Текст книги "Гитлер и Габсбурги. Месть фюрера правящему дому Австрии"

Яначек провел рядом с эрцгерцогом много лет, но он был не просто слугой или хранителем Конопиште, а тенью эрцгерцога, его доверенным человеком; именно он в 1901 г. первым взял на руки новорожденную принцессу Софию[310]310
  Brook-Shepherd, 104.


[Закрыть]. В тот день Франц-Фердинанд сделал Яначеку сюрприз, вручив ему золотые часы за многолетнюю верную службу, и удивил его просьбой не оставлять жену и детей, если с ним что-нибудь случится[311]311
  Dedijer, 165, 262. Simon & Schuster, New York, 1966.


[Закрыть]. Яначек беспрекословно согласился.

В Богемии у эрцгерцога было еще одно поместье – Хлумец, где Гогенберги провели несколько дней перед Сараево. Старший сын Максимилиан сдавал школьные экзамены неподалеку, в Вене. Последнее утро семьи ничем не отличалось от множества других. Все сходили к заутрене, потом легко позавтракали. Франц-Фердинанд взял двенадцатилетнего Макса, и они долго катались по поместью. Принцесса София и принц Эрнст остались с матерью. День был самый обыкновенный, вот только потом он больше никогда не повторился[312]312
  Hohenberg, Prince Gerhard (принц Герхард Гогенберг).


[Закрыть].

За обедом о поездке в Боснию не говорили, но вдруг у эрцгерцога вырвалось: «Я генерал-инспектор вооруженных сил Австро-Венгрии! Моя обязанность – ехать в Сараево. Солдаты не поймут, почему меня там нет»[313]313
  Brook-Shepherd, 233.


[Закрыть]. Он как будто спорил сам с собой. Воцарилась гнетущая тишина. Но неловкий момент прошел, мрачное настроение наследника улетучилось, и трапеза продолжилась.

Только потом дети узнали, что родителям очень не хотелось ехать. Франц-Фердинанд признавался другу: «Это не великий секрет. Не удивлюсь, если там меня поджидают сербские пули»[314]314
  MacMillan, Margaret. The War That Ended Peace: The Road to 1914, 550. Random House, New York, 2013.


[Закрыть]. За собственную жизнь он не боялся, но оставлять детей без отца было страшно. Герцогиня призналась в своих опасениях духовнику, но сказала: «Если есть хоть какая-то опасность, мое место рядом с мужем»[315]315
  Pauli, 276.


[Закрыть]. Житель Конопиште писал потом: «Думаю, бедная женщина тысячу раз предчувствовала грядущую катастрофу»[316]316
  Czernin, 46.


[Закрыть].

Не один раз эрцгерцог грозился, что не приедет. Его адъютант барон Альберт фон Маргутти вспоминал: «Вся поездка от начала до конца была ему противна»[317]317
  Pauli, 268.


[Закрыть]. Как обычно, на маневрах отрабатывалась подготовка армии к развертыванию во время войны. Но войска в Боснии уже два раза успешно прошли мобилизацию и хорошо показали себя во время недавних кризисов в этой стране.

Со дня свадьбы здоровье Франца-Фердинанда было просто отменным, но незадолго перед поездкой у него обнаружили астму. Личный врач эрцгерцога опасался, что климат Боснии не пойдет ему на пользу. Эрцгерцогиня Зита вспоминала:

Эрцгерцог воспользовался сильнейшей жарой в Боснии как поводом, чтобы не присутствовать на маневрах. Обычно он сам решал, куда поедет, и у него получалось склонить на свою сторону старого императора… Но тогда он так не сделал, хотя поездка была из самых обычных. Император оставил окончательное решение за эрцгерцогом, но ясно дал понять, что желает ее. Это желание, особенно в связи с военными вопросами, выросло до размеров приказа. Сейчас остается только удивляться, что поездка в Сараево оказалась единственной, которую эрцгерцог совершал не по своей воле[318]318
  Brook-Shepherd, 269.


[Закрыть].

Чтобы побудить эрцгерцога ехать, Франц-Иосиф совершил немыслимое и отменил давнишний запрет для герцогини Гогенберг участвовать в официальных обязанностях ее мужа[319]319
  Pauli, 265.


[Закрыть]. Посещения Румынии, Германии и Англии считались частными делами правящих домов, но теперь все было по-другому. Решение императора потрясло всех. Он отступил от правила, которое сам же строго навязывал четырнадцать лет, заставив своего упрямого племянника отправиться в район, где воевали с незапамятных времен. В первый и последний раз Франц-Иосиф разрешил паре вместе появиться на публике.

