Текст книги "Оставшийся в живых"

Джеймс Херберт
Оставшийся в живых

Пролог

Старик туже затянул шарф на шее и плотнее запахнул борта своего толстого пальто. Теплый воздух его дыхания выходил изо рта белым облачком, которое тут же таяло в холодном вечернем воздухе. Некоторое время он бездумно сидел, выбивая ногами на твердом бетонном покрытии моста какой-то замысловатый ритм, затем поерзал, стараясь поудобнее устроить свое стареющее тело на жесткой скамейке. Он взглянул вверх, и вид темного бездонного октябрьского неба породил в нем приятное ощущение собственной мизерности. Яркая и четко очерченная половинка луны, плоская и отстраненная, казалась чужой и незначительной на фоне этой бездонной глубины.

Вздохнув про себя, старик опустил взгляд к реке, на черной поверхности которой то тут, то там вспыхивали пятна отраженного света; непрерывно сливаясь и дробясь, они ослепительно сияли, складываясь в яркую, причудливую картину. Он перевел взгляд на берег, на лодки и катера, мягко покачивающиеся в спокойном течении реки, на сверкающий огнями строй магазинов и ресторанов, замыкающийся пивным баром. В вечернем освещении они казались ухоженными и нарядными; их унылая серость, хорошо заметная днем, сейчас скрадывалась резкими контрастами света и тени.

– Как хорошо, – подумал он. – До чего же хороши вечера в эту пору.

В это позднее время редко кто из пешеходов пользовался мостом, да и те из-за холода не задерживались на его открытом ветру пространстве. Большинство туристов давно покинуло Виндзор, их сезон подходил к концу. А экскурсанты, приехавшие на один день, уже разбежались обратно по своим автобусам и машинам и исчезли с наступлением коротких осенних сумерек. Теперь уменьшится и поток туристов, направляющихся через мост из Виндзора в его родной Итон, жаждущих увидеть знаменитый Колледж с его школьным двором времен Тюдоров и великолепной церковью XY века, отдать дань восхищения старинным фасадам торговых домов XYIII века и средневековым зданиям, построенным из дерева и камня, пробежаться по многочисленным антикварным магазинчикам, теснящимся на узкой главной улице – Хай Стрит. Сам-то он не очень ценил красоту тех мест, в которых родился, до тех пор, пока не прочел несколько лет тому назад фирменный путеводитель по Итону. Прожив долгое время среди всей этой красоты, он просто не воспринимал ее. Но после того, как у него появилась возможность остановиться, оглядеться вокруг и критически оценить самого себя и все то, что его окружает, у него пробудился глубокий интерес к истории и неповторимому своеобразию родного города. За последние четыре года, с момента выхода на пенсию и после своей болезни, он хорошо изучил Итон и стал его большим знатоком. Туристы, ненароком обращавшиеся к нему с расспросами на улице, неожиданно для себя находили в нем знающего и, казалось, неутомимого гида, который не отпускал их до тех пор, пока они не усваивали по крайней мере основных сведений из истории города. Однако к концу лета старик обычно уставал и от туристов, и от той суматохи, которую они вносили в его жизнь, и поэтому с радостью встречал наступление холодной погоды и более темных вечеров.

Теперь каждый вечер около половины девятого старик выходил из своего небольшого домика с верандой, стоящего на Итон Сквер, и шел к Колледжу, а затем возвращался по Хай Стрит к мосту, где обычно оставался минут двадцать-тридцать в любую погоду, глядя вниз по течению, туда, где Темза делилась на два рукава, обтекая Ромни Айленд. Не погружаясь особенно в раздумья, он просто наслаждался тем состоянием покоя, в которое его приводила эта вечерняя пора. Изредка, обычно летом, к нему присоединялись другие люди, знакомые и незнакомые, иногда он вел с ними дружеские беседы, но недолго, вскоре умолкал и погружался в свое обычное состояние тихой созерцательности. Потом шел назад, останавливался в "Кристофер Каридж" выпить стаканчик бренди, что было одним из тех немногих проявлений роскоши, которые он мог себе позволить, затем возвращался домой и ложился спать.

