Текст книги "Дни"

10

Гебдомада: в некоторых гностических системах совокупность семи «божественных эманации», каждая из которых олицетворяет одну из известных в ту пору планет Солнечной системы; собирательно – весь подлунный мир

9.00

Во всех 666 отделах магазина лампочки, прежде горевшие вполнакала, вспыхивают в полную мощь, заливая сияньем прилавки и витрины с товарами.

На каждом из четырех угловых входов дверные засовы отскакивают, и к дверям устремляются стайки покупателей, стоявших неподалеку в ожидании. Охранники, для которых час открытия магазина означает конец ночной смены, придерживают для них двери, но такая любезность остается практически незамеченной. Затем охранники сами устремляются внутрь.

Лифты опускаются вниз, к автомобильной парковке.

На всех этажах оживают неподвижные эскалаторы.

Снаружи «витринные мухи», которые с приближением девяти часов проявляли все больше признаков волнения, одновременно испускают громкий вздох: шторы на окнах раздвигаются.

На камерах видеонаблюдения, прочесывающих каждый квадратный сантиметр торгового пространства, загораются зеленые светодиоды. По проводам, протянутым между стенами (оптоволоконная сеть, тысячи нитей которой опутывают весь магазин), пробегают сигналы. Все эти провода отходят от «Глаза» – длинного, низкого бункера в Подвальном этаже, где все доступное стенное пространство заполнено несколькими десятками блоков черно-белых мониторов, и у каждого блока – оператор на вращающемся стуле. Свет в это помещение поступает только с мониторов и с экранов терминалов, вмонтированных в подлокотники стульев: это мерцающее, болезненное, синюшно-серое освещение. Операторы начинают что-то говорить в микрофоны своих наушников, одновременно разворачивая фирменные шоколадки с логотипом «Дней» и открывая банки с фирменным безалкогольным напитком той же марки.

Два ряда мониторов в Зале заседаний тоже включаются. Вначале по экранам пробегают расплывчатые полосы помех, затем дисплеи успокаиваются и показывают различные уголки всех отделов. Картинки меняются, хаотично переключаясь от сигнала к сигналу, одна за другой через семисекундные интервалы, создавая гипнотизирующий телевизионный коллаж.

Продавцы-консультанты занимают свои рабочие места, заученно изображая на лицах ненавязчивый, вежливый интерес. Администраторы этажей выстраиваются, чтобы приветствовать первый поток покупателей. Разносчики-рекламщики вытягиваются по струнке, готовясь выскочить к посетителям с образцами и пробниками.

Лишь обитатели Зверинца, равнодушные ко всей этой суете, продолжают заниматься своими делами под зеленым пологом джунглей.

11

Семь радостей Марии: а именно – Благовещение, Встреча Марии и Елизаветы, Рождество, поклонение Волхвов, Введение во Храм, Обретение во Храме и Успение

9.03

Такси подъезжает к кольцевой развязке возле Юго-Восточного входа, и Линде, воображающей прибытие экипажа к сановному дому, слышится хруст гравия под железными ободьями колес вместо шелеста шин по гудрону шоссе. Таксист останавливается у подножья лестницы, Гордон двумя пальцами протягивает ему «серебряную» карточку, помахав ею у его левого уха. Тот берет карточку и вставляет в счетчик с бывалым видом человека, которому приходилось держать в руках и «палладии», и даже «родии», и для которого какое-то «серебро» лишено всякой мистики. Гордон распахивает дверцу, выбирается и потягивается, разминая спину, после чего лениво оборачивается – поглядеть на «витринных мух», уже прилипших к окнам. Таксист занимается подсчетом: плата за поездку, плюс перцовая жидкость, плюс налог, плюс чаевые, – и называет сумму, которая поражает Линду своей величиной. Однако, напомнив себе, что теперь она совладелица «серебряной» карточки «Дней», Линда изображает на лице безмятежную улыбку и безропотно подписывает чек. Водитель возвращает ее «серебро» и желает удачных покупок и безопасного дня, сделав особый упор на слово «безопасный». Линда благодарит, вылезает из такси. И тут же на нее обрушивается порыв ветра неожиданной силы. Такси отъезжает.

Пригнув голову, Линда поднимается по ступенькам, обеими руками вцепившись в карточку. Дойдя до верха лестницы, она снимает с себя латаный-перелатаный макинтош, складывает его, превратив в аккуратный квадратный сверток, и засовывает в сумочку. Ветер, будто острый нож, вонзается в ее тело под тонкой кофточкой; кожа мгновенно покрывается пупырышками, и Линда начинает дрожать от холода. Оглядываясь по сторонам в поисках Гордона, она замечает, что тот все еще глазеет на «витринных мух». Она сбегает вниз и окликает его.

