Текст книги "Мой брат Том"

15

Кровавый бой Тома с Финном был лишь ступенью на пути к заключительной схватке, в которой должны были сойтись отец и Локки. При других обстоятельствах Финн и Том постепенно притерлись бы друг к другу, годы научили бы их снисходительности к чужим недостаткам, и, может быть, они бы даже поладили. Но чуть ли не с рождения вколачивалось в них то, что стало потом основой их распри, и если бы в 1937 году еще были в обычае дуэли или борьба гладиаторов, только смерть могла бы положить этой распре конец.

Жил тогда в Сент-Хэлен человек по фамилии Касл, Чарли Касл, у которого был гараж и авторемонтная мастерская. Как и Локки – иногда даже с помощью Локки, – Чарли устраивал состязания боксеров-любителей. Происходили они в его гараже. Чарли был местным представителем автомобильной компании «Виллис-Найт», машины которой он считал лучшими в мире. Он даже задумал такой рекламный трюк для доказательства этого: сесть в четырехместный «виллис-найт» с грузом из мешков с песком в багажнике и, разогнавшись по специально сконструированному трамплину, сделать вместе с автомобилем воздушное сальто. Впоследствии он рискнул осуществить этот трюк во время одной из выставок – и сломал себе шею.

Все свои «виллис-найты» новых моделей Чарли держал под открытым небом, а большой гараж со стеклянным фасадом приспособил под ринг с местами для публики. Сам Чарли боксом не занимался. Это был щуплый человечек, ни днем, ни ночью не снимавший замасленного синего комбинезона, надетого, казалось, прямо на кости. Иногда сквозь немытое стекло гаража можно было разглядеть, как на ринге копошатся какие-то одинокие тени. Это спившиеся боксеры из больших городов, в виноградный сезон околачивавшиеся у нас в поисках работенки, заходили к Чарли тряхнуть стариной, поразмяться в бою с воображаемым противником.

Нередко ринг Чарли Касла служил местом сведения застарелых семейных счетов. Настоящие победы, с нокаутом, случались здесь редко, и обычно дело решал Чарли Касл в качестве рефери.

Немного нужно было, чтобы весть о предстоящем поединке облетела весь город. Когда мы с Томом в назначенное время подошли к гаражу, мы увидели, что пробиться туда невозможно. За стеклянным фасадом уже не вмещались все желающие, и даже улица была запружена людьми.

– Силен Том! – заорал кто-то при виде нас. – Уж он даст Финну жизни!

– Самого-то не вынесли бы на носилках! – раздались другие голоса.

Все это было в порядке вещей – и то, что одни сочувствовали Тому, другие Финну, и то, что обе партии не стеснялись в выражении своих пристрастий.

Решив, что нам не протолкаться сквозь толпу, я сказал Тому:

– Попробуем пройти с другой стороны, через квартиру Чарли.

– Стервятники! – с отвращением сказал Том, глядя на кишащую народом улицу.

– Уймись, – одернул я его. – Злиться теперь не время.

Том только фыркнул в ответ.

Дверь нам отворила миссис Касл. Казалось, что жена Чарли должна быть похожа на него и ходить в таком же замасленном комбинезоне, но это была самая обыкновенная маленькая женщина. «Чарли на кухне», – сказала она, и мы пошли за ней по темному коридору.

Чарли, Финн и Микки Мэрфи сидели в небольшой кухне, где все было обито клеенкой, даже стулья. Вероятно, это был единственный способ уберечься от жирных пятен, живя с насквозь промасленным Чарли. Все трое сидели за кухонным столом и пили пиво.

– Здорово, Том. Здорово, Кит, – сказал Чарли. – Присаживайтесь.

– Спасибо, не хочется, – буркнул Том.

Но я сел и указал Тому на стул рядом. Миссис Касл предложила нам чаю, я сказал: «С удовольствием», – и мы долго молча потягивали горячий чай, а они допивали свое пиво, как будто даже в этом между нами не могло быть согласия. Было слышно, как шумят и галдят зрители, требуя начала. Чарли вытащил из кармана часы, сказал: «Пора!» – и повел нас в тесную мастерскую за гаражом, где на черном от грязи и масла полу громоздились останки допотопных «виллис-найтов»; здесь Том и Финн разделись до трусов, и мы все пятеро вышли в гараж. Там пол был земляной, плотно утрамбованный.

Два ярких фонаря вырывали из полутьмы ринг, уже оснащенный всем классическим реквизитом – ведро, табуреты, губки, только перчаток не было.

– А перчатки где? – сердито спросил Микки.

– Я думал, ты принесешь, – сказал Чарли Финну.

– Это еще с какой стати? – возразил Финн. – Что, у тебя перчаток нет?

– Одну минуту, – сказал Чарли и, подойдя к замасленному шкафчику у стены, достал оттуда две пары кожаных перчаток.

