Текст книги "Почтальон всегда звонит дважды (сборник)"

Джеймс Кейн
Почтальон всегда звонит дважды (сборник)

James Mallahan Cain

THE POSTMAN ALWAYS RINGS TWICE

DOUBLE INDEMNITY

Печатается с разрешения издательства Alfred A. Knopf, an imprint of The Knopf Doubleday Group, a division of Penguin Random House, LLC.

© James M. Cain, 1934, 1936

© Copyright renewed by James M. Cain, 1962, 1964

© Школа перевода В. Баканова, 2018

© Перевод. Н. Рейн, наследники, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

* * *

Почтальон всегда звонит дважды

Посвящается

Винсенту Лоуренсу

Глава 1

Из грузовика с сеном меня вытряхнули примерно в полдень. А забрался я туда еще с вечера, недалеко от границы, и как только влез под брезент, тут же захрапел.

Хотелось отоспаться – после трех-то недель в Тихуане, – вот я и отсыпался. Машину тем временем остановили, чтобы поостыл мотор. У меня нога торчала из сена, потому меня заметили, ну и согнали. Я пытался было хохмить, но это не прокатило: хоть бы кто улыбнулся. Ладно сигареткой угостили; с тем я и двинул дальше в поисках, где перекусить.

И набрел на «Два дуба». Обычное придорожное заведение, каких в Калифорнии без счета. Закусочная, а над ней – комнаты хозяев. Неподалеку бензозаправка и рядок хибар, который тут назывался мотелем.

Я вбежал в закусочную, будто запыхавшись, и глаз не сводил с дороги. Когда появился хозяин-грек, я спросил, не проезжал ли тут парень на «кадиллаке». Он, дескать, должен был меня забрать, а сначала накормить обедом. Сегодня – не проезжал, сказал грек. Он принялся накрывать на стол и спросил, что мне принести. Я заказал апельсиновый сок, кукурузные хлопья, яичницу с беконом, мексиканские блинчики энчиладос[1]1
  Энчиладос – традиционное блюдо мексиканской кухни, которое представляет собой тонкую лепешку из кукурузной муки, в которую завернута начинка (мясо или овощи).


[Закрыть], оладьи и кофе. Вскоре он притащил сок и хлопья.

– Погодите-ка! Я вас должен предупредить. Если мой приятель не появится, вам придется поверить мне в долг. Расплатиться должен был он, а то я немного поиздержался.

– Ладно уж, заправляйся давай.

Грек явно был не против, и больше я не заливал про приятеля в «кадиллаке». И скоро сообразил: ему от меня что-то нужно.

– А чем ты занимаешься, что умеешь, а?

– Да все понемножку, то за одно берусь, то за другое. А что?

– Лет тебе сколько?

– Двадцать четыре.

– Молодой совсем. Мне бы сейчас пригодился молодой парень. Помощник.

– У вас тут ничего местечко…

– А воздух какой чистый! Это тебе не Лос-Анджелес, где не продохнуть.

– Ночью, наверное, и вовсе шикарно. Уже сейчас чувствуется.

– И спится тут отлично. В машинах разбираешься? Ремонтировать умеешь?

– Еще как! Я прирожденный механик.

Он толковал про воздух, и как поздоровел с тех пор, как купил здесь мотель, и что ума не приложит, отчего это работники у него не задерживаются. Я-то мог бы объяснить, отчего, да только приналег на еду.

– Ну? Как считаешь, тебе здесь понравится?

Я как раз допил кофе и раскурил сигару, которую он принес.

– Вот что я вам скажу. У меня есть еще пара предложений – в этом вся загвоздка. Но я подумаю. Уверен, я все улажу.

И тут я увидал ее. Она была в кухне, а теперь вышла забрать тарелки. Не такая уж сногсшибательная красотка, хотя и фигуристая; чем-то недовольная, она так надула губки, что прямо хотелось в них впиться.

– Познакомься с моей женой.

Та на меня и не взглянула. Я кивнул греку, переместил во рту сигару – и только. Женщина унесла тарелки, как будто ее и не было.

