Текст книги "Почтальон всегда звонит дважды (сборник)"

Глава 10

Когда Сэкетт ушел, вернулся полицейский и намекнул насчет перекинуться в очко. Мы сыграли несколько партий, но я никак не мог сосредоточиться. Видно, играть одной рукой – не по моей части, ну я и бросил.

– А он тебя допек, верно?

– Есть немного.

– Сэкетт упертый, точно. Любого достанет. На вид-то прямо проповедник братской любви и милосердия, но сердце у него – камень.

– Верно, камень.

– В этом городке только один человек может его одолеть.

– Да ну?

– Один парень, Кац. Ты про него слыхал.

– Еще бы не слыхал.

– Мой приятель.

– Неплохо иметь такого приятеля.

– А то. Тебе адвоката сейчас не полагается. Пока не предъявят обвинение, ты его требовать не можешь. Тебя имеют право продержать сорок восемь часов и никого к тебе не пускать – инкоммуникадо[7]7
  Инкоммуникадо (исп. incommunicado – изолированный) – человек, лишенный связи с внешним миром.


[Закрыть] называется. Но его-то я к тебе пропущу, смекаешь? Коли я с ним потолкую, он, может, и согласится заглянуть.

– Хочешь сказать, ты с ним в доле?

– Хочу сказать, мы с ним приятели. Если бы он со мной не делился, было бы не по-приятельски, верно? Кац – парень что надо. Только он и может уделать этого Сэкетта.

– Ладно, действуй. И чем быстрей – тем лучше.

– Скоро вернусь.

Коп ненадолго ушел, а когда вернулся – подмигнул. Довольно скоро в дверь постучали, и явился Кац: мелкий типчик лет сорока с черными усиками и потасканным лицом.

Первое что он сделал, как вошел, – достал кисет с «Настоящим даремским курительным табаком» и коричневую бумажку и скрутил себе сигарету. Потом зажег ее, докурил до половины и на том – все. Она болталась у него во рту, а горела или нет, да и сам он спал или нет, я так и не понял. Этот Кац просто развалился в кресле, перекинув одну ногу через подлокотник, – шляпа на затылке, глаза полузакрыты.

Может, он и подремывал, но все равно казалось, что он знает намного больше, чем те, кто не спит, и в горле у меня встал ком. Словно, как поется в песне, прилетела ангельская колесница, чтобы забрать меня домой.

Коп таращился, как Кац сворачивает сигаретку, с таким видом, словно тот был известным акробатом, который должен сделать смертельное сальто. Выходить из палаты ему явно не хотелось, однако пришлось.

Когда мы остались одни, Кац сделал мне знак начинать. Я рассказал, как мы попали в аварию, и теперь Сэкетт шьет нам убийство грека ради страховки и заставил меня подписать заявление против Коры, что якобы она и меня хотела убить. Кац выслушал, помолчал некоторое время. Потом поднялся.

– Лихо он вас обработал.

– Напрасно я подписал. Я не верю, что она такая злодейка. Теперь не знаю, как быть.

– В любом случае не следовало подписывать.

– Мистер Кац, обещайте мне одну вещь. Как увидите ее, скажите…

– Да, я ее увижу. И скажу то, что сочту нужным. Если я вашим делом занимаюсь, стало быть, я им занимаюсь. Ясно?

– Да, сэр, ясно.

– На предъявлении обвинения я буду присутствовать. Ну или кого-нибудь вам найду. Поскольку Сэкетт вынудил вас написать заявление, представлять вас обоих я не смогу, но работать буду. И повторяю: если я этим занимаюсь, стало быть, занимаюсь, что бы вам там ни казалось.

– Делайте все, что нужно.

– Увидимся.

* * *

Вечером меня опять положили на носилки и повезли в суд – предъявлять обвинение. Ни скамей для жюри, ни кафедры для свидетеля – в общем, ничего такого. Судья вместе с несколькими полицейскими сидел на возвышении, а перед ним стоял длиннющий стол через всю комнату, и если кто хотел выступить с показаниями – подходил к этому столу, задирал голову и говорил. Народу толпилось полно; когда меня вкатили, засверкали вспышки фотографов. Сразу было ясно: событие происходит важное.

