Текст книги "Эльфийский корабль"

Глава 2
Месяц, подходящий для путешествий

Ахав проснулся первым, поскольку огонь в камине уже потух, а утро было на редкость холодным. Джонатан лежал в своей кровати, накрытый одеялами, поверх которых он положил еще пуховое покрывало – оно было таким огромным, что укрывало Джонатана с макушкой и спускалось до самого пола. На ночь он обычно надевал ночной колпак и полосатую пижаму, и поэтому у него в кровати было так же жарко, как в печи гномов во время выпечки медовых пряников. Ахав прыгнул на кровать и начал рыться в одеялах, делая вид, что занимается поисками какого-то важного предмета, который он здесь якобы потерял. Разбуженный от прикосновения чего-то холодного, Джонатан вскрикнул и переполз к краю кровати, предоставляя Ахаву возможность занять противоположный.

Но из– за громкого тиканья карманных часов, которые лежали рядом на столе, ему никак не удавалось опять заснуть. И чем упорнее Джонатан пытался игнорировать этот звук, тем более громким он казался. Кроме того, пятка, вместо того чтобы довольствоваться теплом и уютом, вдруг начала чесаться; и она не просто хотела, чтобы ее почесали, но и требовала, чтобы ее вытащили из-под одеяла и хорошенько размяли. Но Джонатану было слишком тепло и уютно, чтобы обращать внимание на подобные глупости. Когда ему удалось наконец не обращать внимания на тиканье и зуд в пятке, Ахав вдруг начал громко храпеть, словно был не псом, а медведем гризли, и сучить лапами. Ему снился очень захватывающий сон, в котором он преследовал лодку с сидящим в ней странным маленьким человечком в высоком цилиндре, мчась за ней вдоль берега реки.

В ярости – не в дикой, а в тихой утренней ярости – Джонатан выскочил из постели. Кроме того, на колокольне пробило семь раз, и если он хотел успеть в Ратушу к половине девятого, то ему пора было вставать.

Первое, что он делал каждое утро, – это ставил на плиту кофе. Он молол пригоршню темных, маслянистых кофейных зерен с таким расчетом, чтобы полученный порошок занял треть чашки, бросал его в фарфоровый кофейник и на три четверти наполнял водой. Затем ставил рядом кастрюлю воды для овсяной каши и нарезал ломтиками пшеничный хлеб для тостов. Вскоре вода в кофейнике начинала булькать, и точно в тот момент, когда она закипала, Джонатан снимал кофейник с плиты и давал кофе завариться. Густой кофейный аромат наполнял кухню, и Джонатан принимался за чашку кофе. В эти минуты для него не существовало больше ничего.

Когда он и на этот раз с удовольствием принялся за тосты с персиковым джемом, овсяную кашу и кофе с сахаром, на кухню протопал Ахав. Еще сонный, он как следует потянулся и встал у стола, во все глаза глядя на ломтик намазанного маслом тоста. Джонатан отломил кусочек, намазал на него тонким слоем джем и бросил его Ахаву, который тут же нашел, что тост и в самом деле хорош. Затем они с удовольствием расправились еще с одним тостом.

Покончив с завтраком, Джонатан вышел из дома и побрел по посыпанной гравием дорожке к сыроварне. Там он вытащил из-под укрытия тележку. Вместе с Ахавом, который то семенил рядом, то отдыхал в доме, Джонатан выносил из сырохранилища сыры всех сортов и размеров и грузил их на тележку. Тут было и полдюжины глиняных горшков, наполненных плавленым сыром, и три куска с разноцветными разводами – тот самый сыр, которым они с мэром лакомились ночью. С потолка сырохранилища свисали сыры, сделанные из козьего молока, покрытые корочкой поваренной соли, и среди них можно было найти треугольники чудесного сыра с луком, беконом и сардинами.

Вскоре тележка была нагружена, и Джонатан стал спускаться вниз по склону холма в сторону центра селения, не уставая восхищаться ясным небом, инеем, покрывавшим коньки крыш, и льдинками, плывшими в водах глубокой тихой реки к самому морю. Погруженный в свои мысли, он не заметил, что в какой-то момент его тележка слегка покачнулась и внезапно стала тяжелее. Когда же он оглянулся через плечо, то увидел, что это Ахав залез в тележку и задремал там среди сыров.