Потом я ушел, но через пять минут вернулся – оставить записку «парню в «кадиллаке». Полчасика поломался, прежде чем согласиться на работу, а вскоре уже заклеивал на заправке старые шины.

– Эй, как тебя зовут?

– Фрэнк Чемберс.

– А я – Ник Пападакис.

Мы пожали друг другу руки, и грек ушел. Через минуту я услыхал, как он что-то напевает. Голос у него был шикарный.

С заправки хорошо просматривалась кухня.

Глава 2

Около трех заехал к нам один клиент, злой как черт: ему залепили рекламой солнцезащитный щиток.

Мне пришлось забрать стекло в кухню, чтобы отпарить наклейку.

– О, энчиладос делаете? Да, кому, как не вам, уметь их готовить!

– Кому это – «вам»?

– Ну вам и мистеру Пападакису. Те, что мне подали на обед, были просто объеденье.

– А-а.

– У вас тряпки не найдется? Нужно щиток над паром подержать.

– Вы ведь не это имели в виду.

– Как раз это.

– Вы подумали, что я мексиканка.

– Да ничего подобного.

– Подумали, подумали. Не вы первый. Вот, держите. Я такая же белая, как вы, ясно? И пускай волосы у меня темные и я немного похожа на мексиканку, но я белая, не хуже вас. Усвойте это, если хотите здесь жить.

– Вы на них вовсе и не похожи.

– Я же вам и говорю…

– Ну какая из вас мексиканка? У мексиканок огромный зад, ноги кривые, здоровенная грудь, темная кожа, а волосы как будто нарочно салом намазаны. Вы совсем не такая. Вы стройная, и кожа у вас светлая и нежная, а волосы хоть и черные, но мягкие и волнистые. Одно только у вас как у мексиканки – зубы. У них у всех белоснежные зубы, надо отдать им должное.

– Моя девичья фамилия – Смит. Не очень-то похожа на мексиканскую, верно?

– Не очень.

– Скажу больше – я вообще не отсюда. Я из Айовы.

– Смит, ясно. А зовут вас как?

– Кора. Можете, если хотите, звать меня по имени.

Я-то сразу понял, в чем дело. Не в энчиладос и не в черных волосах. Все дело было в муже-греке; это из-за него она не чувствовала себя белой женщиной, и еще она боялась, как бы я не стал называть ее «миссис Пападакис».

– Кора. Отлично. Как насчет того, чтобы называть меня Фрэнк?

Она подошла и начала мне помогать. Стояла так близко, что я чувствовал ее запах. И я сказал ей прямо в ушко, почти шепотом: «Ну и как тебя угораздило выйти за грека?»

Она подскочила, словно ее хлыстом ударили.

– А тебя это касается?

– Да. Еще как.

– Забирай свой щиток.

– Спасибо.

Я ушел. Я пробил ее оборону – основательно, до боли. И теперь у нас есть общая тайна. Может, она и не скажет «да», но и не заложит меня. Она отлично все поняла, и поняла, что я ее раскусил.

* * *

Вечером, за ужином, грек разозлился на Кору – она отказалась добавить мне жареной картошки. Ему хотелось, чтобы мне у них понравилось и чтобы я не ушел, как все прочие.

– Дай парню чего-нибудь поесть.

– Еда на плите. Он сам не может взять?

– Да все нормально. Я еще не доел.

Однако Ник уперся. Будь у него хоть капля мозгов, дотумкал бы, что это неспроста – не такая она женщина, чтобы заставлять парня самого еду накладывать. Но он был глуповат и все брюзжал. Мы сидели за кухонным столом – они друг напротив друга, а я в середине. Я на нее и не смотрел. Хотя платье заметил. Такой белый форменный халатик, в каких щеголяют медсестры или продавщицы в кондитерской. С утра он был чистый, а теперь немного измялся и потерял свежесть. Я опять чувствовал ее запах.

– Да ради бога!

Она поднялась, чтобы положить мне картошки. Халатик внизу чуть распахнулся, и мелькнула нога. Кора принесла картошку, но есть я уже не мог.

– Ну вот, он теперь еще и есть не желает!

– Съест, коли захочет.

