Текст книги "Карантин"

5

Даже не знаю, почему мне захотелось взять с собой оружие: нас защищали надежные стены, нас было много. Так зачем оно мне? Я достал пистолет, вытащил магазин и оттянул затвор, чтобы вытряхнуть последний патрон. Пустой «Глок» я затолкал поглубже в карман рюкзака и застегнул молнию, а магазин и патроны сунул в другой карман.

– Просто… просто я подумал, что тут дети, а пистолет у меня всегда заряжен…

– Классно, – улыбнулась Пейдж. – Пойдем, я тебя накормлю.

Я вышел за ней на поле для гольфа с искусственным газоном, где двое мужчин жарили на углях мясо. На столе источали умопомрачительный аромат горы готовых отбивных. Женщины накладывали всем желающим огромные порции салата с макаронами и консервированные овощи. Еще один стол занимали всякие деликатесы: здесь были соусы на любой вкус, крошечные маринованные огурчики, настоящая квашеная капуста – и это только малая часть того, что я успел рассмотреть. На отдельном столе рядом с тремя огромными кастрюлями с надписями «Чай», «Кофе», «Какао» возвышались стопки чашек и блюдечек. Люди сидели небольшими группками, ели и болтали; слышался постоянный гул непринужденной беседы.

– Что-то не так? – спросила Пейдж, и я понял, что застыл в дверном проеме с открытым от удивления ртом.

– Я… я и мечтать не мог, что попаду в такое место.

– В какое такое?

– В убежище, где кипит жизнь. Я очень давно – ну, не тысячу лет, конечно, – не видел сразу столько народу. И все здесь такие, такие…

– Нормальные?

Я кивнул.

– Прямо как волосы в рекламе.

Я улыбнулся.

– Знаешь, как говорят по телику: «Для нормальных волос…», – стала пояснять Пейдж.

– Да-да, понятно, – сказал я, не дослушав, и шагнул вперед.

– Может, тебе лучше сесть за стол одному, если ты еще не оправился от шока…

– Да нет, зачем? – отказался я.

К столику мы подошли, набрав полные тарелки всякой еды, и сели рядом с женщиной, у которой уши были закрыты ватными тампонами, а голова перебинтована. Я вспомнил трупы, которые видел на улицах: из глаз и ушей шла кровь, будто взрывная волна действовала на них изнутри, а не снаружи. Сколько всего я видел, о чем никогда-никогда не хочу вспоминать.

– Джесс, познакомься: это моя приемная мама Одри, – сказала Пейдж.

Одри улыбнулась. Она была красивой и слишком милой, чтобы быть женой Тома. Пейдж написала что-то в маленьком блокноте на пружинке и протянула его Одри. Та, прочитав, сказала:

– Привет, Джесс.

Одри протянула руку, и я пожал ее. Рука была мягкая и теплая. Женщина с сочувствием посмотрела на мою перебинтованную кисть – на повязке уже проступило пятно крови.

– Будешь пить? – спросила пожилая женщина, подошедшая к нашему столику с подносом, на котором стояли пачки с соком.

Я поблагодарил и взял яблочный. Пейдж тоже выбрала себе сок. Уходя, пожилая леди подмигнула мне.

Передо мной на тарелке лежала большая отбивная с жареным луком и томатным соусом, а рядом – огромный ломоть ароматного, еще теплого хлеба.

– Ты, наверное, почти не ел в эти дни? – спросила Пейдж.

– Ел, но… Знаешь, хотел сказать: «Но это долгая история…», а на самом деле я просто очень устал сегодня и страшно голодный, – произнес я с набитым ртом, стараясь тщательно пережевывать пищу.

Я заставлял себя есть медленнее, аккуратнее, чтобы произвести хорошее впечатление, а потом прикусил щеку, и пришлось «запивать» боль соком и вымученно улыбаться.

– Где ты жил? – спросила Пейдж, заглянув в блокнот своей мачехи.

А мне так хотелось, чтобы этот вопрос исходил от нее самой.

– Почти все время в Рокфеллеровском небоскребе, – ответил я, пережевывая макаронный салат.