Лежа на носилках, я мало что видел, но успел заметить Кору на скамье рядом с Кацем и Сэкетта, который беседовал с неизвестными мне типами с портфелями, и еще нескольких копов и свидетелей, бывших на дознании.

Пока дослушивали дело какой-то китаянки, меня расположили перед помостом на двух сдвинутых вместе столах и поправили одеяло, а потом коп постучал, требуя тишины. Тем временем ко мне подошел молодой человек и сказал, что его зовут Уайт, и Кац послал его представлять мои интересы. Я кивнул, а он продолжал шептать про Каца, и коп застучал сильней.

– Кора Пападакис!

Она встала, и Кац подвел ее к столу. Проходя мимо, она едва меня не коснулась, и я – удивительно, в этой сутолоке! – уловил ее запах, тот самый, который всегда сводил меня с ума. Выглядела она получше, чем вчера. Блузка была другая и сидела отлично, костюм выстиран и выглажен, туфли начищены. И глаз, хоть и с синяком, уже не так заплыл.

Другие тоже подошли и выстроились перед столом, и коп велел всем поднять правую руку и начал бубнить насчет правды и ничего кроме правды. Посреди фразы он остановился и посмотрел, поднял ли руку и я, и увидел, что нет. Тогда я ее поднял, и он забубнил дальше.

Судья снял очки и сообщил Коре, что ее обвиняют в убийстве Ника Пападакиса, а также в покушении на убийство Фрэнка Чемберса и причинении последнему тяжких повреждений, и она, если хочет, может сделать заявление, но ее слова могут быть использованы против нее, а еще она имеет право на адвоката, и у нее есть восемь дней на то, чтобы обжаловать приговор, и в течение этих восьми дней суд готов ее выслушать в любое время.

Потом Сэкетт предъявил обвинение. Говорил то же самое, что утром, только теперь это звучало чертовски торжественно. Потом он вызывал свидетелей. Сначала выступил доктор со «Скорой» и рассказал, где и отчего умер Ник. Следом – судебный врач, который делал вскрытие, за ним – помощник коронера, который вел протокол дознания – он его передал судье. Потом еще какие-то типы – я не запомнил, что они говорили. Все свидетельства были насчет грека – что он умер, а я это и так уже знал, поэтому толком не слушал. Кац не задал ни одного вопроса. Всякий раз, как судья на него смотрел, он только рукой махал – и свидетеля отпускали.

Когда все наконец убедились, что грек умер окончательно и бесповоротно, Сэкетт принялся за дело всерьез. Он вызвал агента, представляющего Тихоокеанскую американскую страховую корпорацию, и тот рассказал, как грек пять дней назад оформил страховку. Рассказал, какие случаи она покрывает. При временной утрате трудоспособности вследствие заболевания или травмы Ник получал бы по двадцать пять долларов в неделю в течение года, а если бы лишился конечности – пять тысяч единовременно, а если двух – десять тысяч. Умри он от несчастного случая – вдова получила бы десять тысяч долларов, а если от аварии на железной дороге – то двадцать тысяч. Агент как будто не в суде выступал, а расхваливал клиентам свой товар, и судья поднял руку:

– Достаточно. У меня уже есть страховка.

Все рассмеялись. Даже я. Вы не поверите, как смешно это прозвучало.

Сэкетт задал пару вопросов, и судья повернулся к Кацу. Тот на минутку призадумался, а потом заговорил так медленно, словно хотел, чтобы до собеседника дошло каждое его слово.

– Вы ведь заинтересованная сторона?

– В каком-то смысле да, мистер Кац.

– Вы хотели бы избежать платежа по данной страховке на основании того, что было совершено убийство, верно?

– Верно.

– И вы предполагаете, что преступление и вправду имело место, что эта женщина убила своего мужа ради страховки и пыталась убить вот этого человека, или пыталась создать ситуацию, которая могла повлечь его смерть – и все это входит в ее план получения страховки?

Страховщик улыбнулся и слегка помедлил, в свою очередь желая донести до собеседника каждое слово.

