Текст книги "Расклад рун"

Беверли вытащила наконец из сумки руку с маркой, приклеившейся к оборотной стороне ладони. В руке же она держала какую-то помятую брошюру.

– Он будет там через пять дней, – сказала она, разгладила брошюру и протянула ее Вирджинии.

Это оказалась программа конференции, выполненная на превосходной, очень дорогой мелованной бумаге, со старинной гравюрой, изображавшей звероподобного вождя гавайского племени, размахивающего громадной деревянной дубиной, а рядом с ним была помещена современная черно-белая фотография человеческого черепа. На титульном листе значилось:

«Капитаны» и «Каннибалы»:

Культурно-историческая реконструкция смерти капитана Кука».

Конференция в Средне-Западном университете Хэмилтон-Гроувз, Миннесота

14 – 16 ноября 199... г.

У Вирджинии сжалось сердце – Средне-Западный университет был ее альма-матер.

– Теперь я окончательно уверилась, что у нас ничего не выйдет, – сказала она. – Я ведь там защищала диссертацию. Половина исторического факультета прекрасно знает, как я выгляжу.

– Если вы не захотите, вас не узнают, – уверенно возразила Беверли. – Если у вас возникнет правильная мотивация, все получится. Помогите мне подняться.

Вирджиния протянула руку, уперлась ногами и подняла Беверли с пола. Тяжело дыша от чрезмерного усилия, Беверли взяла программу и открыла ее.

– Вам нужен стимул, моя дорогая.

Она полистала программу и указала на одно из запланированных мероприятий. Вирджиния взглянула на страницу, и сразу же горячая волна поднялась по ее телу. Она выхватила программу у Беверли и прочла план заседания одной из секций, назначенного на середину дня в субботу, второй день конференции:

13.00 – 14.30

Лекционный зал «А», Харбор-Холл

«Положение миссионера: Конструирование францисканцами гендера Рапануи, 1862 – 1936», доклад д-ра Виктора Карсвелла, университет Лонгхорна. Обсуждение доклада.

Впервые за все время Вирджиния почувствовала резкую пульсирующую боль, распространяющуюся от носа по всей голове и сжимавшую ей череп словно парой гигантских мускулистых рук. Слова в программе конференции, казалось, горели тем же красноватым пламенем, что и руны в рукописи ее работы. Той самой работы, которую Карсвелл собирался ровно через шесть дней выдать за свою перед представительным научным сообществом.

Руки Вирджинии дрожали. Она взглянула на Беверли, не в состоянии вымолвить ни слова.

– Я же вам говорила, – сказала Беверли, – вы для него уже мертвы.

Вирджиния сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Затем опустила программу и спросила:

– Что я должна делать?

14

Хэмилтон-Гроувз, штат Миннесота, был своеобразным центром научной вселенной, одним из этапов восхождения на голгофу академического совершенства. Два или даже три поколения ученых, примерно от Маркузе до Фуко, танцевали, в общем, под одну и ту же мелодию с незамысловатым лейтмотивом: мир необходимо не просто понять, его нужно переделать. Одни и те же люди со схожими научными взглядами обменивались одинаковыми местами в одинаковых научных учреждениях, переезжая из Мэдисона в Беркли и из Беркли в Анн-Арбор, а оттуда в Хэмилтон-Гроувз в бесконечном вузовском хороводе.

С течением времени значимость, которая придавалась всем этим высоколобым играм – «на нас смотрит весь мир», – выродилась в деятельность ученого совета по присуждению званий, превратилась в некое подобие до отказа набитой и грязной коммунальной кухни, приватизированной и превращенной в выставочный зал в духе «Уильямса-Сономы». Ушли в прошлое ежемесячные волнения по поводу гарантированного студенческого кредита, а на их место пришла комфортная уверенность в системе грантов. И все же, следуя по четырехугольному двору, расположенному в самом центре кампуса Средне-Западного университета и окруженному несколькими поколениями академической архитектуры – университетской готикой сороковых, мондриановским стеклом и бетоном шестидесятых и постмодернистскими «слоеными пирогами» девяностых, – вы почти реально чувствовали (если ветер дул в нужном направлении) запашок слезоточивого газа, который исходит со стороны старых кленов, и слышали со ступенек студенческой библиотеки гневное скандирование: «Аттика! Аттика!» или замечали зловещее мерцание языков пламени со стороны горящего здания Службы подготовки офицеров запаса на фоне сурового неба Миннесоты.