В Ратуше было шумно и суетливо. Десятка два любителей поспорить и поторговаться били себя кулаками по открытым ладоням и надрывали глотки, чтобы никто не сомневался в том, что сказанное очень важно. Лицо старика Бизла, владельца магазина “Мануфактура и товары повседневного спроса Бизла”, было красным; очки сползли на кончик носа. Во весь голос он заявлял о том, что, по его мнению, пристань Ивовый Лес просто-напросто смыло течением. По его словам, он имел научное доказательство того, что пирсы, выстроенные там, не могли столько лет без последствий противостоять бешеным атакам вздувшейся реки. Если присутствующие удосужатся взглянуть на диаграммы и схемы, которые он принес с собой, то все согласятся со сказанным им. После этого жителям городка Твомбли следовало бы немедленно приступить к укреплению своих берегов на случай подобной опасности.

Однако люди не проявляли должного интереса к словам мистера Бизла, главным образом потому, что его диаграммы и схемы они имели возможность лицезреть каждый год – старик непременно являлся с ними в Ратушу с началом сезона дождей. Его удивительные чертежи с изображениями фортификационных сооружений средних веков были испещрены множеством цифр и подписей к ним типа “нагрузка давлением”, “воздействие потока” и “турбулентные завихрения потока” – слова, выглядевшие значительными и важными.

В споре участвовал и старик Вурцл, местный ученый. Джонатан просунул голову в дверь и услышал, как Профессор Вурцл говорил:

– Мы уже видели ваши пирсы и пристани, мистер Бизл. Мы уже видели их столько раз, что они набили нам оскомину!

Хотя все это Профессор Вурцл сказал достаточно громким голосом, Бизл сделал вид, что ничего не слышит. В заключение Профессор еще раз повторил свои слова насчет оскомины и в шутку напомнил всем, что он – ученый, а мистер Бизл – всего-навсего простой зеленщик. И это было действительно так – в городке Твомбли, а может быть, и во всей округе он был известен как настоящий ученый. У него была лаборатория, забитая всевозможными устройствами и аппаратами, в которых все время что-то кипело и свистело.

Но больше всего Профессор Вурцл преуспел как историк. Он не только знал обо всех событиях, которые происходили в Твомбли – как в настоящем, так и в прошлом, но и был в курсе, как и чем жило большинство местных семейств. Кроме того, ходила молва, что однажды он ушел в восточные горы и жил там с месяц у Солнечных эльфов. Правда, это было очень давно – тридцать или даже сорок лет назад, и поэтому среди местных жителей мало кто знал об этом факте. Но зато всем было известно, что Вурцл, пытавшийся как-то разгадать тайны Стутонской Топи – влажных, удушливых болот, поросших лилиями (эта топь находилась много ниже пристани Ивовый Лес), натолкнулся там на завязшие в камышах развалины очень большого, очень старого и очень красивого парусного судна, напоминавшего шлюп или галеон.

Судно было наполовину погружено в стоячую воду, и из-под сплошного покрова водяных лилий наружу торчали лишь носовое украшение и три мачты с обрывками одеревеневших от времени и полусгнивших парусов. Носовое украшение было сделано в форме страшного дракона со сложенными крыльями. В центре каждого его глаза сиял крупный драгоценный камень, в одном глазу был рубин, а в другом – изумруд. Мачты были украшены резьбой в виде странных рун и непонятных иероглифов. У Вурцла возникла идея срезать все части корабля, возвышавшиеся над водой, и переправить их вверх по реке в Твомбли.

Он, конечно, понимал, что эту идею можно осуществить лишь в том случае, если иметь в распоряжении баржу, инструменты и нескольких помощников. Поэтому Профессор вернулся в Ивовый Лес и нанял там трех торговцев с плотом. Несмотря на то что погода уже начинала портиться, Вурцл со своими помощниками незамедлительно отправился к болотам. Но не успели они проплыть и полпути, как на плот обрушилась жестокая буря, и путешественникам пришлось пристать к берегу. Два дня они отсиживались в прибрежной пещере, а плот, мачты и паруса тем временем трепали ветер и дождь. Наконец двое из торговцев не выдержали и отправились пешком обратно в Ивовый Лес. Когда буря утихла, Профессор и оставшийся с ним торговец (у которого, кстати сказать, был невероятных размеров нос и потому его, наверное, звали Флейта-нос) продолжили путешествие на плоту, каким-то образом все-таки выдержавшем шторм. Но их ждало жестокое разочарование.

