Текст книги "Глубина. Фридайвинг и новые пределы человеческих возможностей"

– 200
метров

Месяц спустя меня приглашают познакомиться с другим типом фридайвинга. Небольшая группа исследователей планирует нырять в течение десяти дней, чтобы изучать акул-людоедов. Ученые собираются прикреплять передатчики к их спинным плавникам. Все это будет происходить в прибрежных водах какого-то острова на другой стороне земли, о котором я даже не слыхал. Добраться на него – моя первая проблема.

Чтобы долететь из Сан-Франциско до Сиднея, мне потребовалось 15 часов. Я трижды поел, выпил четыре маленькие бутылочки вина, посмотрел семь фильмов и пять раз был в туалете. После этого была четырехчасовая пересадка в международном аэропорту Сиднея (один рогалик, двадцатиминутный сон на полу, один пакетик кешью, сорок пять минут у журнального киоска, у которого я стоял, читая Rolling Stone) в ожидании стыковочного рейса в Сен-Дени, столицу Реюньона. Самолет – старый Airbus A330 (эта модель печально знаменита поломками во время полета), покрашен он был так, как будто прилетел прямиком из 1980-х. Интерьер потрепанный: сиденья в пятнах, ручки багажных полок над головой разболтанные и поцарапанные, а сами полки, некогда белые, выцвели до желтизны. Салон заполнен всего на двадцать процентов, пассажиры в основном пожилые пары. Все, кроме меня, говорят на французском. Через час после взлета пассажиры занимают пустые ряды и крепко засыпают. Еще вино, еще фильмы, еще еда. Ночь постепенно сменяется днем.

Через двенадцать часов загорается надпись «Пристегните ремни». Самолет поворачивает на запад, и через иллюминаторы левого борта я вижу, как в отдалении появляется маленький остров. Капитан направляет самолет вниз, и передо мной открывается фантастический пейзаж: вершины вулканических гор километровой высоты вздымаются среди клубящихся белых облаков. Голубые волны набегают на белоснежный песок пляжей. Водопады высотой в сорок этажей орошают водяной пылью зеленые джунгли долин. Это настолько каноническая картина тропического рая, что она вполне могла бы быть компьютерной графикой или декорациями к фильму «Парк Юрского периода: Затерянный мир». Но это не декорация и не заставка компьютера. Экзотический, доисторический мир под нами – это Франция, находящаяся в 6500 километров от Парижа.

Реюньон – самый южный форпост Французской Республики и самый отдаленный уголок Европейского союза. Размером всего 2500 квадратных километров (это примерно четверть площади Большого острова Гавайи), этот остров представляет собой крохотный клочок земли, расположенный в 9500 километров к западу от Австралии и примерно в 600 километрах от восточного побережья Мадагаскара. Французы появились здесь в 1600-е гг., дали острову название «Бурбон» и в течение нескольких столетий использовали его в качестве торгового поста и выращивали здесь сахарный тростник. Сегодня Реюньон для французов то же самое, что Гавайи для американцев, – тропический курорт со всеми современными удобствами. Они приезжают сюда, чтобы обрести спокойную старость, начать новую жизнь, провести медовый месяц или погреться в холодную зиму. Самым большим предметом гордости в Реюньоне является тот факт, что в 1966 г. здесь выпало 1800 миллиметров осадков всего за сутки. Это мировой рекорд. В 1671 г. население острова составляло 90 человек. В 2008-м оно превысило 800 000. Хотя Франция считает Реюньон своей территорией, сейчас здесь численно преобладают иммигранты из соседних Индии, Китая и Африки. Большая часть жителей населяет западное побережье, где располагаются бывшие колониальные поселения. В центре каждого городка – католическая церковь, а поблизости – пляж, вдоль которого выстроились ряды пестрых малоэтажных домов. Местное пиво, названное «Додо» в честь вымершей птицы, которая, как ошибочно полагают, когда-то обитала на Реюньоне, на вкус слегка отдает мылом.