Сегодня небо было особенно мрачным и являло собой некий движущийся аспидно-серый потолок, толкаемый ледяным ветром с Манитобы. С утра оно плевалось злобным колючим дождем, затем мокрым снегом и, наконец, извергло из себя мерзкую снежную кашу. Как замечали участники конференции именно такая погода и нужна, чтобы пробудить тоску по субтропикам, где когда-то злобные гавайцы зарубили несчастного капитана Джеймса Кука. Интерпретация названного события вызвала одну из самых острых дискуссий в истории и антропологии Океании. Приняли ли Кука напавшие на него аборигены за Лоно, бога ежегодного обновления природы, как настаивал Джозеф («Джо») Броди, упрямый и циничный старый ирландец, закаленный в интеллектуальных схватках боец со знаменитого факультета антропологии Висконсинского университета? Или же его смерть была вполне оправданной реакцией народа, который вот-вот должны были поработить белые, на наступление европейского империализма, как считал бывший аспирант Броди Стэнли Тулафейл, гордый и красноречивый уроженец Самоа, мужчина весьма крупного телосложения, с силой интеллекта которого могла сравниться только изысканность его манер?

В жарком споре эти двое перевернули с ног на голову все исследования по истории и культуре Океании. Ирландец обвинял уроженца Самоа в этноцентризме из-за приписывания гавайцам европейского буржуазного рационализма, а уроженец Самоа, со своей стороны, обвинял ирландца в «туземном» мышлении и в примитивной вере в божественность Большого Белого Отца из-за Океана. В нынешний уик-энд впервые с университетских времен, когда они были еще учителем и учеником, им предстояло сойтись в открытом гладиаторском поединке, лицом к лицу, mano a mano[10]10
  рука к руке (лат.).


[Закрыть] перед аудиторией, состоящей из их коллег и соратников по исследованиям истории и культуры Океании.

Конференция созывалась по инициативе звезды антропологии Средне-Западного университета, постмодерниста и светского льва Грегори Эйка. Ему конференция была обязана практически всем, начиная от тщательнейшим образом продуманного списка приглашенных ораторов до разработки плаката. Она заслуженно претендовала на то, чтобы стать гвоздем академического сезона, запомниться не меньше, чем сам предмет спора. В ней чувствовался привкус жутковатого боевика с монстрами, и многие именно в этом привкусе черпали свое научное вдохновение.

Впрочем, главному событию не суждено было состояться. Подобно многим дилетантам, Грегори Эйк переоценил свои таланты по крайней мере в одной области, имевшей отношение к подготовке конференции, – в графическом дизайне плаката. Утром первого дня конференции, когда он вошел в переполненный лекционный зал аспирантского корпуса университета на десять минут позже положенного времени, как и требовал особый светски-академический стиль, напряженное ожидание присутствующих достигло такой степени накала, что еще чуть-чуть – и они стали бы в истерическом нетерпении размахивать зажженными зажигалками или что-нибудь скандировать, подобно футбольным хулиганам, или прыгать через головы друг друга.

Все немного успокоились, когда Грегори вступил на кафедру, откинул со лба прядь густых золотистых волос, поправил микрофон, провел рукой по тщательно отращивавшейся к открытию конференции трехдневной щетине, откашлялся, чтобы обратиться к аудитории с несколькими блестящими и изысканно остроумными вступительными репликами. Однако не успел он произнести и слова, как с места поднялась смуглая молодая женщина с копной черных кучерявых волос и очень громким голосом задала вопрос профессору Эйку относительно идеологии, на которой основан плакат конференции. Почему гавайский вождь подан в виде отвратительного шаржа, толстогубым животным с дубинкой, а Кука представляет вдохновенно изображенный череп с изысканной игрой света и тени – всем известный символ духовных таинств и интеллектуальной мощи?

Зал был буквально наэлектризован. Воцарилась гробовая тишина. Возникший конфликт обещал стать еще более увлекательным, чем намечавшаяся дискуссия. Профессор заморгал своими голубыми глазами и что-то побормотал в ответ, заикаясь. Каждый из двух предполагавшихся диспутантов, сидевших по обе стороны от кафедры, по-своему истолковал происшедшее. Лицо профессора Броди покрылось густой краской и сделалось еще более воинственным, чем прежде, что придало ему неожиданное сходство со Спенсером Трейси.