– Я не хочу. В обед сильно наелся.

Ник вел себя так, словно одержал важную победу, и теперь был готов великодушно простить жену – такой крутой парень.

– Она у меня хорошая. Моя маленькая беленькая птичка. Голубка моя белая…

Ник подмигнул и стал подниматься по лестнице. Мы остались вдвоем и не проронили ни слова. Потом он вернулся с большой бутылью и гитарой. Налил мне, но это оказалось сладкое греческое вино, и от него у меня в животе появилась какая-то тяжесть. Ник запел. У него был тенор – не слабенький тенорок, как те, что поют по радио, а сильный, и верхние ноты выходили слегка рыдающие, как на пластинках Карузо. Впрочем, я уже не мог слушать. Мне сделалось совсем худо.

Грек увидал, какое у меня лицо, и потащил на улицу.

– На воздухе станет лучше.

– Да я нормально…

– Сядь. Посиди спокойно.

– Идите домой. Я просто переел за обедом.

Он ушел, а меня вырвало. И черта с два виноват был обед, или картошка, или греческое пойло. Просто я так сильно хотел эту женщину, что желудок у меня ничего не принимал.

* * *

На следующее утро мы обнаружили вывеску на земле. В полночь поднялся ветер, а к утру началась буря – ну и сорвала ее.

– Ужас! Ты только погляди!

– Ветер был очень сильный. Я всю ночь не спал.

– Ветер-то ладно. Смотри на вывеску.

– Отвалилась.

Я пошел ее ремонтировать, а Ник то и дело выходил поглазеть.

– Откуда она у вас такая?

– Была здесь, когда я купил мотель. А что?

– Да паршивая. Удивляюсь, как у вас вообще бизнес идет.

Тут я ушел заправить машину клиента и оставил Ника поразмыслить над моими словами. Когда вернулся, он так и стоял, хлопая глазами, возле прислоненной к стене вывеске. Три лампочки на ней разбились. Я подключил ток – половина вообще не горела.

– Вкрути новые лампы и повесь – вот и ладно будет.

– Вам виднее.

– А что такое?

– Ну она… устарела уже. Теперь нигде таких не найдешь. Везде вешают неоновые. Они и на вид покрасивей, и электричества столько не жрут. И потом – что это за надпись? «Два дуба» – и все. Про закусочную – ни слова. От подобной рекламы аппетит не разгуляется. Человек не захочет остановиться и что-нибудь съесть. Такая вывеска приносит вам убыток, хоть вы этого и не замечаете.

– Поменяй лампы – и ладно.

– Почему не повесить новую?

– Некогда мне.

* * *

Очень скоро, однако, Ник пришел с листом бумаги. Нарисовал новую вывеску и раскрасил красными и синими мелками. Там упоминались и «Два дуба», и «еда», и «барбекю», и «опрятные опартаменты», и «владелец Н. Пападакис».

– Роскошно. У всех челюсти поотвиснут.

Я исправил ошибки, а он добавил к буквам завитушек.

– Ник, чего ради тогда вешать старую? Почему бы вам прямо сегодня не поехать в город и не заказать вот такую? Настоящая красота, можете мне поверить. Это очень важно. Вывеска – лицо заведения, согласны?

– Так и сделаю. Ей-богу, сделаю!

* * *

До Лос-Анжелеса было миль двадцать; Ник разоделся так, будто собирался в Париж, и отправился сразу после завтрака. Как только он уехал, я запер переднюю дверь. Потом взял со стола неубранную тарелку и понес в кухню. Кора была там.

– Вот. Тарелка осталась.

– Спасибо.

Я поставил тарелку – лежавшая на ней вилка задребезжала, словно бубенчик.

– Я тоже думала поехать, но у меня тут полно готовки, – и решила не ездить.

– Да и у меня много работы.

– Вам уже лучше?

– Все нормально.

– Иногда расстройство бывает из-за какой-нибудь ерунды. Например, другая вода, или вроде того.

– Наверное, переел за обедом.

– Что это?

Кто-то ломился в дверь.

– Видимо, хотят войти.

– А дверь заперта?

– Кажется, я ее запер.

