Текст книги "Гитлер и Габсбурги. Месть фюрера правящему дому Австрии"

5. Гранитное основание

Он играет на всех качествах низшего класса Вены: отсутствии интеллектуальных потребностей, недоверии к образованию, пьяной глупости, любви к уличным песням, приверженности старине, безграничном самодовольстве; и эти люди неистовствуют, радостно неистовствуют, когда он обращается к ним.

Австрийский писатель Феликс Зальтер

Францу-Фердинанду нужно было время. Наследник Габсбургов имел состояние, здоровье и любимую семью, но, чтобы воплотить все свои мечты в жизнь, ему нужно было время. Он опасался, что растущий вал национализма уничтожит и империю, и мир в Европе[193]193
  Hohenberg, Prince Gerhard (принц Герхард Гогенберг).


[Закрыть]. А еще, чтобы неуемные этнические группы не истребили друг друга, ему нужны были идеи и единомышленники[194]194
  Ibid.


[Закрыть]. В 1909 г. в Румынии он встречался с представителями этнических меньшинств империи, среди которых был и Аурел Поповичи, высланный из Венгрии. В неоднозначной книге «Соединенные Штаты Великой Австрии» он предложил концепцию федерализации Габсбургской империи путем ее раздела на шестнадцать равноправных автономных образований (штатов). В Венгрии его заклеймили как предателя, но эрцгерцог пригласил на работу во дворце Бельведер. Книга Поповичи стала там настольной[195]195
  Pauli, 215.


[Закрыть].

В молодости эрцгерцог совершил кругосветное плавание. Большое впечатление на него произвели Соединенные Штаты Америки, страна иммигрантов, и федеральное государственное устройство, скреплявшее страну в единое целое[196]196
  Arco-Zinneberg, Graf Ulrich. Meine Reise un die Erde, 100. Jahre Weltreise de Thronfolgers, 33. Verlag J & Sandler, J. H. Donau, 1993.


[Закрыть]. Он полагал, что идеи Поповичи могут послужить образцом не только для Австрии, но и для всей Европы. Такое безоговорочное принятие, готовность пойти навстречу этническим меньшинствам и людям самых нестандартных взглядов, которые все чаще стали появляться во дворце Бельведер, еще больше отдалили его от скованного традициями императорского двора, элиты Австрии, венгерских магнатов и Адольфа Гитлера[197]197
  Pauli, 120.


[Закрыть].

Мечты эрцгерцога о будущем двух своих сыновей и дочери были куда менее грандиозными. Одному из их наставников он сказал: «Пожалуйста, внушите моим детям: править и носить корону – это тяжелое бремя, наложенное Господом, и мечтать о такой участи вовсе не стоит. Им суждено стать всего лишь крупными богемскими землевладельцами»[198]198
  Brook-Shepherd, 115.


[Закрыть]. Его секретарь вспоминал:

Казалось, Франц-Фердинанд завидовал спокойному будущему своих детей. В программе образования, которую он для них подготовил, не было предметов, обычных для наследников престола. Он желал, чтобы его мальчики находили удовольствие в непритязательных радостях сельской жизни, а не в искусственности двора. Похожие планы были у него и для дочери. Он полагал, что она будет в тысячу раз счастливее с человеком одного с ней круга, любимого ею, чем в браке, заключенном по соглашению сторон – а он вполне мог оказаться неудачным, – как подобало принцессе правящего дома[199]199
  Ibid., 64.


[Закрыть].

Эрцгерцог был совсем один среди недругов при дворе, закостеневшей бюрократии, до ужаса боявшейся перемен, и членов семьи, которые не просто не любили, а прямо ненавидели его. Свои мысли, надежды и планы он держал при себе. Многие полагали, что причиной безвременной кончины кронпринца Рудольфа были его искренние высказывания о необходимости политических реформ[200]200
  Thiele, Johannes. Crown Prince Rudolph 1858–1889: Myth and Truth, 40–45. Translated by Martin Kelsey. Christian Brandstätter Verlag, Vienna, 2008.


[Закрыть]. Сторонники теории заговора шептались, что «самоубийство» подстроили реакционеры в правительстве, а может быть, даже и кто-то из семьи Габсбургов. При жизни Рудольфа они с Францем-Фердинандом были очень близки, а после его смерти эта связь, пожалуй, стала даже крепче. Франц-Фердинанд не стал повторять роковых ошибок своего двоюродного брата, открыто писавшего и говорившего о реформах, но реформаторы самых разных взглядов, которыми он окружил себя в Бельведере, выдавали ход его мыслей. Адольфа Гитлера все сильнее страшило будущее австрийских немцев.