Боже, каким же он оказался вкусным: песто с базиликом, сыр, оливки, а я еще посыпал этот кулинарный шедевр и перцем чили.

– Там, где снимают телешоу?

– Думаю, да. Я нашел телестудию на одном из этажей. Это небоскреб на Рокфеллер-плаза, большой и надежный. Я устроился высоко над городом, на шестьдесят пятом этаже, в ресторане «Комната радуги». Оттуда открывается прекрасный вид на Нью-Йорк, и есть смотровые площадки. То есть в нынешнем виде нет ничего прекрасного, просто очень хорошо просматривается город.

– И на что он теперь похож?

Я отложил вилку и стал рассказывать, что видел, а Пейдж записывала мои слова в блокнотик. Когда я закончил, Одри улыбнулась, одобрительно кивнула и тихо спросила:

– Сколько… вас… было? – По ее голосу было понятно, что она себя не слышит.

– Нисколько. – Я ковырял еду вилкой – аппетит сразу пропал, как только нахлынули воспоминания. – Я был один. Когда началась атака, я ехал в метро…

И я рассказал им свою историю. О том, как классно было лететь на самолете из Мельбурна в Нью-Йорк, как поразил меня шумный, никогда не замирающий мегаполис, об ооновском лагере и новых друзьях, неожиданных, но таких замечательных, я говорить не стал – я начал с момента нападения на город, с того мгновения, когда все люди сравнялись просто потому, что уцелели, выжили. Я рассказал, как выбрался из туннеля, и еще раз подробно описал, что видел со смотровой площадки.

Я объяснил, чем стали для меня Анна, Мини и Дейв. Мы очень сдружились в лагере ООН и могли бы стать отличной командой. Хотя мы, наверное, успели немного надоесть друг другу, потому что поездка к Мемориальному комплексу 11 сентября вышла какой-то напряженной. Только наши пикировки не шли ни в какое сравнение с тем, что началось дальше. Вагон накренился, замигал свет. Огненный шар пробил дверь и ворвался внутрь, бросив нас на пол, – и мир исчез. Я вернулся в темноту и боль, а мои друзья ушли навечно. Так начались двенадцать дней одиночества, которые я провел как в бреду. Но я вырвался из липкого наваждения – иначе было нельзя. Я не просто сохранил память о друзьях: в моем воображении они оставались живыми. Они покинули меня именно в тот момент, когда я оказался готов принять их смерть, потому что понял: если хочешь выжить, полагаться нужно только на себя.

Я говорил медленно, чтобы Пейдж успевала записывать для Одри. Мерное, тихое поскрипывание ручки по бумаге успокаивало, позволяя мне смотреть на события этих недель со стороны, отстраненно; важной казалась не столько сама информация, сколько участие в том, что стало с человечеством.

– Какой ты молодец! – сказала Пейдж. – Я бы ни за что не выжила на твоем месте. Ни за что на свете.

Я не стал скрывать, что в зоопарке меня ждут Рейчел с Фелисити. К концу разговора я съел весь обед и плитку шоколада напополам с Пейдж, Одри выпила две чашки чая, а в блокноте появилось два десятка мелко исписанных страниц. Мне пришло в голову, что вот так вот остаться в живых и не иметь возможности общаться с людьми, не знать, что произошло и кто в этом виноват, очень тяжело. Одри, «ушами» которой стали другие, не позавидуешь.

У приемной матери Пейдж в глазах стояли слезы, когда я подошел к моменту расставания с Мини, Дейвом и Анной – особенно Анной – по пути на Лодочную пристань.

– Иначе… иначе они бы задерживали тебя?

– Да, – кивнул я и подумал, достаточно ли безумна моя история для того, чтобы папаша Пейдж нарядил меня в смирительную рубашку. – Они помогли мне не сойти с ума., если можно так сказать. Были моей компанией в небоскребе, отвечали на мои взгляды и болтали со мной. А потом, когда за мной гнались Охотники, я осознал, что справлюсь сам, и не ошибся: если бы я их не отпустил, то не попал бы сюда.

– Ты скучаешь без них?

– Скучаю? Да. Или скорее сожалею, что не в моих силах было спасти их.

