Текст книги "Земля мечты. Последний сребреник"

Джеку показалось, что мир вдруг погрузился в пугающую темноту. Он слышал вой ветра в деревьях и стук дождя по кровле. На мгновение у него возникло впечатление, будто он воспарил над вентиляционным ходом, повис в окружившей его темноте. Он заставил себя посмотреть на неподвижно стоящего рядом с ним Скизикса, на лице которого застыла странная смесь выражений – страх, любопытство, отвращение.

Мисс Флис собрала воск, стаявший с одной из мягких свечей, покатала его в сахаре, потом провела им по куриным потрохам, липким от полузасохшей крови, и после этого уронила этот маленький шарик в лохань. Раздались плеск и звуки, издаваемые существом, вынырнувшим на поверхность воды, потом – тишина. Ее гнусавое пение безостановочно продолжалось, пока она готовила еще один восковой шарик, но на сей раз она положила его, облепленного сахарным песком, на столешницу и протянула что-то Пиблсу, который вроде не хотел брать то, что она протягивала. Пиблс отрицательно покачал головой, на что мисс Флис таким же образом покачала головой ему в ответ, не переставая гнусавить, теперь уже громче, словно крича на Пиблса единственным доступным ей способом. Пиблс снова покачал головой. Мисс Флис схватила его за руку, сжала ее локтем и уколола его ладонь. Иголка – вот, что она предложила ему, но он был не в состоянии или не испытывал желания самому взять у себя кровь. Он поморщился, когда она его уколола, но не заплакал. В его глазах на миг промелькнуло выражение ненависти, которое сменилось очарованием, когда он посмотрел на капли крови, падавшие на воск в сахаре; при тусклом освещении эти капли окрашивали и воск, и сахар в темно-красный цвет. Мисс Флис уронила восковой шарик в лохань, и существо проглотило его.

На сей раз Джек мельком увидел его рот – тот появился на миг из мелкой воды и ухватил шарик на поверхности. Потом оно принялось плавать по лохани кругами в неистовых поисках, как показалось Джеку, новых шариков. Гнусавая песня стала звучать тише, еще тише, перешла на шепот. К ней присоединился еще один голос – у этого голоса был высокий тембр и журчание, как у резкого свиста крохотных нырковых птиц, и этот голос явно принадлежал существу в лохани. Мисс Флис модулировала собственное пение, ускорила темп, чтобы он отвечал интервалам пения существа в лохани.

Потом к двум голосам присоединился третий. Он возник в темноте чердака. Дождь, казалось, вдруг замолотил по крыше в ритм, а этот новый голос запел нечто, показавшееся Джеку церковным гимном, слова были вполне разборчивы, но не несли никакого смысла.

– Заткнись! – прошептал Скизикс.

Пение продолжилось. Мисс Флис внизу принялась раскачиваться на своих каблуках. Пиблс стоял на табурете с закрытыми глазами, прижимая большой палец к ладони другой руки.

– Ты уже заткнешься?! – зашипел Скизикс на Хелен.

Джеку тоже хотелось, чтобы Хелен заткнулась. Ему ничуть не нравилось то, что происходило на кухне. Запах капустного супа смешивался с ароматом свечей и тонким, медным запахом крови, и все это ударяло ему в нос, вызывало тошноту. Это ничуть не было похоже на мисс Флис или на какие-то прежние эпизоды с Пиблсом. Это было нечто иное, нечто, вызывавшее мерцание и дрожь в густой, влажной атмосфере чердака, всего дома.

– Это не я, – прошептала Хелен.

Джек и Скизикс посмотрели на нее. Они-то думали, что она играет роль миссис Лэнгли, продолжая подшучивать над мисс Флис. Но это было не так. Она молчала и смотрела. Перед ними, в пыльной глубине низкого, прячущегося в тени конька крыши, в пустом воздухе будто бы колыхалась темная вуаль. Она была видна, несмотря на темноту, парила там, как город теней, который они видели над Мунвейлскими холмами. Она кружилась, словно в водовороте, замерла, превратилась в лицо – лицо старой женщины, потом она повернулась боком и уставилась в темную стену. Длинные седые волосы торчком стояли у нее на голове, а ее неморгающие глаза вперились в пустоту. Ее рот открывался и закрывался, как рот деревянной куклы – она подпевала мисс Флис и существу в лохани. Джек не мог разобрать ни одного слова из тех, что она напевала. Какая-то его часть попыталась прислушаться к словам, другая часть всем сердцем желала очутиться где-нибудь в другом месте на земле.