В Боснии и Герцеговине герцогиня, которую эрцгерцог называл своей лучшей сиделкой, могла бы лично следить за его здоровьем. Кроме того, она намеревалась посетить благотворительные организации в Сараево, которым покровительствовала несколько лет. Эрцгерцог же считал Софию своим счастливым талисманом и чувствовал себя гораздо увереннее, когда она была рядом.

Поездка давала Францу-Фердинанду возможность покончить со скандальным делом Редля, сменив начальника штаба своей армии. Он приказал возложить командование маневрами на трех генералов. Гетцендорф верно догадался, что Франц-Фердинанд, не теряя времени, ищет, кем бы его заменить[320]320
  Clark, 117.


[Закрыть]. Совсем недавно генерал с эрцгерцогом сильно повздорили, потому что Гетцендорф ратовал за войну против Сербии[321]321
  Pauli, 283.


[Закрыть]. Теперь они разговаривали, только если иначе было нельзя.

Все спланировали очень тщательно; не подумали лишь о безопасности. Пятьдесят тысяч жителей Сараево имели все возможности разглядеть своих высокопоставленных гостей. Глава протокольной службы Франца-Иосифа князь Альфред Монтенуэво опубликовал список мероприятий, которые эрцгерцог и герцогиня должны были посетить вместе и по отдельности. Впервые дворец Хофбург так открыто говорил о поездке Франца-Фердинанда[322]322
  Ibid., 275.


[Закрыть]. Плакаты, развешанные по всему городу, извещали публику о маршруте автомобильного кортежа и призывали оказывать гостеприимство:

Граждане! Его Императорское и Королевское Высочество, благословенный наследник престола эрцгерцог Франц-Фердинанд почтит наш город своим блистательным визитом. Наши глубочайшие чувства сыновней благодарности, преданности, любви и верности… позволяют выказать великую радость по поводу августейшего визита, особенно на тех улицах, по которым проследует Его Высочество: Железнодорожная, Мастажбек, набережная Аппель, улица Франца-Иосифа, улица Принца Рудольфа[323]323
  Cassells, 144.


[Закрыть].

Адъютант Франца-Фердинанда барон Маргутти был настороже. Он чувствовал, что подробное освещение «каждого шага эрцгерцога и его жены было… игрой с огнем, настоящим вызовом судьбе»[324]324
  McMeekin, 5.


[Закрыть]. В маневрах рядом с Сараево участвовало двадцать тысяч человек, но для защиты пары не выделили ни одного. Военный губернатор Боснии Оскар Потиорек утверждал, что сараевского полицейского корпуса из ста двадцати человек будет вполне достаточно; при этом прямого контроля над ним у него не было[325]325
  Ibid.


[Закрыть]. Эту обязанность исполнял его старый политический соперник доктор Леон Билански, габсбургский бюрократ и личный друг императора, но венская контора доктора была почти в тысяча трехстах километрах от Сараево.

Через день после обнародования маршрута кортежа эрцгерцога с Билански встретился Йован Йованович – министр по делам Сербии в Вене. Один открыто предупредил другого, что визит эрцгерцога в Сараево, намеченный на 28 июня, может быть опасен для жизни последнего. Это был не только праздник святого Вита, славянского божества войны, но и 525-я годовщина битвы при Косово[326]326
  Pauli, 270. Билански и военный губернатор Боснии Оскар Потиорек были политическими соперниками и одновременно противниками Франца-Фердинанда. Билански считался союзником и «конфидентом» консервативной бюрократии из окружения императора Франца-Иосифа. Трижды эрцгерцог мешал продвижению Потиорека по службе в армии, потому что считал его пустопорожним болтуном и бездельником. Его катастрофическая деятельность в годы Первой мировой войны подтвердила худшие предположения Франца-Фердинанда.


[Закрыть]. В самый черный день своей истории Сербия на пять веков подпала под владычество Османской Турции. Единственным героем, спасшимся в этом разгроме, был серб, который сумел убить командующего исламской армией завоевателей[327]327
  Ibid.


[Закрыть].

Лишь недавно православные сербы получили независимость от своих мусульманских угнетателей с юга. Теперь они чувствовали, что с запада на них все сильнее давят католики. Йован Йованович предупредил, что визит в день памяти битвы при Косово сербы воспримут как прямую провокацию.

Билански был человек занятой и нетерпеливый. Ему было некогда напоминать, что каждый должен исполнять свои обязанности, а полиция должна охранять Франца-Фердинанда[328]328
  Ibid.


[Закрыть]. Любезно прощаясь с сербским министром и возвращаясь к бумагам, он бросил дежурную фразу: «Будем надеяться, что ничего не случится»[329]329
  Ibid.