Броди несколько раз откашлялся и стал искать взглядом глаза профессора Эйка, словно пытаясь сказать ему: «Позволь мне лично решить эту проблему, парень». Профессор Тулафейл, со своей стороны, просто сжал губы, скрестил руки на груди и закрыл глаза: пусть белые сами выпутываются из подобных ловушек. Тем временем Грегори Эйк предложил женщине, задавшей вопрос, обсудить его на заседании одной из секций, планировавшихся на послеобеденное время. Та отказалась принять его условия и заявила, что вся конференция обязана дать ответ на ее вопрос.

Сидевшая где-то в самом конце зала Беверли впилась ногтями в руку Вирджинии. Все утро она, облаченная в зеленое бархатное платье и плащ с двумя прорезями для рук, подобно какой-нибудь эксцентричной даме-детективу из романа Агаты Кристи, не отходила от Вирджинии. С тех пор как Карсвелл видел ее в последний раз, Беверли немыслимо растолстела, и этого было бы вполне достаточно, чтобы чувствовать себя в полной безопасности, но для большей уверенности вдова сделала химическую завивку и осветлила волосы.

– Что происходит? – спросила она.

Вирджиния открыла было рот, нервно огляделась вокруг и снова закрыла, так ничего и не сказав. Маскарад уже начался. Вирджиния была переодета в мужчину, но пока по их с Беверли замыслу от нее требовалось лишь возможно более незаметно скользить по кампусу и по лекционному залу к своему месту. Волосы ей выкрасили в темно-каштановый цвет, зачесали назад и смазали гелем, что сделало Вирджинию похожей на молодого биржевика. На ноги надели пару мужских полуботинок – девятого с половиной размера, – затолкав туда еще бумаги. Темно-серый в елочку костюм Джона Харрингтона висел на ней, как на вешалке. Кроме того, на Вирджинии была традиционная мужская рубашка и галстук цвета пейсли, повязанный на том самом месте, где должен был бы располагаться кадык.

Одежда была ей велика – Вирджиния ощущала запах пота, поднимавшийся из-под широковатого воротника, – но под верхней одеждой она была вся замотана и затянута, словно гейша: на ней был спортивный бюстгальтер, в который она вдавила свою несчастную грудь. Синяки под глазами прошли, нос был мягковат и отличался заметной припухлостью. От жары в зале кожа под накладной бородой чесалась; Вирджиния опасалась, что пот может растворить театральный клей, и усы отвалятся, словно прилипшая гусеница, а она этого даже не заметит.

Во внутреннем кармане пиджака рядом с сердцем, словно солдатская Библия, лежала рукопись ее статьи со всеми руническими надписями и пометками, аккуратно сложенная, готовая к тому, чтобы в любой момент при малейшей возможности быть извлеченной на свет Божий и переданной в руки Карсвеллу. Рукопись, которая могла стать инструментом гибели Вирджинии меньше чем через пять дней в том случае, если ей не удастся ее передать.

– Отвечайте на вопрос, Грег! – крикнул кто-то из присутствовавших профессору Эйку.

Эйк молча промокнул лоб носовым платком.

– Что происходит? – прошипела Беверли и потянула Вирджинию за руку.

Вирджиния сгорбилась на стуле и по-черепашьи втянула голову в плечи. Средне-Западный университет. Здесь Вирджинию со всех сторон окружали люди, в разной мере знавшие ее. К счастью, большинство ее ближайших друзей уже окончили университет и разъехались, однако в аудитории присутствовал весь диссертационный комитет, члены которого сидели в разных концах зала. Мимо, сердито хмурясь, прошел декан факультета.

Вирджиния была знакома даже с самим Грегори Эйком, хотя и сомневалась в том, что он ее помнит; впрочем, сейчас ему явно не до нее. По залу шло довольно громкое перешептывание, хотя пока больше никто ничего не выкрикивал. Возмущенная молодая женщина продолжала стоять подбоченясь, из ее прически выбилось несколько непослушных прядей, отчего возникало впечатление, что она вся с ног до головы наэлектризована.

– Это!.. – выкрикнул женский голос прямо за спиной у Вирджинии. Вирджиния вся сжалась при звуке этого голоса. – Это!.. – произнесла женщина снова достаточно громко для того, чтобы головы сидящих вокруг повернулись в ее сторону.