Сама мисс Флис, казалось, пребывала в ужасе. Ее колдовство, с какой уж целью она там колдовала, должно было привести к какой-то непостижимой цели, но мысль о голосе с чердака доставляла ей беспокойство. А Пиблс внимательно к нему прислушивался. Его глаза были полузакрыты, он словно обдумывал результаты магии мисс Флис. Он снова взял ложку, лениво постучал ею о свое колено в ритм странному пению, потом нагнулся над лоханью, посмотрел на мисс Флис, чьи глаза были сосредоточенно закрыты, и осторожно ткнул ложкой в рыбоподобное существо. Оно прекратило свое канареечное пение, высунулось из воды и, ухватив Пиблса за палец, принялось бить хвостом в лохани и било до тех пор, пока под вопли мальчика не свалилось назад в лохань и не замерло там.

Пиблс со стоном соскочил со своего табурета, размахивая рукой. Ему откусили мизинец. Мисс Флис, выйдя из своего транса, сосредоточенно долю секунды смотрела на руку без пальца, а потом тыльной стороной ладони ударила его по щеке. Пиблс прекратил прыгать, замер, его откушенный палец упал на пол. Потом он аккуратно запеленал палец в полотенце, механически развернулся и вышел из комнаты, его лицо при горящих свечах было призрачно-бледным.

Джеку показалось, что чердак взбесился. Воздух неожиданно наполнился каким-то клубящимся туманом, в нем, словно как в ветре, появились кристаллики льда, а внутри тумана и вокруг него раздавались звуки, издаваемые котами и птицами, всякий щебет, писки и мяуканье, словно всю эту животину перемешивали на сковородке. Песнопение на чердаке становилось громче и громче, словно соревнуясь с какофонией, которая кружила в пространстве снаружи от тумана. По углам чердака тени прояснились до сумеречного багрянца, а среди него посверкивало что-то, что вполне могло оказаться маленькими звездами, или парящими в воздухе светлячками, или искрами, рожденными спонтанно заряженной, вихрящейся атмосферой.

Мисс Флис неожиданно погрузилась в смятение. Она размахивала своей деревянной ложкой и криком звала Пиблса, потом наклонилась, чтобы посмотреть на рыбу, и ударилась своим костлявым бедром о край стола. Она отпрянула и выругалась от боли. Активность на чердаке уменьшилась, воздух неожиданно стал спокойнее. Джеку показалось, будто что-то упало, плюхнулось на пол, словно атмосфера, притомившись, решила присесть отдохнуть. Звездчатые пазы в помещении вернулись в состояние тени, коты отмяукались и смолкли, канареечный щебет прекратился с последней усталой трелью.

Мисс Флис возобновила свои песнопения, но звучали они неважно. Рыба ей не подпевала. Миссис Лэнгли словно онемела. Не осталось ничего, кроме тишины, вдвойне пустой тишины по контрасту с предшествующей ей какофонией звуков. Мисс Флис откашлялась, издала пробную тихую трель, чтобы понять, получится ли, но результат был тот же – никакой. Две свечи погасли, Пиблс, когда он танцевал со своим пальцем, разбросал сахарный песок из круга и, наступив на куриные потроха, раздавил их.

Призрачное лицо под коньком крыши на чердаке исчезло. Единственными звуками, когда мисс Флис наконец смолкла, были звуки ветра, дождя и бульканье кипящего супа. Джек, Скизикс и Хелен прокрались на цыпочках назад к столу, никто из них не нарушил молчания. Хелен взяла книгу, раскрыла ее, но книга ее мало интересовала.

– И что? – сказал Скизикс наполовину ошеломленным, наполовину недоуменным тоном, потом обратился к Хелен: – Так кто эту книгу написал?