Старик думал, что и сегодняшний вечер ничем не будет отличаться от любого другого. Но тут он услышал гудение моторов самолета. В этом не было ничего необычного – над Итоном проходила прямая воздушная трасса от расположенного невдалеке аэропорта Хитроу, что являлось причиной многочисленных жалоб местных жителей как в Итоне, так и в Виндзоре. Но на этот раз что-то заставило его поднять голову и он стал пристально всматриваться в небо, стараясь отыскать источник звука. Сначала он увидел хвостовой огонь самолета, а потом, когда глаза привыкли к черному фону ночного неба, различил и огромный корпус.

– Один из тех, больших, – подумал он. – Чертовски надоели все эти самолеты. Особенно вот такие громадины. До чего же шумные твари. Но, видно, это неизбежное зло. У него начало сводить мышцы шеи, и он хотел было опустить голову, но по какой-то причине не мог отвести взгляда от самолета. Огромный корпус, проплывающий довольно низко, красный огонь, монотонный гул чем-то приковали его внимание. Он видел достаточно много таких монстров, чтобы именно этот мог возбудить в нем какой-нибудь особенный интерес, но он вдруг ощутил, что не может оторвать от него глаз. Что-то было не так. Старик не понимал, как он это узнал, но только там, наверху, что-то было не ладно.

Было похоже, что самолет разворачивается, что уже само по себе показалось ему необычным, так как большинство самолетов пролетало над Итоном прямым курсом. Было заметно, что правое крыло самолета накренилось к земле. Да, определенно он разворачивается. И тут старик увидел, как корпус самолета стал разламываться. Он услышал приглушенный взрыв, но его чувства никак не среагировали на этот звук – они были полностью поглощены ужасным зрелищем, захватившим все его внимание. Корпус самолета не распался на части; все еще составляя единой целое, он стремительно несся к земле. Пока самолет падал, старик увидел, как из него стали вываливаться какие-то предметы. Ими могли быть только кресла, чемоданы и... люди!

– О, Боже! – произнес он вслух, и в этот момент шум наконец ворвался в его сознание. – Этого не может быть! Боже, помоги им, помоги!

Крик старика был заглушен ревом падающего самолета, который пронесся над его головой в сторону Хай Стрит. Четыре работающих двигателя и шквал ветра производили ужасающий шум. Создаваемая двигателями тяга не позволяла самолету сразу рухнуть на землю. Старик заметил, что окна в передней части корпуса озарены красными сполохами, а языки пламени, вырывавшиеся из огромного разлома, сдувались встречным потоком воздуха. Самолет все еще представлял одно целое, но его хвостовая часть уже отогнулась книзу, готовая в любой момент оторваться от корпуса.

Наконец он скрылся из виду. Эллинги, в которых хранились лодки, словно из сострадания скрыли от глаз старика финал трагедии – неизбежную катастрофу. Казалось, возникла пауза – мгновение тишины, мгновение, в котором почудилось, что ничего не случилось, – но затем прогремел взрыв. Небо озарилось багровым светом, и старик увидел, как невдалеке, из-за эллингов, рванулись кверху языки пламени. Раздался грохот взрыва, и старик упал на колени; казалось, что от взрывной волны задрожал даже мост. Она ударила старика по ушам и он, зажав их ладонями, наклонился вперед, согнувшись в поясе так, что его лицо почти коснулось колен. Но грохот все равно наполнял голову, вызывая ощущение почти физической боли, проникал в мозг. Потрясение от случившегося было столь велико, что на какое-то мгновение он потерял всякую возможность соображать. Наконец, звук стал ослабевать. Все длилось какие-то секунды, но эти секунды были как бы заставшими, бесконечными.