В феврале 1910 г. какой-то дальний родственник из тех, кого он презрительно называл «филистерами», или мещанами, выслал ему сумму, достаточную для переселения в бедный рабочий район на севере города[201]201
  Hamann, 41.


[Закрыть]. В мужском общежитии имени Маннергейма он оказался бок о бок с иммигрантами, евреями, иностранцами, но за приемлемую плату его поселили без соседей, а значит, он получил и уединение, и аудиторию, которых так жаждал. Общежитие было открыто в 1905 г. юбилейным Фондом гражданского строительства и благотворительных организаций имени императора Франца-Иосифа. Сам император посещал его, а строительство оплачивали барон Ротшильд и другие благотворители-евреи[202]202
  Ibid., 158–159.


[Закрыть].

Там-то, на третьем этаже, в комнате размером два на полтора метра, разочарованный мечтатель попытался снова стать хозяином своей жизни. Вместо четырех объемистых баулов, с которыми он приехал из Линца, у него теперь были только летний пиджак без подкладки, изрядно поношенные брюки, единственная пара носков да башмаки со сбитыми каблуками. В отличие от пяти сотен своих соседей Гитлер не курил, не пил и не искал работы. Он утверждал, что евреи – «другая раса и даже пахнут по-другому», но это не мешало ему подружиться со многими евреями из своего общежития, и они отвечали ему тем же[203]203
  Hanisch, 272. В Линце, где прошли детские годы Гитлера, на чехов и коммунистов всегда смотрели так же косо, как на священников-иезуитов, потому что и те и другие были образованы и имели политическое влияние. В автобиографии Альберт Шпеер писал: «Гитлер рассказывал ему, как начал осознавать, что такое раса, еще ребенком, когда невзлюбил своих одноклассников-чехов в Линце. Уже тогда он пришел к выводу, что чехам нужно запретить иммиграцию в немецкую Австрию». См: Шпеер А. Третий рейх изнутри… Гл. 7.


[Закрыть]. Мишени для словесных нападений он избрал еще в Линце, где школьником вел жизнь представителя среднего класса, – чехи, коммунисты, политически ангажированные отцы-иезуиты[204]204
  Hamann, 29.


[Закрыть]. По-видимому, эти новые знакомства умеряли его антисемитизм.

В общей комнате на первом этаже он читал, смотрел на сад общежития, рисовал и ораторствовал перед аудиторией, совсем не горевшей энтузиазмом. С Рейнгольдом Ганишем, который заселился в общежитие вместе с Гитлером, они создали нечто вроде товарищества. Гитлер должен был срисовывать пейзажи с открыток, а Ганиш – сбывать их изготовителям рамок, владельцам художественных салонов и еврейских мелочных лавок. Прибыль делили пополам[205]205
  Hanisch, 272.


[Закрыть]. Ганиш оказался превосходным рекламщиком, и торговцам было куда приятнее общаться с ним, чем с неряшливым художником с самого дна[206]206
  Ibid., 240.


[Закрыть]. Только через три года, прожитых в общежитии имени Маннергейма, Гитлер сумел вписаться в общество.

Тем временем брак отшлифовал грубоватого интроверта Франца-Фердинанда. Он не помнил, чтобы в детстве его обнимала или ласкала мать: она болела туберкулезом и умерла, когда ему было всего семь лет. Мало кто сомневался, что вскоре не станет и ее сына. И все-таки, к общему удивлению, хилый, но живой и подвижный мальчик стал подростком и уверенно достиг совершеннолетия. Его покойный властный отец, Карл-Людвиг Габсбург, изолировал его от более здоровых младших братьев и сестер, буквально задушив молитвами, докторами, сиделками и священниками-иезуитами[207]207
  Hohenberg, Prince Gerhard (принц Герхард Гогенберг). Франц-Фердинанд почти не помнил своей биологической матери, принцессы Марии-Аннунциаты. Эрцгерцогиня Мария-Тереза заменила мальчику родную мать, когда тому было семь лет, и с тех пор стала для него «настоящей» матерью, «дорогой мамочкой».


[Закрыть].