Хелен закрыла книгу, потом повернулась и уставилась в окно.

– Виола Лэнгли, – сказала она и показала на книгу, словно приглашая их проверить.

* * *

Улицы были погружены в темноту, сырость и тишину. Тучи неслись по бездонному небу. Луна в двух днях от полнолуния проглядывала время от времени сквозь тучи, словно глаз, изготовленный из бивня мамонта. Лунные тени плясали и скакали на ветру, как гоблины, они растягивали стороны домов, взмахивали руками над своими головами, потом исчезали, превращались в ничто, когда тучи скрывали луну и улицы снова погружались в темноту.

Ланц шел по улице в темноте, опасаясь как теней, так и света. В путанице волокон дерева в частоколе кедровой ограды виделись лица, ухмыляющиеся и исчезающие в вихрящихся, освещенных луной тучах. Уханье совы, заблудившейся где-то среди веток потерявшего листву дуба, преследовало его от открытой пешеходной дорожки, уходящей от Главной улицы, до узкого петляющего проулка. В дождливо-темной пустоте дуба было что-то тайное, что-то наступающее. То же самое поджидало его и в проулке. Он увидеть его не мог, но не сомневался, что уж оно-то его прекрасно может видеть.

В то самое мгновение, когда туча погрузила проулок в темноту, он увидел наклонные очертания черного пугала на фоне выбеленной стены пристройки, ветер раскачивал туда-сюда набитые соломой руки пугала, словно они были на шарнирах. Он услышал это шуршание, остановился и замер, выжидая, думая, что слышит хлопки крыльев каких-то летучих существ в ночи. Неожиданно он почувствовал, что его окружают наступающие тени, эльфы и домовые, и скользящий, чувственный ветер. Проулок изгибался так резко, что дальше десяти или пятнадцати футов он не видел, но чувствовал – что-то там прячется в грязи и выброшенной мебели. Он развернулся и побежал, ветер дул ему в спину.

Краем глаза он увидел, как на резком порыве ветра пляшет пугало, раскачивается и машет руками, тянет швабру, которая удерживает его в земле поросшего сорняками сада. Шапку с него сдуло, она, словно летающая тарелка, прилетела на крышу сарая, потом скользнула по дранке и с треском ударилась о штакетины низкого забора. Ланц побежал назад к Главной улице, слыша за спиной ксилофонное позвякивание шапки, шуршание соломы, крики совы и треск ветра – все это проходило по извилинам его мозга, как музыка оркестра гоблинов.

Его дом в лесу соскользнул по склону холма. Семь дней дождей превратили землю в жижу, и его развалюху снесло к морю, он и оглянуться не успел. Его набивные зверушки исчезли вместе с домом, они громко кричали, жалобно плакали, визжали, их глаза потемнели от страха и удивления. Ланц думал спасти их, но густая грязь, непрекращающийся дождь и темень помешали ему.

Может быть, от них что-нибудь еще останется к рассвету. Они вполне могли просто остановиться где-нибудь на высшей точке отвесного берега и ждать хозяина там, близ приготовляемого луна-парка. А могли и не остановиться. Через два или три дня их принесет в приливную зону залива Сан-Франциско, словно утонувший зоопарк. Их найдут люди с закатанными брючинами, отлавливающие при низком приливе двустворчатых моллюсков среди стеклянных глазок и тряпичной набивки, водорослевых улиток и литторин.

Ланц мог это видеть. Он мог закрыть глаза и увидеть, словно оно было нарисовано на полотне размером со стену сарая. Но думать об этом он не мог, не мог он шаг за шагом проследить их странную одиссею: вот их смыло вниз, вот они замерли на крошащейся кромке берега, вот на них накатывает взбаламученная морская пена прибойной волны, а потом уносит с собой в потоке, опутав водорослями и всяким мусором. Он мог вообразить только какие-то обрывки случившегося – оно мелькало в вечерних коридорах его воображения, как фрагменты ландшафта, видимые в подзорную трубу, если смотреть не с того конца.

