только пока не появилась она. Тогда нервы натянулись и лопнули, словно по венам пустили фейерверк. Мы затерялись в толпе, но были одни в своем новом, только что открытом мирке. Зашли в книжный магазин и создали себе убежище, куда оба могли спрятаться. Она любила книги не так, как я – они возвращали ее в мир, а мне помогали от него скрыться. Как горели ее глаза, как искрились в уголках, когда она рассказывала про свою любимую книгу «Маленький принц»! Я не читал, но уже любил ее, потому что если эта книга подарила Кристель ее внутренний свет, то она достойна того, чтобы мне нравиться. Я хотел быть для нее такой книгой, хотел заставить ее светиться.

Мы сели ужинать друг напротив друга. Я не отрывался от космоса ее глаз, она была подобна распускающемуся цветку. Мы говорили обо всем: об искусстве, культуре, музыке, культурных традициях, о будущем и нашем месте в нем. Буйное эхо смеющихся гостей отошло на второй план, а мы остались покачиваться на волнах нашего спокойствия. Мы гуляли вдоль реки, по освещенной тусклыми фонарями набережной, под романсы уличного музыканта. Дважды соприкоснулись руками: сначала случайно – и вспыхнула искорка, затем намеренно – и наши пальцы сплелись. Время остановилось, все вокруг замедлилось, а мы двигались со скоростью света. Я сказал, что хочу поцеловать ее. Она спросила, почему я так долго думал. Мы соприкоснулись губами, приятно, и устремились в другое измерение. Тела невесомы, мы парим в космосе.

С ней жизнь была полна надежд. Мы часами лежали в объятиях друг друга, в тишине, пустив друг друга в свои маленькие миры. Помню, как впервые увидел ее слезы. Не от грусти, скорби или подавленности. А потому, что я произнес то, что она так мечтала услышать. Мы сидели в свете полной луны, она обвила меня руками, и я понял: все. Это она. Она сняла вес с моих плеч, и они разжались, как пружинки. Ее касание избавило мое тело от этого веса, от этой тяжести. Это она. Я точно знал. Ее руки, кожа, дыхание во время сна и слегка приподнятое левое веко, будто она смотрит на меня, ее «где ты пропадал?», «я просто соскучилась, вот и все», ее страхи и самые безумные мечты, которые я нес, как крест или же крылья. Это и есть любовь – нести бремя, но быть невесомым, быть связанным узами и в то же время быть свободным.

Друзья потихоньку начали догадываться о нас, о причинах моей скрытности и занятости; о том, почему мое время больше мне не принадлежало, а я был этому только рад. Я изощрялся упоминать ее в не относившихся к ней разговорах. Превратился в презираемых мной же людей: романтиков, воркующих голубков, безумцев, помешанных. Если любовь – это поле, то романтика – дождь, помогающий цветам расти.

Я думал, когда же смогу представить ее Мами. Она была бы первой, кого я с ней познакомил бы. И единственной. Мами говорила: приведи домой девушку из твоей страны, чтобы вы смогли вернуться туда вместе. Но как сказать своей матери, что у меня нет страны? Что я человек без границ и толком не помню ни откуда я пришел, ни куда иду. Я дорога, путь, путешествие – без места и без дома. Мое место нигде и везде. Но Кристель все изменила. Ноги устают, душа изматывается. С ней я отдыхал. Когда они познакомились, мама это почувствовала. Она увидела во мне перемену, которая ей понравилась. Все сложилось: наш путь, наше путешествие; но долго оно не продлилось.

Сущностная черта несчастья в том, что ты не замечаешь его приближения. Несчастье подбирается к тебе тенью в густом мраке, во всепоглощающей ночи, как смерть. Нас развело то же самое, что и свело: вера – моя в нее, ее в бога. Да, я восхищался ею до поклонения. Стоял на коленях, сложив ладони и прикрыв глаза, молился богу с ее лицом, чтобы она осталась со мной навсегда. Казалось, молитвы мои были услышаны, но день, когда она ушла, налетел подобно летнему шторму. Мы ужинали. Как всегда, в воздухе витало что-то таинственное, волшебство ее присутствия. А в конце она самым будничным тоном – будто говорила о погоде или спросила время – сказала, что уходит от меня. Это было стремительное падение, слом, которого я не предвидел.

Я молил и стенал; гордость с достоинством не помешали мне пасть на колени. Но хороша ли молитва, которую не слышат? Она ведь думала о расставании до того, как сказала мне, что уходит. Может, думала о нем, когда мы целовались, держались за руки или спали друг с другом. В конце концов, уходят все, даже мы сами. Она заронила семена непостоянства в поле бесконечности. При расставании кажется, что ты больше не сможешь никого полюбить, что ты не достоин любви.