Как и Адольф Гитлер, эрцгерцог учился неважно. Однако, в отличие от сына провинциального таможенника, бросить учебу ему не позволили. С шести до девятнадцати лет, если только болезнь не укладывала его в постель, за партой он просиживал по одиннадцать часов шесть дней в неделю. На еду отводилось двадцать минут. Повышенная нервность, беспокойный разум, порывистость, склонность разбрасываться, неуемная активность заставляли его бунтовать против бессмысленного зазубривания и бесконечного заучивания, которого требовали от него наставники. В своем поколении Габсбургов он стал самым физически крепким. В беседе с дочерью Франц-Фердинанд с горечью вспоминал ранние годы своего обучения:

Все было перемешано, с раннего утра и допоздна занятия шли час за часом. На улицу нам разрешалось выходить только раз в день, в перерыве, причем за руки нас держал мажордом. Результатом такого учения стало то, что в нас впихнули все, но не знали мы ничего[208]208
  Hohenberg, Princess Sophie de Potesta (принцесса София Гогенберг де Потеста). По натуре Франц-Фердинанд был интровертом, но на публике должен был изображать из себя экстроверта. По современной классификации его, скорее всего, отнесли бы к ученикам с гиперактивным расстройством.


[Закрыть].

Эрцгерцог, как и Гитлер, всю оставшуюся жизнь учил то, чему его недоучили в детстве. Свое обрывочное образование Гитлер дополнил любовью к опере, страстью к архитектуре и запойным чтением. Впоследствии он писал: «С ранней юности я старался читать нужные книги, запоминать и осмыслять прочитанное. В этом отношении время, прожитое в Вене, было особенно плодотворным и ценным»[209]209
  Kubizek, 179.


[Закрыть].

Труды Шиллера, Данте, Карлейля, политические трактаты композитора Рихарда Вагнера о расах, политике и религии дополняли газеты, которые Гитлер каждое утро читал в своем общежитии. Снова и снова он погружался в романы любимого Джеймса Фенимора Купера о героях и злодеях и повести-вестерны Карла Мая, изобиловавшие расовыми стереотипами об американских ковбоях и индейцах. Шестьдесят книг Мая были любимым чтением Гитлера в детстве, над ними он просиживал «при свече или с лупой в руках при свете луны»[210]210
  Hamann, 11. Гитлер читал запоем. Как многие немецкие и австрийские дети, он обожал романы Карла Мая об американском Западе, хотя их автор никогда в Америке не был и ни разу не видел живого ковбоя или индейца.


[Закрыть]. Для Гитлера немцы были ковбоями, все остальные – индейцами. Он часто цитировал Шекспира, но любил и «Фауста» Гёте, о котором говорил, что «он вмещает больше, чем может постичь человеческий разум» [211]211
  Как можно убедиться из этого перечня, Гитлер не читал серьезных книг по экономике, социологии, праву. Его самообразование ни в коей мере нельзя назвать систематическим.


[Закрыть][212]212
  Kubizek, 181.


[Закрыть].

Рисунки и акварели стали приносить Гитлеру некоторый доход, однако он предпочитал проводить время в разговорах о политике[213]213
  Hanisch, 298.


[Закрыть]. Любимым коньком была ненависть к Габсбургам, наследнику престола и его жене-чешке. В конституции Австрии 1867 г. провозглашалось: «Все национальные группы страны имеют равные права, и каждая группа имеет неотчуждаемое право сохранять и развивать свою национальную культуру и язык»[214]214
  Hamann, 91.


[Закрыть]. Объединение Габсбургами разных этнических групп, их религиозная терпимость к евреям и негерманским арийцам, чешский брак Франца-Фердинанда раздражали и постоянно подпитывали негодование Гитлера, которое он сам считал праведным[215]215
  Hanisch, 271.


[Закрыть].

Адольф Гитлер не скрывал своего гнева от соседей по общежитию. Он громко возмущался, что в Вене больше чехов, чем в Праге, больше хорватов, чем в Загребе, и вполголоса говорил, что евреев больше, чем в Иерусалиме[216]216
  Illies, 91.


[Закрыть]. Он начал носить длинный темный плащ и блестящий котелок, сделавшись похожим на иммигрантов из Богемии, которых не переносил. Внешностью он брать слушателей не мог – те не упускали случая позубоскалить в его адрес и поиздеваться[217]217
  Hanisch, 242.