[Закрыть].

8. Неумолимый рок

Но тут 28 июня 1914 г. в Сараеве раздался выстрел, который за одну-единственную секунду разбил на тысячу кусков, как пустой глиняный горшок, тот, казалось, надежный мир творческого разума, где мы воспитывались и выросли, – мир, давший нам приют.

Стефан Цвейг

Никто не услышал криков епископа: ни спавшие слуги, ни садовники, ни повара, ни мать и ни гости, которые приехали к нему на день рождения. Сто девятнадцать комнат за стенами его спальни в епископском дворце австро-венгерского Гроссвардена были темны и тихи на рассвете 28 июня 1914 г.

Сегодня этот город называется Орадя и находится в Румынии, но тогда вот уже сто пятьдесят лет он располагался в пределах центральноевропейской империи Габсбургов. Крики эхом отразились от стен спальной и повисли в воздухе. И за стенами дворца, и в парке все было спокойно. Никто не пошевелился и в соседних домах стилей барокко и модерн, выкрашенных в бледные оттенки розового, зеленого и синего. Пышные городские церкви и синагоги, неторопливая река, недалекие трансильванские Карпаты – все спало. Часы на самом высоком здании города показывали половину четвертого утра, но только епископ заметил, сколько было времени. Те, кто еще помнил старинные местные легенды и сказания, говорили, что это час дьявола, когда приподнимается тонкая завеса между миром людей и миром нечистых и силы зла вырываются на волю.

Из-за июньского дождя закрыли все окна дворца; их было триста шестьдесят пять, по числу дней в году. Великолепное здание было уменьшенной копией венского Бельведера, где жил друг и бывший ученик епископа эрцгерцог Франц-Фердинанд. Епископ Йозеф Ланьи закричал оттого, что увидел во сне: эрцгерцога и его жену сегодня утром должны были застрелить[330]330
  Bishops Lanyi’s Death Recalls ‘Death Vision’ // Special Correspondent, New York Times. October 18, 1931.


[Закрыть].

Епископ Ланьи не был суеверен. Шел 1914 год. Телефоны, электричество, автомобили и аэропланы делали жизнь все лучше и безопаснее. Назавтра ему исполнялось сорок шесть лет, без малого восемь из которых Ланьи уже был епископом. В иерархии католической церкви, где никто не выдвигается слишком рано или слишком быстро, он взлетел стремительно, как метеор. Большинство, в том числе и сам Ланьи, не могли и помыслить, что такой привычный мир вот-вот рухнет. Высокопоставленный церковный иерарх был консервативен, но шел в ногу с веком, не боялся ни темноты, ни ночных страхов, ни будущего. Ланьи не припоминал, когда в последний раз просыпался или кричал от кошмарного сновидения, но сегодня он увидел такое, от чего дрожал и плакал.

Эрцгерцог Франц-Фердинанд, его жена София и их маленькие дети были близкими епископу людьми. Много лет он был у них своим человеком, жил в их доме, исполнял обязанности священника. Он крестил двоих детей пары, радовался благополучному появлению на свет третьего, хоронил еще одного сына, мертворожденного. Он не знал другой более счастливой, любящей семьи и другого мужчины, в такой полной мере обладавшего всеми качествами своего пола. Епископ Ланьи был убежден, что будущее Европы зависело от этого принца мира, который должен был вот-вот стать австрийским императором[331]331
  Ibid.


[Закрыть].

Для епископа этот человек был из когорты незаменимых, гарантом мира и единства Европы. А теперь он опасался за эрцгерцога, его семью и всю Европу. Ланьи шагал по комнате, вглядывался через окно в темноту. Его все время трясло. Наконец, чтобы хоть как-то успокоиться, он присел за маленький письменный стол и подробно записал, что ему приснилось:

Я подхожу к своему столу, хочу просмотреть почту. Сверху лежит конверт с черной траурной каймой, запечатанный черной печатью с гербом эрцгерцога. Я сразу же узнаю почерк. Вскрываю конверт и в верхней части листа вижу перед собой как бы небесно-голубую открытку: какая-то улица, узкая аллея, Их Высочества едут в автомобиле, лицом к ним сидит генерал, рядом с шофером – офицер. По обеим сторонам улицы радостная толпа, из нее выступают вперед два молодых человека и стреляют в Их Высочеств…

Письмо из конверта с траурной каймой гласило:

Уважаемый доктор Ланьи!

Настоящим уведомляю Вас, что сегодня я вместе с женой паду жертвой политического убийства. Вверяясь Вашим благочестивым молитвам и принося себя в жертву, мы просим Вас в будущем, как и теперь, проявлять любовь и безграничную преданность нашим бедным детям.