– На ваш вопрос, мистер Кац, я бы ответил следующее: я разбирал тысячи похожих случаев; подобного рода мошенничества проходят через мои руки каждый день, и я накопил очень большой опыт в таких расследованиях. Могу сказать, что за многие годы работы на эту компанию – и на другие компании – настолько ясного случая у меня еще не было. Я не просто предполагаю, что преступление имело место, мистер Кац, я в этом уверен.

– У меня все. Ваша честь, я заявляю о виновности моей подзащитной по обоим пунктам.

Взорви он в зале суда бомбу, большего эффекта не добился бы. Репортеры рванулись наружу, фотографы бросились снимать. Началась толкотня, и судья, рассерженный, застучал молотком. У Сэкетта был такой вид, словно в него выстрелили, а в зале стоял гул – как если приложить к уху раковину. Я хотел увидеть лицо Коры, но видел только уголок рта, который все время подергивался.

После, помню, санитары понесли меня куда-то вслед за Уайтом. Быстро прошли через холл, затем через еще один и внесли в кабинет, где было несколько копов. Уайт сказал что-то про Каца, и копы убрались. Меня уложили на стол, и санитары вышли. Уайт потоптался взад-вперед, и тут вошла Кора с надзирательницей. Она и Уайт вышли, и мы с Корой остались вдвоем. Мне хотелось что-нибудь сказать, но в голову ничего не приходило. Кора прошлась по комнате, не глядя на меня. Рот у нее все еще кривился.

У меня наконец нашлись слова:

– Кора, нас обвели вокруг пальца.

Она не отвечала. Только ходила взад-вперед.

– Это все Кац, он просто переодетый коп. Мне его коп и посоветовал. Я думал, он порядочный. А они нас надули.

– Нет, никто тебя не надул.

– Еще как. Я должен быть сообразить, когда этот коп мне его сватал. Но не сообразил. Думал, он честный.

– Меня-то надули, а тебя – нет.

– Да. Меня он тоже обманул.

– Теперь я понимаю. Ясно, почему именно меня ты посадил за руль. И в прошлый раз тоже все должна была сделать я, а не ты. Да, я в тебя влюбилась, потому что ты очень умный. И теперь вижу – ты и вправду очень умный. Ну разве не забавно – влюбляешься в парня, потому что он умник, а он оказывается еще какой умник!

– Ты о чем, Кора?

– «Надули»! Вот меня точно надули! Ты и этот адвокат. Здорово ты все устроил! Так устроил, что я и тебя, оказывается, хотела убить. И все для того, чтобы самому оказаться в стороне! Теперь я виноватая, а ты вообще ни при чем. Отлично! Я, конечно, дура, но не настолько же! Послушайте-ка, мистер Фрэнк Чемберс! Когда я скажу свое слово, посмотрим, хватит ли вам ума выкрутиться.

Она разозлилась так, что губы даже под помадой побелели. Вошел Кац. Я хотел броситься на него, но не смог и пошевелиться. Я был привязан к носилкам.

– Убирайся отсюда, шпик полицейский! Ты работал на нас, как же! Теперь я тебя насквозь вижу. Слышишь? Проваливай!

– Что случилось, Чемберс? – Он посмотрел на меня прямо как мудрый учитель на ребятенка, который плачет оттого, что ему велели выплюнуть жвачку. – Я и правда занимаюсь вашим делом. Я же вам говорил.

– Отлично. Только если я когда-нибудь до тебя доберусь – помоги тебе господь!

Кац посмотрел на Кору, как будто ждал каких-то слов. Она повернулась к нему.

– Этот человек… Вы с ним сговорились, чтобы все повесить на меня, а его освободить. Так вот – он замешан не меньше меня, и так легко ему не отделаться. Я расскажу. Я все расскажу, прямо сейчас.

Кац посмотрел на нее и покачал головой – в жизни не видал такого двуличного типа.

– Ну что вы, дорогая, я бы на вашем месте молчал. Если вы дадите мне все уладить…

– Вы уже уладили. Теперь моя очередь.