[Закрыть]. Бывало, насмешники привязывали его плащ к спинке стула. Когда он подскакивал в каком-нибудь особо пафосном месте своей речи, стул с грохотом падал, мучители Гитлера принимались хохотать, а он скрипел зубами, размахивал руками и осыпал их отборной руганью[218]218
  Ibid.


[Закрыть]. Иногда бывало, что усмирять шутников приходилось надзирателям общежития, но даже хулители Гитлера не могли не заметить, что говорил он с каждым разом все лучше и лучше.

А Вена предлагала ему множество примеров образцовых демагогов. Редакция пангерманской газеты, основанной Георгом Шенерером, располагалась по соседству с домом, где Гитлер и Кубичек некогда снимали комнату[219]219
  Hamann, 240–243.


[Закрыть]. Много месяцев первое, что он видел утром, были открыто прогерманские заголовки ее статей. Когда Гитлер перебрался в Вену, звезда Шенерера уже закатилась, но газета осталась рупором самых крайних взглядов. Шенерер объявил себя фюрером австрийских немцев империи, использовал музыку Рихарда Вагнера на своих политических сборищах, ратовал за высылку евреев, цыган, чехов и других славян из пределов империи, организовывал кампании за объединение Австрии и Германии[220]220
  Ibid., 246.


[Закрыть]. В этой риторике Гитлеру многое нравилось, и он потом многое из нее позаимствовал.

Незадолго до своей смерти кронпринц Рудольф проклял антисемитские выпады Шенерера. Пангерманские атаки его ярых сторонников на венские газеты закончились его арестом и изгнанием из парламента[221]221
  Ibid., 248.


[Закрыть]. Престиж и движение Шенерера еще сильнее пострадали, когда он в приказном порядке велел своим сторонникам перейти в протестантство. Многие воспринимали его лозунг «Прочь от Рима!» как призыв к аннексии страны Германией[222]222
  Ibid., 240.


[Закрыть]. В центре католической Австрии это было чересчур. Франц-Фердинанд заявил: «“Прочь от Рима!”» означает «“Прочь от Австрии!”»[223]223
  Ibid., 252.


[Закрыть]. Эрцгерцог решил участь Шенерера, настроив против него религиозных и политически лояльных католиков[224]224
  Ibid., 304–305.


[Закрыть]. Его роль в падении Шенерера дала Гитлеру еще один повод ненавидеть наследника престола Габсбургов.

Карл Люгер, мэр Вены и убежденный антисемит, привлекал Гитлера еще сильнее. Количество въезжающих в город било все исторические рекорды, и такими же темпами росла популярность Люгера. Он мастерски выставлял себя защитником австрийцев, опасавшихся, что их место в обществе займут иностранцы. Лозунг «Поможем маленькому человеку» находил отклик в сердцах тех, кто опасался, что их язык, культура и политическое превосходство окажутся под угрозой[225]225
  Ibid., 285. Потом Гитлер не раз прибегал к техникам и темам Шенерера и Люгера в своих речах перед нацистской партией, на съездах и в программах.


[Закрыть]. Феликс Зальтер, популярный австрийский прозаик того времени, писал о Люгере:

Он подчиняет себе все, что пугает и сковывает массы. Он свергает это страшное и со смехом топчет его. Сапожники, портные, извозчики, зеленщики и владельцы лавок ликуют, исполненные энтузиазма… Он играет на всех качествах низшего класса Вены: отсутствии интеллектуальных потребностей, недоверии к образованию, пьяной глупости, любви к уличным песням, приверженности старине, безграничном самодовольстве; и эти люди неистовствуют, радостно неистовствуют, когда он обращается к ним[226]226
  Ibid., 241–243.


[Закрыть].

Карл Люгер витийствовал: «Земля, на которой стоит старый имперский город, – немецкая земля, и она останется немецкой. Вена ни в коем случае не должна делать уступок славянскому элементу, наводнившему центр империи. Напротив, именно чехи и другие народы, которые пользуются ее гостеприимством, должны перестать демонстрировать принадлежность к своему племени и приспособиться к германскому окружению»[227]227
  Ibid., 277.


[Закрыть].

Когда Гитлер впервые услышал демагогические речи мэра, то сразу разглядел в нем своего ментора в политике и ораторском искусстве. Та самая антисемитская риторика, которая притягивала Гитлера, столкнула Люгера с Францем-Иосифом. Император упрямо не желал признавать тот факт, что мэр Вены побеждал на прямых выборах четыре раза подряд. Пятая победа Люгера все-таки заставила его согласиться с волеизъявлением народа. В 1897 г. Люгер стал мэром шестого по размерам города в мире[228]228
  Ibid., 286.


