Текст книги "Гитлер и Габсбурги. Месть фюрера правящему дому Австрии"

Какой смысл бороться с Россией? Даже Наполеон не преуспел в этом. Допустим, что мы разобьем Россию – хотя об этом, мне кажется, не стоит даже и говорить, – но ведь такая победа все равно обернется величайшей трагедией для австрийской монархии[137]137
  Ibid.


[Закрыть].

Франц-Фердинанд воплощал военную мощь Австро-Венгерской империи. И чужие, и свои сходились в одном: именно он привел армию империи в XX век и почти единолично создал современный военно-морской флот. Мало кто за пределами ближнего круга Габсбургов знал, что он же возглавлял правительственную партию мира[138]138
  Cassels, 90.


[Закрыть]. Эрцгерцог был решительно против аннексии Боснии и Герцеговины и пророчески писал: «Война с Россией прикончит нас! Неужели император Австрии и царь сшибут друг друга с тронов, чтобы открыть дорогу революции?»[139]139
  Ibid.


[Закрыть]

Гитлер воображал, что за аннексией стоит злая воля и дьявольский замысел Франца-Фердинанда. На самом деле ее подготовили честолюбивый министр иностранных дел империи барон Алоиз фон Эренталь и его бывший протеже, начальник Генерального штаба Конрад фон Гетцендорф[140]140
  Ibid.


[Закрыть]. В ответ на эту меру сердитый эрцгерцог вместе с семьей уехал из Вены в Сен-Мориц и на несколько недель, пока осторожная дипломатическая работа не предотвратила войну, потерял сон и покой. Непосредственной опасности пока не было, но недоверие, страх и ядовитые политические испарения рассеялись по европейским столицам[141]141
  Ibid.


[Закрыть]. Император Германии Вильгельм II чувствовал себя лично обязанным дать объяснения и уверения своему кузену, русскому царю Николаю II, и писал «дражайшему Ники»:

Аннексия Боснии и Герцеговины стала истинной неожиданностью для всех, в особенности же для нас, так как нам сообщили о намерениях Австрии даже позже, чем вам… Конечно… эти маленькие государства – ужасная досада… В малейшей похвале из любого угла они сразу же видят повод задирать нос… Искренне, от всего сердца надеюсь, что, невзирая на многочисленные и серьезные трудности, которые придется преодолеть, мирное решение будет найдено; все, что я могу сделать в этом направлении, безусловно, будет сделано. В этом я даю Вам свое слово! Преданный Вам кузен и друг, Вилли[142]142
  Levine, Don Isaac. Letters from the Kaiser to the Czar, 222–226. Frederick A. Stokes Company, New York, 1920.


[Закрыть].

Такую напряженную политическую обстановку застал Август Кубичек, 20 ноября 1908 г. вернувшись в Вену со сборов. Гитлер сказал, что встретит его на вокзале, но так и не пришел. Август пешком добрался до их дома № 29 по улице Штумпергассе и обнаружил, что в их комнате уже живет другой человек. Хозяйка фрау Закрейс сказала, что Гитлер съехал, не оставив адреса[143]143
  Kubizek, 240.


[Закрыть]. Август нашел себе жилье, возобновил занятия в консерватории и все время искал своего друга. Гитлер никуда не уехал из Вены, но тщательно избегал появляться в тех местах, где они раньше бывали вместе.

Только через несколько лет Август узнал, что с ним сталось. Осмысляя прожитое вместе время, Кубичек потом писал: «Старый имперский город, в котором царила атмосфера фальшивого очарования и иллюзорной романтики, а теперь демонстрирующий явные признаки внутреннего упадка, был той почвой, на которой развивались его общественные и политические взгляды. Все, чем он стал позже, родилось в этой умирающей имперской Вене» [144]144
  Цит. по: Кубичек А. Фюрер, каким его не знал никто… Гл. 16.


[Закрыть][145]145
  Ibid., 163.


[Закрыть].

4. Лев и овечка

Она была идеальной спутницей столь нервного человека и умела найти к нему подход.