Тяжело развернула свое огромное тело к кричавшей и Беверли.

Вирджиния старалась смотреть прямо перед собой, делая вид, что ничего не услышала. Даже по очень короткому возгласу она узнала кричавшую. О боже, подумала она, Вита.

– Это... это... это... – громко твердила заикающаяся Вита Деонне, притягивая к себе взгляды всех присутствующих в зале. – Это... хороший вопрос.

По залу пронесся одобрительный шепоток, а Вирджиния попыталась еще глубже вжаться в свое кресло.

– Я... я... я... – настойчиво продолжала Вита, – я думаю, что вы должны на него ответить.

Вита Деонне преподавала на факультете английского языка – бледная молодая женщина, отличавшаяся нездоровой полнотой и одутловатостью. Одевалась она в тусклую бесформенную одежду, а свои бесцветные волосы носила как монашеский плат. Вирджиния познакомилась с ней на женском семинаре с громким названием «Женский теоретический кружок», и они сразу же подружились. В пору их близкого знакомства Вита была нервным узлом противоречий: жесткий интеллект отъявленной феминистки, которая, правда, частенько умела быть по-девичьи милой, сочетался в ней с острейшим осознанием гендерного аспекта любой ситуации и с застенчивостью, доходившей до степени патологического ужаса перед миром.

Интеллектуал в Вите проявлялся в умении верно выбирать цель и блестяще направлять в нее стрелы гнева, а с другой стороны – и в ее заикании, и в мелкой придирчивости на людях, в то время как неизрасходованная внутренняя женственность реализовывала себя в немного странноватой привязанности к фильмам с участием Дорис Дей, а порой и в заразительном легкомыслии.

Дружба Вирджинии и Виты длилась несколько месяцев. Затем между ними возникло некое недоразумение, в котором по сей день Вирджиния винила только себя.

Даже с задних рядов было видно, как физиономия Грегори Эйка покрывается разными оттенками красного цвета, и наконец он не нашел ничего лучшего, как в этой совершенно отчаянной ситуации прибегнуть к своей знаменитой «улыбке эльфа». Улыбка ни на кого не подействовала, и из зала стали доноситься все более требовательные и громкие выкрики, в основном женские: «Ответьте на поставленный вам вопрос!»

Вирджиния почувствовала, как у нее за спиной Вита вновь вскочила на ноги.

– Я думаю, я думаю... – начала она, безуспешно пытаясь перекричать гул, возникший в аудитории.

– Итак, будет наше сегодняшнее заседание проходить в соответствии с программой или нет? – раздался пронзительный мужской голос, своей настойчивостью напомнивший какого-нибудь громадного москита. – Если нет, то, возможно, уважаемые организаторы позволят мне удалиться?

Беверли буквально подскочила, опрокинув при этом целый ряд стульев, и всем своим громадным телом нависла над головами сидевших впереди. Кто-то еще впереди поднялся. Вирджиния немного привстала, вытянула шею из воротника и заметила бледную руку над твидовым рукавом пиджака, размахивающую экземпляром программы конференции. По толпе пробежал шепот, словно рябь по поверхности озера.

Карсвелл. Карсвелл. Карсвелл.

– Из-под какого камня он вылез? – спросила женщина, сидевшая перед Вирджинией.

– Я полагал, он уже давно умер, – сказал мужчина, сидевший рядом с ним.

– Карсвелл бессмертен, – откликнулась Беверли, и беседовавшая пара удивленно оглянулась на нее. – Его можно убить, только вбив кол ему в сердце.

Они улыбнулись, думая, что услышали изысканную шутку, однако выражение их лиц мгновенно изменилось, стоило им взглянуть на Беверли и увидеть неугасимый огонь ненависти в ее глазах. Вирджиния протянула руку и попыталась усадить Беверли, но та отмахнулась.

– Совершенно очевидно, – провозгласил Карсвелл, – что наше сегодняшнее собрание отвергло элементарные правила цивилизованного поведения и вернулось к законам джунглей.

По залу пронеслось шиканье, раздался чей-то крик: «Эй, сядь-ка, Тарзан!» А кто-то другой громко заухал, подражая горилле. В зале послышался хохот.

– Коллеги! – Грегори Эйк попытался перекричать хулиганов в микрофон. – Коллеги, пожалуйста, прошу вас!