К ужасу бедняги Вурцла, буря так потрепала обломки таинственного шлюпа, что все выступающие над водой части исчезли, лишь белые и желтые лилии украшали безмятежную водяную гладь. Профессор и его помощник долго шарили в воде, но обломки корабля словно растворились в мутной жиже. И тогда Флейта-нос, промышлявший прежде охотой на диких гусей, начал выражать сомнения и недовольство.

Сначала он говорил, что только сумасшедший может совершить такое путешествие ради какого-то заколдованного парусника. Затем он стал ныть, что сумма, которую Вурцл предложил ему в качестве вознаграждения, не покрывает и половины затраченных усилий.

– У меня, – причитал Флейта-нос, – восемь маленьких детей, и на всех – одна пара ботинок, которую им приходится носить по очереди, а кроме того, мне нужно содержать жену, у которой больные суставы.

Под конец он стал намекать на то, чтобы Профессор отдал ему деньги, которые обещал тем двум дезертирам, которых, как он выразился, лишь “стоило послать подальше”.

Они брели по мелководью несколькими сотнями футов ниже по течению от того места, откуда начинались болота, как вдруг Вурцл увидел, что на дне среди камней блеснуло что-то зеленое. Он опустил руки в воду и, с секунду пошарив в гальке, достал оттуда изумруд – тот самый камень, который украшал глаз дракона. Они потратили на поиски еще два дня, тщательно осматривая дно и перебирая песок и гальку, и в результате нашли два рубина размером с ягоду клубники и украшенный резьбой обломок мачты длиной в три фута, застрявший в зарослях камыша, а также прелюбопытнейший, но совершенно непонятный механизм. Оба рубина Профессор отдал Флейта-носу, который вернулся в Ивовый Лес и за участие в столь смелом предприятии был немедленно избран мэром.

Граненый изумрудный глаз Профессор Вурцл привез с собой в городок Твомбли, где любезно передал его местному музею. Обломок мачты он изучал несколько лет, расшифровывая руны и разбирая иероглифы. Наконец из текста, вырезанного на мачте, ему удалось понять, что речь шла об истории народа эльфов-пиратов, живших на далеком Острове в Океане, в сотнях лиг от побережья, заселенного полевыми гномами. Но зачем они отправились на своем корабле вверх по течению реки? Почему бросили его и как давно это произошло? Все это оставалось тайной.

Встреча проходила в лучшие часы этого осеннего утра. Почти каждый из тех, кто пришел сюда, имел какое-нибудь важное сообщение для остальных, или, по крайней мере, думал, что имеет. Бизл высказал свое мнение, Вурцл – свое, после чего Гилрой Бэстейбл раз шесть повторил, что онне может встать ни на чью сторону, но что по этому поводу, насколько он понимает, должны высказаться все остальные. Высокий деревянный потолок старой Ратуши по-настоящему сотрясался от шума и криков, но это совершенно не мешало Ахаву, который остался охранять сыр снаружи, преспокойно спать и даже видеть сон о путешествии по подземной пещере в поисках имбирных пряников.

Джонатан воздерживался от выступления, несмотря на многочисленные намеки, которые высказывали многие, обсуждая вопрос о том, что рождественские праздники все равно должны состояться, независимо от того, остались на пристани Ивовый Лес торговцы или нет. В действительности Джонатан уже знал, что ему делать. Прошлой ночью, глядя на горящие угольки, он принял твердое решение. Путешествие, вне всяких сомнений, маячило на горизонте, маня его, словно лесная нимфа, – и, видно, это было предопределено ему судьбой. Он слышал, и не раз, рассказы о морском побережье, вечно окутанном туманом, об огромных рыбах и морских чудовищах, которые резвятся в садах из водорослей. Эти истории очень нравились Джонатану, хотя, как и большинство жителей городка Твомбли, он был в этом отношении довольно непритязательным. Правда, несмотря на то что его соседи больше всего на свете любили слушать истории о путешествиях в дальние страны, их, кроме, пожалуй, Профессора Вурцла, не слишком привлекала перспектива отправиться туда самим.