Все еще закрывая уши руками, старик медленно поднял голову. Он увидел сполохи начавшегося пожара и поднимающиеся вверх клубы дыма, хотя вокруг уже снова все было тихо. На Хай Стрит он заметил людей, застывших на месте и то ли не решающихся, то ли не способных пошевелиться. Их лица казались бесформенными белесыми пятнами в причудливых отблесках пламени на фоне ночного неба. Оглушительный звон стекла, лопнувшего в витрине ресторана, находящегося у въезда на мост, разорвал тишину, и старик увидел, как улица покрылась сверкающими осколками. В дверях и окнах домов показались люди, до него доносились их встревоженные голоса. Похоже, никто не понимал, что произошло. Старик с трудом поднялся на ноги и побежал в сторону полей, куда, как он предполагал, должен был упасть самолет.

Пробегая мимо эллингов, старик заметил, что их задние ряды уже занялись огнем. Он добежал до небольшого проулка, который выходил на поля. С каждым шагом ему становилось все больнее дышать. Оглянувшись через плечо, он увидел, что там, позади него, в нескольких домах начался пожар. Свернув за угол, старик остановился на краю поля. Одна рука его была прижата к груди, плечи ходили ходуном от тяжелого и частого дыхания.

Охваченный ужасом, невидящим взглядом он уставился на разбившийся самолет, ярко освещенный пламенем собственного пожара. Его фюзеляж был искорежен, сплющенный нос задран кверху. Единственное крыло, которое старик мог разглядеть, лежало рядом с хвостовой частью, полностью отвалившейся от основного корпуса. Сам же хвост, почти не поврежденный, величественно и вместе с тем как-то нелепо возвышался над искореженными обломками, вызывающий и уродливый в красных отсветах пламени.

Казалось, все вокруг было усеяно искореженным металлом, обломками самолета, разлетевшимися далеко в стороны при ударе самолета о землю. Старик собрался с духом и шагнул на поле, надеясь, что может быть, кому-нибудь понадобится его помощь. Такая возможность казалось невероятной, но это было все, что он мог сделать. Пока он шел, сзади до него стали доноситься крики и топот бегущих людей. Они вот-вот будут здесь; старик молил Бога, чтобы все вместе они смогли бы хоть чем-нибудь помочь. Он осторожно обходил раскаленные груды металла, трава вокруг которых прогорела до самой земли. И тут его настиг запах. Сначала старик его не распознал, поскольку тот был смешан с запахом дыма и плавящегося металла. Затем он понял его происхождение. Это был запах горящей человеческой плоти.

К горлу подступила тошнота, и старик снова чуть не упал на колени. Сколько же пассажиров берет на борт такой самолет? Он был уверен, что их должно быть более трехсот. О, Боже! Не удивительно, что запах был таким сильным.

Внезапно ему сделалось плохо. И не только из-за запаха; жара стала невыносимой, только сейчас он ощутил ее в полной мере. Ему следовало уйти, оставаться не было смысла, никто не мог уцелеть в этой кровавой мясорубке. В отчаяньи он огляделся вокруг, так, на всякий случай, и ужаснулся, внезапно осознав, что часть из того, что он принимал за груды искореженного металла, на самом деле была месивом из исковерканных человеческих тел. Они были разбросаны повсюду; он стоял среди изувеченных, разорванных останков людей. Старик провел рукой по глазам, как бы стараясь стереть увиденное, но все было напрасно. Его рука медленно скользнула вниз по лицу, и он снова огляделся вокруг в слабой надежде обнаружить хоть кого-нибудь живого. Он старался не замечать оторванных конечностей и обугленных тел, казалось, двигающихся в этом неверном освещении. Вдруг он заметил что-то маленькое и розовое, голенькое и на вид совсем не пострадавшее. Маленькое настолько, чтобы быть... ребенком? Младенец? – О, Господи, дай хоть ему шанс! – Он рванулся вперед, на бегу огибая препятствия из человеческих тел или Бог знает, из чего там еще. Ребенок лежал лицом вниз, его тельце окоченело. Опускаясь рядом с ним на колени и переворачивая его, он громко молился, но слова едва прорывались сквозь охватившие его рыдания.