С сердечным приветом, Ваш Эрцгерцог Франц,

Сараево, 28 июня 1914 года. 3 ч. 30 мин. утра[332]332
  Ibid.


[Закрыть].

Ланьи никогда ничего подобного не снилось – ни в детстве, ни в семинарские годы, ни тем более во взрослом возрасте. Через два часа слуга, вошедший разбудить епископа, увидел его на коленях за молитвой, перебиравшим четки. Ланьи попросил мать и других своих гостей присоединиться к нему в капелле, где отслужил мессу за эрцгерцога Франца-Фердинанда и герцогиню. Закончив ее, он рассказал всем о том, что ему приснилось, зарисовал место убийства, автомобиль, который въезжает на узкую улицу, места, где стоят убийцы, и прочие подробности. Но даже после этого Ланьи не мог отделаться от своего кошмарного сновидения. Он вернулся к себе и засел за письмо к брату Эдуарду, священнику-иезуиту, подробно описал сновидение и приложил его набросок[333]333
  Ibid. Это один из наиболее задокументированных примеров так называемого экстрасенсорного восприятия. Тот факт, что Ланьи был епископом и о своем сне рассказал как устно, так и письменно еще до того, как все произошло в действительности, сделало этот сон таким знаменитым.


[Закрыть].

Через девять часов после того, как епископ Ланьи проснулся от собственного крика, почти в пятиста километрах южнее дворца шестеро террористов дожидались появления открытого автомобиля с Францем-Фердинандом и его женой. Четверо серьезно и молча смотрели, как он проезжает. Пятый бросил бомбу, но эрцгерцог успел отклонить ее рукой. Взрыв позади машины ранил двадцать человек. Поднялась страшная паника, но наследник с женой сохраняли полнейшее самообладание. Франц-Фердинанд осмотрел раненых, сказал: «Я так и думал»[334]334
  Smith, D. J. One Morning in Sarajevo: June 28, 1914, Weidenfeld & Nicolson, London, 2008.


[Закрыть] – и даже пошутил, что пойманный бомбометатель, наверное, получит медаль в Вене и место в правительстве[335]335
  Brook Shepherd. AofS, 248–249.


[Закрыть]. Никто не рассмеялся в ответ.

Поездку в Сараево плохие предзнаменования омрачили еще до того, как эрцгерцог с герцогиней выехали из Конопиште. Не успел поезд Вильгельма II отойти от станции, чтобы доставить императора обратно в Берлин, прямо над ними взвилась стая черных воронов, что было совершенно необычно для этого времени года. Пораженный Франц-Фердинанд негромко сказал: «Вороны – плохая примета для нашего дома!» Незадолго до своей трагической гибели кронпринц Рудольф видел их по дороге в Майерлинг[336]336
  Kürenberg, 280.


[Закрыть].

Только они попрощались с детьми в Хлумеце, как загорелась ось вагона, который должен был везти их в Вену. Эрцгерцог отметил, как обычно, саркастически: «Хорошенькое начало… Сначала загорается вагон, потом чуть не прихлопывают в Сараево… Для полного счастья не хватает только взрыва котлов на корабле!» Мало того, в ночном поезде на Триест пропало электричество и ехать пришлось при свечах. По сумрачному вагону плясали призрачные тени, и эрцгерцог сыпал колкостями: «Какое странное освещение… Я чувствую себя как в склепе. Сначала полыхает мой собственный вагон, а теперь и запасной меня не жалует»[337]337
  Remak, 139. Франц-Фердинанд был знаменит (некоторые сказали бы, что печально знаменит) своим черным юмором.


[Закрыть].

После неудачного покушения бомбометателя арестовали, раненых отправили в больницу, и автомобильный кортеж Франца-Фердинанда двинулся к красно-желто-оранжевой городской ратуше, кирпичному зданию в мавританском стиле. Жена эрцгерцога взяла его под руку, и они медленно поднялись по лестнице к ожидавшему наверху приветственному комитету. Герцогиня была бледна как полотно, лицо же эрцгерцога краснотой соперничало с лампасами его брюк. Было ясно, что власти Сараево находятся в блаженном неведении и о бомбе, и о раненых, и о попытке убийства[338]338
  Ibid.


[Закрыть].

Церемонию на улице никто не отменял. Под теплым ослепительным солнцем терпеливая толпа стояла на расстоянии вытянутой руки от прибывшей пары. Мэр начал: «Ваше Императорское Высочество, этот благословенный приезд переполняет наши сердца радостью…»

Франц-Фердинанд взорвался: «Господин мэр, что толку в ваших речах? Я приехал в Сараево, а в меня тут бомбы швыряют. Безобразие!»[339]339
  Cassels, 178.