Эрцгерцогиня Зита о жене Франца-Фердинанда

2 декабря 1908 года эрцгерцог Франц-Фердинанд проводил у себя «бриллиантовый юбилей» императора Франца-Иосифа. На блестящем вечернем приеме во дворце Хофбург присутствовали все эрцгерцоги и эрцгерцогини Габсбурги. Не было лишь супруги самого эрцгерцога: в начале ноября она родила мертвого сына и с тех пор не приезжала в Вену. И сам эрцгерцог, и его домашние тяжело переживали эту потерю, но двор Габсбургов не обратил на нее ни малейшего внимания[146]146
  Hohenberg, Prince Gerhard (принц Герхард Гогенберг).


[Закрыть].

В тот же вечер в Венской опере давали концерт под названием «Мечта императора». Франц-Иосиф и появился на концерте, и отбыл с него под восторженные овации. В живых картинах участвовал актер, игравший Рудольфа – основателя династии, который жил в XIII веке и мечтал о грядущем величии Австрии. Представлялись сцены королевской свадьбы 1515 г., когда Богемия и Венгрия пришли под корону Габсбургов, разгром Османской Турции под стенами Вены в 1683 г., выступление Вольфганга Амадея Моцарта в 1762 г. перед императрицей Марией-Терезией и ее детьми, Венский конгресс 1815 г. и другие блестящие триумфы в долгой истории империи[147]147
  Unowsky.


[Закрыть].

Женщина, изображавшая «Будущее», предсказала: «Вы увидите, как расцветают цветы из семян, посаженных Вами… любовь соединяет народ и правителя»[148]148
  Ibid.


[Закрыть]. Актеры в костюмах различных национальностей империи Франца-Иосифа провозглашали, что «монархия – гармоничная мозаика народов и культур, которые уверенно идут в будущее, ведомые опытом священного дома Габсбургов». Кульминацией концерта стал стройный хор всех его участников, «исполнивших со сцены государственный гимн страны»[149]149
  Ibid.


[Закрыть].

На взгляд постороннего, это был пик могущества и славы династии Габсбургов, но за крепким фасадом скрывались глубокие трещины. Незадолго до окончания «живых картин» императору осторожно вручили шифровку из Праги. Столкновения чешских и немецких националистов вынудили местные власти ввести там военное положение[150]150
  Trosclair, 14.


[Закрыть]. Весь остаток вечера монарх сохранял каменное выражение лица, ни намеком не выдав, о чем он узнал.

На следующий день в передовице газеты Prager Tagblatt можно было прочесть: «Император мечтал о многом, но самая заветная еще с юности его мечта – о мире между его подданными – воплотилась в жизнь последней и была разбита самым жестоким образом»[151]151
  Ibid.


[Закрыть]. Франц-Иосиф мечтал о мирном будущем, даже когда под его троном уже шатались устои его беспокойной империи. Если бы тогда судьба Адольфа Гитлера не неслась по наклонной, он, конечно, ликовал бы, узнав о расколе между императором-Габсбургом и его подданными-чехами. Он больше не жил вместе с Августом Кубичеком, потому что не мог вносить свою долю оплаты. Смелости смотреть другу в лицо недоставало, и он нашел комнату подешевле, но бедность и голод не отступали[152]152
  Jones, 126–127.


[Закрыть]. Места, где он жил, становились все беднее и беднее; раздражение, досада, отчаяние гнались за ним по пятам. Гитлеру пришлось продать пальто, шикарную палку с набалдашником из слоновой кости, почти все книги и даже рисовальные принадлежности. И когда уже не было возможности платить даже сущие гроши, он стал бездомным[153]153
  Ibid., 127.


[Закрыть].

Гитлер приехал в Вену, чтобы получить образование, и его университетом оказались трущобы. Когда скамейки в парках и ступеньки перед дверями стали служить ему постелью, как раз те самые незамеченные им люди учили его и выживанию, и много чему еще. Сильнее сопереживать он не стал, но зато получил редкую возможность узнать, о чем думают, что чувствуют и на что сердятся самые низы общества.