Он закрыл глаза и увидел их, все они передвигались быстро в темноте океанического желоба, уносимые на юг глубоководным потоком. Он видел страуса и голову лося, бездомную собаку и разевающую рот рыбу, и ряды ровных зубов внутри рта, напоминающие нарезанные фортепьянные струны, была там и обезьяна с шерстью клочьями, и лист фанеры, в который ввинчено шестнадцать шурупов, и все ровными рядами, а шурупами прикручены морские раковины, и погонофоры, и коралловые черти, которые махали и кланялись в подвижных приливах.

Он вдруг очутился перед таверной Макуилта. Его каким-то образом принесло туда, выбросило на берег. Ночь, казалось, вела его, словно припасла для него некий пункт назначения, о котором он даже не догадывался. Он посмотрел на чердачное окно, воображая, что может вернуться назад во времени, и на мгновение и вправду смог. Он услышал пронзительный щебет двух дюжин крохотных птиц, почувствовал плесневелый запах их нечищеных клеток, запах птичьего корма и мешков из холстины, запах нарезанного картофеля, лука и бекона, приготовляемых на плите.

Он был худ, и одежда на нем висела, как на пугале, что гналось за ним от самого проулка. Он уже много лет как перестал заботиться о еде. У него были сосновые орешки, и черника, и грибы. Время от времени он заглядывал к миссис Дженсен. Ей он доверял. Он слушал музыку, приносимую ветром с океана и через отвесный берег. Это была праздничная музыка, и там, на западе, где распадались тучи, он видел что-то вроде мигающих звезд. А может быть, это были праздничные огни, горящие над морем словно тысяча свечей.

В таверне горел свет. Ланц подкрался к окну и заглянул внутрь, насколько то позволяла муслиновая занавеска. Он увидел, как Макуилт ударился коленом о деревянный стул, выругался, попытался лягнуть этот стул, но промахнулся и от приложенных усилий чуть было не упал на спину. Его глаза были завязаны тряпкой, и даже по собственной таверне он пробирался на ощупь, как слепой, задевал табуретки, ударял кулаком по барной стойке, жутко взвизгивал.

Ланц не мог понять, что происходит. Зачем Макуилт повязал тряпку себе на глаза? Ланц прижался губами к трещине в стекле и хотел было сказать что-то, но тут же остановился, потому что в голову не приходило никаких слов. Он прогудел в трещину, производя звук, похожий на вой ветра, задувающего под дверь. Он увидел, как Макуилт повернул голову и раскрыл рот от удивления. Ланц заверещал белкой, потом воспроизвел звуки воды, журчащей в дренажной трубе. Макуилт закричал хриплым голосом, смел рукой с прилавка дюжину стаканов. Нащупывая путь руками, он подошел к стене, прижался к ней, его голова поворачивалась из стороны в сторону, когда Ланц начал насвистывать в трещинку, подражая канарейке и издавая, словно издалека, высокие, тонкие звуки.

* * *

– Вы посмотрите! – воскликнул Джек, отрываясь от книги и показывая на окно. Кто-то заглядывал в окно таверны. В темноте Джек не мог разобрать, кто это, но когда незваный гость пошел прочь в обход здания и в сторону боковой улочки, Джек увидел, что это Ланц, долговязый, облаченный в какое-то тряпье. Он шел своей странной походкой – бочком и шаркая подошвами по земле.

Скизикс уже поднимал дверь чердачного люка. Джек и Хелен последовали за ним вниз, проскользнули в одну из спален и вышли из дома через окно. Пиблс ушел получасом ранее, все еще прижимая тряпку к своему пальцу. Он направился к берегу, оглядываясь по дороге, словно опасаясь, что за ним следят, – и был прав.

Они не хотели застать Ланца врасплох. Если они устроят за ним слежку, то он уйдет от них. А потому они стояли в тени на другой стороне улицы и смотрели. Ланц склонился над чем-то лежащим под одним из деревьев, высаженных вдоль бортового камня. Он вытянул обе руки и поднял что-то. Это была часть подзорной трубы Макуилта, часть гигантских линз. Осколок был довольно крупный – размером с голову Ланца.

