Текст книги "«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны"

Глава XXXIII

Прошу, прочтите.

Шекспир. Цимбелин

– Опасность миновала, – произнес Бороздящий Океаны, вставая на ноги и подходя к тому месту, где исчезли офицеры. – Теперь нам остается положиться на свою ловкость и мужество. Не будем, однако, унывать, капитан Ладлоу! Смотрите, наша «Морская волшебница» не покинула своих слуг.

Ладлоу бросил взгляд по тому направлению, куда указывал контрабандист. Он увидал качавшееся в волнах изображение «Волшебницы». Эту свою эмблему моряки с бригантины принесли с собою и на «Кокетку», когда шли к последней на помощь. Перед тем как броситься в бой, они прикрепили к ней фонарь.

Ладлоу молча смотрел, как Бороздящий бросился в волны, поплыл к продолжавшему еще гореть фонарю и скоро возвратился вместе с эмблемой бригантины, которую и водрузил на плоту. Голос Бороздящего звучал бодро.

– Смелее! – вскричал он. – Мы, правда, находимся на ненадежном плоту, но и плохой парусник имеет часто счастливое плавание. Говори же, развлекай нас, Сидрифт! Пусть возродится твоя веселость и энергия!

Но Сидрифт изменил на этот раз лестной аттестации Бороздящего. Он только ниже наклонил голову к плечу Алиды и не отвечал ни слова.

Несколько мгновений Бороздящий с нежным участием смотрел на эту группу. Затем, взяв капитана за руку, он отвел его в сторону, чтобы своими словами не встревожить пассажиров.

Хотя опасность от взрыва и миновала, но положение казалось безнадежным.

– У нас нет средств для продолжительного плавания, капитан Ладлоу! – тихо проговорил Бороздящий. – Мне случалось плавать на всевозможных судах и во всякую погоду. Но это наше плавание надо отнести к разряду наиболее тяжелых.

– Мы не можем скрывать от себя, что подвергаемся величайшей опасности, – ответил Ладлоу, – хотя было бы желательно скрыть это от наших пассажиров.

– Здешние моря мало посещаются кораблями. Если бы дело происходило где-нибудь в Ла-Манше или даже в Бискайском море, то можно было бы еще надеяться встретить какой-нибудь корабль. Но здесь всю надежду мы должны возложить лишь на французский фрегат или на бригантину.

– Французы, без сомнения, слышали взрыв. Но, может быть, они думают, что мы спаслись на шлюпках в виду близости земли. У них нет теперь побуждений оставаться вблизи здешних берегов.

– Разве нельзя надеяться на помощь со стороны ваших офицеров? Неужели они покинут своего командира?

– Ну, на них плохая надежда! Корабль за это время настолько ушел от берега, что еще до рассвета мы будем в открытом море.

– Положение скверное! – согласился Бороздящий. – На каком же мы приблизительно расстоянии находимся от земли, и с какой стороны она лежит?

– Земля от нас к северу, а нас несет к юго-востоку. Теперь, надо полагать, мы на несколько миль в открытом море.

– Я этого и не предполагал. Но, может быть, нам поможет прилив?

– Да, прилив может отнести нас обратно к земле. Но что вы скажете о небе?

– Оно не предвещает нам ничего хорошего, хотя и опасного в нем как будто не видно. На рассвете подует с моря ветер.

– И прибавьте: разведет волнение. Сколько, спрашивается, времени может продержаться этот на скорую руку сколоченный плот, особенно в случае качки? А наши пассажиры, как они обойдутся без пищи?

– Вы рисуете мрачные картины, капитан! – сказал Бороздящий, железное сердце которого в первый раз дрогнуло при последних словах Ладлоу. – К сожалению, я сознаю, что вы правы, хотя я дорого дал бы за то, чтобы иметь возможность сказать противное. Впрочем, я думаю, эта ночь будет для нас спокойной.

– Для корабля и даже для шлюпки, но не для плота, особенно такого, как наш. Видите, он расшатывается от малейшей волны.