Он встал, пожал плечами и вышел. Не успела дверь закрыться, как в кабинет завалился детина с пишущей машинкой. Он примостил ее на стул, подложив несколько книжек, вставил бумагу и посмотрел на Кору.

– Мистер Кац говорит, вы хотите сделать признание?

Голос у него был писклявый, и он как-то криво ухмылялся.

– Именно. Признание.

Кора говорила отрывисто, а этот тип застучал по клавишам. Она рассказала все, с самого начала. Как мы познакомились, как начали встречаться, как пытались убить ее мужа и у нас не получилось.

Раза два в комнату заглядывали. Тогда детина поднимал руку.

– Еще пару минут, сержант.

– О’кей.

Под конец Кора заявила, что ничего не знала о страховке, а Ника мы убили, просто чтобы от него избавиться.

– Это все.

Он собрал листки, и Кора поставила подпись.

– Будьте добры, на каждой странице. – Она расписалась на каждой странице.

Детина вынул печать, приложил к документу, подписал. Потом спрятал бумаги в карман, убрал машинку в чехол и вышел.

Кора открыла дверь и окликнула надзирательницу:

– Я готова.

Та увела Кору.

Пришли санитары и унесли меня. Они торопились, однако впереди образовалась давка, потому что все желали поглазеть на Кору, которая вместе с надзирательницей ждала лифта. Пока носилки протаскивали сквозь толпу, одеяло у меня сползло и волочилось по полу. Кора подняла его, подоткнула и сразу отвернулась.

Глава 11

Меня опять привезли в больницу, но вместо прежних копов дежурил тот тип, который записывал признание. Он разлегся на соседней койке.

Я постарался уснуть. Мне приснилось, что на меня смотрит Кора, а я хочу что-то сказать – и не могу. Потом она пропала, и я проснулся. В ушах у меня стоял треск – жуткий треск, с которым от моего удара проломилась голова Ника. Я опять заснул и во сне падал. Я просыпался и засыпал, и снова и снова мне слышался этот треск. Один раз я закричал.

Мой охранник приподнялся на локте.

– Э! В чем дело?

– Ни в чем, просто сон приснился.

– Ясно.

Он меня не оставлял ни на минуту. Утром потребовал тазик с водой, вынул из кармана бритву, умылся и побрился. Завтракал тоже в палате. Мы оба молчали.

Мне принесли газету; на первой странице был большой портрет Коры, а пониже – моя фотография в бинтах. Кору называли «убийца с бутылкой». Писали, что на предварительном слушании она во всем призналась и сегодня будет вынесен приговор. В одной статье говорилось, что данное дело бьет рекорды по скорости рассмотрения, а в другой приводились слова какого-то священника, что, мол, если бы все преступления расследовались так быстро, это была бы лучшая профилактика преступности. Я просмотрел всю газету; о заявлении Коры нигде не упоминалось.

Около полудня пришел молодой доктор снимать с моей спины пластырь. Ему бы намочить пластырь спиртом и подождать, а он просто сдирал его, так что боль была адская. Сестра принесла мою одежду, я оделся, санитары помогли мне дойти до лифта, а оттуда на улицу. У дверей ждала машина с шофером. Детина, который ночевал в палате, усадил меня, и мы проехали квартала два. Затем он меня вывел, и мы зашли в какую-то контору. И там нас встречал Кац – с протянутой для рукопожатия рукой и улыбкой до ушей.

– Все кончено.

– Шикарно. И когда ее повесят?

– Ее не повесят. Она свободна. Как птица. Скоро придет, только уладит в суде кое-какие формальности. Входите, я вам все расскажу.

Кац провел меня в свой кабинет и закрыл дверь. Скрутив сигарету, он докурил ее до половины, сдвинул в уголок рта и тогда начал рассказ. Я с трудом его узнавал. Невероятно: человек, который вчера спал на ходу, сегодня просто поражал своей живостью.

– Чемберс, это мое самое громкое дело! Я за него взялся и довел до конца меньше чем за сутки, и скажу вам: такого у меня никогда не было! Что ж, Джек Демпси[8]8
  Джек Демпси (1895–1983) – американский профессиональный боксер, чемпион мира в супертяжелом весе. Речь идет о знаменитом бое 14 сентября 1923 года в Нью-Йорке, когда Демпси защитил чемпионский титул, выиграв у аргентинца Луиса Анхеля Фирпо.