Тем вечером я вернулся домой и лег, не включая света, в темноте. Я утопал в ней, я рыдал. Думал о смерти. О том, каково просто перестать существовать, умереть без смерти. Без скорби, без поминок, без похоронной процессии и погребения. Это действие должно пройти в душевной тишине. Раствориться в эфире, будучи стертым из вечной памяти земли, чтобы все места, где я когда-либо был, заполнились пустотой, вакуумом. Я хотел, желал, жаждал этого – этой пустоты, словно той упущенной любви. И это, казалось бы, прошедшее чувство вновь вернулось. На самом деле оно всегда было со мной, но дремало в ожидании. Я понял, что не впервые чувствую его. Оно росло во мне с самого детства, незаметное, как пыль в комнате, влага в особняке, тысяча паучков, ползущих по коже. Я умер той ночью, как умирал многими ночами до и после этого. Душа моя склонна к одиночеству. Не все ищут любви: кому-то нужен покой, кому-то мир. Я постепенно отдалился от близких мне людей и вернулся в прежний покой. Покой, которого так жаждал.

Грезы мои развеялись, взгляд сфокусировался на учениках с опущенными головами, усердно пишущими в своих тетрадях. Интересно, сколько я витал в облаках; каждый раз кажется длиннее предыдущего. Несколько ребят подняли головы, но, встретив мой отсутствующий взгляд, вернулись к своим работам, в частности, так сделал Джасвиндер. Он и полминуты не мог усидеть спокойно. Ему нравилось всех веселить; нельзя не заметить, как тужится его маленький мозг в попытках выдать очередную шутку. Я завидовал его умению меняться и подстраиваться. Хулиган и заучка – потрясающий пример дуализма. Он, конечно же, не знал об этом, просто застрял между давлением со стороны сверстников и ожиданиями родителей. В школе носил джинсы пониже, но натягивал их обратно задолго до прихода домой. Однажды я видел Джасвиндера с его мамой в местном продуктовом. Это была миниатюрная женщина, которую он уже перерос, а потому выглядел старше своих лет. Он увидел меня и попытался тут же скрыть удивление. На нем, как и на матери, было традиционное одеяние. Не знаю, уходили они или только пришли, но по Джасвиндеру стало понятно, что я увидел ту сторону его жизни, которую он еще не был готов показать миру. Словно его тайну, секретную личность раскрыли, и ему еще не ясно, хорошо это или плохо. Я улыбнулся им и вернулся к покупкам. С того момента он был осторожен и не показывался в таком виде. Парень оторвался от контрольной, я удивленно поймал его взгляд. Он тут же вернулся к тесту.

Прозвенел звонок, я отпустил учеников. Внутри будто что-то упало, хотя был уже конец месяца. Зарплата пришла чуть меньше обычного из-за моего бунта против дежурства в столовой: сначала причиной была усталость, потом она перешла в апатию, или, как сказала Сандра, обвиняя меня в лени, «в неэффективном распределении энергетических ресурсов». Я просто вспомнил, как все поменялось. Только начав работать учителем, я был очень амбициозен, всегда готов к новому. Сидел на первой парте на учительском собрании с блокнотом для записей, развесив уши, как лопух на солнце. Постепенно энтузиазм стал сходить на нет, я начал опаздывать – сначала ненамного, потом все больше и больше, перестал отвечать на несрочные письма, дежурить, приходить на собрания. Когда выполняешь все, чего от тебя ожидают, этого никто не ценит и не признает, а стоит расслабиться, тут же возникают последствия: люди любят тебя, только когда ты выполняешь их просьбы, когда же делаешь то, что нужно тебе самому, они исчезают, как тени в ночи.

Учительское собрание – удалить.

Бар вечером – удалить.

Футбол после работы – удалить.

Менеджмент проектов – думаю, это читать обязательно.

Ставим новые цели развития – удалить.

Отстранение ученика от занятий: ДХБ – я почти удалил и это, но присмотрелся и открыл.

Этим письмом извещаем вас о том, что ученик 11 С класса Дуэйн Харви Браун отстранен от учебы на пять дней. Пожалуйста, направьте все задания ученику для…

Я резко выдохнул, плечи упали. Я не был удивлен. Разочарован, но не удивлен. Разочарован в себе за то, что ожидал чего-то от Дуэйна, что старался для него больше, чем он сам. Но ведь в этом вся жизнь! Сколько же людей бросили его, потому что он не оправдал их ожиданий. А все мы как бы сумма тех людей, кто нас не бросил, верно? Я был твердо настроен спасти его от участи пропащего мальчишки.