Все мысли Джонатана были устремлены к предстоящим приключениям. Через некоторое время споры в Ратуше немного поутихли, и его самого наконец попросили взять слово. И он, преисполненный чувства гордости, важно вышел на середину зала. Раздался гром аплодисментов, Джонатан поднял руку, призывая односельчан к тишине, и начал свою речь. Ко всеобщему Удивлению, он сказал именно то, что хотели услышать жители городка Твомбли, – что все эти версии относительно того, что случилось на пристани, конечно, очень интересны, но в данном случае требовались не теории, а конкретные действия.

– Кто-то из нас, – твердо произнес Джонатан, – должен отправиться на юг и совершить обмен и при этом успеть к Рождеству, иначе праздники будут испорчены. Без медовых пряников праздничный стол будет выглядеть пустым, а дети загрустят, оставшись без подарков эльфов. И тогда рождественские праздники постигнет та же участь, что и пристань Ивовый Лес, – попросту говоря, они будут погублены.

Джонатан говорил вдохновленно. До этого жители городка Твомбли не были уверены в том, согласится ли он пуститься в это путешествие. Судя по пессимистическому докладу Гилроя Бэстейбла о его разговоре с Джонатаном прошлой ночью, Сыровару явно не очень этого хотелось. И поэтому, выслушав Джонатана, все прокричали громкое “ура!”, сбежались к нему, подняли на плечи и понесли вниз по главной улице. Ахав удивленно взирал на эту картину. Даже Вурцл и Бизл, несмотря на разногласия, были, казалось, вполне довольны. Вурцл радовался, что ему предоставилась возможность продемонстрировать свои диаграммы и схемы, а Бизл был рад совсем по другим причинам.

Остальную часть дня Джонатан провел на рынке, обменивая сыр на капусту, ветчину, грибы, на связки лука и чеснока. Его тележка, которую он повез обратно домой, оказалась такой же тяжелой и загруженной, как и утром. Ахаву на обратном пути не было позволено вновь попользоваться этим видом транспорта – Джонатан боялся ,что пес раздавит все продукты. Кроме того, ему приходилось теперь идти в гору, и поэтому он совершенно не горел желанием тащить лишнюю тяжесть в виде пса. Колеса тележки дважды увязали в грязи, поэтому, когда Джонатан наконец добрался до крыльца своего дома, он был так же заляпан с ног до головы, как и Гилрой Бэстейбл после своей схватки с бурей. Но в целом это был очень далее неплохой день. Решение совершить это путешествие казалось Джонатану сейчас почти столь же мудрым, как в тот момент, когда он выступал в Ратуше.

Но ужин в тот вечер был не таким приятным, как обычно, поскольку Джонатан полностью погрузился в свои мысли и мало обращал внимания на то, что делает. Кукурузные лепешки подгорели и по вкусу напоминали уголь; бобы в супе с ветчиной никак не желали довариться, а когда он наконец принялся за них, оказалось, что они нисколько не стали мягче. А поздно вечером Ахав, не просыпаясь, вдруг вскочил и на негнущихся лапах раза три пробежался по комнате, жалобно поскуливая. При этом один его глаз был открыт, а другой – закрыт. Если учесть подгоревшие лепешки и испорченные бобы, то поведение Ахава было явно дурным предзнаменованием.

Джонатан не стал притворяться, что не знает, в чем тут дело. Во всем, конечно, было виновато предстоящее путешествие, которое он обещал совершить, с важным видом выступая в Ратуше. Когда же во дворе стало темным-темно, а в лесу между деревьями завыл и засвистел ветер, Джонатану еще больше захотелось сидеть вот так здесь, в своем доме, и греться у огня. Дух домоседства взял верх над жаждой приключений, и он принялся расхаживать по комнате взад-вперед, то строя план путешествия, то разбивая его в пух и прах. Он почти чувствовал, как над рекой проносится холодный ночной ветер, и представил себе мокрые носки – проклятие каждого, кто путешествует на плоту. Он представил, как почувствует досаду и разочарование, когда обнаружит, что запас яиц кончился, а свежее мясо перестало быть таким уж свежим. Если он не остановится, чтобы поохотиться – а это был вид деятельности, к которому Джонатан никогда не испытывал склонности, – то большую часть путешествия ему придется просуществовать на овсяной каше, вяленом мясе и черствых бисквитах. К счастью, до начала декабря он мог бы собирать и дикую смородину, которой особенно много во влажных лесах, ближе к побережью. Но как бы ни хороша была дикая смородина, она не сможет пролежать много дней, оставаясь все такой же свежей и вкусной. Мысли эти были весьма невеселые, и чем больше Джонатан шагал туда-сюда, тем меньше ему хотелось куда-либо отправляться.