В этот момент из-за туч выглянула луна, осветив улицу. Ланц поднес стекло к лицу, посмотрел через него на другую сторону улицы на трех своих друзей. Джек помахал, чувствуя себя глупо, его испугало неожиданно увеличенное за стеклом лицо Ланца. Его глаза, казалось, выросли до размера тарелок. Над ними в деревьях послышался какой-то шорох, потом хлопки тяжелых крыльев. Огромный ворон взлетел с ветки, описал круг над таверной, а потом опустился и уселся на булыжниках мостовой, меньше чем в шести футах от места, где стоял Ланц. Джек уставился на ворона. Ворон был тот же самый, он по-прежнему держал в лапе палочку.

Ланц посмотрел на ворона через стекло, слегка подпрыгнул, словно от испуга, потом стал смотреть куда-то над птицей, словно желая в чем-то убедиться. Ворон прыжками приблизился к нему, потом неловко взлетел и уселся у него на плече, осторожно потоптался там, а потом, как могло показаться со стороны, что-то прошептал в ухо Ланцу. Тот стоял неподвижно; выслушав птицу, бросил кусок стекла в сорняки, словно это какой-то мусор, развернулся и пошел по Главной улице, оставив позади недоумевающих друзей. Ворон вспорхнул с его плеча и полетел в сторону высокого берега, освещенного теперь огнями луна-парка.

Джек перебежал улицу и отыскал в траве стекло, но когда посмотрел в него, то не увидел никакого волшебства, только лица Хелен и Скизикса, которые в стекле были маленькими и далекими, словно стояли в миле от него на вершине холма. Вероятно, это, как и лицо Джека, казавшееся им громадным лунообразным ликом ухмыляющегося гиганта, объяснялось какой-то особой выпуклостью стекла, дающей такой эффект.

Часть вторая. Через чердачное окно

Доктора Дженсена они застали за работой над ботинком. Время приближалось к девяти часам, и доктор работал в каретном сарае, где заливал смолой места, пропускающие воду. Он установил мачту, пропустив ее в отверстия для шнурков, а к каблуку приделал руль. Они собирался отправить ботинок в плавание под парусом. Джек подумал, что существует множество более простых способов обзавестись лодкой: в гавани стояло с полдюжины небольших яхточек, которые сдавались в аренду на день, и множество шкиперов предлагали свои услуги, в особенности во время солнцеворота, когда они не могли заняться ничем другим, кроме сдачи себя в аренду.

Но доктора интересовала не просто возможность поплавать в лодке под парусом. По правде говоря, не любил он это дело, которому когда-то мальчишкой отдал много времени, живя у залива Сан-Франциско. Повзрослев, он охладел к этому занятию и теперь наслаждался видом с берега, а выходить в океан ему для этого не требовалось. Он сказал, что его привлекает именно плавание под парусом в громадном ботинке. Предугадать, чем закончится такое путешествие, было невозможно. Он сказал, что отправится в путь завтра. Прилив отходит в девять утра, и доктор намеревался отойти вместе с ним, так сказать. Он не знал, когда вернется домой, но предполагал, что при таких странных погоде и море и ввиду наступающего солнцеворота путешествие может затянуться. Миссис Дженсен оставалась дома, но желание мужа понимала и не собиралась ставить ему палки в колеса. Джек, Скизикс и Хелен кивнули, хотя Джека объяснение доктора не удовлетворило. Эта история, казалось, имеет под собой какие-то более глубокие корни, чем те, о которых говорил доктор.

Хелен показала доктору книгу миссис Лэнгли. Его эта книга ничуть не удивила. Впрочем, он остерег их от проявления слишком большого интереса к ней и сказал, что лучше бы им относиться к тому, что в ней написано, как к сказкам и ничему более.

Джек, услышав это, поскреб голову, но ничего не ответил. Он посмотрел на доктора Дженсена, на его комбинезон, на ведерко со смолой, на его невероятную лодку и сказал:

– Все, кажется, куда-то собираются ни с того ни с сего, правда?

– Неужели? – сказал доктор.

– Ну, может быть, они никуда и не собираются, но что-то у них на уме есть. В воздухе что-то чувствуется, правда? Вот точно, как перед грозой, только это продолжается уже целую неделю и становится все… не знаю. Нет, не хуже, более таким… как бы это сказать… или чем-то вроде такого.