Глава 11
Жилой комплекс Пекривер, Лондон; 7.23

Меня разбудил громкий церковный хор и народное пение. Мами включила музыку на полную, будто надеясь, что звук пройдет сквозь стены к заблудшим душам и дарует им спасение. Звонко гремела посуда. Обычное дело. Мами суетилась по дому, топая громче и хаотичнее обычного, звеня, грохоча, хлопая дверями и дверцами шкафчиков, прибираясь, шурша и шаркая, торопясь, будто время было на исходе. Спи я подольше, она бы достала пылесос, жужжала бы им все громче и громче, приближаясь к моей комнате, словно тут извергся вулкан пыли, и она непременно должна ликвидировать последствия. Она выключила пылесос и постучала.

– Lamuka! Lamuka! Lelo mukolo ya yenga [15]15
    Просыпайся! Просыпайся! Сегодня первый день недели! – В некоторых странах Запада неделя начинается с воскресенья (Лингала).


[Закрыть].

– Знаю я, какой день, – прорычал я в ответ.

Воскресенье ничем не отличалось от любого другого дня, для меня точно, но даже с ростом в 185 см и весом в 95 кг (в хорошие времена) я не смел сказать этого моей полутораметровой матери.

– Olali? [16]16
    Спишь? (Лингала)


[Закрыть]

– Нет, я не сплю.

– Kasi, bima te [17]17
    Тогда выходи уже. (Лингала)


[Закрыть].

– Иду.

Я вылез из постели, взял себя в руки и отправился на кухню, где Мами по телефону убеждала кого-то, что она слушает и что все будет хорошо. Я залил хлопья молоком и сел на диван в гостиной перед телевизором. Она пошла за мной, не вешая трубки, но прервалась и спросила, собираюсь ли я в церковь.

– Нет, сегодня не пойду. У меня очень много дел… – В ответ она фыркнула. – По работе, – добавил я, оправдываясь.

– Mais, comment cahque fois c’est «Много дел, много дел», hein! – Она разразилась визгливой тирадой. – Il faut que tu viens! Pastor Baptiste te cherche tout le temps, qu’est-ce que je vais dire? [18]18
    Каждый раз говоришь: «Много дел, много дел»! Ты должен прийти! Пастор Батист все время о тебе спрашивает, что я ему сказать должна? (фр.)


[Закрыть]

– Мне все равно, что пастор Батист хочет поговорить со мной.

– Alors! [19]19
    Идем! (фр.)


[Закрыть] – завопила она, прикрыв телефон ладонью.

– Я занят. Не пойду! – ответил я, стараясь выдать тот же напор. Хотелось кричать и рявкать, как на учеников, сеять страх в крови. Но я не мог и едва ли достойно возразил.

– Знаешь, порой ты просто упертый мальчишка! – сказала Мами и дала мне подзатыльник, достаточно крепкий, чтобы я понял: она все еще вправе их давать. Даже молоко с хлопьями пролилось из ложки, которую я аккуратно подносил ко рту.

Мами вернулась к прежним делам и к телефонному разговору, стала суетиться вокруг, будто я невидимка. Сердце заколотилось так, будто его, как грушу, дубасили двумя гигантскими кулаками. Я вышел из гостиной и потопал в свою комнату свинцовыми шагами. Открыл и захлопнул за собой дверь, без перебора, просто чтобы она это услышала.

Через пару минут церковная музыка и прочая какофония утихли, я услышал скрип и хлопок входной двери. Лег на кровать, уставился в потолок, думая, как обстоят дела с мамами у моих друзей. Но большинство из них уже не живут с мамами. Копить деньги на собственное жилье так глупо, особенно в таком дорогом городе. Может быть, через несколько лет я смогу позволить себе первый взнос за какую-нибудь каморку и съедусь с тем, кто тоже не прочь спать стоя. Но так было не всегда: не было тяжести и давления. Пока отец не ушел, все было по-другому, но то было давным-давно, хотя его присутствие все еще чувствуется в доме: в фоторамках и беседах. На самом деле он не уходил, но думать так легче, чем признать его смерть, потому что смерть проводит перед нами черту, заставляет осознать конец. Что рано или поздно все закончится. Когда я говорю, что он ушел, мне легче думать, будто он все еще где-то в этом мире – живет, как человек, плохой или хороший. Он, в конце концов, был довольно популярен. По словам других, потому что Мами о нем почти не говорит. Другие же говорят: «Отец у тебя был высокий и большой, как медведь, но учтивый и с приятным голосом», «Твой отец столько раз меня выручал, что я ему по гроб жизни обязан», «Каждый раз, как смотрю на тебя, вижу его». Они явно смотрят на ту сторону лица, которую я никогда не видел. Постоянно забываю, что в моей внешности есть половина чьей-то чужой. Что для окружающих я даже на самостоятельного человека не тяну.