В какой– то момент его посетила дикая мысль -а не сложить ли все свои ценные вещи в тележку, побить в доме оконные стекла и вывесить на двери какой-нибудь знак, оповещающий о том, что дом ограблен, а его самого увели пираты. Идея вначале показалась неплохой, потому что в их городке частенько ходили слухи о пиратах. Джонатан мог бы просто тихонько ускользнуть, пользуясь темнотой, и отправиться вверх по реке в Малый Беддлингтон или, например, в Город Пяти Монолитов. Он мог бы уйти и никогда не возвращаться, чтобы не обсуждать ничего со всеми этими людьми, которые так беспокоятся о том, что он рискует своейголовой, отправляясь в это дурацкое путешествие. Джонатан опять принялся расхаживать по комнате и размышлять, и тут ему стало ясно, что в его плане есть несколько существенных пробелов. Во-первых, не исключено, что пираты никоим образом не сообщают окружающим о своих преступных делах и, вероятно, не позволяют делать это и своим жертвам. А во-вторых, если ему все-таки придется совершить путешествие, то какая разница, куда идти – на север или на юг, плыть по реке на плоту или тащить свою поклажу по дороге?

И так Джонатан мерил шагами комнату, оплакивая свою судьбу и считая в ней виноватыми всех жителей городка Твомбли, что, конечно, было немного несправедливо. Эта Судьба, которая только сегодня днем манила его, точно лесная нимфа, теперь подмигивала ему и смотрела хитрым взглядом, как мокрый и грязный бродяга.

Резкий стук в окно оторвал Джонатана от его мыслей. Этот стук мог означать две вещи: либо беда сунула свой нос туда, где ей совсем не были рады, либо то же самое сделал Дули – толстенький, но добродушный паренек. Громкое хихиканье, доносившееся снаружи, указывало на то, что это был Дули. По правде говоря, Джонатан хорошо относился к этому подростку, который временами соображал так же хорошо, как сосновая шишка, и верил всем чудесным и удивительным историям, которые ему рассказывали, и больше всего тем, которые казались очевидной ложью. Несмотря на это, Дули был славным пареньком и очень любил Ахава, с которым у него было полное взаимопонимание. Дули мог разговаривать с псом часами, заглядывая ему в глаза и время от времени что-то бормоча на ухо.

Джонатан, радуясь компании, открыл дверь. Жестикулируя и что-то выкрикивая, Дули вбежал в дом; несмотря на холодный и ветреный вечер, он был без куртки.

– Хей-хо! Сыровар! – воскликнул он, вращая глазами так же быстро, как вертится лист в порывах ветра. – Это здорово, что мы отправляемся в путь, хей-хо!

– Да, видно, так, Дули. Видно, так, – ответил Джонатан без особого энтузиазма.

– У меня был дедушка, – сказал Дули и умолк, словно это было единственное, что он хотел сказать.

Джонатан подождал минутку, готовясь выслушать очередную сумасшедшую историю.

– У всех, Дули, был или есть дедушка. У каждого из нас.

– Что я хотел сказать, сэр, если вы простите меня за то, как я говорю, так это, сэр, то, что мой дедушка взял и уплыл на юг, сэр, вот. И он нашел, сэр, большой сундук, там, на побережье. Знаете, такой сундук, как тот, в котором вы или я храним одежду. И знаете, господин Сыровар, что было в сундуке?

– Нет, – сказал Джонатан.

– Большой жирный клоун, – ответил Дули, – весь размалеванный и украшенный перьями и алмазами и тому подобными штуками, с хвостом, закрученным как штопор. Заколдованная свинья, вот что это, по-моему, было на самом деле. Свинья, которая прикинулась цирковым клоуном.

– Что за чудеса, Дули! Кто рассказал тебе это?

– Мама, – ответил Дули. – Но сначала она рассказала мне об осьминоге, который проглотил моего дядю.