– Очень странно, – пробормотал доктор Дженсен и снова принялся замазывать дыры в ботинке, казалось, почти не обратив внимания на слова Джека. Либо не обратил, либо не счел предмет достаточно важным.

Джек рассказал ему про мисс Флис и монстра из моря. Доктор Дженсен покачал головой отчасти с отвращением. А вот известие о появлении миссис Лэнгли и ее участии, казалось, заинтересовало его, правда, всего на несколько секунд, а потом он пожал плечами и вернулся к своим трудам.

– Миссис Лэнгли в последнее время была активной? – спросил он как бы невзначай, вытирая руки о комбинезон и подняв глаза на Хелен. Она кивнула.

– По правде говоря, да. Иногда ее никак не заставить замолчать. Обычно, когда я ей отвечаю, она радуется и замолкает. Скажем, она говорит о розовом платье или об индейке на День благодарения, а я говорю, что платье очень красивое или что ничего вкуснее индейки я никогда не ела. А потом ничего, словно ее беспокоили лишь платье и индейка, а теперь она всем довольна. Но всю последнюю неделю она стонала и беспрерывно говорила. А еще я слышу кошачье мяуканье где-то вокруг чердака. Кажется, там не один кот – может, три или четыре.

– Ну-ка, ну-ка, – сказал доктор Дженсен, раскуривая трубку. – Коты, говоришь? Коты-призраки?

Хелен пожала плечами.

– Ни одного живого кота я там не видела.

– По дороге к Мунвейлу раскопаны могилы, – сказа доктор Дженсен и посмотрел на нее взглядом, который вроде бы говорил, что у него вдруг возникло желание поболтать о загадках, упомянутых раньше, но дело это было очень серьезное и требовало тщательного подбора слов. – Не слышали?

Они все трое отрицательно замотали головами.

– А еще одну раскопали на кладбище Рио-Делла. До тебя эти сведения непременно дойдут, Джек, если уже не дошли.

Глаза Джека широко раскрылись. Доктор Дженсен только по одной причине мог произнести такие слова.

– Это могила моего отца?

Доктор кивнул, пыхнул трубкой и прищурился, глядя на Джека. На секунду он полностью отвлекся от своей лодки. Разговор подошел к такому повороту, который требовал от него полного внимания.

– Я сходил туда сегодня утром, посмотрел. Я мог бы сказать тебе об этом на берегу, но сначала хотел посмотреть могилы близ Мунвейла. Такое случается здесь не в первый раз. Если ты дойдешь до этого места в книге миссис Лэнгли, то она тебе все расскажет об этом, ну и чуточку приукрасит, как она это любит. Она не видела ничего плохого в небольших манипуляциях с истиной, если это добавляло красок в историю. Но мы ищем истину, и, повторяю, я бы рассказал вам, в чем она состоит, если бы сам знал. Я этим вечером ходил на ферму, думал, найду вас там, но Уиллоуби сказал, что тебя не было целый день. Эти могилы у Мунвейла никто не грабил, их наполовину смыла Угрёвая речка, и если дождь не прекратится, то к утру в море будут плавать покойники. Но несколько могил еще не вскрыты рекой. По крайней мере, я так считаю. Я думаю, тела поднялись и ушли.

Скизикс рассмеялся неискренним смехом, словно отчасти смущаясь, но считая эту мысль довольно глупой, чтобы ее оспаривать. А Джек даже не улыбнулся. Жуткая картинка, возникшая в его воображении, – тело его отца шагает прочь от кладбища Рио-Делла – никакого смеха у него не вызывала. Доктор Дженсен, видимо, прочел выражение на его лице, потому что поднял руку и покачал головой.

– Могила твоего отца была раскопана. И это другое дело. Кости остались внутри.

Мысль о костях тоже не вызвала никакого восторга у Джека, но он хотя бы испытал некоторое облегчение.

– Почему? – спросил он, странным образом чувствуя, что доктор Дженсен знает ответ.

Он только пожал плечами, с десяток раз затянулся из своей трубочки, неторопливо набил ее заново, разжег, а потом сказал:

– Это кости не твоего отца.