Гордон не отзывается. Ей приходится снова кричать:

– Гордон! И-дем!

Но Гордон не двигается с места, словно загипнотизированный. Линда не понимает, чем именно – не то видом этих оборванных, сгорбившихся, обдуваемых ветром человеческих созданий, сидящих на земле или на корточках перед витринами высотой во весь первый этаж, которые тянутся по периметру здания, не то самими витринами; но как только она подходит к мужу, ее вниманием завладевает крайняя витрина слева от Юго-Восточного входа, и желание поскорей зайти в магазин вмиг тает, уступая место покорной, восхищенной зачарованности.

Около демонстрационной витрины может собраться толпа до сотни человек. Одни витрины пользуются большим успехом, чем другие, но даже наименее популярные, как правило, собирают не меньше двух-трех десятков зрителей. Обычно «витринные мухи» перекочевывают от одного окна к другому, повинуясь прихоти, но есть и такие витрины, что обзавелись постоянным контингентом поклонников, которые торчат возле них от открытия до закрытия магазина. Почему какие-то витрины пользуются бешеным успехом, а другие – нет, разумному объяснению совершенно не поддается: ведь все они показывают, более или менее, одно и то же. Что ж, популярность – плод не только высокого качества, но и стадного инстинкта.

Витрина, приковавшая к себе взгляд Линды, не относится к самым популярным, однако и перед ней собралась изрядная толпа фанатов. Оконная рама служит аркой авансцены, сквозь которую виднеется интерьер стандартного загородного дома – хорошо обставленная гостиная, столовая, и расположенная выше, над лестницей, укромная хозяйская спальня с примыкающей к ней ванной комнатой. Через окна первого этажа открывается панорама сада с опрятно подстриженной лужайкой, которая завершается цветочными клумбами и изгородью. Интерьер дома оформлен в неопределенном стиле, если только беспорядочное нагромождение множества мебели, украшений и безделушек вообще можно назвать стилем. Комнаты забиты разными побрякушками, финтифлюшками, пустячками, игрушками и новомодными приборами, а посреди всего этого восседает за завтраком семья из четырех человек: папа, мама, дочь-подросток и маленький сынишка.

Четыре живых манекена, чьи лица не обнаруживают ни малейшего фамильного сходства, оживленно беседуют за едой. Их разговор доносится до «витринных мух» благодаря громкоговорителям, размещенным с обеих сторон от витрины и нацеленным на аудиторию. На каждом из столовых приборов, которыми они пользуются, на каждом предмете их одежды болтается ценник, при этом все члены семьи не забывают упоминать о стоимости и качестве вещей, до которых дотрагиваются. Линда наблюдает, как актриса, разыгрывающая роль матери, встает из-за стола и подходит к буфету. Там она разрезает пополам несколько апельсинов, вначале подняв повыше кухонную доску, чтобы все могли хорошенько посмотреть на нее (а также на ее ценник), затем старательно демонстрирует остроту ножа, проводя кончиком большого пальца вдоль лезвия и делая вид, что нечаянно порезалась. Потом со смехом слизывает несуществующую капельку крови. Фальшивые родственники смеются вместе с ней.

Закончив разрезать апельсины (а они, заверяет она домочадцев, – самые свежие и самые вкусные из всех, какие можно купить), хозяйка дома поднимает электрическую соковыжималку для цитрусовых марки «Дней», хвалит ее красивый и удобный дизайн – легко разбирается, легко моется. Честное слово, ей так понравилась эта соковыжималка, что она купила сразу две: одну – с белым корпусом, вторую – с бежевым. Семья восторгается обеими. Сынишка просит маму, чтобы она разрешила ему самому сделать сок, возбужденно подбегает к буфету и принимается давить апельсины, придерживая половинки пальцами. Мамаша с гордостью смотрит на него и поясняет: «Да, она такая удобная и безопасная – даже ребенок может ею пользоваться».

Тем временем отец говорит комплимент дочери по поводу ее прически. Та показывает ему, как легко самой сделать себе прическу с помощью шиньона с петельным устройством, которое как раз случайно оказалось у нее при себе за завтраком и которое можно приобрести исключительно в отделе «Салон мод» в «Днях». Отец восхищается простым и в то же время хитрым приспособлением, поглаживает лысеющую макушку и замечает, что он бы тоже соорудил нечто подобное из своих волос, будь их у него побольше. Дочери шутка кажется невероятно остроумной, она заливается звонким смехом и шлепает папашу по руке, будто восклицая: «Ну ты даешь!»