Прямо на старика глядели огромные невидящие глаза. Маленький ротик кривился в усмешке и, казалось, двигался в неверном мерцающем свете. Одна половина личика куклы оплыла, что придавало ему жуткий, устрашающий облик, а кривящиеся в усмешке губы добавляли еще и оттенок бесстыдства. Старик закричал, швырнул куклу на землю и в полном замешательстве, спотыкаясь, побрел в сторону пожара, к центру катастрофы. Он шел, не обращая внимания на все усиливающуюся жару. К счастью на его пути оказался большой обломок чадящего металла, преградивший ему дорогу. Старик упал ничком на рыхлую землю, его тело колотила дрожь, пальцы погрузились в вязкую жижу. Полученное потрясение начало сказываться. Он был стар, у него уже не было тех сил, которые позволили бы вынести такое испытание. Земля набилась ему в рот, его начал душить кашель, и это новое ощущение заставило его скованный страхом мозг снова включиться в работу. Старик поднял голову и слегка приподнялся на локтях. Он взглянул на языки пламени и тут же снова закрыл глаза из-за нестерпимого жара. Но прежде, чем он их закрыл, что-то попало в его поле зрения. Какая-то тень, силуэтом выделявшаяся на фоне полыхающего огня и двигавшаяся в его сторону. Он снова посмотрел в том направлении, стараясь прикрывать глаза рукой.

Это был человек! Он двигался от самолета! Со стороны пожара! Этого не могло быть! Ведь никто не проходил мимо пего. К тому же никто не мог выжить в такой катастрофе. Тем более идти самостоятельно!

Старик прищурился и более внимательно всмотрелся в человека. Было похоже, что даже одежда на нем абсолютно цела. Она была темного цвета или, может, казалась такой на фоне яркого освещения? По виду она напоминала униформу. Медленно, но уверенно человек двигался в его сторону, прочь от пламени, прочь от разбитого самолета, прочь от смерти.

И тут все поплыло перед глазами старика, и в голове появилась какая-то легкость. Перед тем, как окончательно потерять сознание, он уловил, что человек наклоняется над ним и протягивает к нему руку.

Глава 1

Келлер уверенно вел машину по Пококс Лейн, подавляя в себе искушение прибавить скорость. Он пытался сосредоточиться на окружающем его великолепном осеннем пейзаже, но мысли упорно возвращались к цели поездки – маленькому городку, лежащему в нескольких милях впереди. Он свернул налево на Виндзор Роуд, проехал по небольшому мостику и наконец оказался в окружении массивных, величественных зданий Итонского Колледжа. Лишь слегка притормозив, чтобы полюбоваться ими, он выехал на Хай Стрит и остановился, испытывая потребность собраться с мыслями. Ему все еще было трудно долго концентрировать свое внимание на чем-либо одном.

Вырулив снова на проезжую часть, он двинулся дальше по Хай Стрит, пока не подъехал к мосту с установленными перед ним металлическими трубами, препятствующими проезду транспорта. Тут он снова свернул направо, проехал мимо сгоревших эллингов и, еще раз повернув направо, снова оказался на дороге, ведущей к полям, куда он собственно и направлялся. Судя по карте, можно было выбрать и более короткий путь, минуя Хай Стрит, но он хотел еще раз взглянуть на город. Почему, он и сам не знал.

Когда Келлер парковал свой темно-синий Стэг, он заметил наблюдающего за ним полисмена. "Ну, вот, еще один, – подумал тот. – Еще один хренов зевака. Может, даже, охотник за сувенирами. После катастрофы от них просто покоя нет. Шакалы. Так всегда бывает, как только где-нибудь случается какое-либо бедствие, особенно авиакатастрофа. Толпы бездельников слетаются на запах крови, блокируют все дороги, мешают движению. Была в моя воля, отправил бы всех их куда подальше. А хуже всего то, что здесь же появляются всякие торговцы, продающие арахис, мороженое, прохладительные напитки – от всего этого просто тошнит. Да еще и Лондон слишком уж близко. А сегодня как раз выдался погожий денек".