Она посмотрела на меня и побледнела. Пошла в зал, но через минуту вернулась.

– Уехали.

– Сам не знаю, зачем я ее запер.

– А я позабыла открыть… – и Кора двинулась обратно, но я ее остановил.

– Давай не будем открывать.

– Если будет заперто – никто не сможет войти. А мне еще готовить нужно. И тарелку помыть.

Я обнял ее и впился губами в ее губы.

– Укуси меня! Укуси!

Я укусил. Так сильно, что ощутил вкус крови. И кровь текла у Коры по шее, когда я нес ее наверх.

Глава 3

Потом два дня я был словно пришибленный, однако грек на меня дулся и ничего не заметил.

А дулся он потому, что я не починил дверь из кухни в зал. Кора сказала, что ударилась о дверь – нужно же было объяснить, отчего у нее распухла губа. Виноват оказался я: не починил дверь. Тогда я ослабил пружину – вот и вся починка.

На самом-то деле Ник был не в себе из-за вывески. Он потерял от нее голову и даже боялся, как бы я не сказал, что идея моя, а не его. Да еще эту чертову вывеску не смогли сделать сразу, пришлось ждать три дня. Потом я забрал ее и повесил. На вывеске было все, что Ник нарисовал на листке, и кое-что еще. Греческий флаг, американский флаг, две руки в рукопожатии и надпись: «Качество гарантировано». Все это было написано красными, белыми и голубыми неоновыми буквами; я ждал, пока стемнеет, чтобы включить. Когда я повернул выключатель, вывеска засияла, как рождественская елка.

– Да, много я видал вывесок, но такой – ни разу. Нужно отдать вам должное, Ник.

– Ей-богу! Ей-богу!

Мы пожали друг другу руки и опять стали друзьями.

* * *

На следующий день, оказавшись на минутку с Корой наедине, я ткнул ее кулаком в бедро – да так, что чуть не сшиб с ног.

– Это еще чего?! – фыркнула она, словно пантера. Мне она такой нравилась.

– Как ты, Кора?

– Паршиво.

Меня опять стал преследовать ее запах.

* * *

Как-то раз Ник узнал, что один парень неподалеку продает по дешевке бензин. Он мигом прыгнул в машину и помчался запасаться. Я сидел у себя в комнате и уже хотел двинуть в кухню, но на пороге столкнулся с Корой. Я посмотрел на ее губы. Раньше-то случая не представлялось. Опухлость сошла, остались только крошечные синячки от моих зубов. Я потрогал их пальцем. Губы у нее были мягкие и влажные. Я поцеловал их – не сильно, а легко и нежно. Никогда раньше так не целовал.

Кора оставалась со мной, пока не вернулся грек, примерно час. Мы ничего не делали, просто лежали рядом. Она перебирала мои волосы и задумчиво смотрела в потолок.

– Ты пирог черничный любишь?

– Не знаю. Люблю, наверное.

– Я тебе испеку.

* * *

– Осторожней Фрэнк! Рессору[2]2
  Рессора (фр. ressort – пружина) – упругий элемент подвески транспортного средства, который служит для смягчения ударов и колебаний кузова в процессе движения, обеспечивая комфортную езду.


[Закрыть] сломаешь!

– К чертям собачьим рессору!

Мы въехали в эвкалиптовую рощицу у дороги.

Ник послал нас в лавку – вернуть несколько бифштексов, которые, по его словам, никуда не годились. На обратном пути нас застигла темнота. Я съехал с дороги – машина подскакивала и тряслась – и остановился за деревьями. Не успел я потушить фары, как Кора уже заключила меня в объятия.

Мы много чего успели. Потом сидели в машине.

– Я так больше не могу, Фрэнк.

– И я.

– Это невыносимо. Мне нужно насытиться тобой, Фрэнк. Ты понимаешь, о чем я? Утолить свою жажду.

– Понимаю.

– Ненавижу этого грека!

– Почему ты за него вышла? Ты не рассказывала.

– Я тебе ничего не рассказывала.

– Да, на разговоры мы не отвлекались.