Одри зарыдала, и Пейдж обняла ее за плечи; в глазах девушки стояли слезы, тяжелая капля скатилась по щеке, а на длинных черных ресницах блестели другие, готовые сорваться вниз. Я сам заморгал, чтобы прогнать навернувшиеся слезы, и у меня вырвался смешной звук: то ли всхлип, то ли кашель.

– Грустная история, – прочитала Пейдж слова из блокнота, написанные Одри.

То, что я рассказал, и то, как они слушали меня, сплотило нас, стало нашей тайной, которой отведен самый укромный уголок в моем сердце.

6

Пейдж и Одри никак не прокомментировали новости о масштабах разрушения, о зараженных, и я понял, что нужно оставить их наедине: пусть вспомнят дорогих людей, которых они потеряли. Поблагодарив за обед, я встал из-за стола и направился на верхний этаж комплекса.

Обитатели Челси Пирс не сидели без дела; было видно, что они обосновались здесь не на один день. Они работали небольшими группами, просто общались, помогали друг другу. У каждого человека был круг обязанностей, которыми он не смел пренебрегать. Люди работали и казались довольными, даже счастливыми. Хотелось ли и мне жить так, как они? Ежедневно работать, чтобы просто выживать? Или такого существования мне уже хватило? Ведь даже до атаки я всегда знал, что никогда и ни за что после окончания школы не стану рвать жилы ради карьеры, жить ради работы. Ведь должна быть возможность выбора, свобода? Если уж каждый день, каждый час, вот так трудиться, то лучше вернуться в зоопарк к Рейчел и Фелисити. Они не просто проживают день в ожидании следующего, у них есть звери, о которых нужно заботиться, рты, которые нужно кормить, у них есть цель, не имеющая ничего общего с эгоизмом.

На крыше я нашел Боба: в последний раз перед заходом солнца он осматривал территорию. В сыром воздухе висел запах гари. Темная, почти черная вода Гудзона бурлила; кое-где болтались остовы разбитых лодок. С противоположной стороны крыши отлично просматривалась в обе стороны Одиннадцатая авеню: насколько хватало глаз, она была испещрена темными точками побитых и выгоревших машин, с высоты напоминавших оспины на коже.

– Будто в зоне боевых действий, да? – спросил Боб.

– Похоже.

– Снова мы оказались на войне.

– Снова? – переспросил я.

– Как одиннадцатого сентября. – Боб немного помолчал. – Улицы города напоминают мне фотографии из книги о первой американской войне в Ираке: дорога в пустыне, а на ней тысячи разбитых, сгоревших машин, которые медленно засыпает песок.

Он рассматривал улицы вечернего города в маленький бинокль.

– Они нападали на вас? Зараженные, я имею в виду.

Боб повернулся ко мне, быстро, с искаженным от гнева лицом:

– Зараженные, Охотники, как ты назвал их утром?

Я кивнул.

– Нет. Но на нас дважды нападали люди.

– Люди?

– В первый раз они стреляли, а во второй раз эти сукины дети подъехали на машинах и стали забрасывать нас зажигательными бомбами. Одна даже угодила на крышу, вот смотри.

Он махнул рукой в сторону огромного черного участка – размером с теннисный корт, не меньше; казалось, что даже снег больше не хочет ложиться на месте пожара.

– Что за люди?

– Выжившие, как мы. Это было на прошлой неделе.

– Черт!

Я вспомнил о семьях, которые прятались внизу, о людях, которые выжили, как оказалось, для того, чтобы на них нападали такие же выжившие. Вспомнил совсем свежие тела на снегу: те трое погибли, потому что не могли больше сидеть на месте. Я подумал о тех, кто мог убить их. Всегда найдутся люди, которые сумеют воспользоваться ситуацией, даже самой трагической. Они не остановятся, даже если придется нападать на тех, кто может стать их единственной поддержкой. Наверное, они не видят смысла беречь в себе человеческое, если существование человечества под вопросом. Во всех нас без исключения сидит убийца, который легко вырвется наружу, стоит лишь на миг дать слабину.