Мы стояли посреди ринга, рассматривая их, а заждавшаяся публика понукала нас выкриками. Одна пара никакими особенностями не отличалась, зато в другой правая перчатка была какая-то странная – маленькая, твердая, вся в желтых пятнах.

– Ну как, годятся? – спросил Чарли. – А то я могу послать к Локки за другими.

– Не нужно, – нетерпеливо поморщился Том. – Сойдут и эти.

– Тогда кидайте жребий, кому какие, – сказал Чарли, и Микки подбросил кверху монетку.

Выиграл Том, ему досталось выбирать.

И тут он совершил ошибку. Должно быть, следуя безотчетному эстетическому побуждению, он выбрал нормальную пару – себе на беду.

– Внимание, джентльмены! – возгласил Чарли со всей старомодной церемонностью, какой требует ритуал этого освященного традицией кровопускания. – Прошу надеть перчатки.

Я закрепил перчатки на кулаках Тома, квадратных, как и концы его сильных пальцев. Завязывая шнурки, я глянул ему в лицо. Оно было осунувшееся и бледное, как будто с него вдруг сошел красновато-кирпичный загар, а прозрачные голубые глаза смотрели как-то особенно беззащитно, но губы были плотно сжаты и казались полоской раскаленного металла.

– Джентльмены, – снова начал Чарли, и мы все вышли на середину ринга, – матч будет состоять из шести раундов по четыре минуты каждый. Запрещаются: захваты, удары головой и удары ниже пояса. По моему сигналу противники расходятся и по моему указанию занимают нейтральные позиции. В случае нокаута победа бесспорна, если шестой раунд закончится без нокаута, победителя определяю я. Возражений нет?

Мы что-то невнятно пробормотали, как богомольцы в церкви.

– В таком случае, пожмите друг другу руки и разойдитесь по местам, а затем вы снова сойдетесь, уже как противники, и посмотрим, кто кого.

Том и Финн обменялись знаками дружелюбия, по традиции предваряющими кулачную расправу. Я выставил табурет за веревку. В другом углу Микки, секундант Финна, торопливо давал ему последние наставления, ведь для обоих бокс был привычным делом. Я не мог дать Тому никаких наставлений, он в боксе понимал гораздо больше меня. Я мог только заняться кой-какой психологической подготовкой.

– По силам вы с Финном равны, – сказал я Тому. – Но у тебя есть перед ним особые преимущества. Ни злостью, ни сознанием своей правоты ты его не одолеешь. Только вот чем. – И я постучал себе по лбу.

Но Том не слушал. Я видел, что все в нем натянуто до предела: оставалось надеяться, что и Финн нервничает не меньше. Чарли позвонил в свой колокольчик. Том встал и повернулся лицом к противнику, в картинной позе чемпиона ожидавшему начала боя. До сих пор Финн почти все время молчал, но в водворившейся тишине мне послышалось легкое шипение, словно предупреждавшее, что пощады не будет.

Начало было для Тома неудачным. Финн сразу взял его в клинч и, упершись твердым подбородком в ямку над ключицей, проговорил ему в ухо (Том мне рассказывал это после боя): «Ну, держись, Квэйл, уж я постараюсь тебя так отделать, чтоб ты навсегда позабыл, что ты мужчина». И, улучив минуту, он коленом ударил Тома в пах.

Со всех сторон закричали и засвистели. Я сам не заметил происшедшего, но, увидев, как Том содрогнулся от боли, я бросился на ринг, ухватил Чарли за рукав и крикнул, стараясь перекрыть общий галдеж:

– Ты что же смотришь, а?

Но Чарли уже спешил развести противников.

– Слушай, Финн, – сказал он строго. – Ты боксер, а не хулиган. Будешь тут пускать в ход ярмарочные штуки, так я позабочусь, чтобы ты вообще не появлялся больше на ринге. Понятно?

Чарли проговорил это, стоя между ними и удерживая одного правой, другого левой рукой. Я глянул на Финна, и мне вдруг стало его жаль: я понял, что он нанес Тому запрещенный удар помимо своей воли. Лишенный многого в жизни, Финн, чтобы не отчаяться, должен был придумать себе что-то на замену, вот он и придумал, еще несколько лет назад. Мне всегда казалось, что в глубине души ему самому противны все его подлые выходки, но для него это был единственный способ стать вровень с Томом, вторгнуться в его прочный, надежный мир или, верней, вырвать его из этого мира, где так спокойно, ровно жилось. Я не мог слишком строго судить Финна; думаю, что и Том не мог при всем накале своей ненависти к нему в эту минуту. И Финн потом дрался честно до самого конца.

Чарли отпустил противников и едва успел сам уйти с дороги, как Том нанес Финну стремительный удар в голову, который тоже, в сущности, можно было счесть спорным. Финн качнулся в сторону, на какое-то мгновение оглушенный.