– Вижу, капитан, что вы не шутите. Вполне согласен с вами, что наше положение едва ли может быть хуже и что у нас остается одна надежда – на бригантину.

– Но как она будет искать плот, о существовании которого ничего не знает?

– Я глубоко верю в ее бдительность…

– Единственно, что мы можем еще сделать для спасения, это снять лишний груз с нашего плота да закрепить его покрепче.

Бороздящий согласился с этим. Множество мелких снастей, мешавших свободному ходу плота, а также железные рейки, прикрепленные к реям, полетели в воду. Это значительно облегчило плот, который теперь мог лучше поддерживать своих пассажиров.

Тем временем Бороздящий с помощью своих двух молчаливых и дисциплинированных матросов занимался скреплением и перестановкой разных обломков снастей с целью придания плоту возможной прочности.

Олдермен и Франсуа помогали ему по мере сил и способностей.

Когда же работа была закончена, подошедший Ладлоу молча признал, что все возможное, чтобы отдалить минуту катастрофы, было сделано. Никто не говорил ни слова. Среди глубокой тишины слышалось только ровное дыхание матросов, которые, несмотря на весь ужас своего положения, крепко заснули, утомившись от трудов.

Когда наступил рассвет, каждый старался ориентироваться в своем положении, пытаясь узнать, на что можно надеяться и чего надо опасаться.

Океан был спокоен, хотя широкое волнение, так свойственное ему, заставляло предполагать, что земля была далеко. В этом скоро все убедились, когда дневной свет прогнал остатки ночи. Кругом, насколько только хватал глаз, простиралась темная водная гладь.

Вдруг крик радости вылетел из груди Сидрифта и заставил повернуть взоры всех на запад. Прошло еще немного времени, и все бывшие на плоту увидали вдали чуть заметные паруса, блестевшие при свете утра.

– Это французский фрегат! – заметил контрабандист. – Надо сознаться, что хотя француз и враг, но ему не чуждо чувство сострадания.

– Вероятно, это он, так как наша судьба не тайна для них! – ответил Ладлоу. – К несчастью, мы ушли от него слишком далеко. Да, те, которым еще недавно мы так дорого продавали свою жизнь, теперь исполняют долг гуманности.

– А вот дальше и разбитый корвет, видите, под ветром? Блестящий мотылек обжег свои крылышки и не может лететь по своей воле. Таков уж удел человека. Он пользуется своими силами, чтобы самому уничтожить средства, необходимые для его же безопасности.

– Не правда ли, незнакомец маневрирует в благоприятном для нас направлении? – спросила капитана Алида, стараясь прочесть в его глазах ответ на свой вопрос.

Ладлоу и Бороздящий напряженно всматривались в далекое судно. Через минуту они в один голос ответили, что фрегат направляется прямо на них.

Это известие значительно ободрило путешественников, а негритянка, не сдерживая своей южной натуры, разразилась шумными восклицаниями восторга.

Чтобы дать знать о себе незнакомцу, привязали несколько белых платков к шесту, футов в двадцать длиною, и этот импровизированный флаг подняли над плотом, после чего все терпеливо стали ожидать результатов.

С каждой минутой корабль становился виднее. Скоро можно было различить людей, стоявших на реях. Наконец корабль приблизился на пушечный выстрел.

– Мне не нравятся его маневры! – заметил, нахмурив брови, Бороздящий. – Он как будто хочет бросить свои поиски. Если бы он продолжал идти этим курсом еще хотя бы десять минут!

– Нельзя ли как-нибудь дать знать ему о нас? – вмешался олдермен. – Мне кажется, что сильный мужчина способен подать свой голос и на такое расстояние, особенно если от этого зависит его спасение.

Оба моряка отрицательно покачали головой. Но олдермен, нисколько не смущаясь этим, побуждаемый угрожающей опасностью, издал зычный крик, к которому постепенно присоединились оба матроса, а потом и Ладлоу. Кричали до тех пор, пока не охрипли.