– Я работала в одной кафешке. Поработаешь пару лет в лос-анджелесской забегаловке – ухватишься за первого же парня с дорогими часами.

– А из Айовы когда уехала?

– Три года назад. Победила в конкурсе красоты. В выпускном классе, в Де-Мойне. Я там тогда жила. Первое место – поездка в Голливуд. Отхватила главный приз, кругом – фотографы… а через две недели уже работала в забегаловке.

– Домой не вернулась?

– Не хотелось доставлять им такое удовольствие.

– А в кино сниматься?

– Пробы проходила. С внешностью-то никаких проблем. Но там же теперь нужно говорить – в кино. И стоило мне на экране заговорить, как всем стало ясно, чего я стóю… Жалкая дешевка из захолустья, у которой шансов стать актрисой столько же, сколько у обезьяны. Даже меньше. Обезьяна хотя бы рассмешить может. А от моей игры людей только тошнит.

– А потом?

– Потом два года парни щипали меня за ляжки, оставляли грошовые чаевые и звали прогуляться после работы. И иногда, Фрэнк, я с ними ходила.

– А дальше?

– Ты понимаешь, что значит «прогуляться»?

– Понимаю.

– Дальше… появился он. Я вышла за него замуж, думала, притерплюсь. Но больше не могу. Господи, разве я похожа на беленькую птичку?

– По мне, ты скорей из породы хищников.

– Что есть, то есть. Перед тобой мне незачем притворяться. И кожа у тебя хорошая и не блестит от жира. Фрэнк, ты хоть понимаешь, как это важно?

– Вроде могу представить.

– Вряд ли. Мужчина никогда не поймет, что это значит для женщины. Жить с потным и сальным типом, от которого тошнит, когда он до тебя дотрагивается. И вовсе я не хищница, Фрэнк, я просто больше не могу его терпеть.

– Это ты меня-то хочешь обдурить?

– Ладно, пусть. Пусть я хищница, только я могла бы быть совсем другой. С парнем, который не лоснится от жира…

– Кора, как насчет того, чтобы со мной уехать?

– Я об этом думала. Много думала.

– Плюнем на твоего грека и рванем отсюда. Рванем – и все.

– Куда?

– Куда угодно. Какая разница?

– Куда угодно, куда угодно… А это вообще где?

– Да повсюду. Где мы сами захотим.

– Нет. Это в дешевой забегаловке.

– Я не предлагаю забегаловку, я предлагаю дорогу. Дорога – это здорово! Уж я-то знаю дорогу, как никто. Каждый поворот, каждую кочку. И как по ней идти. Разве нам такое не подходит? Стать парочкой бродяг, какие мы и есть на самом деле?

– Ты-то настоящий бродяга. У тебя даже носков не было.

– Но тебе я понравился.

– Еще как. Понравился бы, не будь у тебя и рубашки. Без рубашки – даже лучше: плечи у тебя такие крепкие и широкие.

– Потасовки с охранниками на железной дороге помогают развивать мускулатуру.

– У тебя вообще сильное тело. Большое и сильное. И волосы светлые. Ты – не дряблый сальный коротышка с курчавыми волосами, который мочит их на ночь одеколоном.

– Наверное, приятно пахнет.

– Ничего у нас не выйдет, Фрэнк. Эта дорога никуда не ведет, разве что опять в дешевую закусочную. Забегаловка – для меня, и какая-нибудь черная работа – для тебя. Паршивая работа на заправке, где нужно ходить в комбинезоне с надписью «Мы вам всегда рады». Фрэнк, если я тебя увижу в рабочем комбинезоне, я просто разревусь.

– Ну и?..

Она долго сидела, сжимая мою руку.

– Фрэнк, ты меня любишь?

– Да.

– Так сильно, что все остальное не важно?

– Да.

– Есть один способ…

– Ты вроде говорила, ты не хищница?

– Говорила, причем серьезно. Я вовсе не такая, как ты думаешь, Фрэнк. Я хочу работать, хочу чего-то стоить – вот и все. Только без любви это невозможно. Понимаешь? По крайней мере для женщины. Да, я совершила ошибку. И приходится вести себя как хищница, чтобы ее исправить. На самом деле я не такая.