– Ага, вот оно что. Очевидно, эта история окажется настолько же невероятной, как история про заколдованную свинью-клоуна. Что ж, это придаст путешествию особое очарование.

– Да, точно! – Дули едва не кричал. – Только представьте себе это! Только представьте себе такие чудеса!

Тут проснулся Ахав и, тяжело переваливаясь, поспешил к Дули, приветственно махая хвостом, после чего оба просеменили к камину, чтобы поболтать там наедине. А Джонатан возобновил свою беготню по комнате.

Ему очень хотелось поговорить с кем-нибудь о предстоящем путешествии, но рядом был только один человек, и то уже занятый беседой с собакой. Да, все это было весьма печально.

Джонатан попытался взбодриться, представив себе, что его будут встречать, чествовать как героя, когда плот подойдет к пристани в городке Твомбли, нагруженный медовыми пряниками, сластями и подарками эльфов для детей; там будут и калейдоскопы со светлячками и мраморными шариками внутри, которые перекатываются и сверкают, словно ожившая радуга в лучах заходящего солнца, и лунные сады в стеклянных шарах, и удивительные дворцы и пещеры, и крошечные рыбки, которых можно увидеть только сквозь увеличительное стекло. Как было бы здорово за неделю до Рождества вернуться в городок Твомбли на плоту, груженном всеми этими богатствами!

Джонатан окончательно убедил себя, что это было бы здорово, и принялся обдумывать, что же ему необходимо взять с собой в путь. Но чем больше он об этом думал, тем скучнее ему становилось. А когда он вспомнил о штормах, гоблинах и долгих милях пути, то опять впал в уныние.

– Господин Сыровар! – раздался вдруг голос со стороны камина. Джонатан вздрогнул – он забыл, что в комнате находился еще и Дули. – Мы возьмем с собой Ахава, господин Сыровар, когда отправимся на плоту по реке?

– Думаю, я отправлюсь один, – ответил Джонатан. – Тына плоту не поплывешь – или, по крайней мере, не со мной.

– Как! – воскликнул Дули. – Неужели вы думаете, мистер Сыровар, что кто-то смог бы отправиться в путь без такой собаки, как эта?

– Нет, – сказал Джонатан. – Не представляю себе этого.

– Вот-вот, сэр! Никто не смог бы. Мой дедушка никогда не отправлялся в путь и даже не надевал куртки без такой собаки, как эта. Он называл псов “примером”. Собаки были примером для него. Они служили дедушке “хорошим примером того-то” или “плохим примером этого”.

– Очевидно, твой дедушка, Дули, отлично знал своих собак.

– Ну еще бы! – воскликнул Дули, да так громко, что Ахав вскочил на ноги и едва не взвыл. – Ему ли не знать своих собак! Должен сказать, если вы позволите мне продолжить, что его пес, Старый Батон, был именно тем псом, который нашел клад недалеко от Ущелья Хмурых Скал.

– Это был настоящий клад?

– Еще бы не настоящий! – затрещал, как попугай, Дули. – Это был огромный железный горшок, вроде тех, в которых гоблины готовят себе людей на ужин. И знаете, господин Сыровар, чем был набит этот горшок?

– Не имею ни малейшего представления.

– Красными драгоценными камнями, огромными, как дом. Их было там, наверное, сикстильон, и изумруд Вурцла по сравнению с ними выглядел бы зеленым муравьем.

– И все они были в горшке гоблинов?

– Да, он был набит ими, словно корзинка черешней!

– Так, значит, твой дедушка стал богатым человеком.

– Как же!… Он сходил на ферму, чтобы взять там тачку, а когда вернулся в ущелье, камни исчезли!

– Не может быть! – сказал Джонатан.

– К сожалению, все случилось именно так, мистер Бинг. Камни исчезли, но зато вместо них в горшке оказалось несметное количество леденцов на палочке, любого вкуса, какого только пожелаете. Дедушка всегда был неравнодушен к сладкому, поэтому исчезновение камней нисколько не обеспокоило его. Он начал грузить леденцы в тележку, и знаете, кто в этот момент вышел из зарослей?