Может, и мне стоит уйти, но я боюсь оставлять Мами одну. И, в конце концов, без разницы – ушел ты или умер, результат один. Все уходят. И какое же в итоге нам нужно спасение? Что есть религия, как не вера в существование кого-то, кто никогда нас не покинет? Что есть спасение и от кого мы силимся спастись, как не от нас самих? От наших бесов, наших страхов? Которыми мы и являемся. Эти монстры внутри, наши монстры, безликие силуэты, таящиеся в ночи. Мы смотрим в зеркало и бежим от ужаса увиденного, но монстры не отстают от нас ни на шаг, ведь они укоренились глубоко внутри.

Наступил вечер. Я вышел на улицу. Было холодно. Порывистый ветер обдувал лицо, по щеке скатилась одинокая слезинка. Казалось, я заплачу прямо там, на улице перед прохожими, снующими туда-сюда в своем блеклом и беззаботном мире. Я не знаю, откуда налетает эта грусть, словно ветер.

Я прошел по улице с торговыми рядами – все было закрыто, кроме пабов и баров по соседству, – а затем к каналу по тайной тропке у моста. Ветер здесь был еще порывистее, но мне это странным образом нравилось. Порой, когда уже ничего не осталось, ставшая знакомой боль утешает. В конце концов, именно привычные вещи, будь то радость или грусть, помогают нам держаться. Напоминают, что ты все еще можешь что-то чувствовать.

Вода в канале была серой и мутной, как медленно подыхающее существо. В ней отражались тусклые огни домов. Я все больше погружался в мысли о смерти и умирании. Не о физической смерти, скорее о небытии – об отсутствии тела, имени, личности; о существовании в некоем незримом, забытом пространстве. Чем станет тело на дне канала? Тело в подыхающей воде. Просто телом или чем-то еще ничтожнее.

В детстве нам часто запрещали ходить туда. Помню, как учителя, родители и другие ребята рассказывали о всплывавших конечностях, похищениях, грабежах, но, когда я вырос, это место стало моим пристанищем, убежищем, где я искал покоя и встречал других в поиске того же. Я огляделся и увидел траурные тени, крадущиеся по углам – бездомного со своими дружками, – но не испугался, я куда сильнее боялся выпивох, шатающихся по улицам, потому что наши миры были куда теснее связаны, чем кажется. Вечный и непреходящий, оба этих мира подвешены в непостоянстве, навеки застрявшие в настоящем.

Я вернулся на главную улицу и увидел вдали тени на мосту: группу людей в спортивных костюмах с накинутыми на голову капюшонами, над ними струился дым. Я пошел в их сторону, потому что до дома мог добраться только через мост. Сердце заколотилось. Это страх? Подходя ближе, я разглядел некоторые из лиц: какие-то читались, другие были в тени, третьи все еще скрыты. Я приближался очень осторожно. В голове пронеслись всевозможные «А что, если?». Что, если они вынут нож? Не дадут мне пройти? Начнут бить? Ограбят? Я знал этот угол на мосту. Хорошо знал. И понимал, что тут можно делать поздно ночью. Это не сборище общины на проповедь и не тусовка старых друзей. Они торговали наркотой. На этом мосту всегда торговали наркотой, уже много лет, с самого моего детства. Сменялись лишь сами продавцы. Каждые два-три года их состав менялся, и я задавался вопросом, что сталось с предыдущими: смерть или тюрьма. После школы я даже с ними общался, одевался так же – капюшон, джинсы с низкой посадкой, – мог подойти поболтать, но теперь мне все это чуждо, и я для них чужак в своих чиносах, брогах и тренче. Для них я живу в совершенно другом мире, хотя никуда не переезжал.

– Че ты там говоришь? – услышал я, стараясь пройти через них. Опусти голову. Не останавливайся. Не отвечай. Не смотри им в глаза. Я не должен пугаться. Это ведь мой район. Я посмотрел вправо и встретился взглядом с одним из них. Я знал этого человека, точнее думал, что знал, он не раз подавленно смотрел на меня со своей парты, а теперь у него были красные мутноватые глаза, изо рта валил пар. Дуэйн. Я уставился на него, не сказав ни слова, затем опустил голову и продолжил идти.