[Закрыть]

Герцогиня Гогенберг осторожно тронула мужа за рукав мундира, прошептала ему несколько слов, он глубоко вздохнул и произнес: «Хорошо, продолжайте»[340]340
  Ibid., 251. Ребекка Уэст в книге «Черная овечка и серый сокол» (Black Lamb and Grey Falcon) писала о знакомстве с мужчиной, который еще мальчиком видел, как Франца-Фердинанда принимали в городской ратуше Сараево. Он рассказывал: «Мы не могли оторвать глаз от эрцгерцога… стояла тишина… нам было страшно, потому что каждый знал: как только эрцгерцог выйдет отсюда, его точно убьют. Не то чтобы нам об этом сказали… мы просто знали, что один человек бросит бомбу, другой бросит бомбу, а потом и третий, если у тех ничего не получится. Говорю вам: у всех, кто там собрался, было очень странное ощущение». См.: P. 332–333.


[Закрыть].

Сконфуженный мэр заговорил: «Наши сердца переполнены радостью… Все жители города Сараево искренне счастливы… От всей души приветствуем блестящий приезд Ваших Высочеств»[341]341
  Ibid.


[Закрыть].

Листы речи, которую должен был произнести эрцгерцог, все были в пятнах крови его раненого адъютанта. Он, однако, спокойно прочел их и добавил от себя, что теплый прием в городской ратуше доказал верность подданных и их радость, «что покушение не удалось»[342]342
  Ibid.


[Закрыть].

Шестой, последний, убийца терпеливо ждал. Автомобиль эрцгерцога отъехал от здания ратуши, миновал два небольших квартала, повернул в узкую улицу, названную в честь дяди эрцгерцога, Франца-Иосифа. В тишине хлопнули два выстрела. Герцогиня подалась вперед, закрывая мужа. Первая пуля вошла в живот ей, вторая повредила шейную артерию эрцгерцога. Выстрелы оказались роковыми. Оба истекали кровью, но Франц-Фердинанд шептал жене: «София, София, держись. Ты должна жить ради детей»[343]343
  Ibid.


[Закрыть].

Мужа и жены не стало с разницей в несколько минут.

Это случилось ровно через четырнадцать лет после того дня, как наследник австрийского престола подписал обет отречения, добившись разрешения на брак. Когда слух об убийстве разнесся по городу, колокола католических и православных церквей траурно зазвонили, а муэдзины затянули мусульманский призыв на поминальную молитву. Намерение убийц свершилось, и в Сербию полетела условная телеграмма из четырех простых слов: «Обе лошади проданы удачно»[344]344
  Ibid.


[Закрыть].

Реакция на новость из Сараево столько же сказала о людях, узнавших об убийстве, как и само это убийство. Когда адъютант доложил императору Францу-Иосифу о страшной гибели племянника и его жены, тот молча постоял несколько мгновений, а потом воскликнул: «Ужасно! С Всемогущим не поспоришь… Высшая сила восстановила порядок, который я сам уже не могу поддерживать»[345]345
  Pauli, 288. Иштван Тиса, премьер-министр Венгрии, тоже видел десницу Господню в убийстве эрцгерцога. Через четыре года и он пал жертвой убийства.


[Закрыть].

Самый высокопоставленный солдат Австрии, начальник штаба Конрад фон Гетцендорф, немедля написал своей любовнице Виргинии фон Райненгауз, что это политическое убийство может развязать страшную войну, а значит, пока внимание католической Австрии будет занято, она успеет развестись с мужем и стать его женой. Всепоглощающая страсть и война слились в нем воедино. Счастливый Гетцендорф закончил так: «Слава Богу! Я ждал этого целых восемь лет! Уж теперь ты точно не скажешь “нет”. Теперь ты согласишься выйти за меня?»[346]346
  Gady, Franz-Stefan. The Scandalous Affair That Started World War I // The National Interest, A Quarterly Journal of International Affairs and Diplomacy, May – June 2014.


[Закрыть]

Чуть ли не весь мир узнал о событиях в Сараево раньше, чем трое осиротевших детей Гогенбергов. Барон Андреас фон Морси, адъютант эрцгерцога, позвонил в Хлумец доктору Отто Становски, их воспитателю. Чех-священник обедал с детьми, когда его позвали к телефону и Морси сказал: «Пожалуйста, сообщите нашим дорогим детям как можно осторожнее, что высокопоставленные лица пали от руки жестокого убийцы»[347]347
  Pauli, 288.