Несмотря на то, что марсовые с французского фрегата, как можно было с уверенностью предположить, избороздили вдоль и поперек поверхность океана, не было видно никаких признаков, что плот ими был замечен. Корабль продолжал, однако, приближаться и находился теперь на расстоянии, не превышавшем половину английской мили.

Вдруг он свернул в сторону, повернувшись к плоту бортом. Было ясно, что он отказался от дальнейших поисков. Заметив эту печальную истину, Ладлоу в тревоге закричал:

– Кричите все разом! Это наше последнее средство!

Раздались дружные восклицания. Один Бороздящий не принимал участия в общем хоре. Скрестив на груди руки, он с печальной улыбкой наблюдал, как напрасно надсаживались его друзья.

– Вы добросовестно старались, – сказал он, когда крики замолкли, – но не преуспели в своей попытке. Оно и понятно: шум волн и командные слова на корабле могли заглушить и более сильный звук. Я не хочу давать вам напрасной надежды, но все-таки сделаю со своей стороны попытку.

С этими словами, приставив руку в виде рупора, Бороздящий испустил такой оглушительный крик, что казалось невозможным, чтобы на корабле не услыхали его. Трижды повторил он свой сигнал, хотя с каждым разом слабее.

– Они слышат! – вскричала Алида. – Я вижу какое-то движение в парусах!

– Это просто крепчает ветер, надувая их сильнее! – печально ответил Ладлоу. – С каждым мгновением они удаляются от нас все дальше и дальше.

Увы! Это было так. Еще с полчаса наши друзья с тоскою смотрели вслед уходящему кораблю. Вдруг на последнем загрохотал выстрел. Распустив паруса, фрегат стал по ветру и полетел на юг, где виднелись в отдалении верхние паруса разбитого корвета. Исчезла последняя надежда на помощь со стороны неприятельского крейсера.

Тогда самые сильные духом поникли головою.

– Скверные предвестники, – пробормотал сквозь зубы Ладлоу, обращая внимание Бороздящего на темные плавники трех-четырех акул, время от времени начавших показываться на поверхности волн и притом совсем вблизи от плота. – Животные инстинктом чуют нашу беспомощность.

– Моряки действительно думают, что у этих чудовищ есть какой-то тайный инстинкт, почти безошибочно приводящий их к добыче. Роджерсон, – прибавил Бороздящий, позвав одного матроса, – у тебя обыкновенно водятся в карманах рыболовные принадлежности. Нет ли у тебя чего-либо для этих прожорливых рыб?

Роджерсон вытащил крючок достаточной величины и привязал его вместо веревки к обрывку каната.

Приманкой послужил кусок кожи, снятой с одного из обломков снастей, и весь аппарат был брошен в воду. Голод увеличивал прожорливость чудовищ. Одно из них с быстротою молнии накинулось на воображаемую добычу. Толчок был так внезапен и силен, что несчастный матрос, не успевший выпустить из рук каната, полетел со скользкой доски, на которой стоял, прямо в море.

Все это произошло так неожиданно, что никто из присутствовавших не мог подать помощи.

Раздался пронзительный крик. Несчастный на один миг остановил на застывших от ужаса пассажирах свой потухший взор, в котором выражалась предсмертная тоска и нечеловеческий ужас. В следующее мгновение он исчез, и в то же время волны над ним окрасились в красный цвет. Исчезли и прожорливые чудовища, и только темное пятно на поверхности воды, недалеко от неподвижного плота, служило грозным напоминанием того, какая участь ожидает и оставшихся в живых пассажиров.

– Какая страшная сцена! – сказал, невольно содрогаясь, Ладлоу.

– Парус! – вскричал Бороздящий.

Радостно отозвалось в сердцах всех это единственное слово после той драмы, которая только что произошла на их глазах.

– Моя храбрая бригантина ищет нас!

– Только бы нам посчастливилось, только бы она не последовала за фрегатом, который так недавно ушел прочь!

– Да, только бы нам посчастливилось! Если и бригантина пройдет мимо, нам не на что будет больше надеяться. Суда здесь бывают редко, и к тому же мы имели возможность убедиться, что наш флаг не очень-то хорошо виден издалека.