Констебль поправил ремешок каски и выдвинул вперед челюсть, придав своему лицу самое решительное выражение. "Ну, этот у меня сейчас получит", – решил он. Однако, когда Келлер выбрался из машины, он передумал. "Похож на репортера. А с ними нужно держать ухо востро. Ведь эти пройдохи еще хуже зевак, всюду суют свой нос, и если не удается найти сенсацию, они ее просто выдумывают, лишь бы было что продать своей вонючей газетенке! За последний месяц у него уже было несколько стычек с ними. Казалось бы, их интерес должен поостыть – ведь с момента происшествия прошло уже четыре недели. Так нет же, от этих репортеров не так-то просто отделаться, во всяком случае, пока идет расследование. Он и не предполагал, что оно займет столько времени. Вы просто находите "черный ящик", или как он там у них называется, и тот сообщает вам, что произошло и почему. А они перепахали все окрестности, особенно Южный Луг, примыкающий к Хай Стрит, подбирая то там, то здесь какие-то обломки. Они даже прочесали дно маленькой речушки, вытекающей из Темзы и проходящий по краю Южного Луга. Они нашли там несколько тел, выброшенных, по всей видимости, при взрыве и перелетевших через дорогу прямо в реку. И другие тела, выпавшие из самолета еще раньше. Боже, это было ужасно! Целых три дня они подбирали разбросанные повсюду тела или то, что от них осталось".

– Сюда нельзя, сэр, – строго сказал полисмен, подходя к Келлеру. Тот остановился и, не обращая внимания на его слова, продолжал смотреть поверх его плеча на простирающееся за ним поле. Там были видны обломки самолета, вернее большая часть того, что от него осталось. Огромный почерневший и сплющенный фюзеляж с развороченным брюхом, искореженный и жалкий. Все внутренности из него уже забрали в лаборатории для восстановления, исследования и проверки. На поле видны были также передвигающиеся фигуры людей. Время от времени они наклонялись, что-то подбирали с земли или рассматривали какие-то следы на ней, и это их мрачное занятие как-то странно контрастировало с холодным солнечным днем, с зеленью поля и тишиной вокруг.

Констебль пристально разглядывал Келлера.

– Простите, сэр, но вам сюда нельзя, – проговорил он снова. Келлер оторвал наконец взгляд от поля и посмотрел на полисмена.

– Мне нужен Харри Тьюсон, – сказал он. – Он один из тех офицеров, что занимаются расследованием.

– А, Харри Тьюсон. Но я боюсь, он сейчас занят, сэр.

Вы, что, хотите взять у него интервью? – Он вопросительно взглянул на Келлера.

– Нет, я его друг.

Полисмен вздохнул с облегчением.

– Ну, ладно. Посмотрю, что я смогу для вас сделать.

Он повернулся и пошел по полю в сторону самолета, Келлер смотрел ему вслед. Отойдя шагов на пятьдесят, полисмен обернулся.

– А как мне сказать, кто его спрашивает?

– Келлер. Дэвид Келлер.

Полисмен на мгновение застыл как вкопанный. Келлер ясно видел выражение недоумения на его лице. Затем он повернулся и двинулся дальше, хлюпая по грязи резиновыми сапогами. Наконец он добрался до группы людей возле развороченного и выпотрошенного фюзеляжа и наклонился к ним. Пять голов разом повернулись в сторону Келлера. Одна из фигур выпрямилась и, отделившись от остальных, быстро направилась к Келлеру с поднятой в знак приветствия рукой. Полисмен плелся шагах в пяти позади.

– Дэйв, какого черта тебе здесь понадобилось? – Тьюсон улыбался, но улыбка у него получилась какой-то натянутой. Однако рукопожатие было теплым, дружеским.

– Мне нужно поговорить с тобой, Харри, – сказал Келлер.

– Ну, конечно, Дэйв. Только тебе не следовало являться сюда, ты же знаешь. Я думал ты в отпуске. – Он снял очки и стал протирать их скомканным платком, продолжая внимательно вглядываться в лицо Келлера. Келлер криво усмехнулся.