Я зря терял время. Из города нужно убираться, и чем быстрее, тем лучше. Так чего я жду? Почему не спрошу Боба напрямую, готов ли он и другие уйти вместе со мной? Потому что нельзя задавать этот вопрос сразу, без подготовки. Мы познакомились, рассказали друг другу наши истории, но я все равно слишком мало о нем знаю. Поэтому я спросил:

– Ты живешь в Нью-Йорке?

– Не так давно.

– Турист?

– Да нет. Перекати поле – нигде долго не задерживаюсь, – ответил Боб, стряхнув снег с кромки крыши носком ботинка. – Я побывал в армии, в тюрьме, отбыл пару контрактов в Заливе: люблю разнообразие. А сюда я вернулся только пару недель назад.

Боб достал маленькую бутылочку бурбона, отхлебнул и предложил мне. Я сделал глоток – горло обожгло жидким огнем, и я закашлялся.

– Так и не пустил нигде корней. В принципе, я ничего и никого не потерял, когда все случилось, только вот от этого не легче.

– Ясно, – протянул я и посмотрел в бинокль на противоположный берег. – А семья у тебя есть?

Он отрицательно покачал головой:

– Нет. Пара-тройка друзей. Я же говорю, нигде не задерживался, думал накопить побольше денег и завязать с переездами, осесть где-нибудь.

– А тут такая задница…

– Вот именно, – задумчиво произнес он, внимательно глядя на Гудзон и окрестности, замечая каждую мелочь. – Вот именно.

Мы обошли крышу по периметру. Обсудили погоду, прикинули, где сейчас холодно, а где тепло.

– А почему нет ни одной лодки, ни одного катера? – спросил я.

– Наверное, их взяли те, кто оказался здесь сразу после атаки. Мы так думаем.

Версия показалась мне разумной – так же я объяснил себе отсутствие катеров на Лодочной пристани, когда прибежал туда. Увязая в глубоком снегу, я подошел к северному краю крыши и, глянув в бинокль на Одиннадцатую авеню, передал его Бобу, чтобы тот взглянул на группу Охотников.

– Эти? Эти выходят на охоту после заката и «трудятся» всю ночь. Они очень сообразительные. Мне иногда кажется, что они поумнее нас будут.

Я вздрогнул.

– Боб, мне нужно тебя кое о чем спросить. – Момент показался мне самым подходящим. – При каких условиях ты бы согласился уйти из Нью-Йорка?

– Пусть только солнце встанет, – ответил он, не задумываясь. – Я готов уйти в любой момент. Но далеко не все наши согласятся так просто.

– Не все?

– Вот смотри, пришел Калеб… – Я кивнул. – Пришел Калеб и поднял всех на ноги, убедил, что есть дорога, что можно выбраться из города.

– Какая дорога? – спросил я, заранее зная ответ. Ведь именно я – и никто другой – поделился с Калебом мыслью о том, как выбраться за пределы Нью-Йорка.

– Он сказал, что есть расчищенная дорога в северном направлении, – пояснил Боб, рассматривая улицы в бинокль. – Дело в том, что несколько человек ухватились за эту мысль и решили отправиться на разведку…

– И?..

Боб отвел бинокль и посмотрел на меня:

– На следующий день я ходил в город за едой и нашел их за шесть кварталов отсюда: они, все четверо, были мертвы.

Мне стало нехорошо.

– Как… как они умерли?

– Их застрелили, а потом над ними поработали зараженные: двоих я лично отогнал от «кормушки».

Виноват был я. Ведь именно я убедил Калеба, а Калеб рассказал им. Их смерти лежали на моей совести… Нет, не моя вина, что они погибли, ведь их убили какие-то психи. Но это от меня поступила информация, которой они поверили, и они решили рискнуть.

– Теперь уж ничего не поделаешь, – сказал Боб. – Они были взрослые мужики, побольше и покрепче тебя. Они понимали, на что идут, и сами сделали выбор.

Я согласился.

– Здесь знают?

Боб кивнул.

– И теперь они боятся уходить?

– Нужно выждать, и они поймут.

Выждать?

– Нет! Боб, а если нет времени ждать?

Миновав выжженную зону, мы подошли к железной лестнице, ведущей вниз.

– Уж мне-то об этом говорить не обязательно.