Снова из толпы раздались крики протеста.

Но Чарли не счел нужным останавливать схватку, и с этой минуты оба противника словно потеряли власть над собой. Был забыт всякий порядок, всякая дисциплина, они молотили друг друга в диком, бессмысленном, слепом ожесточении, и к концу первого раунда у обоих уже текла из носу кровь.

Я видел, что и тот и другой с трудом переводят дух, и подумал, что, пожалуй, на шесть раундов их не хватит: слишком уж нерасчетливо сыпались удары.

– Ты спятил! – сердито сказал я Тому, когда он опустился на табурет. – Помни, не будешь действовать с умом, так тебе крышка.

Вытирая кровь с его лица и груди, я пытался пронять его доводами рассудка, но встречал лишь пустой взгляд человека, глубоко безразличного ко всему, в том числе и к собственной судьбе. Позже он говорил мне, что весь этот шум и гам с самого начала не столько раззадоривал его, сколько вызывал чувство отвращения. Кровавая потеха, участником которой был он сам, как бы символизировала все то, против чего в нем в ту пору складывался вечный протест.

– Действуй с умом, – беспощадно твердил я, пока не раздался сигнал к началу второго раунда.

Опять они беспорядочно, точно в обыкновенной мальчишеской драке, стали дубасить друг друга по чему попало. Я услышал, как Микки Мэрфи крикнул Финну:

– Сдерживай его, Финн! Правой работай, правой! Сдерживай его!

Сдерживать противника ни одному, ни другому не удавалось, но я заметил, как вздрагивал Том всякий раз, когда Финн доставал его правой, на которой была та странная маленькая перчатка. Вероятно, ощущение было, как от удара зажатой в кулаке горстью цемента.

– Время! – крикнул Чарли.

Смачивая губку водой, я выжимал ее на тело Тома. Он свесил голову и тяжело дышал. Зубного предохранителя у него не было, и я хотел было приподнять его рассеченную губу, чтобы посмотреть, целы ли зубы, но он отмахнулся.

– Все это перчатка, – сказал он, с трудом переводя дыхание. – Словно тебя бьют лошадиной подковой.

– А ты поспокойней. Старайся блокировать его правую.

– Что уж теперь, – угрюмо сказал Том, как будто весь ход боя был предрешен заранее.

В третьем раунде и темп и характер боя изменились; профессионал в Финне постепенно оттеснял разъяренного юнца. Финну было всего восемнадцать лет, но за последний год он довольно часто встречался на ринге с профессиональными боксерами и подчас неплохо справлялся, даже когда противник был много сильней. Он лучше Тома владел техникой боя, чувствовал его логику, его ритм; и как только он перестал просто махать кулаками, а применил расчет и умение, все преимущества оказались на его стороне, не говоря о тех, что давала ему железная перчатка. Даже шипения больше не было слышно.

Третий раунд оказался переломным. Снова и снова Финн повторял один и тот же прием – вытянутой левой блокировал Тома, а сам в то же время буквально избивал его правой. Том под градом его ударов напоминал броненосец, который бомбят в открытом море. Он теперь почти все время отступал и, кажется, обрадовался звонку не меньше меня. Когда он подошел, я сказал ему:

– Вот видишь, видишь! Финн теперь действует с умом, не то, что ты.

– Все эта перчатка, – упрямо повторил Том вместо ответа.

– Перчатка перчаткой, но он уже не дерется без толку, ведет продуманный бой.

Но Том по-прежнему не слушал меня. Ослепление гневом длилось у него дольше, чем у Финна, потому что причины гнева были глубже и сложней. Слишком много решалось для него в этом бою, тогда как Финн просто вымещал одну обиду, заслонившую собой все.

Четвертый раунд показал с ясностью, что поражение Тома неизбежно. Финн теперь демонстрировал такую технику, такую ритмическую слаженность всех движений, что Том рядом с ним выглядел неповоротливым увальнем. Том почти не нападал, еле успевая прикрываться от сыпавшихся на него метких ударов. Словно загипнотизированный страхом перед этой маленькой твердой перчаткой, он только защищался – нырком, уклоном, подставкой, а Финн бил его то в лицо, то в грудь, то в поясницу, умело используя оружие, данное ему судьбой.

– Ты пропал, – со злостью и отчаянием сказал я Тому после четвертого раунда. – Теперь если что-нибудь тебя может спасти, так только точный расчет.

– Он сильней меня, Кит, – безучастно сказал Том.

– Неправда! – злобно рявкнул я, даже не стараясь придать своему голосу убедительность.

– Не те перчатки я выбрал, – устало сказал Том, поднимаясь для пятого раунда.

– Дались тебе эти перчатки! – сказал я. – Старайся не попадаться ему под правую, вот и все.