– Официально, да. А неофициально – меня отстранили.

– Что? Ну, я думаю, это не надолго. Впрочем, тебе лучше знать, когда они могут попросить тебя снова сесть за штурвал после такой катастрофы.

– Они уже пробовали. Только из этого ничего не вышло.

– Но тогда еще слишком рано.

– Нет. Все дело во мне. Это я настоял.

– Но после того, что тебе пришлось пережить, конечно, нужно какое-то время, чтобы твои нервы пришли в норму.

– Дело не в нервах, Харри. Дело во мне самом. Я просто не могу летать. Я не могу сосредоточиться.

– Это последствие шока, Дэйв. Со временем это пройдет.

Келлер пожал плечами.

– Мы можем где-нибудь поговорить?

– Ну, конечно. Знаешь, я смогу освободиться минут через десять. Давай встретимся на Хай Стрит у "Джорджа". И, кстати, самое время перекусить.

Он похлопал Келлера по плечу, затем повернулся и с озабоченным видом направился обратно к своим обломкам.

Келлер вернулся к машине, запер ее и пошел пешком к Хай Стрит. Полисмен смотрел ему вслед, озадаченно потирая щеку. "Келлер. Точно, Дэвид Келлер. Я уже узнал его. Он был вторым пилотом на этом самолете. На этом самом. И он единственный, кому удалось спастись. И при этом без единой царапины. Он единственный, кто уцелел".

Келлер взял пиво и сел за столик в тихом закутке. Бармен лишь мельком взглянул на него, и уже за одно это Келлер был ему благодарен. Прошедшие четыре недели были заполнены сплошным кошмаром расспросов, инсинуаций, испуганных лиц и прерванных на полуслове разговоров. Его коллеги и руководство "Консула", авиакомпании, в которой он работал, оказались людьми вполне деликатными и понимающими, за исключением нескольких человек, смотревших с каким-то странным подозрением. К тому же и газеты сыграли здесь свою роль; просто авиакатастрофы, даже такой драматичной, им было явно недостаточно. То, что человек вышел из этой ужасной переделки без единой царапины, к тому же в абсолютно целой одежде, преподносилось ими как чудо. Тщательное медицинское обследование не выявило у него никаких внутренних повреждений, никаких ожогов; нервы его тоже оказались в полном порядке. В сущности, его физическое состояние можно было назвать превосходным, если бы не одно обстоятельство – амнезия. Она охватывала события как самой катастрофы, так и непосредственно предшествовавшие ей. Врачи сказали, что это, конечно, последствия шока, и что когда его разум достаточно окрепнет для того, чтобы вспомнить, вернее, чтобы позволить ему вспомнить, тогда память снова вернется к нему. Однако может случиться и так, что его разум так никогда и не окрепнет в достаточной степени.

Историю о "чуде" продолжали муссировать, но в то же время он начал ощущать какую-то нарастающую недоброжелательность по отношению к себе, но не со стороны простых людей, а со стороны некоторых служащих компании. Их было немного, но этого оказалось достаточно, чтобы у него появилось чувство вины. По мнению некоторых, ему лучше бы вообще не оставаться в живых: он был пилотом, служащим авиакомпании, и его долг был погибнуть вместе с пассажирами! Невероятно, но и среда его коллег-пилотов были такие, которые думали точно так же. Он не имел права жить, когда 332 человека – ни в чем не повинные мужчины, женщины, дети – погибли столь трагично. И он как член экипажа и представитель авиакомпании в ответе за это. Пока причины катастрофы не будут установлены, вся вина ложится на пилота. Он был вторым пилотом и, значит, должен разделить ответственность за случившееся.

Через две недели после происшествия он попробовал провести испытательный полет на частном самолете, но у него ничего не вышло. Его руки, едва коснувшись штурвала, будто задеревенели. Инструктор, старый летчик, который в свое время так много сделал для профессиональной подготовки Келлера, поднял самолет в воздух, рассчитывая, что тут-то природные инстинкты бывшего его ученика возьмут свое, но этого не произошло. Он не мог сосредоточиться, его руки отказывались работать. Он просто совершенно разучился летать.