Но зато кухня просто изумительная – парижское качество с африканским привкусом. Погода всегда мягкая и теплая. Пляжи не хуже, чем на других остовах Тихого океана, – малолюдные, девственно-чистые и живописные. Реюньон был бы раем, если бы не одна существенная проблема: постоянная угроза быть съеденным акулами.

За последние годы по никому не понятным причинам нападения акул участились. В 2010 г. серые бычьи акулы внезапно впали в неистовство, убивая и калеча купальщиков вблизи самых роскошных пляжей и отелей.

Среднее количество погибших в результате нападения акул во всем мире составляет шесть человек в год. На Реюньоне всего за три месяца погибли двое; еще шесть человек получили травмы. Это было самое значительное повышение количества нападений акул, которое когда-либо фиксировалось на Реюньоне. Хрупкой экономике острова, основанной на туризме, оно грозило разрушением.

Это особенно огорчало Фреда Бюйля, фотографа и защитника акул, с которым я познакомился на чемпионате мира по фридайвингу в Греции. Он позвонил мне через неделю после моего возвращения домой, чтобы поговорить о светлой стороне фридайвинга – стороне, где нет места судорогам и крови, хлещущей изо рта. Фред объяснил мне, насколько полезным может быть фридайвинг для изучения акул.

– Фридайвинг – это еще и способ вступить в контакт с морскими животными, – прорывался его голос с мелодичным французско-бельгийским акцентом сквозь помехи на линии. Вступить в контакт и, как он надеялся, способствовать их сохранению.

Впервые я встретил Бюйля в гостиничном баре в Каламате, где он сидел с небольшой группой других фридайверов. Когда я спросил его, чем он зарабатывает на жизнь, он ответил уклончиво: «Кое-что зарабатываю фридайвингом, а еще немного фотографирую». И только когда я погуглил его тем же вечером, выяснилось, что он легенда: один из первых спортсменов-фридайверов и чуть ли не самый востребованный подводный фотограф в мире. Интернет изобиловал фотографиями, на которых он позировал на расстоянии нескольких сантиметров от больших белых акул, плыл среди спирально закручивающейся стаи акул-молотов или держал за плавник рифовую акулу.

Бюйль прилетел на Реюньон, чтобы остановить истребление акул. Озлобленные недавними нападениями местные жители пытались переловить и уничтожить всю местную популяцию бычьих акул. Это нанесло бы сильнейший урон всей первозданной морской экосистеме Реюньона.

Фред собирался присоединиться к группе исследователей-волонтеров и нырять с ними на дно океана, на глубину около 25 метров. Его задача – прикреплять спутниковые передатчики к спинным плавникам бычьих акул. Эти передатчики позволяют отслеживать местонахождение и траектории движения акул, а также предупреждать местное население в случае, если акулы подплывают слишком близко к берегу. Это будет первая в мире система слежения за акулами в реальном времени.

Бюйль считал недавние нападения случайностью. Он утверждал, что бычьи акулы не любят есть людей. Должна была быть какая-то другая причина, по которой они подплывали так близко к берегу. Отслеживая перемещения акул, ученые, возможно, сумели бы установить эту причину, помочь ее устранить и спасти бычьих акул от истребления.

Разумеется, можно понять, почему местные жители смотрели на все это иначе. Бычья акула – один из самых жестоких и опасных морских хищников. Крупные особи достигают трех с половиной метров в длину и могут весить до 230 кг. Чрезвычайно развитые почки позволяют этим акулам отлично чувствовать себя и в пресной, и в морской воде. Они могут жить в крайне экстремальных условиях: их замечали в предгорьях Перуанских Анд, более чем в 3200 км вверх по Амазонке, на затопленных из-за наводнения улицах городов в восточной Австралии, на глубине 200 метров вблизи морского дна. Бычьи акулы едят все, что шевелится: рыб, в том числе собственных сородичей, морских черепах, птиц, дельфинов и крабов. Они нападают на людей чаще, чем любой другой вид акул, наряду с тигровыми и белыми акулами.