Обменявшись громкими приветственными «йооо», мы сели попить свежезаваренного чаю с мятой, привезенного Джалилем из очередной поездки. Сам он сидел за ноутбуком и яростно печатал, как школьник, решивший написать сочинение в последний момент перед уроками. Я наблюдал за ним с кресла-мешка. И это затягивало. Удивительно было смотреть, с какой самоотдачей он пропадает в собственном мире, забывая обо всем вокруг.

Мы смотрели ролик про философа с французским именем, который рассуждал о любви, рисках свиданий в наше время и том, почему мы обречены связать жизнь не с тем человеком. Джалилю нравилось смотреть такие видео. Узнав что-то новое, он тут же применял это на практике, иногда даже записывал свои действия и результат, разве что диаграмм не строил.

– Я уже смотрел это. Офигеть, правда? – спросил он. Он с возбуждением смотрел за моей реакцией, но мне было все равно на видео, просто очень нравилось быть здесь, поэтому я старался изобразить такой же живой интерес. На самом деле меня не интересовала ни любовь, ни поиск спутницы жизни, да и вообще мало что волновало – так уж сложилось. Но ему все это было важно, а он был важен для меня, так что я имитировал интерес.

– Как дела с сайтом знакомств? – Вопрос он встретил с усмешкой. – Нашел кого-нибудь? – добавил я, понимая, что за этой усмешкой точно кроется какая-то история.

– Во-первых, это не сайт знакомств, а…

– Что?

– Сервис для тех, кто хочет вступить в брак.

– То есть сайт знакомств?

– Я не…

– Все в порядке. Можно не стесняться говорить о сайтах знакомств, сейчас все на них сидят.

– Да ладно? – произнес он визгливо, но с облегчением и воодушевленностью. – В смысле я знаю, но это странно.

– Почему?

– Ничего страшного, если другие ими пользуются… Просто никогда не думал, что сам стану этим «другим». Не смейся, ты же понимаешь, о чем я, – продолжил Джалиль.

– Ну, не совсем.

– Просто никогда не думал, что мне понадобится сайт знакомств.

– Что ж, ты это сказал, и звучит не так уж плохо.

– Наверное, они всегда ассоциировались у меня с какими-то отчаявшимися гиками в очках, живущими в каком-то клоповнике или подвале, которые пишут незнакомой девушке с картинки, что она – любовь всей их жизни.

– Так… это же ты?

Он взглянул на меня с легким раздражением, а я рассмеялся, уверяя его, что шучу.

– Ты в детстве пересмотрел мелодрам девяностых годов, – прибавил я.

– Неправда.

– Да ты же на зубок знаешь как минимум пять.

– Это да. Но они хороши. – Мы снова засмеялись, обстановка разрядилась.

– Хотя мы всегда пользовались сайтами знакомств.

– О чем ты? – спросил он с любопытством.

– Те старые чат-румы были по сути сайтами знакомств… А помнишь «Эм-Эс-Эн» [20]20
    MSN Messenger – компьютерная программа (служба) для отправки мгновенных сообщений.


[Закрыть]? Один большой сайт знакомств.

– Тот мессенджер? Да неправда.

– Разве? То есть ты заходил туда ради высокоинтеллектуальной беседы и глобальных новостей?

Джалиль потупил глаза в сторону, вспоминая далекое прошлое.

– Вот именно! – вторгся я в его ностальгию. – Мы были озабоченными подростками, которые просят девчонок включить вебку.

– Когда все было так просто.

– Так кто же эта девушка?

Он расплылся в широченной улыбке.

– Ее зовут Амина. Очень красивая. Показать фотку?

Он потянулся к ноутбуку, но я остановил.

– Не надо, просто расскажи о ней, – сказал я.

Для него красота всегда была чем-то материальным, как картинка, которую надо показать и увидеть.

– Ну, ее семья из Пакистана, она скромная, ищет долгих отношений с перспективой семьи. – Он рассказывал: лицо его светилось, будто под кожей сидели светлячки, или будто он маленький мечтающий ребенок, у которого спросили, кем он хочет стать, когда вырастет; тогда казалось, что все возможно.

– Мы общаемся уже две недели, она такая классная. У нее очень сексуальный голос, когда мы говорили по телефону, у меня даже вста…

– Стоп! Без подробностей!

– Что? – засмеялся он.

– Слишком много подробностей, – ответил я, и он вновь засмеялся, я тоже засмеялся и смотрел, как он светится радостью.