[Закрыть]. Барон позвонил еще и Генриетте Хотек, тетке детей, которая проживала в Праге, и она тут же выехала в Хлумец[348]348
  Nostiz-Rieneck, Count (граф Ностиц-Ринек).


[Закрыть].

У доктора Становски болела мать. Он не сразу вернулся за стол, и они стали шептаться, что, наверное, ей стало хуже. Когда он вошел бледный как полотно, в комнате стало тихо. Несколько бесконечных минут он не смотрел на них и не говорил ни слова. Дети понимали, что случилось нечто страшное, но доктор Становски не мог подобрать слов и рассказать, что он узнал. Обед закончился в напряженном молчании. Через семьдесят лет принцесса София Гогенберг сказала внуку: «Тогда мы сели за стол детьми, а встали взрослыми. Детство оборвалось разом»[349]349
  Ibid. Ностиц-Ринеки и Гогенберги несколько по-разному рассказывают о том, что происходило в первые трагические часы после убийства их прабабушки и прадедушки. Возможно, это объясняется замешательством, шоком и болью от происшедшего. Обе семьи сходятся в том, что детям очень путано рассказывали о том, что случилось с их родителями в Сараево, и только на следующий день они узнали о гибели отца и матери.


[Закрыть].

Приехала заплаканная Генриетта Хотек, но ни она, ни воспитатель все никак не находили в себе сил сказать детям правду[350]350
  Ibid.


[Закрыть]. Сначала они узнали, что родители заболели; потом – что произошло несчастье и за них нужно молиться. Шли часы, и Хлумецем все сильнее завладевали неопределенность, плохое предчувствие и страх. Наконец тринадцатилетняя София расплакалась и закричала, что ей все ясно – родители умерли. Двенадцатилетний Максимилиан глухо застонал. Десятилетнего Эрнста затрясло. Дети жались друг к другу, но у взрослых недоставало сил сказать им о смерти родителей.

Ночь прошла в слезах и молитвах, и наконец утром из Вены приехала эрцгерцогиня Мария-Тереза, любимая мачеха Франца-Фердинанда, и объяснила им все. Потом принцесса София откровенно сказала ей: «А знаете, даже хорошо, что мама погибла вместе с папой. Если бы он умер, а мама нет, она сошла бы с ума»[351]351
  Ibid.


[Закрыть]. Император Германии Вильгельм II, очень привязанный к детям Франца-Фердинанда, отправил им трогательную телеграмму:

Мы с трудом находим слова, чтобы сказать вам, милые дети, как сильна скорбь в нашем сердце, когда мы думаем о вас и вашем неутешном горе. Лишь две недели назад мы проводили счастливые часы с вашими родителями, а теперь слышим о страшной печали, которая сейчас владеет вами. Пусть Господь Бог защитит вас и даст силы перенести этот удар. Родители будут благословлять вас с небес[352]352
  Brook-Shepherd, 253.


[Закрыть].

Английская королева Мария записала в дневнике:

Ужасная трагедия бедного эрцгерцога и его жены стала для нас страшным ударом… мы были искренне привязаны к обоим… думаю, это даже хорошо, что муж и жена погибли вместе, ведь теперь положение их детей станет менее сложным[353]353
  Pope-Hennessy, James. Queen Mary 1867–1953, 483. Knopf, New York, 1960.


[Закрыть].

Ее сын Эдуард, принц Уэльский, двадцати одного года от роду, находясь в закрытом учебном офицерском лагере, записал: «Понятия не имею о том, что происходит во внешнем мире, кроме того, что застрелили австрийского эрцгерцога и его жену. Думаю, это сильно взбудоражило Германию»[354]354
  Ziegler, Phillip. King Edward VIII, 42. Knopf, New York, 1991. Даже в молодые годы Эдуард, принц Уэльский, казалось, считал себя немцем в той же степени, если не больше, что и англичанином.


[Закрыть]. Он был прав. А в это время в Вене совсем другие чувства будоражили сердце и разум императора Франца-Иосифа. Его любимая дочь, эрцгерцогиня Мария-Валерия, писала в дневнике:

Я нашла папа́ на удивление свежим. Конечно, он был тронут и со слезами на глазах говорил о бедных детях; но уже раньше я узнала, что для него лично это не стало ударом. Больше того, за целый час разговора, который сегодня ни разу не прервался, он единственный раз вспомнил об этом, когда я заметила, что Карл (новый наследник престола), конечно, сделает все хорошо, и тогда он ответил серьезно и твердо: «Меня это совсем не волнует»[355]355
  Aronson, Theo. Crowns in Conflict, 101. Salem Publishers, Manchester, 1986. Вильгельму наконец по-настоящему понравился Франц-Фердинанд, и он стал доверять ему.