Гитлер никогда не уважал такой труд «на хлеб», но полиция, пьянчуги, дожди и ранняя зима убедили его пойти работать на стройку, чтобы перестать голодать и продолжить учебу. Товарищи по работе, а среди них было немало социалистов, коммунистов, профсоюзных активистов, наставляли его в своем мировоззрении. Горячие политические споры с товарищами по работе, угрозы «террора и насилия» убедили его снова стать безработным. Свободного времени теперь оказалось сколько угодно, и он мог позволить себе ходить на зрительские места в парламент; там, сидя в тепле и спасаясь от промозглой венской погоды, он наблюдал за его работой, за какофонией дебатов на самых разных языках и диалектах. Гитлер не видел смысла в работе парламента. Дебаты разрешалось вести на десяти языках, обходясь без помощи переводчиков. А он считал, что такое многоязычие безумно, что оно лишний раз подтверждает: правительство Габсбургов не имеет ни сил, ни желания становиться защитой и опорой немецкого языка и немецкого народа.

Жизнь на улицах вынудила Гитлера искать приюта в большой ночлежке в Мейдлинге, бедном рабочем районе Вены. Она стояла прямо за железнодорожными путями, позади массивного здания Южного вокзала. Дворец Франца-Фердинанда Бельведер возвышался на соседнем холме. Многие, в том числе и Гитлер, признавали его самым красивым зданием в Вене. Дворец манил его неудержимо, точно мираж.

Крошечная каморка, в которой Гитлер некогда жил с Августом Кубичеком, была шикарным отелем по сравнению с тем переполненным местом, где он теперь обретался. Мужчины, женщины, дети еще затемно выстраивались в очередь в надежде получить пятидневный пропуск туда, но большое здание было не резиновое. Бывало, зимой охрана отгоняла сотни людей. Газеты регулярно печатали жуткие репортажи о замерзших телах, обнаруженных у дверей[154]154
  Hamann, 153.


[Закрыть]. Попечителем ночлежки был сам император, но оплачивали все состоятельные евреи-благотворители, получившие дворянство. Когда Гитлер первый раз оказался в Вене, то часто проходил мимо пятиэтажного дома на Рингштрассе, владел которым один из таких благотворителей. Тогда этот хорошо одетый, только что прибывший в город любитель оперы не мог и представить, что в один далеко не прекрасный день он окажется в ночлежке для бездомных на содержании дворянина-еврея, того самого, чей особняк приводил его в восторг.

Именно там, в Мейдлинге, Гитлер подружился с человеком, который помог ему освоиться на дне венского общества. Судетский немец Рейнгольд Ганиш объездил всю Германию и Австрию, научил «никогда не напиваться», рассказал, где добыть еду и как заработать денег[155]155
  Jones, 135.


[Закрыть]. По утрам приятели шли к общине «Сестер милосердия», где монахини раздавали бездомным горячий суп. Днем два с половиной часа отнимал поход в другое благотворительное заведение, которое также содержал еврей. Там они брали суп с хлебом и чаще всего ничего не ели уже до следующего утра[156]156
  Ibid.


[Закрыть]. Гитлер попробовал зарабатывать мелочь, предлагая себя пассажирам в качестве носильщика багажа, но его худоба и неряшливость отпугивали почти всех[157]157
  Hamann, 155.


[Закрыть]. Люди не доверяли неумытому человеку в лохмотьях, которые никак не защищали его от холода. К Рождеству 1909 г. вид у Адольфа Гитлера стал такой же, как у сотен других венских бродяг: длинные темные космы болтались поверх давно не стиранного воротничка, на лице топорщилась жидкая щетина, рука протягивалась за подаянием.

Вечер, когда он убирал снег у шикарного отеля «Империал», навсегда врезался ему в память[158]158
  Toland, 455.


[Закрыть]. Чествовали эрцгерцога Карла Габсбурга, племянника и наследника Франца-Фердинанда[159]159
  Ibid.


[Закрыть]. Брак Франца-Фердинанда был морганатическим, а значит, его сыновья не были законными Габсбургами и не могли наследовать престол. Наследником был назначен племянник Карл; именно он должен был стать следующим императором. Гитлер люто ненавидел Габсбургов, но порой подпадал под чары их помпезного и церемонного двора. В тот вечер все было по-другому. Работая лопатой, он молча, презрительно смотрел, как двадцатидвухлетний принц входил в отель под приветственные рукоплескания и восторженные крики. Карл было всего двумя годами старше Гитлера, но, казалось, весь мир уже лежит у его ног[160]160
  Ibid.


[Закрыть].