[Закрыть]. Два десятилетия Люгер совершенствовал Вену и успешно управлял ею при поддержке мощного избирательного блока из старых и молодых австрийских немцев, консервативных католиков, прогабсбургских монархистов. Дети и подростки вовлекались в его движение через песни, лозунги, массовый отдых, красивую форму. Гитлера зачаровали политическое мастерство и смекалка мэра[229]229
  Ibid., 323–324.


[Закрыть].

Каждый четвертый венец утверждал, что имеет чешские корни, но самые колкие высказывания на тему расы мэр адресовал евреям. «Покончим с еврейским терроризмом» – этот боевой клич звучал на его многолюдных политических митингах[230]230
  Ibid., 327. О своей избирательной дружбе с евреями сам Люгер говорил так: «Мне виднее, кто еврей». Гитлер также делал исключения из своего антисемитизма, когда ему это было удобно. Он разрешил евреям – врачу своей матери и командирам на Первой мировой войне – спокойно уехать в Америку, а кроме того, в резиденции «Орлиное гнездо» часто гостила молодая девушка Бергардина Ниенау, у которой бабушка была еврейкой. Она называла его «дядя Адольф». Мартин Борман прекратил эти визиты, так что Гитлер даже пожаловался: «Есть же люди, которые умеют испортить мне всякую радость!» См.: Hoffman, 166.


[Закрыть]. Это был точный политический расчет. В Кракове, Будапеште и Праге евреев жило больше, чем в Вене, но именно в столице империи Габсбургов они имели все возможности для получения образования, политических свобод, продвижения вверх по общественной лестнице. Почти половина учащихся старших классов и треть студентов университета были евреями[231]231
  Ibid., 286.


[Закрыть]. Слова Люгера лишь подкрепили параноидальные теории заговора Адольфа Гитлера. Дважды он не сумел поступить туда, куда хотел. Дважды его талант и гений не разглядели академики, вовсе не евреи, но почему-то именно евреев он винил в своем провале. На труд он смотрел совершенно иначе, чем многие трудолюбивые иммигранты, но и их успехи, и свои неудачи он приписывал евреям.

Зажигательные речи мэра целительным бальзамом ложились на беспокойную душу Гитлера. Люгер вещал: «Здесь, у нас дома, все влияние на массы сосредоточено в руках евреев, большая часть прессы тоже в их руках, скорее всего, подавляющая часть капиталов в их руках, а главное, все крупные предприятия и торговля тоже в руках евреев, и они развязали против нас такой террор, страшнее которого мы еще не видели»[232]232
  Jones, 11.


[Закрыть].

Неистовый расизм Люгера должен был найти разрядку в насилии, но, к разочарованию и досаде Гитлера, он так и не выполнил ни одной из своих угроз. Сторонники мэра «на своих цепочках для часов носили брелоки в виде фигурки повешенного еврея», но ни одного еврея не повесили на самом деле[233]233
  Czernin, Ottokar Count. In the World War, 50. Cassel & Company, London, 1919.


[Закрыть]. В конце концов Люгер поутих и даже завел дружбу с некоторыми евреями, чтобы заслужить расположение двора Габсбургов. Такое поведение раздражало Гитлера, но он неизменно восхищался политическими и ораторскими навыками мэра.

10 марта 1910 г. смерть Люгера свела художника, императора и эрцгерцога. Адольф Гитлер, Франц-Иосиф и Франц-Фердинанд скорбели вместе с четвертью миллиона венцев о том, что диабет унес жизнь шестидесятишестилетнего мэра. Друзья и враги ненадолго оказались в одном стане. Император и эрцгерцог возглавляли траурные церемонии в соборе Святого Стефана.

Франц-Иосиф никогда не был расположен к популярному мэру. Эрцгерцог, наоборот, искренне им восхищался[234]234
  Ibid.


[Закрыть]. Когда Франц-Фердинанд женился на Софии Хотек, Люгер публично назвал их союз «триумфом сердца»[235]235
  Pauli, 149.


[Закрыть]. Эрцгерцог не забывал таких жестов. Никакой другой высокопоставленный человек в Вене не отважился приветствовать его неоднозначный брак.