Линда решает, что неплохо бы купить такое приспособление с петлями. Уж в «Салон мод» она зайдет непременно – надо ведь ознакомиться с последними парикмахерскими новинками.

Мать с сынишкой, вернувшись к столу с кувшином восхитительного свежевыжатого сока, глядят на папу с дочкой в веселом замешательстве, отчего те, словно двое застигнутых врасплох заговорщиков, разражаются хохотом.

Затем через дверь, помещенную на сцене справа, входит пожилая соседка. В руке у нее – баночка с пилюлями, о которых она просто обязана рассказать всему семейству. Она напоминает, какие ужасные боли в спине ее мучили, – согнувшись в три погибели, хлопает себя по пояснице и корчит гримасу. Так все болело, словно ей в хребет кто-то спицы вгонял. Мать семейства сочувственно качает головой, зная, как страдала бедняжка. Но внезапно лицо пожилой соседки лучится радостью. Она постукивает по крышке баночки с лекарством и сообщает, что попила эти таблетки всего пять дней и ее состояние заметно улучшилось. Мать будто не в силах поверить: «Всего пять дней – и заметно улучшилось?» Пожилая соседка энергично кивает и распрямляет спину. «Видите? Боль совсем прошла».

Вся семья, а вместе с ней и «витринные мухи», уставились на склянку с пилюлями так, словно в ней – святая вода из Лурда. Пожилая соседка приподнимает баночку, демонстрируя ярлычок с логотипом «Дней» – чтобы ни у кого из зрителей не оставалось никаких сомнений в том, где именно можно приобрести чудодейственное обезболивающее снадобье.

Наконец Линда заставляет себя оторваться от этого зрелища, но ее внимание тут же привлекают другие витрины, где разворачиваются иные, по-своему увлекательные сцены. Семьи, парочки, друзья, вместе снимающие квартиру, отпускники на тропическом курорте, женщины в салоне красоты, служащие на рабочем месте, любители спорта в гимнастическом зале, школьники в классе, охотники за солнцем, облаченные в купальные костюмы и загорающие на узкой песчаной полоске под дуговой лампой (все они, разумеется, лицедеи), театрально восхваляют всевозможные товары, окружающие их в сказочных количествах.

До восьмилетнего возраста Линда всерьез думала, что эти люди живут в витринах. Хотя мать и уверяла ее, мол, это просто актеры и актрисы, Линда все равно упрямо верила, что эти люди с витрин, уходя с подмостков, и по другую, невидимую, сторону сцены продолжают быть точно такими же; это стойкое убеждение сохранялось еще долгое время после того, как выплыла наружу вся правда о Санта-Клаусе и Зубной Фее.[3]3
  В английском детском фольклоре – фея, дающая ребенку настоящие зубы взамен выпавших молочных.


[Закрыть]

Вспоминая сейчас свои детские заблуждения, Линда чувствует умиление и нежность к наивному созданию, каким она была в те годы, и одновременно поражается, как – учитывая полученное ею воспитание – ей удалось сохранять такие иллюзии до восьми лет. Впрочем, «Дни» всегда были для Линды волшебно-притягательным местом. Каждый год в начале декабря они с матерью отправлялись туда, как в паломничество, чтобы полюбоваться на рождественские витрины. В холодных декабрьских сумерках, закутанная так, что невозможно шевельнуться, Линда крепко вцеплялась в руку матери, и они переходили от витрины к витрине. Обойти все здание было немыслимо (маленькому ребенку трудно прошагать десять километров за один раз), но с каждым годом, по мере того, как Линда подрастала и становилась выносливее, они проделывали немного большее расстояние, чем в предыдущий раз. Так они бродили, держась за руки, останавливаясь у всех витрин, которые привлекали их внимание, и глазели на искусственные зимние пейзажи с голыми деревьями и хлопьями фальшивого снега или на уютные интерьеры, освещенные пламенем очага, где живые манекены украшали камин, или заворачивали подарки, или распевали рождественские гимны, – сцены, источавшие домашнее тепло и гармонию, в полную противоположность угрюмым рождественским дням у Линды дома, где ее отец в течение всего праздника скандалил и ворчал, как Эбинизер Скрудж,[4]4
  Эбинизер Скрудж – персонаж «Рождественской песни в прозе» Чарльза Диккенса. Один из самых больших скупердяев в истории мировой литературы.