[Закрыть] уложил Луиса Фирпо меньше чем за два раунда, верно? Но важно-то другое! Важно – как именно! У нас, конечно, был не поединок, а игра двое на двое, в которой каждому игроку раздали отличную карту. Скажете – хороший игрок сыграет и плохой? К чертям! Плохую карту я имею каждый день. Мне подавай игру, где у всех отличная карта – выигрышная, если сыграть правильно, – вот тогда я вам покажу! Да, Чемберс, вы оказали мне большую услугу, когда пригласили вести дело!

– Вы ничего еще не рассказали.

– Расскажу, не волнуйтесь. Но вы не поймете, как я провел партию, пока я не раскрою вам все карты. Во-первых. Есть вы, и есть женщина. У вас обоих на руках отличная масть. Потому что это было идеальное убийство, Чемберс! Вы и сами не понимаете, насколько идеальное. Всякая чепуха, которой Сэкетт вас пытался запугать – что она не была в машине, когда машина перевернулась, и сумку имела при себе, – все оно гроша ломаного не стоит. Машина может немного покачаться и только потом перевернуться, верно? И женщина вполне способна прихватить сумочку, перед тем как выпрыгнуть. Сумочка – не доказательство преступления. Она лишь доказывает, что моя подзащитная – женщина.

– А как вы узнали про эти его козыри?

– От самого Сэкетта и узнал. Мы с ним вчера ужинали вместе, и он уже праздновал победу. Сочувствовал мне, болван! Мы с Сэкеттом – враги. Самые что ни на есть дружные враги. Он душу дьяволу продаст, лишь бы одержать надо мной верх. И я тоже. Мы даже побились об заклад на сто долларов. Он меня поддразнивал – дескать, дело у него безупречное, он может просто выложить карты на стол, и пусть палач делает свою работу.

Ничего себе, однако, – держать пари на то, достанемся ли мы с Корой палачу или нет…

– Раз отличная карта была у нас, то какая же была у прокурора?

– Я как раз к этому подхожу. Карта у вас была отличная, однако Сэкетту известно: ни один человек не сможет ее разыграть, если обвинитель сделает верный ход. Ему достаточно было заставить одного из вас играть против другого – и дело в шляпе. Это, значит, первое. Затем. Ему даже не пришлось ничего проверять – за него поработала страховая компания, а он и пальцем не шевельнул. Ему оставалось только правильно сходить, яблоко само упадет в руки. И что он делает? Он позволяет страховой компании вести за него расследование, запугивает вас до смерти и требует подписать заявление против женщины. Он берет ваш главный козырь – тяжелые ранения при аварии – и бьет им вашего же туза. Ведь если вы так сильно пострадали, значит, это был несчастный случай, – а он таки заставляет вас подписать заявление. И вы подписали, ведь иначе он отлично поймет, что к чему.

– Я перетрусил, вот и все.

– А Сэкетт такое за милю чует, особенно когда речь идет об убийстве. Ладно. С вами он сделал, что хотел. Вы готовы дать показания против нее. И он знает: теперь никакая сила не помешает ей сдать вас. Вот такое было положение дел, когда мы ужинали. Он меня поддразнивает. Он мне сочувствует. Он держит пари на сто долларов. И все это время у меня на руках масть, которой я легко его побью – если правильно пойду. Итак, Чемберс, смотрите на мои руки. Что в них есть?

– Ничего особенного…

– А точнее?

– По правде говоря – вообще ничего.