Как и большинство прочих акул, бычьи акулы проводят большую часть времени на серьезной глубине, где видимость крайне ограниченна или вообще отсутствует. Из-за этого их почти невозможно изучать. Конечно, подводные лодки, роботы-исследователи и дайверы в водолазных костюмах с подачей воздуха могут погружаться на двухсотметровую глубину и даже ниже, однако они не обладают необходимой скоростью и маневренностью для того, чтобы отслеживать перемещения бычьих акул, помечать их и вообще проводить сколько-нибудь значимые наблюдения. Даже в самые солнечные дни и при самой прозрачной воде океан на этой глубине, которая называется сумеречной, или мезопелагической, зоной и простирается от 200-метровой отметки до уровня 900 метров, получает менее 1 % света, имеющегося на поверхности. Этого недостаточно для фотосинтеза, потому запасы пищи на таких глубинах весьма скудны.

Однако бычьи акулы приспособились: они охотятся в более мелководных зонах, а потом возвращаются на глубину и мигрируют. Единственный способ проводить долговременное изучение этих акул (как, впрочем, и почти всех других) – выжидать, когда они поднимутся к поверхности кормиться, и помечать их с помощью устройств, отслеживающих их перемещения на глубине.

Однако пометить бычью акулу совсем не легко. Делать это с лодки или погружаясь с аквалангом опасно, а иногда просто невозможно: акулы начинают нервничать и уплывают или получают травмы в процессе прикрепления меток. А иногда они кусаются.

Бюйль считает, что самый безопасный и эффективный способ пометить реюньонских акул – свободное погружение на глубину, достаточную для того, чтобы прицепить передатчик. При этом он признаёт, что результаты совсем не гарантированы.

Через три недели мы встречаемся на Реюньоне.

Краткая история мезопелагической зоны.

В 1841 г. британский натуралист Эдвард Форбс взял образцы грунта глубоководных зон Средиземного и Эгейского морей, но ничего в них не обнаружил. Ни ракушки, ни растения, ни рыбы – никаких признаков жизни. Форбс заключил, что воды на глубине 300 метров представляют собой черную пустыню, и назвал их азоической (безжизненной) зоной. Его утверждения считались неоспоримыми в течение двух десятков лет.

Но в 1860-е гг. норвежский ученый Микаэль Сарс, у которого было свое мнение на этот счет, решил проверить результаты, полученные Форбсом. Сарс отправился на корабле к центру Норвежского моря, закинул сети и спустил несколько ведер на глубину нескольких сотен метров, а потом вытащил их с образцами. Он проделал эту операцию много раз и в результате установил, что «безжизненные» воды изобиловали жизнью. За несколько лет Сарс нашел в этом «потустороннем» мире более четырехсот видов животных, причем некоторые из них были пойманы на восьмисотметровой глубине. Самым поразительным открытием стала морская лилия – животное, имеющее форму цветка (ее стеблеобразное тело увенчано короной пиннул, похожих на лепестки).

Ученые полагали, что морские лилии были широко распространены в эпоху динозавров, сто миллионов лет назад, и давно вымерли. Однако, вопреки всему, в деревянном ведре, вытащенном на палубу корабля Сарса, обнаружился прекрасный экземпляр этого вида; было очевидно, что лилия отлично себя чувствует на трехсотметровой глубине. Сарс предположил, что глубоководные зоны океана не только изобилуют жизнью, но и являются своеобразным мостом к далекому прошлому нашей планеты: чем глубже мы опускаемся, тем дальше в глубину веков проникаем. Жизнь на суше постоянно подвергается потрясениям, вызванным бурями, землетрясениями, наводнениями, засухами, падениями метеоритов и ледниковыми периодами, но толщу вод на глубине практически ничто не тревожит. День за днем там царит тусклый голубой свет; ночь за ночью наступает непроглядная темнота. Погода никогда не меняется. Это живой музей.