– Нас могут повесить.

– Нет, если все сделать как следует. Ты умный, Фрэнк, ты сразу меня раскусил. Ты придумаешь способ. Я не первая женщина, которой приходится стать хищницей, чтобы выпутаться из беды.

– Он мне ничего не сделал. Он не злой.

– Наплевать, что он не злой. Говорю тебе – от него воняет. Он сальный и вонючий. Думаешь, я позволю тебе нарядиться в рабочий комбинезон, в то время как у него четыре костюма и дюжина шелковых рубашек? Разве мотель – не мой наполовину? Разве я не готовлю? Или я готовлю плохо? А ты разве не работаешь?

– Тебя послушать – так это нормально.

– А кто узнает – нормально или нет, кроме нас с тобой?

– Ты и я.

– Именно. Не ты, я и дорога, а просто – ты и я.

– Наверное, ты все-таки хищница. Иначе не смогла бы внушить мне такие мысли.

– Поцелуй меня, Фрэнк. В губы.

Я поцеловал Кору. Ее глаза сияли, словно голубые звезды. Я как будто очутился в церкви.

Глава 4

– Горячая вода найдется?

– А в ванной?

– Там Ник купается.

– Ах да. Я налью вам из котла. Ник любит нагревать полный бойлер, когда купается.

Мы репетировали, как будем потом все рассказывать.

Было около десяти, мы уже закрылись, Ник принимал ванну, как обычно по субботам. Мне понадобилась горячая вода для бритья, потом я вспомнил, что не загнал машину в гараж. Я выхожу наружу, стою рядом с машиной, готовый посигналить, как только кто-нибудь появится. Кора ждет, пока он залезет в ванну, заходит взять полотенце и бьет его по голове мешочком, в который я заранее положил несколько подшипников.

Сначала я сам собирался его стукнуть, но мы подумали так: если зайдет Кора, Ник и внимания не обратит, а если зайду я – поискать, например, бритву, – он может вылезти из ванны, чтобы мне помочь.

Потом, значит, она держит его под водой, пока он не захлебнется, напускает на пол воды, вылезает в окно и спускается по лестнице, которую я заранее туда приставил. Отдает мне мешок и возвращается в кухню. Я складываю подшипники обратно в ящик, ящик убираю, ставлю машину в гараж, иду к себе и начинаю бриться. Кора ждет, пока с потолка потечет вода, и зовет меня. Мы выламываем дверь в ванную, обнаруживаем Ника, вызываем доктора. Он как будто поскользнулся в ванне, ударился головой и утонул. На этот план меня натолкнула статейка в газете, где говорилось, что большинство несчастных случаев происходит с людьми в ванной.

– Осторожно, горячо.

– Спасибо.

Я отнес кастрюльку с кипятком к себе, поставил на комод и положил рядом причиндалы для бритья. Затем спустился во двор и сел в машину так, чтобы видеть и дорогу, и окно ванной.

Ник распевал. Не мешало бы запомнить, какую он песню поет, подумал я. Он пел «Мама, милая». Спел один раз и завел по новой. Я посмотрел в кухню. Кора была еще там.

С трассы свернул грузовик, затем автофургон. Я положил палец на клаксон. Иногда водители грузовиков останавливаются у нас поесть, а это такой народ, что будут колотить в дверь, пока им не откроют. Но они проехали мимо. Потом еще пара машин. Не остановились. Я опять посмотрел в кухню. Коры там не было. Зажегся свет в спальне.

Вдруг у крыльца что-то мелькнуло. Я едва не нажал на клаксон, однако вовремя разглядел кошку. Обычная серая кошка, но как же она меня напугала! Только ее мне тут не хватало. Она на миг исчезла, потом опять появилась рядом с лестницей, что-то вынюхивая. Сигналить я не стал, поскольку кошка – не человек, но делать ей там было нечего. Я вылез и отпихнул ее ногой подальше от лестницы.

Не успел я вернуться в машину, как она снова появилась и полезла на лестницу. Я опять прогнал ее подальше. Прежде чем идти обратно к машине, постоял чуток. И тут как раз подкатил местный коп. Увидев меня, приглушил мотор и свернул к нам. Я и с места двинуться не успел. Он оказался между мной и машиной. Теперь я не мог посигналить.