– Вот и Сэкетт ничего не видел. А теперь слушайте. Когда я вчера ушел от вас, то отправился к миссис Пападакис и взял доверенность на изъятие бумаг из сейфа ее мужа. Там я нашел, что и ожидал: другие страховки. Я отправился к агенту, который их оформлял, и выяснилось следующее. Страховка от несчастного случая не имеет никакого отношения к его падению в ванне. Проверяя договоры, агент обнаружил, что у Пападакиса истекает срок автомобильной страховки, и решил его навестить. Пападакис был дома один, без жены. Они быстренько заключили договор, покрывающий пожар, ограбление, автомобильные аварии… в общем, стандартные случаи. Агент заметил Пападакису, что тот застрахован от всего, кроме телесных повреждений, и предложил еще одну страховку. Грек сразу согласился. Возможно, несчастный случай тому причиной, но если и так, агент об этом ничего не знает. Пападакис подписал документы и чек, а на следующий день ему прислали полисы. Агент работает сразу на несколько компаний, и разные полисы выданы разными компаниями. Вот вам первое, что упустил из виду Сэкетт. Однако главное – у Пападакиса была не только эта новая страховка. Были еще и старые, и истекают они только через неделю.

Итак, подведем итоги. Тихоокеанская американская страховая компания: страховка от несчастного случая на десять тысяч. Страховая компания штата Калифорния – недавняя страховка гражданской ответственности на десять тысяч долларов. Компания «Роки Маунтин Фиделити» – старая страховка гражданской ответственности на десять тысяч долларов. Это мой первый козырь. На Сэкетта работала одна страховая компания – ради своих десяти тысяч долларов, а на меня – две страховые компании ради двадцати тысяч долларов. Доходит?

– Нет.

– Вот смотрите. Сэкетт отобрал ваш главный козырь, да? А я забрал главный козырь у него. Вы пострадали, причем серьезно. Итак, если Сэкетт обвиняет ее в убийстве, а вы подаете заявление, что пострадали в результате совершения ею убийства, то суд удовлетворит любое ваше требование. И эти компании – страховщики гражданской ответственности – будут обязаны выплатить возмещение до последнего пенни.

– Теперь понимаю…

– Конечно, Чемберс, конечно. И вот у меня на руках такая карта, а вы ее не видите, и Сэкетт не видит, и Тихоокеанская американская страховая компания тоже, потому что там все слишком заняты плясками под его дудку и полностью уверены в его победе; про этот козырь они даже не вспомнили!

Кац несколько раз прошелся по комнате, не забывая полюбоваться на себя всякий раз, когда оказывался у небольшого зеркала в углу.

– Значит, карта имеется, и следующий вопрос: как правильно ее разыграть? Ходить следовало быстро, потому что Сэкетт уже пошел, и моя подзащитная могла в любой момент сделать признание. Даже прямо там, на предварительном слушании, как только узнала о бумаге, которую вы подписали. Мне пришлось торопиться. И как я поступил? Я подождал, пока представитель страховщика засвидетельствует под присягой, что уверен в совершении преступления. Это на тот случай, если потом понадобится выдвинуть обвинение в незаконном аресте. И тут – бац! – мы признаем вину. Заседание закрывается, и Сэкетт до завтра вне игры. Я велел отвести женщину на полчасика в комнату для совещаний и отправил туда вас. Пяти минут в вашем обществе ей хватило. Когда я вернулся, она была готова излить душу. И тогда я послал к вам Кеннеди.

– Того легавого, который ночевал у меня в палате?

– Был легавый, а теперь мой личный шпик. Она думала, что выкладывает все полицейскому, а то была подсадная утка. Но схема-то сработала! Дамочка облегчила душу и сидела тихо до самого утра. Следующий мой ход – вы. Вы могли удрать в любой момент. Обвинения против вас не выдвигали, из-под ареста освободили, и стоило вам это сообразить – никакой пластырь, никакие ремни или больничный персонал вас бы не удержали. Поэтому, как только Кеннеди закончил печатать, я отправил его присматривать за вами. Следующий ход – небольшое ночное совещание с Тихоокеанской американской страховой компанией, Страховой компанией штата Калифорния и компанией «Роки Маунтин Фиделити». Когда я им все выложил, они мигом обстряпали дельце.

– В каком смысле – обстряпали?