В течение десяти лет после сделанного Сарсом открытия ученые обнаружили в глубоководных слоях более 4700 новых видов живых существ. Кроме того, они прозондировали морское дно и составили карты его рельефа, который оказался не менее разнообразным, чем рельеф суши: здесь были и широкие равнины, и горные массивы, и впадины восьмикилометровой глубины.

Так у людей начинало складываться некое представление об океанских глубинах, однако оно было в лучшем случае зачаточным. Это было что-то вроде исследования жизни на земле путем опускания сачка для ловли бабочек из корзины воздушного шара ночью. Мезопелагическая зона получила теперь адекватное название, но пока не обрела лица. Ведь никто не видел, как она выглядит, и никто не знал, что там происходит.

Лишь спустя еще тридцать лет удалось получить фотографии. Их сумел сделать Уильям Биби, натуралист, проводивший исследования для Нью-Йоркского зоологического общества. У Биби не было инженерного образования, и он никогда не видел прибор, который можно было бы опустить в океан на глубину в сотни метров, однако это его не остановило. Он спроектировал глубоководный аппарат под названием батисфера (что означает по-гречески «глубокая сфера») и доставил его в прибрежные воды острова Нонсуч (Бермуды). В июне 1930 г. Биби уже готовил аппарат к первому погружению с человеком внутри.

Батисфера, по сути, представляла собой большой полый шар с тремя окнами из кварцевого стекла восьмисантиметровой толщины и 180-килограммовым люком сверху. Аппарат вмещал двоих человек – один сидел на корточках, а другой – напротив, подобрав ноги. С помощью стального троса, закрепленного наверху и наматываемого на лебедку, батисферу можно было опускать в воду и поднимать, как йо-йо. Кислород подавался из бачков со сжатым воздухом; система кондиционирования воздуха состояла из вентиляторов, которыми служили пальмовые листья.

Проблемы возникали постоянно. При испытательных спусках батисферы кабели путались и застревали. Если течение было сильным, она сильно раскачивалась, из-за чего предметы внутри кабины перекатывались с места на место. Иногда появлялись течи.

Однажды Биби и члены экипажа его судна подняли аппарат на палубу после пробного погружения и увидели через одно из окон, что кабина полностью заполнена водой. Когда Биби начал откручивать болты, чтобы открыть крышку люка, один из них с силой вылетел и пронесся над палубой, врезавшись в стальную поверхность и оставив на ней вмятину глубиной в сантиметр. Из отверстия, куда вкручивался болт, хлынула струя воды, причем с такой силой, что, по словам Биби, «она выглядела как горячий пар». Он понял, что вода попала в батисферу на очень большой глубине, и, пока аппарат поднимали на поверхность, давление внутри непрерывно возрастало, достигнув 88 атмосфер. Открученный болт полетел, как пуля. Если бы Биби находился внутри батисферы во время этого погружения, его тело превратилось бы в фарш.

Но к черту опасности! 6 июня 1930 г. Уильям Биби и Отис Бартон, инженер, выполнивший значительную часть работ по проектированию аппарата и собравший большую часть денег, необходимых для его постройки, залезли в батисферу и приготовились к первому погружению. Команда корабля отпустила лебедку, и батисфера плюхнулась в воду. Трос начал разматываться. Биби с Бартоном скрылись из виду.

Когда исследователи опустились на 100 метров, кабина дала течь. Биби решил продолжать погружение. На глубине 200 метров из патрона лампочки ударил фонтан искр. Батисфера продолжала опускаться.

Биби и Бартон наблюдали, как вода вокруг них темнеет, точно свет в зрительном зале перед началом представления. «Я прижался лицом к стеклу и посмотрел вверх. Я увидел слабую меркнущую голубизну, – писал Биби позднее. – Потом я посмотрел вниз. Эта бездна была подобна черному жерлу ада. Но я страстно хотел продолжать погружение».