Джек стоял безмолвно.

– Я сам заполнил этот гроб, Джек, костьми человека, которому следовало бы умереть на много лет раньше. Его кости рассыпались в прах, когда я укладывал его, и мне пришлось для веса добавить туда всякого хлама, принадлежавшего твоему отцу.

– Вы хотите сказать, что мой отец жив?

– Нет. Ничего подобного я тебе не говорю. Только то, что его не захоронили в этом гробу. Может быть, он и жив, а может быть, мертв. Может быть, я сейчас ремонтирую его ботинок.

– Так, значит, в него не стреляли?

– Стреляли, еще как стреляли, но не убили. Харбин попал ему в руку. А твой отец – Харбину в лицо. Хотелось бы мне сказать, что это была самозащита. Но это ложь. К самозащите это вообще не имело никакого отношения. Харбин заслужил смерть как никто другой. Да и чего-нибудь похуже. Я не уверен, что с ним в конце концов не случилось чего-нибудь похуже. Тела его так и не нашли. Ты это знаешь. Он спрыгнул с утеса в штормовое море. Случилось это, конечно, в солнцеворот, который ничем не отличался от нынешнего: дождь и ветер целую неделю. Прилив сегодня слишком высокий, завтра слишком низкий; волны штормового прибоя набегают с севера, а через час спадают, а еще час спустя возвращаются. В ту ночь смыло несколько домов близ Ферндейла. Утопленников было столько – не счесть. Все тела нашли, все – до последнего. Но Харбина так и не обнаружили, хотя и искали целую неделю внизу и вверху по побережью.

– Так чьи же кости лежали в гробу? – спросил Джек; его ошеломило известие об исчезновении доктора Харбина, и он никак не мог отвлечься от мысли об отрытой могиле, которая вовсе не была могилой его отца. Известие о том, что его отец, возможно, все еще жив, странным образом обескуражило его. Почему-то его угнетала эта мысль. Если так оно и было на самом деле, если его отец застрелил Харбина и бежал, то это означало, что он бросил Джека на все эти годы на попечение Уиллоуби, хотя мог легко вернуться и забрать его. Никто в деревне не считал его виновным в каком-либо преступлении. Никакого обвиняемого не было, как не было никого, кто был бы озабочен предъявлением обвинений.

– Это были кости человека, о котором я тебе говорил сегодня утром. Старого китайца из Сан-Франциско, который жил в складе на заливе. На берегу были и трое других из нас: Уиллоуби, я и Кеттеринг. Я не меньше Ларса Портленда хотел, чтобы Харбин умер, но мне не хватало смелости убить его своими руками. Не было такой гнусности, какую бы он не совершил. Убийство твоей матери – его рук дело, тут и сомнений никаких нет – было только одним из многих его преступлений, но и этого вполне хватало. Твой отец сказал, что убьет его, и сдержал свое слово. Или хотя бы попытался, и ушел с мыслью, что ему это удалось. Я предпринял попытку остановить его, но потерпел неудачу, и я вместе с Уиллоуби видел, как они вызвали друг друга на дуэль. Если бы Харбин убил твоего отца, то я бы этого Харбина сам застрелил прямо там, на месте, и нес бы за это ответственность. Но, как я тебе уже сказал, твой отец попал ему прямо в голову, и Харбин упал на спину и свалился с утеса. Мы видели, как он летел в океан как тряпичная кукла. Мы видели, как приливная волна бросала тело Харбина в белом пальто на прибрежные камни, а потом большая отливная волна унесла его на глубину, и он исчез навсегда. Превратился в корм для рыб – так мы считали. Теперь я уже в этом не уверен.

– Кто же тогда еще мертв, кроме человека из Сан-Франциско, инженера?

– Никто.

– А где же мой отец?

– Спроси миссис Лэнгли. Она знает.