– Отдыхаете?

– Вышел загнать машину.

– Ваша?

– Нет, хозяйская.

– Ясно. Я просто на всякий случай.

Он огляделся.

– Черт побери! Глядите-ка!

– Что?

– Кошка полезла на лестницу.

– А.

– Люблю кошек. Всегда-то они себе на уме.

Он надел перчатки, посмотрел куда-то в темноту, несколько раз нажал педаль – и уехал.

Едва он скрылся, я бросился сигналить. Но не успел. Над крыльцом что-то вспыхнуло, и во всем доме потух свет. Кора закричала дурным голосом:

– Фрэнк! Фрэнк!! Что случилось??

Я побежал в кухню; спичек в кармане не оказалось, пришлось пробираться наощупь. Мы столкнулись на лестнице, когда я поднимался, а Кора спускалась. Она опять вскрикнула.

– Тише ты, ради бога! Ты сделала?

– Да, только свет погас, и я не успела подержать его под водой.

– Нужно его спасать! Здесь был коп, он видел лестницу!

– Позвонить доктору?

– Звони, а я его вытащу.

Она спустилась, я поднялся. Вошел в ванную. Ник лежал в воде, но голова была снаружи. Я принялся его вытаскивать. Вот уж я попотел: он был весь в мыле, скользкий. Мне пришлось даже в ванну залезть.

Кора тем временем говорила с телефонисткой. С доктором ее не соединили. Соединили с полицией.

Я наконец поднял Ника, примостил на край ванны. Потом сам вылез, перенес его в спальню и уложил на кровать.

Пришла Кора, мы отыскали спички и зажгли свечу. Занялись Ником. Я обмотал ему голову мокрым полотенцем, а Кора стала растирать руки и ноги.

– Мне сказали – нам вызовут «Скорую».

– Хорошо. Он понял, что это ты его?

– Не знаю.

– Ты подошла сзади?

– Кажется, да. Потом стало темно, и я не знала, в чем дело. Что ты сделал со светом?

– Ничего. Пробки полетели.

– Фрэнк… Хорошо бы он так и не очнулся.

– Он должен очнуться! Если он умрет – нам конец. Говорю же тебе – коп видел лестницу. Если Ник умрет, будет ясно, почему. Стоит ему умереть – нас посадят.

– Вдруг он меня заметил? Что он скажет, когда придет в себя?

– Может, и не заметил. Нужно придумать объяснение. Ты была в ванной, вдруг потух свет, и ты слышала, как Ник поскользнулся и упал, а когда ты его позвала – не ответил. Вот так. И неважно, что он скажет, стой на своем. Ему померещилось – и все!

– Где же носит эту «Скорую»?

– Приедут.

* * *

Приехала «Скорая», Ника уложили на носилки, сунули в машину. Кора поехала с ним, я – следом, на машине.

На полпути в Глендейл нам попался коп; он пристроился впереди «Скорой». Они неслись на всех парах, и я приотстал. Когда подъехал, Ника выгружали из машины под присмотром копа. Коп вдруг замер и уставился на меня. Это был тот самый!

Ника завезли внутрь, уложили на каталку и повезли в операционную. Мы с Корой ждали в холле. Подошла сестра, села рядом. Потом явился коп, и с ним еще сержант. Они с меня глаз не сводили. Кора рассказывала сестре, как все произошло.

– Я была там, в ванной, зашла взять полотенце, и вдруг щелчок, как будто выстрелили, – и свет погас. Ник упал – я слышала. Он перед этим как раз начал вставать, собирался включить душ. Я его зову – он не отвечает, а вокруг темнота, ничего не видно, и непонятно, что случилось. Я подумала, его током ударило. Потом Фрэнк услышал, как я кричу, и пришел, вытащил его, а я вызвала «Скорую». Не знаю, что бы я делала, не приедь они так быстро.

– На ночные вызовы они всегда торопятся.

– Я очень боюсь, что он сильно расшибся.