7

После разговора с Бобом мне стало нехорошо.

Если они не собираются уходить, я только зря теряю время. С рассветом нужно отправляться в зоопарк и готовиться к уходу на север с Рейчел и Фелисити. Только вот эта задача оказалась не по зубам четверым взрослым мужчинам, так какие шансы у нас, шестнадцатилетнего подростка и двух девчонок едва-едва старше?

Что-то подсказывало мне, что из здешних я точно сумею убедить Пейдж. Похоже, я ей понравился. А если я перетяну ее на свою сторону, то за ней может последовать Одри, а затем и Том, а уж ему-то поверят даже те, кого отпугнула гибель четырех смельчаков.

Пейдж играла в покер. Я пошел прямо к столику, за которым она сидела в небольшой компании. Она успела искупаться – из-под накинутого на голову полотенца выглядывали влажные волосы – и переодеться в трикотажный спортивный костюм. Или это такая пижама? Я сел играть и почти сразу вылетел, Пейдж продержалась немногим дольше меня, и мы вместе вышли из-за стола.

За стеклянной перегородкой уже немолодые мужчина и женщина тихо переругивались.

– Странные какие-то, – сказал я Пейдж. Пришедшая в голову мысль неприятно удивила меня.

– Почему?

– Зачем они ссорятся? В такое время в таком месте люди не могут избавиться от злости, раздражения, тащат за собой ненужный багаж.

– Багаж? – переспросила Пейдж, оглянувшись на пару.

– Да, все то, от чего мы не способны отказаться. Обвинения, разочарования, гнев и прочую бесполезную чепуху, которая мешает нам нормально жить и выживать здесь и сейчас.

Когда я только пришел в Челси Пирс, мне показалось, что здешние жители достойно, не теряя силы духа, принимают сложившуюся ситуацию. Но оказалось, далеко не все так оптимистичны. Вполне возможно, мне это сыграет на руку. Даже если со мной, Рейчел и Фелисити уйдет хотя бы половина из тех, кто прячется в спорткомплексе, будет неплохо.

До атаки я успел пройти всего несколько тренингов в лидерском лагере ООН: мы учились выстраивать диалог, вести переговоры, распределять обязанности в группе и переубеждать людей. Мы разыгрывали учебные ситуации, чтобы познакомиться с «изнанкой истинной дипломатии», как выражался наш педагог. Тогда, две с лишним недели назад, я и подумать не мог, что совсем скоро мне придется столкнуться с решением подобных проблем в реальной жизни, вернее сказать, что учебные проблемы покажутся мне пустяковыми по сравнению с реальными. Удастся ли мне убедить Пейдж и остальных, что игра стоит свеч, что нужно бросить все ради будущей безопасности и надежды спастись?

Я хотел устроиться с Пейдж в каком-нибудь укромном месте, чтобы переговорить, но она повела меня в один из примыкавших к холлу офисов, в нем теперь была церковь.

– Хочу тебе кое-что показать.

Мы с Пейдж наблюдали, как Даниэль ведет в молитве два десятка человек. Появился Боб и сразу прошел вперед. Он напомнил мне счастливого мальчишку, сына проповедника, по недоразумению попавшего в тело здоровяка борца. Из-под рукавов и ворота футболки выглядывали синие татуировки – такие делают только в тюрьме. Боб не расставался с камерой и продолжал снимать.

Мы с Пейдж сели в дальнем конце комнаты.

– Даниэль – единственная надежда для многих наших, ведь он священник. Ты веришь в Бога? – шепотом спросила девушка.

– Не особо. Я немного ходил в католическую школу, потом мы переехали, и отец не стал заморачиваться: он не слишком религиозный. Расскажи мне о своих родителях.

– Папа – пластический хирург. Они с мамой развелись лет десять назад, когда мне было… Джесс, а сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– И мне. Здесь все или гораздо старше, или совсем малыши. А где твоя мама?

– У меня мачеха, как и у тебя, только она совсем не похожа на Одри – настоящая дракониха, причем венгерская хвосторога из Гарри Поттера отдыхает по сравнению с ней.

– Не люблю Гарри Поттера.