Все взгляды были прикованы к белой точке на горизонте, в которой Бороздящий Океаны с такой уверенностью признал «Морскую волшебницу».

Только настоящий моряк мог чувствовать эту уверенность – ведь с низкого плота видна была лишь кромка верхних парусов. К тому же судно, на беду, было с подветренной стороны, но Ладлоу и контрабандист в один голос заверили своих спутников, что оно, лавируя, пытается идти против ветра.

Прошло два часа, которые тянулись, как пытка. Все зависело от множества самых различных обстоятельств, и каждый новый оборот дела вызывал у моряков, оставшихся на плоту, мучительное волнение. Вдруг заштилеет и бригантина вынуждена будет остановиться, – тогда и судно и плот окажутся во власти коварных океанских течений; вдруг ветер переменится, бригантина ляжет на другой курс и пройдет мимо; вдруг засвежеет, и все они погибнут, прежде чем подоспеет помощь. К тому же, помимо всего этого, команда бригантины имела основания считать, что они давным-давно утонули.

Однако судьба, казалось, смилостивилась над измученными людьми; ветер был устойчивый, но не сильный, бригантина, по всей видимости, должна была пройти где-то совсем близко от плота, и надежда, что их найдут, росла и крепла, радуя все сердца.

По истечении двух часов бригантина подошла к плоту с подветренной стороны так близко, что были уже видны самые мелкие снасти.

– Мои верные друзья ищут нас! – воскликнул контрабандист с сильным волнением в голосе. – Они скорее обшарят весь океан, чем откажутся от поисков!

– Но они проходят мимо, махните флагом… может быть, его увидят!

Маленький флаг остался незамеченным, и люди на плоту после столь долгого и мучительного ожидания с тоской увидели, как быстрое судно безвозвратно уходит все дальше и дальше. Даже у Бороздящего Океаны, как видно, защемило сердце от разочарования.

– О себе я не забочусь, – печально промолвил храбрый моряк. – Не все ли равно, в каком море или во время какого плавания моряк сойдет в свою зыбучую могилу? Но для тебя, моя бедная, резвая Эудора, я желал бы другой судьбы… Глядите!.. Бригантина делает поворот оверштаг!.. Что ни говори, а наша повелительница всегда находит своих детей!

Теперь бригантина шла вполветра. Через десять или пятнадцать минут она уже снова была на траверзе плота с наветренной стороны.

– Если она и на этот раз пройдет мимо, все будет потеряно окончательно, – сказал контрабандист, делая всем знак молчать. Приложив ладони ко рту, он закричал так громко, словно отчаяние утроило силу его легких: – Эй, на «Морской волшебнице»!

Эти слова прозвучали звонко и внятно – так умеют кричать только моряки. Казалось, чуткая бригантина узнала голос хозяина: она слегка изменила курс, как живое и разумное существо.

– Эй, на «Морской волшебнице»! – еще громче крикнул Бороздящий Океаны.

– Э-ге-й! – слабо донеслось по ветру, и курс бригантины снова переменился.

– Эй, на «Морской волшебнице»! Эй, на «Морской волшебнице»! – голос отважного моряка звучал с нечеловеческой силой, он кричал до тех пор, пока не упал в изнеможении.

Призыв этот еще звенел в ушах людей, притихших на плоту, когда над водой пронесся громкий ответный крик. Тотчас же гик бригантины был перекинут, и ее тонкий нос направился прямо на маленький белый флажок, развевавшийся над морем. Все это произошло в один миг, но миг этот был полон надежд и тревог, а прекрасное судно уже скользило в пятидесяти футах от плота. Не прошло и пяти минут, как мачта с «Кокетки» уже плыла по океану пустая и никому не нужная.