Глубины кишели фантастическими существами: рыбами, студенистыми шарами и другими доселе невиданными созданиями. Когда они достигли двухсотметровой глубины, оказалось, что вода не черная, как думал Бартон, а пепельно-голубая. «На суше даже лунной ночью я всегда могу вообразить желтизну солнечного света, красные цветы, – писал он. – Но здесь, когда прожектор был выключен, желтый, оранжевый и красный было невозможно представить. Голубизна, заполнявшая все пространство, не позволяла даже думать о других цветах».

Уильям Биби и Отис Бартон стали первыми людьми, которые своими глазами увидели глубоководный голубой мир мезопелагической зоны, опустившись на глубину более 250 метров.

И все же батисфера безнадежно изолировала их от окружающего мира. Они могли мельком увидеть обитателей глубин, но, болтаясь на стальном тросе, не имели возможности ни следовать за ними, ни контактировать с ними, ни изучать их сколько-нибудь серьезным образом. Даже фотографировать их почти не удавалось. Биби и Бартон доказали, что на больших глубинах (им в итоге удалось погрузиться на 932 метра, то есть почти на километр) действительно обитают живые существа, но куда плывут эти чужеродные создания, чем они питаются и каким образом находят дорогу в темных, лишенных ориентиров глубинных водах океана, по-прежнему было неизвестно.

Ситуация стала меняться в 1940-е и 1950-е гг., когда исследователи начали помечать морских животных пластмассовыми идентификационными метками. Изучать и отслеживать передвижение обитателей мезопелагической зоны по-прежнему было невозможно, но животных, поднимающихся к поверхности, чтобы питаться, – таких как акулы – помечать удавалось.

Если акула была помечена в одном месте, а впоследствии замечена в другом, можно было понять, на какое расстояние и куда именно мигрируют эти животные. Некоторые ученые ловили акул, разрезали им брюхо, вставляли метки, зашивали и затем выпускали в море. Такие метки хранились десятки лет (одна из них, имплантированная акуле в 1949 г., была обнаружена сорок два года спустя). С конца 1950-х и в течение примерно тридцати лет в США проводилась кампания по установке меток акулам, обитавшим в северо-западной части Атлантического океана. Было помечено около 106 000 акул, среди которых были представители 33 видов.

В 1960-х гг. ученые начали метить акул передатчиками, что впервые позволило получать оперативную информацию о том, куда именно, с какой скоростью и на какой глубине помеченные особи плывут.

Результаты были поразительными. Оказалось, что половина известных науке видов проводит большую часть жизни в холодных и темных водах глубинных слоев океана. Здесь они мигрируют на тысячи километров, причем плывут группами, насчитывающими сотни особей, двигаясь абсолютно синхронно, строго одна за одной, как бы по невидимой линии. А потом возвращаются в исходный пункт, следуя вдоль той же невидимой линии и в том же строгом порядке.

Даже в самой прозрачной воде тропического океана свет почти не проникает на двухсотметровую глубину; там нет ничего, что акулы могли бы осязать, обонять или видеть, чтобы найти дорогу. И тем не менее они, по-видимому, всегда знают, где находятся и куда плывут. Для человека это было бы равносильно тому, чтобы с завязанными глазами и берушами в ушах пройти 5000 километров от Венис-Бич в Калифорнии до Кони-Айленда в Нью-Йорке и обратно. И потом проделывать это каждый год.

Примерно в то же время, когда морские биологи ломали голову над этими новыми данными, немецкий зоолог Фридрих Меркель заинтересовался одной странной особенностью в поведении зарянок. Коллеги Меркеля обратили внимание на то, что зарянки прыгают в том же направлении, в каком обычно мигрируют. Птицы продолжают целенаправленно прыгать даже в закрытых помещениях, где не могут ориентироваться ни по солнцу, ни по небу. Казалось, что они обладают внутренним ощущением своего местоположения и чувствуют направление движения, даже когда ничего не могут видеть.