– Аналогично. Хотя третья книга ничего, – прошептал я.

Пейдж улыбнулась:

– Твоя мама живет рядом?

– Не знаю. Недавно я решил разыскать ее. Когда это все случилось. У меня сразу появилось много времени, чтобы думать. А твоя?

– Моя живет в Сан-Франциско. Я к ней езжу раз в две недели. Теперь до нее рукой подать, а вот раньше она жила в Финиксе, и было далековато. Она постоянно в разъездах.

Я заметил сомнение во взгляде Пейдж, будто девушка спрашивала себя, вправе ли она говорить в настоящем времени, поэтому быстро перевел разговор на другую тему:

– Тебе нравится в Лос-Анджелесе?

– Там, где мы живем, да. У меня классные друзья, климат отличный, и еще суперские пляжи.

Глаза… было сложно смотреть ей в глаза, а еще сложнее выбрать, цвет какого нравится больше.

– У мамы есть парень, неплохой такой, – добавила Пейдж, и было видно, что мыслями она где-то далеко. – Одри раньше не была такой классной. Я даже в некотором роде ненавидела ее, пока все это не случилось. Она изменилась, и я изменилась. Хотя, черт возьми, все изменилось, да?

Я кивнул. Остальные слушали Тома: он читал Библию. Паства верила низкому раскатистому голосу и кивала в такт.

– Мы иногда ходим в церковь, – сказал я Пейдж. Перед нами на столе мерцали свечи. Пейдж смотрела на меня. – Вдвоем с отцом. Просто так, без повода. Проезжаем мимо и заходим, чтобы поставить свечки за тех, кого с нами больше нет.

Перед глазами у меня замелькали лица людей, которые ушли навечно. Теперь бы во всем мире не хватило свечей.

– Это хорошо, – произнесла девушка и легонько сжала мне под столом ногу. – Давай сегодня вечером тоже так поступим: зажжем свечи в память о твоих друзьях.

Я кивнул. Раз мы так откровенно разговариваем, не спросить ли ее? Я хочу, чтобы ты ушла со мной. Ты готова, Пейдж? Я попытался взять ее под столом за руку, но она отодвинулась. Я посмотрел на Даниэля, и мы вышли.

– Знаешь, нам повезло, – сказала Пейдж. – Надежное убежище, есть почти все, что нужно… чего мы будем лишены в пути. Ты ведь об этом хочешь спросить меня: готова ли я уйти?

– Ну…

– У нас есть несколько тяжелораненых. Что будет с ними?

– Возьмем грузовик…

– А если разыграется непогода или кончится дорога, как быть?

За окном наползали черные тучи, предвещавшие ночную вьюгу, дул ледяной ветер.

– Я понимаю, о чем ты, – признался я.

– Но все равно считаешь, что мы ошибаемся, оставаясь здесь? – спросила Пейдж, глядя мне прямо в глаза.

Ее вопрос застал меня врасплох. Я ответил:

– Как бы я поступил на твоем месте? Ушел бы.

Ведь выбор невелик: ждать, пока беда не постучится в двери, или выйти ей навстречу. Кто знает, в чем больше риска?

– Джесс, а как все будет там, снаружи? В пути нам придется ночевать в покинутых домах или еще где-то, но ведь это опасно. – Пейдж бросила на покрытый снегом искусственный газон мячик для гольфа, и он сразу же утонул. – Ты, может, и выдержишь, но ведь есть дети, женщины – это не для нас.

– Ага, все классно. Я понял.

– Просто нужно играть наверняка. Зачем рисковать, пока так холодно и так рано темнеет? – Пейдж помолчала и добавила: – А почему ты не хочешь остаться? Что тебе мешает?

– Меня ждут в зоопарке друзья, Рейчел и Фелисити. Я не могу их бросить, не могу заставлять зря переживать и терять время, не могу подвергать их опасности.

– Ты говорил, что у тебя есть еще друг, парень?

Я вспомнил Калеба и, видимо, не сумел скрыть свои чувства, потому что Пейдж взяла меня за руку; ладонь у нее была теплая и мягкая.

– Расскажи мне про Анну, я хочу узнать о ней больше.