Первым чувством, которое овладело Бороздящим Океаны, когда нога его коснулась палубы бригантины, была глубокая, бесконечная благодарность. Он молчал, видимо, не в силах вымолвить ни слова. Проходя по палубе, он окинул взглядом свое судно и крепко хлопнул ладонью по шпилю, как бы выражая этим судорожным движением свою любовь. Потом он сурово улыбнулся преданным, послушным матросам и скомандовал бодро и властно, как всегда:

– По реям! Марсель поставить, пошел брасы! Шкоты тянуть, да покрепче, друзья! Пусть наша дорогая волшебница обратит свой лик к берегу!

Глава XXXIV

Простите, сударь, вы присутствовали при этом?

Шекспир. Зимняя сказка

На следующий день утром окна виллы олдермена ван Беверута были открыты, свидетельствуя о возвращении хозяина. На лицах людей в доме и во дворе было счастливое и вместе с тем печальное выражение, словно какая-то большая радость была омрачена тяжким несчастьем. Чернокожие слуги были взволнованы, обуреваемые той жаждой необычайного, которая так сильна у простых людей, а остальные, казалось, не могли забыть о беде, которой им удалось миновать.

Тем временем в комнатах олдермена происходил очень серьезный разговор. Контрабандист и олдермен разговаривали с глазу на глаз. Вид обоих не оставлял сомнений в том, что они пришли сюда обсудить какие-то важные и серьезные вопросы. Но от человека проницательного не укрылось бы, что моряк говорил о вещах, сильно волновавших его душу, а олдермена больше интересовали торговые дела.

– У меня остаются считаные минуты, – сказал моряк, выходя на середину комнаты и круто поворачиваясь к своему собеседнику, – поэтому я буду краток. Из мелкой бухты можно выйти только во время прилива, а едва ли было бы благоразумно, если бы я стал мешкать, дожидаясь, пока весть о происшествии, которое недавно случилось в море, разнесется по всей провинции и поднимутся шум и тревога.

– Вы рассуждаете с осторожностью, как и пристало контрабандисту! Это еще более укрепляет нашу дружбу, которая отнюдь не ослабла после того, что вы сделали во время нашего не слишком приятного плавания на реях и мачтах погибшего крейсера королевы Анны. Что ж! Я не желаю зла никому из верных слуг ее величества, но мне тысячу раз жаль, что вы не хотите прийти сюда с партией доброго товара сейчас, когда берега некому охранять! В прошлый раз вы привезли потайные шкатулки и кружева тонкой работы, весьма ценные и выгодные для торговли; но наша колония испытывает острую нужду еще в кое-каких товарах, которые теперь можно провезти без помех.

– Я пришел к вам, чтобы поговорить совсем о другом. Нас связывает нечто такое, олдермен ван Беверут, о чем вы и не подозреваете.

– Вы говорите о маленьком недоразумении с последней описью? Но ведь все было улажено при вторичной проверке и выяснилось, что вы были аккуратны, как Английский банк.

– Выяснилось или нет, мне все равно, пусть тот, кто во мне сомневается, не имеет со мной дела. У меня только один девиз – «доверие» и одно правило – «справедливость».

– Друг мой, вы меня неправильно поняли. Я не допускаю никаких подозрений; но аккуратность – душа коммерции, прибыль – ее плоть. Точный расчет и приличный баланс – самый прочный цемент для делового доверия. Искренность в тайной торговле подобна беспристрастию в суде: она восстанавливает справедливость, нарушенную законом. О чем же вы хотите со мной говорить?

– Прошло уже много лет, олдермен ван Беверут, с тех пор как началась тайная торговля между вами и тем человеком, которого вы считали моим отцом, хотя он лишь назвался им из благородства и опекал беспомощного сироту, сына своего друга.

– Этого я не знал, – сказал олдермен, слегка наклоняя голову. – Возможно, этим и объясняется некоторое ваше легкомыслие, которое было чревато известными затруднениями. Да, в августе исполнится двадцать пять лет с тех пор, как завязалась эта торговля, причем двенадцать из них я имею дело с вами. Не скажу, что нельзя было бы вести это опасное дело лучше, но оно шло вполне терпимо. Увы, я старею и подумываю о том, что пора отказаться от риска и житейских превратностей – еще два, три, самое большее четыре или пять удачных рейсов, и на этом мы, пожалуй, могли бы покончить к обоюдному удовольствию.