В 1958 г. Меркель взял несколько зарянок и начал помещать их по одной в камеру размером с ведро, где они не могли видеть ни небо, ни звезды, ни солнце. Пол камеры был покрыт сенсорной электроподкладкой, с помощью которой фиксировалось направление, в котором прыгала зарянка. Меркель наблюдал за перемещениями птиц в течение нескольких месяцев. Результаты неизменно были одинаковыми: весной зарянки прыгали на север, осенью – на юг. Иными словами, зарянки прыгали в строгом соответствии с путями их миграции.

Меркель повторял опыт в различных камерах и при различных условиях, получая практически идентичные результаты. За одним исключением. Когда он поместил зарянок в экранированную камеру, их чувство направления пропало.

Тот факт, что стрелка компаса указывает на север, объясняется ее реакцией на магнитное поле Земли – положительный и отрицательный заряды, создаваемые циркулирующим расплавленным железом, из которого состоит ядро планеты. Для Меркеля и его коллег-зоологов эти эксперименты стали красноречивым доказательством того, что зарянки наделены способностью ощущать магнитное поле Земли и его направление. Эта гипотеза вызвала возражения у многих ученых. Птицы, звери и другие живые существа способны ориентироваться посредством обнаружения магнитных полей, используя какое-то другое чувство, нежели зрение, слух, осязание, вкус или обоняние? Это было слишком эксцентричное для тогдашнего научного сообщества допущение.

Однако Меркель был прав.

Через двадцать пять лет после его экспериментов установили, что этим чувством, получившим название магниторецепции, обладают и бактерии. А вскоре после этого ученые нашли неоспоримые доказательства того, что им наделены и другие существа, в том числе птицы, пчелы, муравьи и рыбы – в частности, акулы.

Эксперименты по обнаружению способности к магниторецепции у людей, проводившиеся в течение тридцати последующих лет, показали, что и мы, возможно, обладаем этим шестым чувством. Но, чтобы это доказать, ученым нужно было точно знать, как магниторецепция работает в человеческом теле. Для этого им требовалось выявить рецептор, способный осуществлять эту функцию. В 2012 г. они нашли подходящего кандидата.

Фред Бюйль проходит через рамки международного аэропорта Ролан Гаррос в Сен-Дени, столице Реюньона, толкая перед собой тележку, набитую ружьями для подводной охоты и оборудованием для дайвинга. Среди стропил над его головой лениво выписывают восьмерки стайки летучих мышей и маленьких черных птиц. Запах аммиака, исходящий от их помета, мешается с влажным и вязким тропическим воздухом.

Толпа репортеров ждет у выхода, снимая происходящее на камеры. В последние несколько дней СМИ живописали Бюйля как какого-то заклинателя акул. Бюйль, бритоголовый, одетый в обтягивающую черную футболку, сложенный как качок Мистер Пропер с этикетки моющего средства для пола, явно недоволен присутствием прессы. Он любезно обменивается с репортерами несколькими фразами на французском, а затем проталкивается к выходу и идет к серебристому пикапу, принадлежащему Фабрису Шнёллеру, инженеру с Реюньона, еще одному члену группы волонтеров, которые собираются исследовать бычьих акул. «Чушь собачья, – говорит Бюйль своим звучным монотонным голосом, садясь на пассажирское место. – Герой тут не поможет. Быстрого решения нет. Эта история надолго».

Тем же вечером мы с Бюйлем и Шнёллером садимся в крохотный автомобиль, который я взял напрокат, и едем по лабиринту узких мощеных улиц и покрытых копотью колониальных зданий Сен-Дени. Довольно быстро мы приезжаем в ресторан с видом на пляж и море, по которому катятся идеальные пенистые волны. Картина жутковатая: тропический берег на закате, хрустальные волны высотой с человека – и ни единого серфера на них. На всем пляже нет ни души.