– Насколько я понимаю, – сухо произнес Карсвелл, – в сумасшедшем доме власть захватили пациенты.

Толпа застонала, вновь раздалось шиканье. Беверли продолжала стоять. Она протянула руку и схватила Вирджинию за плечо.

– Он собирает вещи! – прошипела она. – Он сейчас уйдет!

– Сядь... сядь... сядь... – послышался запинающийся голос Виты, – сядьте, вы, там, впереди!

Беверли резко повернулась, и Вирджиния закрыла голову руками.

– Эй! – Беверли рявкнула на Виту, словно сержант на плацу. – Что у вас за проблемы, милая?

Даже не глядя, Вирджиния представила себе, как Вита вся сжалась и с головы до ног покрылась экзотическими оттенками красного цвета.

– Я не... я имела... – Голос Виты дрожал.

Если меня не успеет убить проклятие Карсвелла, я умру от стыда, подумала Вирджиния.

– Я имела в виду не в... в... вас! – выкрикнула Вита. – А его!

Вирджиния рискнула обернуться и увидела, что Вита показывает через весь зал на Карсвелла, который бочком пробирается к проходу. Беверли тоже уже повернулась и начала собирать свои вещи: плащ в стиле мисс Марпл и сумку.

– Пойдемте! – произнесла она тихим, но очень настойчивым голосом. – Скорее!

– Вас никто здесь не задерживает, профессор! – обратилась к Карсвеллу женщина, заварившая всю эту кашу. Она говорила с шикарным постколониальным прононсом. – Вы имеете полное право уйти.

Возгласы одобрения, аплодисменты. За кафедрой происходило что-то, чего Вирджиния уже не видела. Кто-то положил руку на микрофон.

– Послушайте, я... я очень извиняюсь. – Вита наклонилась над креслом Вирджинии, обращаясь к Беверли. – Я не имела в виду...

– Проехали! – рявкнула в ответ Беверли и схватила Вирджинию за руку. – Двигайтесь, двигайтесь, дорогая, – процедила она.

Вирджиния изо всех сил качала головой и одними губами пыталась сказать: «Не могу!» Взглядом она старалась показать на Виту, которая наклонилась между сиденьями.

– Я надеюсь, вы не считаете...

Беверли оттолкнула Виту с дороги и рывком подняла Вирджинию с кресла. В отчаянии Вирджиния схватила с кресла свое пальто – точнее, старое лондонское пальто Джона Харрингтона, – и подняла его почти над головой. Беверли подтолкнула ее сзади, но Вирджиния за что-то зацепилась каблуком. Карсвелл шел демонстративно размашистым шагом по проходу и на ходу засовывал руки в рукава своего пальто. Вся перешептывающаяся толпа, заполнявшая зал, обернулась в его сторону.

– Я прибыл сюда, – говорил он вслух и достаточно громко, – поступившись личным удобством и потратив немалые средства, вовсе не для того, чтобы обсуждать здесь тривиальнейшие и эфемерные вопросы идеологического свойства.

– До свидания, Виктор, – сказала, обращаясь к нему, смуглая дама, и ее поддержал взрыв всеобщего смеха.

В конце прохода Карсвелл резко обвернулся.

– Тем не менее позвольте мне кое-что вам сказать, – выкрикнул он, и перешептывание и смех вдруг сразу стихли. – Завтра на моем выступлении ничего подобного не произойдет. Мы будем обсуждать запланированную тему, это я вам могу обещать.

Беверли толкала Вирджинию в спину, шипя:

– Идем... идем... идем!

Карсвелл прошествовал дальше к двери и там повернулся еще раз.

– В субботу в час дня! – провозгласил он. – Харбор-Холл. Лекционный зал «А»!

Карсвелл толкнул вращающуюся дверь, которая еще долго раскачивалась после того, как он вышел. По залу прокатилось несколько всплесков иронических аплодисментов, которыми присутствующие приветствовали его театральный уход. Вирджиния некоторое время сопротивлялась давлению Беверли сзади, затем вдруг давление пропало, и от неожиданности Вирджиния потеряла равновесие и растянулась на двух пустых стульях. Беверли пробиралась к другому проходу. Люди, с опаской поглядывая на нее, освобождали ей дорогу.

– Вы не ушиблись?