Потом Гитлер писал, что он был одним из сотен тысяч людей, следивших за огромной похоронной процессией, которая сопровождала тело покойного мэра. Гитлер считал, что с фатальной неизбежностью государство шло к своему разрушению, несмотря на все усилия этого человека[236]236
  Jones, 153–154.


[Закрыть].

Летом того же года партнер Адольфа Гитлера Рейнгольд Ганиш был арестован за утаивание части прибыли, полученной от его рисунков. Ганиш недооценил Гитлера. Ему казалось, что он сумеет манипулировать своим товарищем и пользоваться им. Потом еще не один человек сделает такую же роковую ошибку, и всякий раз последствия будут катастрофическими. Гитлер подал в суд, взял в свидетели своего еврейского приятеля по общежитию и выиграл дело[237]237
  Hamann, 171.


[Закрыть].

Гитлер был буквально ходячим противоречием. Он становился все большим антисемитом, но все так же зависел от своих еврейских друзей. Он никогда не забывал о докторе Блохе, враче-еврее, который трогательно заботился о его умиравшей матери. В открытке Блоху он писал: «Шлю горячий привет из Вены. Всегда преданный Вам Адольф Гитлер». Кроме того, он послал врачу свой акварельный этюд, высушенный перед открытым огнем, который сохранил его и придал вид старинной гравюры. Этюд назывался «Prosit Neujahr – Новогодний тост». На обороте он написал: «Семейство Гитлеров желает всего наилучшего в наступающем году. Вечно благодарный Вам Адольф Гитлер»[238]238
  Bloch, Hamann, 62.


[Закрыть].

Освободившись от Ганиша, Гитлер вновь почувствовал уверенность в себе и сам стал продавать рисунки и акварели торговцам-евреям[239]239
  Hamann, 173.


[Закрыть]. Чтобы набавить цену, он иногда представлялся выпускником художественной академии, а порой рассказывал, что из-за нужды не окончил школы или что его выгнали из-за политических убеждений. От Ганиша он научился многому, в том числе и саморекламе, но самовнушению и вранью сам мог научить кого угодно[240]240
  Ibid., 380.


[Закрыть].

Гитлер купил себе новый костюм, побрился, подстригся, починил и вычистил башмаки. Опять днем он стал ходить в музеи, а по вечерам – в оперу и даже подумывал, не попытаться ли еще раз поступить в академию, но теперь сильно сомневался, обладает ли достаточными способностями. Когда ему угрожали арестом, он не мог взять в толк, почему от него отвернулась удача[241]241
  Hauner, 8.


[Закрыть]. В голове у него вертелась строка из «Мейстерзингеров», любимой оперы Вагнера: «И снова нет успеха. Я чувствую его, но не могу понять; я не могу ни запомнить его, ни забыть, а если одерживаю, то не могу понять»[242]242
  Hamann, 62.


[Закрыть].

В жизни Адольфа Гитлера заканчивался венский период. Над ним висела угроза ареста за обман, но на горизонте замаячила куда более серьезная опасность. С 1909 г. он уклонялся от военной службы. Но, с тех пор как его сосед по комнате записался в резервисты, а в Боснии и Герцеговине после аннексии разразился кризис, он заметил, что все больше мужчин призывают в армию[243]243
  Ibid., 393, 395.


[Закрыть]. Сосед Гитлера по общежитию вспоминал его слова: «Не могу дождаться, когда наконец стряхну с себя пыль этой страны, тем более что скоро меня, наверное, призовут. Но ни за что я не хочу служить в австрийской армии»[244]244
  Ibid., 395.


[Закрыть].

В одном из своих последних лихорадочных выступлений Гитлер обвинил австрийскую бюрократию в удушении всех гениев. Незадолго до своего двадцатьчетвертого дня рождения Гитлер бежал в Мюнхен, который называл самым немецким из всех немецких городов. Гитлер приехал в Вену за образованием и получил его. Улицы, ночлежки и общежития стали его классными комнатами; Георг Шенерер и Карл Люгер – преподавателями, а их антисемитская риторика – учебником власти. Помпезность, церемониалы, дворцы Габсбургов, подобно декорациям любимых им опер, католические церкви его детства научили Гитлера воздействовать не только на слух, но и на зрение слушателей. Про пять прожитых в Вене лет он потом говорил, что они сформировали его картину мира и философию.