– Сейчас находиться на пляже запрещено законом. Залезешь в воду – попадешь в тюрьму, – говорит Шнёллер, усаживаясь за столик во дворике ресторана.

Раньше у него был магазин пиломатериалов недалеко отсюда, но он продал его пять лет назад, пережив во время погружения с кашалотами некий изменивший его духовный опыт. Сейчас Шнёллер управляет некоммерческой организацией Dare-Win (Database Regional for Whales and Dolphins – «Региональная база данных по китам и дельфинам»), которая занимается изучением коммуникативных систем дельфинов и китов.

У Шнёллера нечесаная, коротко стриженная седая шевелюра, широкие пестрые шорты и бурная жестикуляция. В отличие от Бюйля с его несколько монашеским обликом Шнёллер больше напоминает дервиша.

Он заказывает пиво и откидывается на спинку стула. Он объясняет, что туристические агентства отговаривают клиентов от поездок на Реюньон – сейчас это слишком опасно.

– Никто не хочет нести ответственность. Власти запрещают людям ходить на пляжи, чтобы не оплачивать потом ампутации, реабилитацию и все такое. – Он вздыхает. – Я имею в виду, что даже местные боятся этих акул.

В сентябре акула откусила ногу серферу. Через неделю атаковала каяк, ударив снизу по носовой части, и потопила его. Каякера подобрала проходившая рядом лодка, он уцелел. Потом был эпизод с тридцатидвухлетним экс-чемпионом по бодибордингу (лежачему серфингу), которого акула стащила прямо с доски, когда он серфил вместе с другими людьми, и меньше чем за полминуты сожрала почти наполовину. Его изуродованные останки вынесло на берег. Два месяца спустя акула укусила за зад любителя подводный охоты, когда он шел по грудь в воде.

– Это просто дичь какая-то, – говорит Бюйль. – Акулы обычно не едят людей. Все это странно. Может, они подплыли к берегу потому, что их что-то напугало? Но что?

Шнёллер достает ручку и начинает рисовать на салфетке. «Вот как мы это узнаем», – объясняет он, чертя прямоугольник с несколькими кругами вокруг. Это схема изобретенной им системы слежения за акулами, которую он назвал SharkFriendly. Шнёллер и Бюйль познакомились полгода назад в Париже на фестивале подводного кино и задумали совместный проект по тегированию акул на Реюньоне. После недавней волны нападений Шнёллер набросал первые планы SharkFriendly. С тех пор они вместе ее дорабатывали.

SharkFriendly – это акустическая система слежения за акулами в реальном времени. Большинство систем тегирования используют спутниковую связь. Крошечный компьютер, встроенный в металлическую трубку размером с сигару, крепится к акуле на период от шести до девяти месяцев, после чего отваливается, всплывает на поверхность и пересылает собранные данные на спутник. GPS-трекеры собирают точные данные, но это информация не о том, что акула делает в данный момент, а о прошлом: о том, что она делала в прошлом году, в прошлом месяце, на прошлой неделе. «Они обеспечивают нас потрясающе интересной информацией, но это все история», – говорит о существующих системах Шнёллер. Серферам и пловцам Реюньона нужно знать, где находятся акулы-людоеды сейчас, а не где они были вчера.

SharkFriendly – это сеть акустических систем, маячков и спутников. Шнёллер набрасывает ее на салфетке, начиная с эскиза береговой линии Букан-Кано, эпицентра последних нападений. Когда помеченная акула приближается к острову на расстояние 500 метров, маячки, размещенные Шнёллером недалеко от берега, распознают высокочастотный сигнал, выдаваемый меткой. Они транслируют сигнал тревоги на спутник. Спутник в свою очередь посылает его на компьютерный сервер, обновляющий веб-сайт и мобильное приложение, которые предупреждают людей о приближении акулы.

Шнёллер говорит, что никто никогда еще не пытался осуществить что-то подобное. И никто сейчас не платит им с Бюйлем за эту работу. Он сминает салфетку и швыряет ее на тарелку. «Но что же нам делать? – говорит он. – Сидеть сложа руки?»