Рождество Гитлер встретил в забитой бездомными ночлежке в венских трущобах, а по соседству пустовал Бельведер Франца-Фердинанда. У его семьи было много домов, где можно было от души повеселиться в праздники, но ни один из них не обладал величием Бельведера. Этот дворец строился для франко-итальянского эмигранта принца Евгения Савойского, впоследствии знаменитого австрийского генерала, дипломата и государственного деятеля. София восторженно стала называть его «Наш Бельведер», после того как там родился их сын Макс[161]161
  Hohenberg, Prince Gerhard (принц Герхард Гогенберг).


[Закрыть]. Но сразу было заведено, что на Рождество она со всем семейством уезжала в замок Конопиште, почти на пятьдесят километров юго-восточнее Праги. Именно там проходил медовый месяц пары, там началась ее семейная жизнь, родился первый ребенок, проходили семейные праздники. А самое главное, лишь в Конопиште никто не оспаривал ее права хозяйки и владелицы дома[162]162
  Ibid.


[Закрыть].

А вот в Бельведере, в доме собственного мужа, Софии хозяйничать не разрешалось. Для нее всегда были наготове свободное место за столом и стул, но дворцовый протокол запрещал ей ими пользоваться[163]163
  Ibid.


[Закрыть]. Если эрцгерцог уезжал более чем на несколько часов, с ворот и с самого дворца снималась охрана. Считалось, что теперь там никого из Габсбургов нет, поэтому до возвращения эрцгерцога гвардию отправляли в казармы. Это приводило детей Франца-Фердинанда в бурный восторг. Ведь они могли играть в пустых караульных помещениях, давая полную волю своему воображению[164]164
  Ibid.


[Закрыть].

Максу, Эрнсту и Софии Гогенберг никто никогда не объяснял, что значит это отсутствие охраны и почему в конюшнях Бельведера всегда готовы два разных экипажа. Позолоченный выезд предназначался для отца, потому что он был членом правящего дома и императорской семьи. Когда дети ехали вместе с ним, на козлах сидел кучер, одетый элегантнее иного фельдмаршала. Если же они садились в огромный «Граф унд Штифт» с шофером за рулем, встречные мужчины должны были приподнимать шляпы, а женщины и дети – приседать в реверансе. В другом экипаже и без отца их вообще никто не замечал[165]165
  Ibid.


[Закрыть].

Прошло целых девять лет, как в семействе Габсбургов появилась по-настоящему счастливая пара, но двор упорно изолировал супругу эрцгерцога от его общественной жизни. Для детей не было секретом: отца вынудили дать обет отречения, чтобы он мог жениться на матери. Франц-Фердинанд сказал дочери, что это его подарок ей и братьям. Обет позволял им создавать семьи по любви, то есть поступать так же, как родители[166]166
  Hohenberg, Princess Sophie de Potesta (принцесса София Гогенберг де Потеста).


[Закрыть]. София, названная в честь матери, вспоминала:

Мы никогда не спрашивали родителей, с какими трудностями они сталкивались, и я совершенно не помню, чтобы они усаживали нас рядом с собой и объясняли, в чем дело. О создавшемся положении вообще не говорили, как будто его и не было. Но мы, конечно, все знали. Каждое посещение двора было страшным переживанием, потому что там мы ощущали себя людьми другой категории[167]167
  Brook-Shepherd, 93.


[Закрыть].

Матери разрешалось появляться на придворных церемониях, но нельзя было входить и выходить вместе с отцом, разделять с ним придворную трапезу, стоять рядом, когда он приветствовал войска или принимал почести от них. К великой досаде Франца-Фердинанда, ему даже нельзя было говорить «мы с супругой», выступая на публике.

Для защиты эрцгерцог держал свою семью в золотой клетке, куда не долетали оскорбления и обиды. При первой возможности он надолго увозил жену и детей подальше от двора Габсбургов, который их высокомерно игнорировал. Весь январь и февраль, в самый разгар зимнего бального сезона в Вене, семья вовсю каталась на лыжах, санках и коньках в Санкт-Морице. В марте отмечали день рождения герцогини в замке Мирамаре на побережье Адриатики. В июне ездили на море в Бельгию, в августовское пекло остывали в Каринтии, осенью охотились в Эккартсау и Блюнбахе[168]168
  Ibid.