Его авиакомпания, очень чувствительная к общественному мнению, понимала, что в данном случае тлеет дело с пилотом, который в любой момент может "сломаться" и решила отправить его в долгосрочный отпуск. Его нельзя было уволить, поскольку, во-первых, это было бы несправедливо, а во-вторых, только вызвало бы волну протестов и подхлестнуло ажиотаж, что нанесло бы ущерб их репутации как национальной компании. Послужной список Келлера был безупречным, что они старались всегда подчеркивать в официальных заявлениях, но вместе с тем указывали, что ему необходим продолжительный отдых, чтобы прийти в себя после такого потрясения.

Размышления Келлера были прерваны возникшей перед ним улыбающейся физиономией Харри Тьюсона.

– Что тебе взять, Дэйв?

– Погоди, дай мне...

Тьюсон жестом остановил его.

– Я тоже возьму чего-нибудь поесть, – сказал он и исчез в толпе у стойки.

"Еда, – усмехнувшись, подумал Келлер. – С момента происшествия я едва ли хоть раз ел по-настоящему. Так, только, чтобы поддерживать силы". Он сомневался, что у него когда-нибудь снова появится аппетит. Тьюсон вывалил на стол гору сэндвичей, снова исчез, потом появился с двумя стаканами пива.

– Как славно снова видеть тебя, Дэйв, – сказал он, устраиваясь на стуле.

Он тоже был профессиональным летчиком и проходил подготовку в одно время с Келлером, но внезапно и необъяснимо начал терять зрение и вынужден был надеть очки. А поскольку его опыт и глубокие технические знания представляли большую ценность, компания выдвинула его в состав руководства Службы расследования аварий самолетов, состоящей из летчиков и инженеров и занимающейся разбором наиболее серьезных летных происшествий в Великобритании, а также с британскими самолетами в других странах. Здесь он быстро доказал свою незаменимость, продемонстрировав необычайную проницательность при расследовании катастроф, причем сначала он высказывал смелую гипотезу о причине случившегося, а затем, анализируя события в обратной последовательности, подтверждал ее с помощью фактов. Не все его коллеги соглашались с таким методом, однако вынуждены были признать, что ошибался Тьюсон крайне редко.

Он откусил здоровенный кусок сэндвича и отхлебнул пива.

– Чем я могу помочь тебе? – спросил он, проглотив, наконец, и то, и другое.

Келлер улыбнулся. Вот так всегда с Харри. С ходу берет быка за рога.

– Меня интересует, что вам удалось выяснить в связи с катастрофой, – сказал он.

– Ну-ну, Дэйв. Ты же знаешь, все это должно быть проанализировано и представлено на рассмотрение официальной комиссии, ведущей расследование. А до этого момента, как известно, все подпадает под действие закона о служебной тайне.

– Но я должен знать, Харри.

– Послушай, – пока еще добродушно начал Тьюсон. – Это не имеет к тебе никакого отношения, Дэйв...

– Не имеет отношения ко мне? – Голос Келлера был спокоен, но его ледяной взгляд заставил собеседника поежиться.

– Да знаешь ли ты, что творится у меня в душе? Я чувствую себя каким-то уродом. Отверженным. Меня осуждают за то, что я жив, а все остальные погибли. Я словно капитан, покинувший тонущий корабль и бросивший на произвол судьбы своих пассажиров. Они все считают меня виновным, Харри. И люди, и Компания, и ... – он замолчал и отрешенно уставился на свой стакан.

После недолгого молчания Тьюсон заговорил первым.