– Во-первых, я процитировал им закон. Пункт о пассажирах раздела 141.3.4 калифорнийского Закона о транспортных средствах. Если пассажир застрахованного транспортного средства получает увечья, он не имеет права на возмещение, с оговоркой, что таковое право он имеет, коль скоро увечье произошло вследствие опьянения или злого умысла со стороны водителя. Вы – пассажир, а женщину я объявил виновной в преднамеренном убийстве и причинении увечий. Значит, злого умысла имеется навалом. И потом, откуда им знать, – вдруг она и вправду одна все провернула? Стало быть, обе компании, застраховавшие Пападакиса от гражданской ответственности, уже готовые бодаться с вами по поводу возмещения, отстегнули Тихоокеанской страховой по пять тысяч каждая, чтобы та выплатила страховку и помалкивала – и на все это у меня ушло полчаса!

Он замолчал, продолжая улыбаться.

– А дальше?

– До сих пор вижу физиономию Сэкетта, когда представитель Тихоокеанской вышел на свидетельское место и заявил, что расследование показало отсутствие состава преступления и его компания полностью выплатит сумму страховки. Чемберс, знаете, на что это похоже? Все равно что ложным выпадом заставить противника раскрыться – и врезать ему прямо в челюсть. Такое удовольствие ни с чем в сравнение не идет.

– Все же я не понимаю. Почему агент опять давал показания?

– Нужно было вынести приговор. После признания вины суд обычно выслушивает некоторых свидетелей, чтобы получше разобраться в деле и определиться с приговором. А Сэкетт уже взалкал крови и требовал смертного приговора. О, он кровожадный паренек, наш Сэкетт. Думает, повешение – штука полезная. На него можно ставки делать. Конечно, Сэкетт опять вызвал страхового агента. Однако после нашего ночного совещания тот был уже мой, а не его. Только Сэкетт этого не знал. И как же он вопил, когда понял! Увы, поздно. Если страховая компания сочла подсудимую невиновной, присяжные никогда ее не приговорят. Теперь не было ни единого шанса, что ее накажут. Вот тут я Сэкетта достал! Я вышел – и сказал речь. И я таки не торопился. Моя подзащитная, заявил я, с самого начала настаивала на своей невиновности. А я, дескать, ей не верил. Считал, что ее вина полностью установлена, и доказательства убедят любой суд, и потому, действуя в ее же интересах, заставил ее признать вину и просить суд о снисхождении. Но… Чемберс, вы даже не представляете, как я выдал это «но»! Но в свете только что прозвучавших показаний мне остается лишь отозвать признание вины и просить о дальнейшем рассмотрении дела. И Сэкетт ничего не мог возразить, ведь положенные восемь дней еще не прошли! Он понял, что проиграл. Вменил ей убийство по неосторожности, суд выслушал других свидетелей, дал ей полгода с заменой условным, да и то чуть ли не с извинениями. Ваше заявление о тяжких телесных было аннулировано.

В дверь постучали. Кеннеди ввел Кору, положил перед Кацем какие-то бумаги и ушел.

– Ну вот, Чемберс. Подпишите, о’кей? Это отказ от любых возмещений за телесные повреждения. Нужно же отплатить им за любезность.

Я подписал.

– Кора, поедем домой?

– Наверное, да.

– Минуточку-минуточку. Не спешите. Еще одно дельце. Насчет десяти тысяч, которые вы получите за то, что разделались с Пападакисом.

Мы с Корой переглянулись.

Кац сидел, любуясь чеком.

– Знаете, партию можно считать удачной, если что-то перепадает и Кацу. Совсем забыл вам сказать. Ладно, не буду жадничать. Обычно я забираю все, однако сегодня хватит и половины. Миссис Пападакис, выпишите мне чек на пять тысяч, а я передам вам этот – и завезем их в банк. Прошу, у меня есть бланк для чека.

Кора села, взяла ручку и начала писать, но замерла, словно забыла, что делать дальше. И тут вдруг Кац выхватил у нее бланк и порвал.

– Какого черта! Раз в жизни-то можно, верно? Забирайте все. Не нужны мне ваши тысячи. У меня и так все есть. Я вот чего хотел!

Он открыл бумажник, вынул листок и показал нам. Это был чек на сто долларов с подписью Сэкетта.

– Думаете, я собрался его обналичить? Черта с два! Вставлю в рамочку и повешу вот здесь, над столом.