[Закрыть]. В зависимости от светского календаря и сезона охоты в Вене старались не задерживаться. Лишь Конопиште оставался родным домом. Гитлеру и другим критикам представлялось, что надменный эрцгерцог презирает Вену, самый большой немецкоязычный город Европы. Эрцгерцог же полагал, что защищает свою семью от неприязни семьи Габсбургов и императорского двора. Мало кто догадывался, в чем тут дело. Среди таких понятливых была и жена эрцгерцога Карла – Зита.

Родители и дети очень любили музыку, но им было запрещено появляться в императорской ложе Венской оперы. Франц-Фердинанд абонировал соседнюю ложу, где вместе с женой Софией мог принимать гостей. Вскоре после свадьбы они пригласили в театр Карла и Зиту. Когда в ложе появилась София, Зита поднялась, чтобы поцеловать ей руку, но при этом ее тетка скрылась в глубине ложи и оттуда прошипела племяннице: «Никогда больше не делай этого на публике, я тебя умоляю!» Потрясенная Зита ответила: «Но когда я здороваюсь с тетей, всегда целую ей руку». Жена Франца-Фердинанда рассказывала, что из-за таких пустяков она получала жестокие анонимные письма, даже с угрозами смерти. Тогда в Опере Зита воочию увидела, какая застегнутая на все пуговицы жизнь была в Вене у ее тети Софии[169]169
  Ibid., 109–110.


[Закрыть]. Потом она писала о ней так:

Не только исключительно приятная внешность и незаурядное женское обаяние, а особенный дух спокойствия делал ее совершенно неотразимой. Она была идеальной спутницей столь нервного человека и умела найти к нему подход. Почти всегда ей удавалось успокоить его, и, как только он взрывался гневом, она слегка сжимала его руку и произносила: «Франци, Франци…»[170]170
  Ibid.


[Закрыть]

Жена эрцгерцога взяла на себя роль Андрокла при страдающем льве [171]171
  В рассказе древнеримского писателя Апиона раб Андрокл бежал в пустыню от жестокого хозяина и там излечил от занозы страдающего льва. Они подружились. Когда их поймали и отправили на арену цирка сражаться друг с другом, лев стал ласкаться к ногам Андрокла. Император Тиберий даровал обоим свободу. Рассказ вряд ли достоверен. В 1912 г. Бернард Шоу написал пьесу «Андрокл и лев».


[Закрыть]. Она мастерски успокаивала его боль и гасила взрывы характера. Признательный супруг подарил ей брошь в виде овечки, усыпанную изысканными бриллиантами и жемчугом. Как только надвигалась очередная гроза, она начинала тихо поглаживать брошь, которую всегда носила на груди, прямо над сердцем. Этот простой жест нередко успокаивал его лучше всяких слов. До самого конца супружеской жизни он дарил жене маленьких керамических овечек, а она ставила их в стеклянную витрину в замке Артштеттен[172]172
  Hohenberg, Prince Gerhard (принц Герхард Гогенберг).


[Закрыть]. Лев и овечка стали символами их любви, но публичные и частные ограничения, стеснения и мелкие уколы не прекращались.

Конопиште оставался их убежищем. Франц-Фердинанд купил этот замок еще в молодости, унаследовав огромное состояние своего дальнего родственника по фамилии Эсте. Добавив приставку «Эсте» к своей фамилии, он спас ее от забвения и обеспечил себе пожизненную финансовую безопасность[173]173
  Ibid.


[Закрыть]. Целых пять лет он ремонтировал, реставрировал, совершенствовал свое семисотлетнее приобретение, проводил воду, электричество, телефон, центральное отопление, ставил ванны с горячей и холодной водой и даже первый в Центральной Европе электрический лифт. Охотничьи трофеи, антиквариат, памятные с детства вещицы заполнили все восемьдесят пять залов дворца. Целое крыло заняла коллекция средневекового оружия, унаследованная от родственника Эсте, но в первую очередь это был дом семьи Франца-Фердинанда[174]174
  Hohenberg, Princess Sophie de Potesta (принцесса София Гогенберг де Потеста).


[Закрыть].