– А где доктор Харбин? – Задав этот вопрос, Джек понял, что на самом деле он не хочет это знать, что если бы он знал наверняка, где Харбин, то ему бы самому захотелось убить доктора. Но и это было неправдой. Ему как бы полагалось хотеть прикончить этого человека за то, что он сделал с его матерью и отцом. Но ведь Джек почти не знал ни мать, ни отца, верно? У него остались лишь смутные детские воспоминания о них. А мысль об убийстве была ему чужда. Такие мысли, наверное, могли бы привлечь Пиблса, или Макуилта, или самого Харбина.

– Не понимаю я, – сказал Джек, чувствуя себя идиотом, потому что задавал вопросы совершенно очевидные. – Я имею в виду старые кости в могиле моего отца.

– Сказать тебе правду, так нам никакие тела были не нужны. То, что произошло на высоком берегу, рано или поздно потребовало бы объяснения. Тот старик, когда мы его нашли, был настоящей мумией. Он лежал на земле под дождем. И похож он был на старый кожаный мешок, из которого сшили что-то вроде куклы. Из его рта доносились какие-то звуки, но они были лишены всякого смысла или произносились на языке, которого мы не знали. Не прошло и пяти минут, как он превратился не во что иное, как в груду костей и праха. Прах его все еще часть земли на лугу, а его кости мы положили в брезентовый мешок и притащили домой. Я положил их вместе с балластом в гроб, как уже говорил, а всем, кто спрашивал, говорил, что в гробу лежит Ларс Портленд. Я тогда служил коронером, и у меня не было оснований, чтобы врать, никаких серьезных оснований. Никто меня не подозревал в том, что я приложил к этому руку. А я и не прикладывал до определенного момента. Просто я хотел, чтобы все было шито-крыто. Так оно в точности и было до третьего дня.

Скизикс до этого времени сидел молча на бочонке с гвоздями, слушая разговор Джека и доктора Дженсена. Это были их дела, а ему хватало ума в чужие дела не соваться. Но когда Скизиксу показалось, что Джек уже выговорился, он спросил:

– А как насчет луна-парка? Вы сказали, что этот старик (что там с ним случилось – превратился в прах на высоком берегу?) управлял карнавалом. Что же случилось, когда старик исчез? Луна-парк закрылся? Куда он делся?

– Это настоящая загадка, – сказал доктор, кося глаза в пол. – Он два дня простоял под дождем, и вид у него был такой, что еще немного – и он проржавеет насквозь. Я был готов спорить, что к концу недели от него останется не больше, чем от друга Кеттеринга – ничего, кроме праха и костей. Но тут луна-парк ночью снялся с места и уехал. Вытащили все стойки из земли и исчезли. Я слышал свист каллиопы. Разбудил меня посреди ночи, но пока я выгонял фургон из сарая и ехал до Прибрежной дороги, луна-парк исчез. Только на путях в направлении Скотии в лунном свете поднимался пар. Я приложил ухо к путям и услышал его, поезд двигался на юг. Я поехал за ним – вот что я сделал на следующий день. Доехал до самого Сан-Франциско и оставался там две недели, искал этот склад, хотя и знал, что не найду его там, что, когда мы там были в прошлый раз, он уже исчез. Бесполезной была вся затея, и я знал это, но все же что-то в атмосфере толкало меня делать то, что я делал. И он вернулся на свой манер, я это про склад говорю. Он стал не такой, как несколькими годами раньше, а вы помните – он практически разваливался на части.

Теперь от него остался только скелет здания. В закрытых углах термитная пыль доходила до щиколоток, а в тех местах, куда доставал ветер с залива, пол был чист. Нет, там было немало мусора в виде всяких железных обломков, а также латунных, бронзовых и медных, но в большинстве своем все это срослось под слоями ржавчины и патины, так что я не мог сказать наверняка, чем все это было прежде. Я видел там старые постеры, наклеенные на несколько стенок и оставленные выцветать. В большинстве своем это были цирковые постеры или плакаты для луна-парка, выцветшие из-за непогоды, а под ними слой за слоем обнажались такие же. Словно сами эти стены никогда не знали штукатурки и представляли собой не что иное, как папье-маше, скрепленное клеем из мидий и рачков. Запах напрямую указывал на это. Все это место даже в ветреную погоду пахло приливной заводью, в которой давно не было воды, а все ее содержимое выкипело на солнце.