– М-м…

Дули внезапно умолк и огляделся по сторонам. Затем, так, что его едва было слышно, прошептал:

– Гоблины… Они собирались пообедать и несли большие ножи и вилки, и при этом громко щелкали зубами, которые торчали во все стороны. Дедушка сразу понял, что все дело тут в колдовстве. А потом один огромный гоблин, у которого глаза были размером с ветряки, подошел к дедушке. Он открыл свой рот, который был больше, чем ваша дверь, и, как вы думаете, что у него было внутри?…

Джонатан собирался покачать головой, но тут в дверь громко постучали, и он забыл об этом. Дули сразу же показалось, что в дверь постучал не кто иной, как гоблин с глазами-вертушками и чем-то ужасным во рту. Он в страхе вскрикнул, подскочил на месте и бросился к окну. После чего развернулся и через кухню побежал к черному ходу, спасаясь от демонов.

Но гость оказался всего лишь Гилроем Бэстейблом.

– Джонатан, Джонатан, Джонатан Бинг! – громко кричал старый Бэстейбл с таким волнением, словно его поджаривают на сковородке.

– Что случилось, Гилрой?

– Я, Джонатан, принес с собой приличную сумму и список, в котором указано, кто сколько денег вложил. Мы решили, если ты, конечно, не против, сделать все так же, как всегда, – то есть мы покупаем у тебя сыр, а ты привезешь нам медовые пряники и все остальное. Даже если все обернется не очень хорошо, деньги мы собрали хорошие. По крайней мере, тебе не придется беспокоиться за деловую сторону предприятия. Как тебе это?

– Неплохо, Гилрой. Но, пожалуйста, не проси ни о чем больше.

Джонатан был не очень-то разговорчив этой ночью, но не потому, что люди надоели или наскучили ему, а просто у него было грустное настроение.

Мэр же решил, что Джонатан устал после трудного дня и поэтому его необходимо развеселить. Он оживился, зашагал по комнате взад-вперед, и лицо его сияло, как начищенный медный таз. Сделав три-четыре шага, он останавливался и восклицал:

– Что за чудесный, великолепный, просто удивительный день! – и улыбался, глядя сквозь очки. А умолкнув на минутку, продолжил: – Ты знаешь, что парни готовы были тащить тебя на плечах домой и идти с тобой по холмам? И они бы сделали это. Но я запретил, потому что знаю, что подобные чествования, Сыровар, не в твоем вкусе.

– Спасибо, Гилрой. Ты абсолютно прав.

– Ну что ж, Джонатан. Мы приготовили провизию для тебя и сложили ее внизу, у пристани, а также предоставили тебе самый лучший плот. Я знаю, Джонатан, что у тебя есть свой, но этот намного лучше. На нем установлен новый румпель, и им может управлять один человек, и вообще плот способен плыть без парусов чуть ли не вверх по течению. Этот плот, дорогой Сыровар, просто чудо – плот для принца. Мы погрузили на него запасы мяса – соленого и сушеного, – а также бочонки с цукатами, разносолами, пшеничной мукой, овсянкой и маринованными овощами. Еще там есть бочонок рома и портвейна, а также всякие кастрюли, сковородки и все кухонные принадлежности, которые только могут тебе понадобиться. Ближе к заднему краю плота установлена рубка, мы все погрузили туда, и еще там осталось много свободного места. Надеюсь, ты сделаешь все, что нужно?

– Думаю, да, Гилрой. А сыр не промокнет, если меня настигнет буря?

– Он останется в целости и сохранности.

– А этот плот оснащен так же, как мой собственный? У него две мачты, есть прямой верхний парус, передний парус и большой кливер?

– Кажется, там есть все, что ты перечислил, Джонатан.

– А запасная веревка – длиной в двести футов – и кусок парусины?

– Парусина есть, а веревка будет завтра.

– Хорошо, – сказал Джонатан и немного оживился, поняв, что работы там еще хватает.

– Послушай, Джонатан, ты можешь отплыть послезавтра? Вурцл говорит, что это было бы разумнее всего. А он, возможно, осведомлен лучше других.

– Не знаю… – замялся Джонатан. – Это уже так скоро…

– Чем больше ты будешь тянуть, Сыровар, тем вернее тебя застанут бури и штормы. А завтра тебе как следует помогут, к тому же половина работы уже сделана. Ну что, договариваемся на послезавтрашнее утро?

– Да, – ответил Джонатан, – надеюсь, что так и будет.