Эрцгерцог сохранил разрушавшуюся крепость и превратил ее в современную, удобную и мирную цитадель. Оставив прежний фундамент и фасад, он создал эталон всего нового и хорошего, что принес с собой XX век. Для империи Габсбургов он надеялся сделать то же самое.

Замок Конопиште занимал особое место в сердце Франца-Фердинанда. В раннем детстве у эрцгерцога были больные легкие, затем, к ужасу его двадцативосьмилетней матери, развился туберкулез, и он одиноко встречал Рождество, плавая на яхте по Нилу под солнцем Египта[175]175
  Pauli, 51.


[Закрыть]. Только маленькая елка, присланная из Конопиште, утишала тоску по родине[176]176
  Ibid.


[Закрыть].

После брака здоровье эрцгерцога заметно поправилось, и он сделал так, что в Конопиште было хорошо всем – жене, детям и ему самому. Семейные портреты и фотографии висели на каждой стене. Поместье в пятнадцать тысяч акров окружали густые леса, озера и пять сотен акров розового сада. Говорили, что он, помня каждый куст и дерево, сказал своему управляющему: «Я могу перестроить дороги и дома, но деревья ничем не заменишь. Когда-то они будут принадлежать моим детям. Их наследство я рубить не буду»[177]177
  Ibid., 57.


[Закрыть]. В Конопиште эрцгерцог наслаждался хорошим самочувствием, обществом жены, семьи, жизнью в своем доме. Дважды они встречали Рождество в других местах, но и тогда рождественскую ель присылали им из Конопиште[178]178
  Ibid.


[Закрыть].

Недоразумения с двором не прекращались, и все же к концу 1909 г. Францу-Фердинанду было что отметить. Его близкий друг князь Конрад Гогенлоэ получил теплый и благожелательный отклик из Санкт-Петербурга в ответ на свое личное послание с призывом к миру и династической солидарности с Россией[179]179
  Taylor, A.J.P. The Struggle for Mastery in Europe 1848–1918, 494. Oxford, 1954.


[Закрыть]. В октябре император пожаловал жене титул герцогини Гогенберг, подняв ее статус в империи и за границей[180]180
  Brook-Shepherd. Archduke of Sarajevo, 109.


[Закрыть]. Теперь выше ее при дворе были только эрцгерцогини Габсбург. Софии даже выпала честь участвовать в церемонии присвоения названия новейшему линейному кораблю империи. В начале того же года пара совершила триумфальную поездку в Румынию, где Софию очень тепло принимала румынская королевская семья[181]181
  Ibid., 183–186.


[Закрыть]. Успех, казалось, усилил позиции императора.

Потом был столь же удачный визит в Берлин. Там, в столице ближайшего союзника Австрии, император и императрица Германии на высшем уровне приняли эрцгерцога и эрцгерцогиню[182]182
  Viktoria Luise, 12–13.


[Закрыть]. Сначала кайзер был против этого брака и откровенно говорил: «Уступи я теперь, и все мои сыновья переженятся на фрейлинах или даже горничных»[183]183
  Brook-Shepherd, 168.


[Закрыть]. Но политическая реальность взяла свое. Король Англии Эдуард VII предсказывал, что рано или поздно правящим домам Европы, в том числе Габсбургам, придется «посмотреть правде в лицо» и принять Софию[184]184
  Brook-Shepherd, Gordon. Uncle of Europe: The Social and Diplomatic Life of King Edward VII, 261. Harcourt, Brace & Jovanovich, 1976.


[Закрыть].

Времена менялись. В 1904 г., вскоре после рождения второго сына Эрнста, эрцгерцог написал письмо своей любящей мачехе эрцгерцогине Марии-Терезе. Умелыми действиями она в конце концов убедила императора Франца-Иосифа разрешить брак эрцгерцога с Софией в 1900 г., причем для этого потребовалось личное вмешательство папы Льва XIII (1810–1903)[185]185
  Pauli, 126.


[Закрыть]:

Милая матушка!

…Я очень счастлив в своей семье, так счастлив, что не могу найти достаточно слов, чтобы возблагодарить за это Господа Бога! А вслед за Господом Богом я просто обязан поблагодарить Вас за все, что Вы сделали, чтобы мое счастье стало возможным. Самое лучшее во всей моей жизни – это женитьба на моей Софии. Она для меня жена, советчик, врач, компаньон, коротко говоря, все мое счастье. Теперь, через четыре года, мы любим друг друга так же, как в первый день после свадьбы, и наше счастье не омрачалось ни на секунду… Только Вы, милая матушка, не отвернулись от меня, когда мне было тяжело; мое огромное счастье – это полностью дело Ваших рук[186]186
  Pauli, 154.