– Мы сделаем это гораздо скорее. Вероятно, судьба моего покровителя вам известна. Мы не раз упоминали вскользь в наших разговорах, что он был изгнан из королевского флота, так как выступал против тирании Стюартов, бежал со своей единственной дочерью в колонии и, наконец, стал контрабандистом, чтобы как-то добывать себе пропитание.

– Гм!.. У меня хорошая память в деловых вопросах, сэр Бороздящий Океаны, но во всякого рода щекотливых вещах я забывчив, как новоиспеченный лорд, когда речь заходит о его родословной. Однако, вероятно, все было именно так, как вы говорите.

– Вам должно быть известно, что когда мой покровитель решил покинуть сушу, он взял с собой в море все свое имущество.

– У него была надежная и быстроходная шхуна с хорошим балластом из прибрежных камней и грузом отборного табака. Он был умный человек, не поклонялся морским волшебницам; не плавал на щегольских бригантинах. Сколько раз королевские крейсеры принимали этого достойного торговца за прилежного рыбака.

– У него были свои прихоти, а у меня свои. Но вы забыли, что среди его груза было еще кое-что весьма ценное.

– Возможно, там был тюк куньих мехов – по тем временам это был ходкий товар.

– Там была прекрасная, чистая, любящая девушка…

Олдермен невольно вздрогнул и отвернулся от собеседника.

– Да, там действительно была прекрасная, как вы говорите, девушка с добрым сердцем, – проговорил он хрипло и едва слышно. – Но вы сами сказали мне, сэр Бороздящий Океаны, что она умерла где-то в Средиземном море. После того как она в последний раз побывала здесь, я больше не видел ее отца.

– Да, она умерла на островах Средиземного моря. Но место ее в сердцах всех, кто знал эту женщину, заняла ее… дочь.

Олдермен вскочил со стула и вперил в контрабандиста пристальный, взволнованный взгляд:

– Ее дочь?!

– Теперь вы все знаете. Эудора – дочь этой несчастной… Нужно ли говорить, кто ее отец?

Олдермен застонал, закрыл лицо руками и снова опустился на стул, судорожно вздрагивая.

– Чем ты можешь это доказать? – пробормотал он. – Ведь Эудора – твоя сестра!

– Вас обманули, – отвечал контрабандист с печальной улыбкой. – Кроме моей верной бригантины, у меня нет на свете ничего и никого. С тех пор как мой храбрый отец погиб на глазах у того человека, о котором я говорил, у меня не осталось родных. Я любил этого человека, как отца, и он называл меня сыном, а Эудору мы выдавали за его дочь от второго брака. Но вот достаточно веские доказательства ее происхождения.

Олдермен взял бумагу, которую моряк ему протянул, и быстро пробежал ее глазами. Это было письмо матери Эудоры на его имя, написанное после рождения девочки и дышавшее нежностью. Любовь между молодым коммерсантом и красивой дочерью его тайного поставщика была с его стороны гораздо чище, чем большинство подобных связей. Ничто не препятствовало законному браку, кроме необычности их положения и той неловкости, которой невозможно было избежать, введя в общество женщину, о чьем существовании друзья Миндерта даже не подозревали, да еще страха перед обездоленным, но гордым отцом. Нравы в колонии были простые, вполне вероятно даже, что многие советовали узаконить рождение ребенка, поэтому когда Миндерт ван Беверут прочел письмо той, которую он некогда так искренне любил, а потом потерял, понеся невозместимую во многом утрату, так как ее нежное влияние могло бы оказаться для него благотворным, он задрожал всем телом, не в силах скрыть свое волнение. Письмо умирающей было написано ласково, без тени упрека, но в торжественном и увещающем тоне. Она сообщала о рождении их ребенка, которого, однако, оставляла на попечение своего отца, и истинного виновника его появления на свет лишь уведомляла о существовании девочки и горячо просила любить ее в случае, если она когда-нибудь будет поручена его заботам. В прощальных строках письма выражались нежные чувства, которые еще привязывали ее к жизни, но были лишь печальным контрастом тому, что ждало бедняжку впереди.