Вита перегнулась через сиденье и широко открытыми глазами смотрела на Вирджинию с расстояния примерно в двенадцать дюймов. На мгновение их взгляды встретились. Все внутри у Вирджинии застыло от ужаса.

– Дорогая! – крикнула Вирджиния, пытаясь подняться на ноги в узком проходе. – Постой! Подожди!

Догнала она Беверли уже за пределами здания, на ступеньках. Карсвелл исчез. На свежевыпавшем снегу не было видно следов. Создавалось впечатление, что Карсвелл просто улетел. Беверли швырнула на землю свой плащ и начала топтать его в каком-то безумном танце бессильного гнева. Она осыпала все вокруг проклятиями, лицо ее пылало и отливало обычным нездоровым блеском. Увидев Вирджинию, она выкрикнула нечто нечленораздельное и бросилась на нее с кулаками.

– Мы потеряли его!

Вирджиния схватила ее за руки.

– Черт побери! – крикнула она. – Да успокойтесь же вы!

– Он ушел! – взвыла Беверли. – Все потеряно!

– Прекратите! – Вирджиния сильно встряхнула Беверли. – Прекратите!

В их небольшом номере мотеля у шоссе на окраине городка Беверли чуть ли не всю ночь напролет учила Вирджинию ходить по-мужски, говорить по-мужски и, сидя, по-мужски закидывать ногу на ногу.

– Не ходите вразвалку, – советовала Беверли. – Не выставляйте грудь вперед. Не басите. Когда вы сидите, ноги у вас должны соприкасаться в районе лодыжек. Говорите монотонным голосом, немного в нос. И вообще ведите себя как можно естественнее, без каких-либо натяжек.

Теперь Вирджиния схватила свою «супругу» за руки и рявкнула ей в лицо:

– Еще не время! Он явно настороже! Он нас к себе не подпустит!

– Неужели вы хотите умереть?! – выдохнула Беверли. – Неужели вы хотите умереть чудовищной, жуткой смертью?!

Вирджиния отпустила Беверли, отошла от нее и закрыла глаза. Повернулась, открыла глаза и некоторое время молча наблюдала за тем, как тихо падает снег на аллеи Средне-Западного университета.

Беверли громко стонала и мерила шагами по диаметру круглую клумбу, тяжело дыша и сокрушенно качая головой.

– Он практически был у нас в руках... Он был один...

Вирджиния молча начала застегивать пальто. Пояс она решила не завязывать, чтобы не подчеркивать талию.

– А кстати, что там такое произошло? – спросила Беверли, по-прежнему качая головой и вращая глазами.

– Я знаю эту женщину, – ответила Вирджиния. И по непонятной причине добавила: – Однажды она меня поцеловала.

– Она вас поцеловала?

– Ну да. Мы были у нее дома, и она... в общем, она меня поцеловала.

Беверли наклонилась, чтобы поднять свой плащ. Вокруг падал мокрый тяжелый снег.

– Я ее в ответ не поцеловала, – сказала Вирджиния и поспешила добавить: – В этом, естественно, не было ничего дурного.

– Целуйте, кого вам захочется. Меня подобные вещи не интересуют. – Беверли накинула плащ и ловким движением продела руки в рукава. – Но она вас сейчас не узнала?

– Нет. Думаю, что нет. Мы не виделись года четыре. – Вирджиния искала взглядом глаза Беверли. – Извините меня.

Беверли покачала головой и взмахнула руками.

– Наверное, вы все-таки правы. Карсвелл только что стал центром всеобщего внимания. А это значит, что он в каком-то смысле достиг того, к чему стремился. Но сейчас он будет особенно внимателен ко всему. Он настороже. Он никому не позволит подойти к нему слишком близко.

Беверли повернулась к Вирджинии.

– Если бы мы предложили ему наш текст с рунами сейчас и он не взял бы его, мы бы выдали себя, и другого шанса нам бы уже не представилось.

Женщины обменялись понимающими взглядами и отвернулись друг от друга. Вирджиния стала смотреть себе под ноги, а Беверли – куда-то вдаль, в конец занесенных снегом аллей.

– Ну что ж, – вздохнула Беверли. – Тогда пойдем искать этого маленького подонка.

Вирджиния выпрямилась и поправила галстук. Она предложила руку Беверли, и та приняла ее. Вместе они направились вниз по ступенькам, оставляя в снегу за собой две пары следов.