– Дэйв, что с тобой происходит? Никто тебя не винит в случившемся; во всяком случае, не Компания. А люди узнают правду о причинах катастрофы, как только мы опубликуем свои выводы. И уж ты вовсе не прав, считая, что тебя осуждают за то, что ты остался жив. Что же касается всего остального, – он сделал паузу, – или остальных, то тебя мучают чувство необоснованно взятой на себя вины и депрессия. Ну, а теперь возьми себя в руки и выпей наконец свое пиво!

– Ты закончил? – вкрадчиво спросил Келлер.

Тьюсон, поднесший было к губам стакан, снова поставил его на стол.

– Нет, черт побери, не закончил. Я тебя уже давно знаю, Дэйв. Ты был отличным нилотом и ты будешь им снова, как только выбросишь все это из головы и начнешь думать о будущем. – Его голос смягчился. – Я знаю о твоей личной потере в этой катастрофе, Дэйв. И я думаю, она сейчас бы тебя не одобрила.

Келлер удивленно посмотрел на него.

– Ты знал о Кэти?

– Конечно же, знал. Но я не думаю, что это было большим секретом. В том, что у пилота подружка-стюардесса, ведь нет ничего необычного.

– Она была больше, чем подружка.

– Я не сомневаюсь в этом, Дэйв. Слушай, скажу тебе по-дружески, только не обижайся. Многие считают, что ты конченый человек и уже никогда не будешь хорошим пилотом, и это не удивительно при твоей нынешней хандре. Но я-то тебя знаю лучше. Тебе дано судьбой больше, чем многим другим, и я верю, что через несколько недель ты снова будешь в порядке. Ну а теперь, если ты не против, я займусь своим пивом.

Келлер тоже сделал глоток, чувствуя при этом, что Тьюсон пристально смотрит на него поверх своего стакана.

– Я весьма признателен тебе, Харри, – начал он, – за все, что ты пытаешься сделать, но в этом нет никакой необходимости. Да, действительно, я несколько подавлен, но это не имеет ничего общего с нервной депрессией, это скорее как ощущение огромной усталости где-то в глубине моего сознания. Ты можешь подумать, что я чокнулся, но у меня такое чувство, будто я должен что-то сделать, что-то выяснить, и ответ лежит здесь, в Итоне. Я не могу этого объяснить и не могу этому противиться – во всяком случае, если я хочу, чтобы со мной снова все было в порядке. В общем, есть нечто такое, чего я пока еще сам не понимаю. Может, это связано с памятью, не знаю. Но рано или поздно я с этим справлюсь, и тогда, возможно, я буду помощником тебе. А сейчас я прошу тебя помочь мне.

Тьюсон тяжело вздохнул и поставил стакан на стол. Он глубоко задумался и некоторое время сидел молча, опустив голову на грудь. Наконец, приняв решение, он резко выпрямился.

– О'кей, Дэйв, – сказал он, – но это строго между нами и совершенно неофициально. Если Слейтер когда-нибудь узнает, что я тебе что-то сказал, я вылечу в два счета. Мы и без того не очень-то ладим.

Келлер кивнул. Слейтер руководил расследованием авиакатастрофы и отвечал за его организацию, проведение и соблюдение установленных правил. В его задачи входило и создание рабочих групп по направлениям расследования. Будучи человеком черствым к педантичным, он, насколько знал Келлер, совершенно не признавал тьюсоновского стиля озарений и размещения "телеги перед лошадью".

– Ну, хорошо, – начал Тьюсон, сделав огромный глоток из стакана и как бы собираясь с силами. – Как ты знаешь, прежде всего при подобных катастрофах мы ищем самописец режимов полета. Нам удалось найти его, но поверхность его металлического корпуса во многих местах оплавилась. Больше всего пострадала передняя часть, так что стала видна алюминиевая лента, на которой и записывается информация, поступающая от разных приборов. Она была покрыта копотью, но повреждена не очень сильно. Мы осторожно извлекли ее и отправили в лабораторию для расшифровки. Хотя запись вашего взлета была почти полностью уничтожена, я полагаю, что ты как второй пилот вместе с бортинженером выполнил всю рутинную проверку, как только капитан Роган получил "добро" на запуск двигателей с контрольной вышки.