– Почему от меня так долго скрывали это? – спросил взволнованный олдермен. – Почему, скажи мне ты, дерзкий и бесстрашный человек! Неужели боялись, что я причиню зло собственной дочери?

На лице контрабандиста появилась скорбная и гордая улыбка.

– Олдермен ван Беверут, мы не простые береговые торговцы. Наша торговля – это дело всей жизни; наш мир – это «Морская волшебница». А поскольку мы мало интересуемся берегом, в своих взглядах на жизнь мы выше береговых слабостей. Рождение Эудоры было скрыто от вас по желанию ее деда. Возможно, в нем говорило негодование или гордость. А если это была любовь, то он окружил девочку любовью, которая искупает обман.

– Ну, а сама Эудора? Знает ли она… давно ли она знает правду?

– Она узнала ее лишь недавно. После смерти нашего общего покровителя она лишь у меня находила помощь и защиту. Всего лишь год назад девушка узнала, что она не сестра мне. А до тех пор она, как и вы, думала, что оба мы дети того, кто не был отцом ни ей, ни мне. В последнее время я вынужден был почти безотлучно держать ее на бригантине.

– Что ж, я справедливо наказан! – простонал олдермен. – Наказан за свое малодушие бесчестием собственной дочери!

Контрабандист сделал шаг вперед.

– Олдермен ван Беверут! – произнес он сурово. – Вы получите свою дочь из моих рук такою же, какою была ее мать в ту пору, когда отец привез ее под ваш кров. Мы, контрабандисты, имеем собственные понятия о том, что хорошо и что худо. Но самое чувство благодарности, если уже не мои принципы, обязывало меня быть покровителем дочери моего благодетеля, а не оскорбителем ее.

– Благодарю вас, благодарю от всей души! – с живостью вскричал олдермен. – Я приму свою дочь и дам ей приданое, с которым она может сделать выгодную партию.

– Вы можете выдать ее за своего любимца-патрона! – спокойно, но с оттенком печали ответил Бороздящий. – Она более чем достойна его. Молодой человек согласен на этот брак, так как ему известно все, касающееся Эудоры. Я подумал об этом браке еще тогда, когда судьба привела его на мою бригантину.

– Вы, право, слишком честный человек для этого скверного мира, господин Бороздящий! Идите, покажите мне эту очаровательную парочку, чтобы я дал ей свое благословение.

Контрабандист медленно повернулся и, растворив двери, сделал кому-то знак войти.

В комнату вошла Алида, ведя за руку Сидрифта, на этот раз одетого в женское платье. Олдермену часто приходилось видеть мнимую сестру Бороздящего, но никогда еще она не казалась ему столь прелестною, как в данную минуту. Ее фальшивые бакенбарды были теперь сняты и обнаружили удивительную свежесть лица, несмотря на действие солнечных лучей, которым оно по необходимости должно было подвергаться. Густые локоны черных шелковистых волос рассыпались в живописном беспорядке по ее плечам, окаймляя ее веселое и шаловливое личико, обнаруживавшее, однако, доброту и задумчивость.

Чудную парочку представляли обе молодые девушки… При взгляде на них в сердце олдермена одну минуту любовь дяди боролась с новым чувством, овладевшим им. Но голос природы был слишком властен, чтобы можно было противиться ее зову. Подозвав свою дочь, старый коммерсант склонил на ее плечо свою седеющую голову и заплакал, как ребенок, слезами радости.

Два часа спустя все собрались на берегу бухты в тени векового дуба. Бригантина виднелась в бухте под несколькими парусами.

От нее отчалила и скоро пристала к берегу лодка. В ту же минуту около нее на берегу выросла стройная фигура Бороздящего. Протянув руку, он помог Зефиру выйти из лодки.