– Вряд ли. У нас теперь есть рентген, и по снимкам сразу будет видно. Вряд ли он сильно пострадал.

– Господи, хоть бы нет!

Копы молчали. Просто сидели рядом и смотрели.

Потом выкатили Ника; голова у него вся была забинтована. Его завезли в лифт, мы двинули за ним – Кора, я, сестра и копы. Ника подняли на этаж и отвезли в палату. И мы все тоже туда вошли. Стульев там было мало, и пока Ника укладывали, сестра принесла еще несколько. Мы уселись. Кто-то заговорил, но сестра велела соблюдать тишину.

Пришел доктор, осмотрел Ника и ушел. А мы все сидели и сидели. Пришла сестра – проверить, как там Ник.

– Похоже, приходит в себя.

Кора взглянула на меня, а я быстро отвернулся. Копы подались вперед – послушать, что скажет Ник. Он открыл глаза.

– Тебе лучше?

Он не ответил. Остальные тоже молчали.

Было так тихо, что я слышал, как кровь стучит в ушах.

– Ты не узнаешь свою жену? Стыдишься, наверное, что испугался как маленький, и упал, когда свет погас? Ты не хочешь со мной поговорить?

Ник силился что-то сказать, однако не мог. Сестра принялась его обмахивать. Кора взяла его руку и погладила. Минуту-другую он пролежал с закрытыми глазами, потом его губы шевельнулись, и он посмотрел на сестру.

– Стало… темно.

* * *

Потом сестра сказала, что ему нужен покой, и я отвел Кору вниз и усадил в машину. Не успели мы отъехать, как появился коп; он поехал за нами на мотоцикле.

– Фрэнк, он подозревает…

– Это тот самый. Он сразу почуял неладное, когда увидал меня там, на страже.

– Что делать будем?

– Не знаю. Все зависит от лестницы – врубится он или нет, для чего ее туда поставили. А куда ты дела мешочек с подшипниками?

– У меня в кармане лежит.

– Господи, да если бы они сразу тебя задержали и обыскали, нам пришел бы конец!

Я дал ей нож – распороть мешочек и вынуть подшипники. Затем велел перебраться назад, поднять сиденье и спрятать его там. Пускай кто и найдет – подумаешь, тряпка для протирки.

– Сиди там и поглядывай за копом. Я выкину подшипники в кусты, а ты следи, заметит он или нет.

Она стала смотреть, а я вел одной рукой, а другой с силой швырнул подшипник в окно, на другую сторону дороги.

– Он не увидел?

– Нет.

По одному я выбросил и остальные. Коп не заметил.

* * *

Мы вернулись домой еще затемно. Перед отъездом некогда было проверять пробки, не говоря о том, чтобы ввернуть новые. Когда я въехал во двор, коп меня обогнал и остановился.

– Надо бы взглянуть на пробки, приятель, – сказал он.

– Ладно. Я и сам собирался.

Мы пошли к дому, и коп включил фонарик. И сразу удивленно хмыкнул и нагнулся. На земле, задрав кверху лапы, валялась кошка.

– Вот жалость! Угробилась насмерть.

Он посветил фонариком на навес и на лестницу.

– Ну все понятно. Помните – мы стояли и смотрели на нее. Значит, она залезла по лестнице, сиганула на распределительный щит, и ее убило током.

– Верно. Вы едва успели отъехать. Шарахнуло, как из ружья. Я так и не успел загнать машину.

– Я «Скорую» встретил по дороге.

– Вы только-только скрылись из виду.

– Прыгнула с лестницы прямо на распределительный щит. Вон оно как. Бедные глупые твари, откуда им понимать про электричество, верно? Да уж, сэр, это выше их разумения.

– Точно сказано.

– Вот так, значит. Угробилась насмерть. А красивая кошка. Помните, как она забиралась по лестнице? Никогда не видал такой красивой кошки.

– И расцветка симпатичная.

– Насмерть угробилась. Ладно, пора ехать. Теперь все ясно. Но проверить-то надо было, сами понимаете.

– Конечно, я понимаю.

– Тогда до встречи! До встречи, мисс!

– До встречи!