[Закрыть].

Он лил слезы над судьбой осиротевших детей своего племянника, но не послал ни телеграммы, ни письменного соболезнования, вообще ничем не поддержал их[356]356
  Hohenberg, Prince Gerhard (принц Герхард Гогенберг).


[Закрыть]. По его распоряжению во дворце Бельведер немедленно закрылись все административные учреждения наследника престола. Все официальные бумаги эрцгерцога, все его военные документы были изъяты и на пятьдесят лет отправлены в архив. Эрцгерцог Карл отпер было личный стол Франца-Фердинанда, чтобы найти важные для себя бумаги, но не нашел ничего[357]357
  Pauli, 289. Это подтвердилось в беседе, которая состоялась у меня с его высочеством эрцгерцогом Кристианом Габсбургом в Вашингтоне 21 октября 2011 г.


[Закрыть]. Франц-Иосиф со своей мощной бюрократией не сделали лишь одного – не издали приказ о расследовании недостатков работы службы безопасности в Сараево.

Узнав о гибели Франца-Фердинанда, традиционалисты империи Габсбургов вздохнули с облегчением. Посол Соединенных Штатов Америки писал государственному секретарю Дженнингсу Брайану: «Весть о гибели кронпринца была принята спокойно… Выражается отвращение к жестокому убийству, но в целом ощущение такое, что разрешилась очень трудная проблема»[358]358
  Penfield, Frederick Courtland. United States Ambassador to Austria-Hungary, United States Department of State Papers Relating to the Foreign Affairs of the United States, June 30, 1914, National Archives Microfilm Publications, Microfilm № 695, Supplement 2, 1917, The World War.


[Закрыть]. Он, скорее всего, имел в виду императора и его двор, а не каждого жителя империи. Граф Альфонс Клари отразил мнение многих в письме к британской принцессе и реформатору Дейзи, принцессе Плесской:

Я пишу Вам со страшной болью в сердце и слезами на глазах, слезами горя и ужасной ярости. Какая жалость – он, наше будущее, наш глава, сильный человек, на которого мы возлагали все свои надежды, наш спаситель после стольких лет правления ни шатко, ни валко; и вдруг его нет! Жена его тоже убита; а ведь в ее жизни была одна только любовь, она была рядом с ним во всякой опасности и умерла, защищая его своим телом. Они прожили благородную жизнь в любви, и с содроганием думается о трех их детях, которые все ждут домой своих родителей, детей, которые познали всю полноту настоящего семейного счастья; теперь они совершенно одни, о них некому заботиться, некому их любить, некому защищать от жизненных тягот, которые непременно и скоро на них обрушатся… Все мы в большом, неутешном горе[359]359
  Daisy, Princess of Pless. What I Left Unsaid, 145. Cassel & Company, London, 1936. Молодые аристократы и другие представители того поколения, например Курт Шушниг, были благосклоннее к Францу-Фердинанду, чем более старшие традиционалисты.


[Закрыть].

Вену охватили подозрения, что секретные агенты Австрии или Германии подстроили убийство или умыли руки и допустили его[360]360
  McMeekin, Sean. July 1914: Countdown to War, Basic Books, 28. New York, 2014.


[Закрыть]. Домыслы о том, что именно сгубило эрцгерцога, прекратились, как только правительство Габсбургов обвинило во всем правительство Сербии. Слухи о войне заглушали любые вопросы о провале служб безопасности в Сараево.

Эрцгерцогиня Мария-Тереза и родственники со стороны Хотеков повезли детей Гогенберг в Вену хоронить родителей. Там их встречали тысячи школьников, но из семейства Габсбургов не было никого. Одна венская газета предложила маленьким жителям города в знак сочувствия выстроиться вдоль улиц, по которым будут проезжать осиротевшие дети наследника престола. Последний раз они направлялись во дворец Бельведер, и дети Вены встречали их печальным молчанием[361]361
  Brook-Shepherd, 264.


[Закрыть].

Большой венок от детей, сделанный из белых роз, поставили между родительскими гробами в Императорской капелле дворца Хофбург[362]362
  Ibid.


[Закрыть]. Белые цветы традиционно символизировали мир. Их прислали император Германии Вильгельм II, британские король Георг V и королева Мария, президент Вудро Вильсон и другие главы государств. Франц-Иосиф и его дочери не прислали ничего. Цветы от Габсбургов прислали только эрцгерцог Карл с Зитой и вдова кронпринца Рудольфа Стефания[363]363
  Artstetten Museum, May 18, 2011. Ленточки с цветов можно увидеть в Артштеттене.