[Закрыть] и пилил мать Линды, стоило ей лишь заикнуться о том, чтобы пригласить на рождественский обед родственников или купить велосипед, который Линде обещали из года в год, и обзывал ее сентиментальной старой коровой или стервой-вымогательницей.

Эти походы к витринам «Дней» остались в числе очень немногих приятных воспоминаний, сохранившихся у Линды о детских годах. Мать – конечно же, потому, что вырывалась из-под отупляющего ига мужа-брюзги, – разговаривала и смеялась так радостно, таким беззаботным голосом, какого Линда не слышала у нее нив какое другое время года. В автобусе, возвращаясь домой в чернильно-синей темноте, они с матерью судачили о том, какая витрина была лучше всех, сравнивали нынешние с прошлогодними, гадали, что же показывали в витринах, до которых они так и не дошли, и строили предположения о том, чего новенького можно ждать на следующий год. Только в такие дни Линда и отваживалась повторять свое упрямое заявление, что когда-нибудь и она будет делать покупки в «Днях», а мать в ответ лишь тихо улыбалась – нежной и, как сейчас кажется, грустной улыбкой.

– Гордон, – обращается Линда к мужу, и тот вздрагивает и моргает от неожиданности – с такой нежностью было произнесено его имя. – Может, пора уже, пойдем?

Линда берет его под руку и легонько подталкивает к лестнице. Ей жаль, что ее мать не дожила до этого дня, – мать, которая никогда ни в кого не верила, потому что ей никогда не позволялось верить даже в себя. Ей жаль, что мать так и не поняла, что вера в собственные силы делает невозможное возможным.

Они поднимаются по лестнице и проходят через внешние двери. Оказавшись в вестибюле, Линда раскрывает рот от изумления. Фотоснимки так и не подготовили ее к действительности. Море посетителей. Лифты, извергающие вновь прибывших. Высоченный потолок. Мраморный пол цвета морской волны. Канделябр. Мозаика из самоцветных камней – такая изумительная, что мимо нее не пройдешь. Триветты останавливаются у края мозаичного круга, и Линда с благоговением рассматривает полукружья из опала и оникса.

– Жаль, я не захватил с собой молоток и резец, – говорит Гордон.

– Прекрати, что за вульгарность! – одергивает Линда мужа. Вот как раз от подобных замечаний покупателю «Дней» лучше воздержаться.

К ним приближается женщина в юбке и жакете из одинаковой светло-зеленой ткани. Вокруг шеи у нее повязан шелковый платок с узором из крошечных логотипчиков «Дней», скрепленный у шеи эмалевой брошью в виде логотипа «Дней». Волосы у нее выкрашены хной, отмечает Линда. Брови-то черные, да и не бывает в природе таких рыжих волос. Тем не менее окраска сделана грамотно, а зачесанные назад волосы подчеркивают округлость лица, придавая этой женщине уверенный и волевой вид. Значок-удостоверение, прикрепленный к ее нагрудному карману, сообщает, что ее зовут Кимберли-Энн. Под именем виден ее служебный штрих-код.

– Красиво, правда? – спрашивает Кимберли-Энн, указывая на драгоценную мозаику. Будь ее улыбка еще чуточку ярче – пришлось бы надевать солнцезащитные очки, чтобы не ослепнуть.

Линда кивает.

– Вы здесь впервые?

– Да, – отвечает Линда. Она слишком заворожена мозаикой на полу, чтобы почувствовать досаду от того, что ее с Гордоном неопытность бросается в глаза каждому.

– Тогда, если позволите, я вам немного расскажу, как ориентироваться в нашем магазине. Прежде всего вам понадобится вот это. – Кимберли-Энн вынимает и протягивает им буклетик из стопки, которую держит. – Тут есть планы всех шести этажей, все отделы, указано, где расположены уборные, лифты, эскалаторы и рестораны. Обычно мы советуем новичкам заранее выработать определенный маршрут, чтобы посетить все интересующие их отделы с наименьшим риском заблудиться, но вы похожи на благоразумных людей, – наверное, сами во всем разберетесь.

Линда вежливо благодарит ее за комплимент.

– Затем вам стоит подумать о том, куда вы будете складывать покупки. Мы предлагаем широкий выбор возможностей. Хотите посмотреть?

Прежде чем Триветты успевают раскрыть рот, Кимберли-Энн уже ступает размашистой походкой туда, где припаркованы моторизованные коляски и тележки для покупок. Линда вопросительно смотрит на Гордона, тот поводит плечами, и они идут следом.

Кимберли-Энн подводит их к одной из моторизованных колясок. Это электрический кабриолет с сиденьями на двоих впереди и вместительным открытым пространством позади – для покупок. Рыжая служащая, точно ассистент фокусника, совершает над коляской какие-то пассы, готовясь продемонстрировать следующий трюк.