– Мальчик будет счастлив здесь! – сказал Ладлоу. – Алида и Эудора научат его обычаям и привычкам этой простой и патриархальной страны.

– Боюсь, как бы он не начал тосковать по «Морской волшебнице», – возразил Бороздящий. – Капитан Ладлоу, есть у меня еще одна обязанность, которою я не должен пренебречь, хотя вы, может быть, и не поверите чистоте моих побуждений. Я слышал, что Алида де Барбери отдала вам свою руку?

– Да, я счастлив…

– Вы не спрашивали у нее объяснений по поводу, помните, загадочного исчезновения. Ваша благородная доверчивость заслуживает быть вознагражденною. Я прибыл к вашим берегам исключительно с той целью, чтобы восстановить права Эудоры на имущество ее отца. Сначала я опасался противодействия со стороны Алиды, но скоро мне пришлось приятно обмануться в своих ожиданиях. Она была похищена из своего павильона моими агентами и пленницей перевезена на бригантину.

– Я уже раньше догадывался, что ей известна история ее кузины и что она согласилась принять участие в ее возвращении к друзьям…

– И вы только отдали должное ее беспристрастию. Чтобы побудить Алиду извинить мою смелость, а с другой стороны, – и с целью успокоить ее тревогу, я сообщил ей тайну Эудоры. Тут и Эудора в первый раз узнала всю правду о себе. В лице же Алиды мы приобрели благородную и великодушную союзницу вместо мстительной соперницы.

– Я так и знал, что Алида – воплощенное великодушие! – в восторге вскричал Ладлоу, поднося руку зардевшейся девушки к своим губам. – Потеря имущества на самом деле приобретение, так как благодаря ей я узнал все лучшие качества моей невесты.

– Тс! – прервал олдермен. – Зачем так громко говорить о потере, какого бы рода она ни была? Конечно, надо подчиняться тому, чего требует справедливость. Но к чему объявлять во всеуслышание, много или мало приданого дается за такой-то молодой девицей?

– Потеря состояния будет возмещена! – ответил контрабандист. – Эти мешки полны золота. Приданое моей воспитанницы будет вручено тотчас же, как она сделает свой выбор.

– Успех и благоразумие! – вскричал коммерсант. – Подобная предусмотрительность весьма похвальна, господин Бороздящий! Эти деньги, надеюсь, на законном основании переходят к Эудоре от ее дяди?

– Конечно!

– Воспользуюсь кстати этой минутой, чтобы коснуться одного важного для меня вопроса. Я слышал, ван Стаатс, что союз, который раньше предполагался, вами отвергнут?

– Признаюсь, холодность прекрасной Алиды разрушила мою любовь! – ответил молчаливый патрон, вообще заговаривавший лишь тогда, когда того требовали обстоятельства.

– Еще я слышал, что вы пробыли две недели с моею дочерью на бригантине, и за это время ваши чувства к ней вполне определились?

– Войти в вашу семью, ван Беверут, моя мечта!

– Эудора, дитя мое! Этот джентльмен мой особенный друг, и я поручаю его твоему вниманию. Вы уже несколько знакомы между собой. С целью лучше узнать друг друга вы останетесь здесь вместе на один месяц. Больше я ничего не могу пока сказать.

Молодая девушка, к которой относились слова олдермена, попеременно краснела и бледнела, ее выразительное личико меняло оттенки подобно итальянскому облаку. Тем не менее она продолжала хранить упорное молчание.

– Вы только что так кстати приподняли покрывало, скрывавшее до сих пор тайну, сильно меня беспокоившую! – сказал Ладлоу, обращаясь к Бороздящему. – Не можете ли заодно сказать, от кого это письмо получено мною?

При этих словах черные глаза Эудоры внезапно сверкнули. Она посмотрела на Бороздящего и улыбнулась.

– Это одна из тех женских проделок, которые практиковались на моем судне! – ответил Бороздящий. – Мы думали, что командир королевского крейсера, заинтригованный неизвестной корреспонденткой, будет менее ретиво следить за нашими действиями.

– И этот прием проделывался неоднократно?