Через три дня мы со Шнёллером приезжаем в порт Ла-Посесьон. Это наша третья попытка тегировать акул. Последние два дня в море оказались неудачными. Бюйль нырял несколько часов, но так и не увидел ни единой бычьей акулы. Сегодня мы попробуем еще раз – в морском заповеднике рядом с Букан-Кано, тем самым пляжем, вблизи которого всего два месяца назад был съеден бодибордер. Нырять здесь запрещено, но ради того, чтобы повысить шансы на встречу с акулой, Шнёллер и Бюйль готовы рискнуть. Они даже привлекли дополнительные резервы.

На пристани рядом с катером нас ожидает Маркус Фикс, сорокачетырехлетний программист из Германии, техник-кудесник, обеспечивающий работу системы SharkFriendly. Фикс, на котором сейчас майка с надписью «Наука. Она работает, суки»[15]15
  Цитата из xkcd – веб-комикса о романтике, сарказме, математике и языке. – Прим. ред.


[Закрыть], придумал подводную акустическую систему, которая имитирует звуки, издаваемые раненой рыбой.

Шнёллер объясняет мне, что акулы – оппортунисты; они никогда не пройдут мимо легкой добычи. Для них нет звуков слаще тех, что издает раненая жертва.

К Фиксу присоединяется Ги Газзо, стройный мужчина с полуседыми волосами и импозантной внешностью телеведущего. Газзо – один из лучших фридайверов на Реюньоне; он может задерживать дыхание под водой более чем на пять минут. Когда Шнёллер говорит мне, что Ги семьдесят четыре года, я просто потрясен. Он выглядит на двадцать лет моложе. Позже я узнаю, что Газзо отказывается говорить по-английски, потому что до сих пор не может простить англичанам бомбардировку французских ВМС в Тулоне в 1942 г. Тогда ему было пять лет.

Рядом с Газзо стоит Уильям Винрам, фридайвер из Канады, давний друг Бюйля. Его рост – метр девяносто, а за счет громадного торса он кажется еще выше. Винрам установил национальный рекорд по фридайвингу, опустившись по тросу на глубину тридцати двух этажей. Я жму его ручищу с таким ощущением, будто держусь за связку сарделек, и прыгаю в катер.

Мы выходим из порта и берем курс на Ла-Посесьон – место, облюбованное бычьими акулами. Ла-Посесьон, с его рядами домов, красивыми песчаными пляжами и пышными деревьями, выглядит еще более живописно благодаря цепи огромных гор, которая простирается на несколько километров вглубь острова. Высота этих гор, получивших название «Цирк», достигает 3000 метров; они начинаются на расстоянии менее шестнадцати километров отсюда и настолько не соответствуют по пропорциям остальной части местного ландшафта, что все выглядит так, как будто художник плохо продумал композицию своего пейзажа.

Отойдя примерно на полтора километра от берега, Шнёллер глушит мотор, а Бюйль и Газзо натягивают неопреновые перчатки, ботинки и раздельные гидрокостюмы. Они хватают очки и ружья для подводной охоты и ныряют в кристально чистую воду. Я смотрю сверху, как они ныряют на несколько минут за раз, а потом возвращаются с бьющимися на гарпунах рыбами. Винрам сидит на задней палубе, жмурясь от ослепительно-белого утреннего света; он надевает гидрокостюм медленнее, чем остальные. Я спрашиваю, не собирается ли он присоединиться к Бюйлю и Газзо.

– Ага, – отвечает он. – Только мне сперва посрать надо.

Он лезет в воду, делает несколько глубоких вдохов и быстро погружается на 25 метров в глубину, на самое дно. Там он стаскивает штаны гидрокостюма, делает свое дело и плывет вверх. Давление воды ниже 12 метров очень велико, поэтому продукты жизнедеятельности Винрама не всплывут, а останутся на дне.