– Такая коляска – наиболее удобное, комфортное средство для передвижения по нашему магазину, – заверяет Кимберли-Энн. – Владельцам «осмия» и «родия» она предоставляется бесплатно.

– К нам это не относится, – отвечает Линда, польщенная скрытым намеком на то, что они с Гордоном производят впечатление обладателей одного из двух самых престижных счетов.

– Ну, тогда за небольшую плату…

– Не нужно, – прерывает ее Гордон. И смотрит на жену. – Нет, нам не нужна коляска.

Кимберли-Энн указывает на шеренгу сверкающих проволочных тележек.

– В таком случае, как насчет тележки? Все колеса отлично вращаются, не вихляют и не застревают, если скорость не превышает семи километров в час, то есть довольно быстрого пешего шага. Тележки предоставляются бесплатно всем владельцам «палладия» и «иридия».

– Это к нам тоже не относится, – признается Линда с легкой грустью в голосе. – Но, пожалуй, неплохо было бы взять ее напрокат.

– Линда, – произносит вполголоса Гордон, – мы здесь – всего пять минут, ты уже успела проделать здоровенную брешь в нашем счете, а теперь спешишь влезть в новые траты. Мне казалось, ты сама говорила, что мы будем вести себя осмотрительно.

Линда смутно припоминает, что действительно говорила нечто подобное – однажды, еще до того, как их заявление приняли.

– Да, ты прав, за такси с нас взяли лишнее, – отвечает она, – но тележка для покупок нам необходима.

– Она только заставит нас покупать больше, чем мы можем себе позволить.

Чтобы утихомирить мужа, Линда уступает.

– А как насчет вот этих? – спрашивает она у Кимберли-Энн, показывая на высокие башни из проволочных корзинок, поставленных друг на друга.

– Конечно, есть еще корзинки, – отвечает Кимберли-Энн. – Они предоставляются бесплатно владельцам «платинового» и «золотого» счетов.

– «Платинового» или «золотого»?

– Да.

– Но не «серебряного».

Улыбка Кимберли-Энн меркнет, явно теряя силу света.

– Нет, не «серебряного». Держатели «серебряного» счета могут взять корзинку напрокат за…

– Вы хотите сказать, что мы должны платить за пользование корзинкой? – не выдерживает Гордон.

Кимберли-Энн слегка вздрагивает, но тут же берет себя в руки и продолжает улыбаться, хотя ее улыбка заметно потускнела, потеряв в силе еще несколько свечей.

– Владельцы «серебряного» и «алюминиевого» счетов заплатят номинальную цену за пользование любой из доступных принадлежностей для покупок, – сообщает она.

– Гордон, ну не разоримся же мы, если возьмем корзинку напрокат, – настаивает Линда.

– Да не в этом дело. Нельзя брать деньги с покупателей за то, что в принципе должно быть бесплатно. Это же вымогательство. Грабеж средь бела дня.

– Но пойми, Гордон, братья Дни управляют «Днями» не ради собственного удовольствия. Это ведь не благотворительное учреждение. Это торговый центр, а цель торговли – извлекать прибыль. Разве не так, Кимберли-Энн?

Кимберли-Энн осторожно кивает, – видимо, она не уверена, стоит ли соглашаться с одним покупателем в ущерб другому, даже если этот другой покупатель абсолютно неправ.

– Извлекать прибыль и обирать людей до нитки – совсем разные вещи, – брюзжит Гордон. – Пошли. Обойдемся.

Он уже идет к аркаде, и Линда не успевает остановить его. Она приносит извинения Кимберли-Энн, от чьей улыбки к этому моменту осталась слабенькая вспышка в один ватт, и спешит вслед за мужем.

Догнав его, Линда шипит: «Ты меня опозорил, Гордон».

Гордон ничего не отвечает, продолжая быстро шагать к арке, где наконец останавливается и ждет, когда подойдет Линда с их «серебром».

Предупредительный охранник показывает Линде, как нужно вставлять карточку в щель стенного терминала, чтобы войти внутрь. Линда так зла на Гордона, что ни появление их имен на экране терминала (подтверждение того, что тут они по праву), ни вид решеток, поднимающихся, чтобы пропустить их, уже не завораживают ее. К счастью, из-за гнева Линда забывает о том, что у нее в сумочке – баллончик с перцовой жидкостью, иначе бы она страшно нервничала по поводу «контрабанды», которую проносит через металлодетекторы.

И вот они уже в торговом зале.