[Закрыть].

За неделю до Рождества 1909 г. Франц-Фердинанд отметил свой сорок шестой день рождения. Здоровье его было как никогда хорошо. В раннем детстве, отрочестве, молодости он был хилым, тощим, на грани туберкулеза. А теперь, впервые в жизни, у него был цветущий, можно сказать, полноватый вид, и в Конопиште его окружала любимая семья. К великому неудовольствию недругов при дворе и за его пределами, этот брак сделал Франца-Фердинанда чем-то вроде второго Лазаря, человеком, восставшим из мертвых. После многих лет презрения, косых взглядов, злобных шепотков его жену все-таки приняли в европейских столицах. Эрцгерцог только молился, чтобы это помогло ей приобрести уважение и почет в Вене.

А еще он полагал, что наконец нашел себе союзника в террариуме габсбургского двора; им оказался Карл – его племянник и политический наследник[187]187
  Hohenberg, Princess Sophie de Potesta (принцесса София Гогенберг де Потеста).


[Закрыть]. Франц-Фердинанд крестил новорожденного Карла, а по кончине Отто, своего беспутного брата, стал и законным опекуном мальчика. Они очень любили общество друг друга, ездили на охоту, уважали чужое мнение, любили своих жен, жили в очень счастливых браках, что было необычайной редкостью в семействе Габсбургов. И наконец, у них были схожие политические воззрения на будущее империи.

Рождество 1909 г. пришло и ушло, а Франц-Фердинанд был настолько же счастлив, насколько жалок был Адольф Гитлер. Эрцгерцог Габсбург, ненавистный Гитлеру больше, чем все остальные, отмечал праздник в кругу своей семьи, на лоне чешской природы, вдали от Праги. Голодный, бездомный Гитлер, отверженный Веной, пребывал в низшей точке своей жизни.

А казалось, Рождества хуже, чем два года назад, просто быть не могло. Тогда у крохотной елки он смотрел, как медленно, мучительно умирала от рака его мать[188]188
  Bloch.


[Закрыть]. Клара Гитлер всегда была на его стороне, безоговорочно в него верила и оставалась ему верна. Ее кровать переставили в кухню, самое теплое из всех трех маленьких помещений их квартиры. Украшенная рождественская ель не оживляла печальной картины. Клару похоронили рядом с ее покойным мужем. Канун Рождества Гитлер одиноко провел у свежей могилы, на католическом кладбище неподалеку от Линца[189]189
  Ibid.


[Закрыть].

Вторую годовщину смерти матери Гитлер встречал в венской ночлежке, среди вида, звуков и запахов падших людей. Иногда только чтение помогало ему забыть гнетущие мысли о своих несбывшихся мечтах. Немецкие писатели Гёте и Шиллер приносили успокоение, но снова и снова он возвращался к тому, кого ставил гораздо выше – к Уильяму Шекспиру[190]190
  Delaforce, 214–215.


[Закрыть]. Немецкие переводы его пьес стали настольной книгой Гитлера, «Венецианский купец» – любимейшей из них, а Шейлок – любимым злодеем[191]191
  Ryback, Timothy W. Hitler’s Private Library: The Books that Shaped his Life, xi, xii, xiii, Vintage Books, London, 2010.


[Закрыть].

Зимой 1909 г., когда он убирал снег перед отелем «Империал», чтобы Габсбурги могли пройти в него, когда Рождество он встречал одиноким и никому не известным, в переполненной венской ночлежке, когда звезда Франца-Фердинанда стремительно восходила, а его, наоборот, стремительно падала, возможно, ему вспоминались первые строки шекспировского «Ричарда III» [192]192
  «Итак, преобразило солнце Йорка / В благое лето зиму наших смут» (пер. Михаила Донского); «Здесь нынче солнце Йорка злую зиму / В ликующее лето превратило» (пер. Анны Радловой).


[Закрыть]. То была зима его тревоги.