[Закрыть]. До самой своей смерти она была убеждена, что загадочная смерть Рудольфа и случившееся через четверть века убийство в Сараево – дело тайных сил в правительстве Франца-Иосифа[364]364
  Pauli, 273.


[Закрыть].

Многие национальные меньшинства, угнетаемые в Австрии, видели во Франце-Фердинанде своего единственного защитника и покровителя. На ленте траурного букета от румын, самого многочисленного национального меньшинства Венгрии, была красноречивая надпись: «Нашей последней надежде с глубочайшей преданностью»[365]365
  Beatty, 190.


[Закрыть].

Пятьдесят тысяч человек терпеливо ждали целую ночь, чтобы проститься с убитой парой, которая покоилась в Императорской капелле. Утром большинству не разрешили присутствовать на пятнадцатиминутной поминальной службе, которую днем посетила императорская семья. Детей Гогенберг на нее не пригласили. Те, кто все-таки попали в капеллу, увидели два совершенно одинаковых гроба, окруженные множеством горящих свечей. Но гроб эрцгерцога стоял на шесть метров выше гроба его жены: двор так и не признал, что она Габсбург[366]366
  Lafore, Laurence. The Long Fuse: An Interpretation of the Origins of the World War, 208. J. B. Lippincott, 1965.


[Закрыть].

Ближе к ночи гробы отвезли на ту самую железнодорожную станцию, с которой Адольф Гитлер когда-то уехал в Вену. Их поставили в грузовой вагон, чтобы отвезти в замок Артштеттен для погребения. Габсбурги, дети Гогенберг и их родственники Хотеки ехали в отдельных экипажах. Дворцовый протокол предписывал, чтобы дети Франца-Фердинанда находились отдельно от членов правящего дома. В Артштеттене католическую заупокойную мессу отслужил епископ Йозеф Ланьи, которого потом до конца жизни преследовали воспоминания о страшном провидческом сне[367]367
  Pauli, 294.


[Закрыть].

После похорон в Артштеттене к императору во дворец вызвали полковника Карла Бардольфа, который ездил в Сараево с эрцгерцогом и герцогиней и видел их убийство. Франц-Иосиф особо спросил о том моменте, когда был застрелен его племянник: «Как вел себя эрцгерцог?» Полковник отвечал: «Как солдат, ваше величество». Император заметил: «Этого и следовало ожидать от Его императорского высочества. – помолчал и поинтересовался: – А как прошли маневры?»[368]368
  Remak, Joachim. Sarajevo: The Story of a Political Murder, 265. Criterion, New York, 1959.


[Закрыть] Он не задал ни одного вопроса о герцогине Гогенберг, погибшей защищая собой мужа от пули убийцы.

Австрийский аристократ принц Людвиг Виндишграц писал:

Меня возмущало, что теперь каждый осел мог пинать мертвого льва… Не успели его положить в гроб, как все его протеже, креатуры, друзья и сотрудники полетели со своих постов и назначений. Придворная клика и военная камарилья, которых наследник, что называется, не видел в упор, устранили решительно всех. Именно с тех пор старая система утвердилась окончательно и бесповоротно до самой смерти Франца-Иосифа[369]369
  Windisch-Grätz, Prince Ludwig. My Memoir, 49–50. Houghton Mifflin Company, Boston, 1924.


[Закрыть].

Граф Отто Чернин, последний министр иностранных дел Австро-Венгрии, друг и сосед эрцгерцога и герцогини, видел, что надвигается крушение мира, и писал:

Многие вздохнули с облегчением, услышав о смерти Франца-Фердинанда. При дворе в Вене, в будапештском свете больше радовались, чем горевали… Никто не мог и подумать, что гибель этого сильного человека повлияет на всех, затянет в мировую катастрофу[370]370
  Czernin, 49.


[Закрыть].

Адольф Гитлер ликовал, узнав об убийстве; он был уверен, что война теперь не за горами. Он был убежден, что война вознесет Германию над всеми государствами, сделает немецкий народ господствующим на всей планете, сметет империю Габсбургов[371]371
  Франц-Иосиф смотрел на свою империю иначе, чем Адольф Гитлер. Но и тот и другой признавали ее уникальную роль в Европе. Император писал: «Австро-Венгерская монархия – вовсе не хитроумное искусственное образование, но абсолютно необходимое условие нынешнего и будущего существования своих народов. Она дает пристанище тем нациям Центральной Европы, которые, не имея общего дома, были бы обречены на жалкую, беспокойную жизнь рядом с более сильными соседями; тогда как вместе они сами могут оказаться внушительной силой». См.: Kürenberg, 440.


[Закрыть].