В пятом раунде перевес был по-прежнему на стороне Финна. Он действовал осторожно и ловко, и хоть в нем уже чувствовалось утомление, но темп его не ослабевал. Он брал теперь не столько силой, сколько количеством ударов, и несколько удачных хуков и свингов Тома не спасли положения.

В перерыве я не стал ничего говорить Тому. Было совершенно ясно, что шестой раунд ничего не изменит и Чарли не придется долго думать над решением. Финн усилил напор, видно было, что ему очень хочется нокаутировать Тома, но Том, весь израненный – кровь текла у него из носа, из губы, из левого уха (у Финна тоже нос был разбит), – все же твердо держался на ногах. Уже перед самым концом раунда Финну удалось нанести Тому сильный удар пониже левой ключицы; Том пошатнулся и упал, но тотчас же вскочил на ноги, и в эту минуту зазвенел колокольчик, возвещавший конец матча.

Чарли Касл вышел на середину и обратился к противникам:

– Прежде чем объявлять свое решение, я хочу спросить: удовлетворены ли вы оба?

Том стоял сбычившись, руки в перчатках по швам, но тут он поднял голову и сказал:

– Нет. Я хочу драться до конца.

Чарли посмотрел на него. Том говорил спокойно, но это спокойствие напоминало спокойствие палача.

– Ты на этом настаиваешь, Том?

– Да.

– А ты, Финн? Хочешь, чтобы я определил победителя или ты готов продолжать бой?

– Если он готов продолжать, то и я тоже, – сказал Финн.

– Идет! Еще четыре раунда.

– Нет, – сумрачно возразил Том. – Я сказал, до конца.

– Ну как, Финн?

Финн ответил не сразу, но тут закричали из публики:

– Пускай дерутся до конца. Чарли! Не мешай им.

– Ладно, ладно! – огрызнулся Финн. – Не знаю только, чего ему еще надо. Чтоб я его на куски разорвал, что ли?

Том посмотрел на Финна без всякой злобы, а Чарли обратился ко мне и к Микки Мэрфи:

– А вы как, согласны?

Микки колебался, но я вдруг понял, что Том победит, и поспешно сказал:

– Да, Чарли. Пусть дерутся дальше.

– Хорошо, – сказал Чарли, и публика одобрительно зашумела.

Я теперь был уверен в победе Тома. Вероятно, эта уверенность пришла ко мне, когда я увидел, что вся его злость исчезла. Том знал, что не даст себя одолеть, что у него хватит сил выдержать любую боль, и еще он знал то, чего не мог знать я: что удары Финна начали слабеть, а у него, у Тома, появилось второе дыхание.

– По местам! – крикнул Чарли. – Даю вам еще минуту перерыва, а затем начинайте.

Быть может, он тогда уже понял то, что мне сделалось ясно лишь много позднее. Они начали бои, и снова Финн стал действовать ловко и умно, нанося удар за ударом правой, на которой была та перчатка; но Том как будто уловил наконец сущность тактики Финна и сам теперь вел бой в том же стиле, чередуя выпады с отходами, используя, по примеру Финна, канаты (до этого Тому ни разу не приходилось драться на настоящем ринге), и, хоть доставалось ему не меньше прежнего – так, по крайней мере, оно выглядело со стороны, – он теперь словно бы легче переносил сыпавшиеся на него удары.

Я подумал, что, может быть, дело тут в физическом превосходстве. Том, трезвенник, строго оберегавший свою чистоту, конечно же, обладал большим запасом сил и энергии, чем Финн, который любил выпить и рано стал знаться с женщинами. Теперь Тому важно было одно – выстоять, пока Финн не начнет выдыхаться.

И в самом деле, в восьмом раунде снова наступил перелом. Как хорошему танцору, Тому было знакомо чувство физического наслаждения, которое испытываешь, когда твое тело послушно тебе. Постепенно это чувство пришло к нему, и теперь удары стали получаться свободно и естественно, не нужно было уже усилием вырывать их у себя. В боксе ритм – все; это не то что борьба, для которой мало быть ритмичным, нужно еще уметь рубить дрова. Том больше не занимался рубкой дров, он теперь методично изматывал Финна сухими, меткими ударами, хотя со стороны казалось по-прежнему, что Финн нападает, а Том только отражает нападение. Он бил теперь Финна сильней и крепче, чем Финн бил его своей железной перчаткой.

Те, кто внимательно наблюдал за боем, поняли уже, что положение изменилось в пользу Тома. Придя в свой угол после восьмого раунда, он сел и откинулся назад, глядя не на меня, а куда-то в потолок, и я понял, что нет для него сейчас ни меня, ни Финна и ничего на свете, есть только одна мысль, одна воля: выстоять. И еще я понял, что ему дано то, чего Финн и не знал никогда: непоколебимая вера в себя, в то, что он выстоит и выдержит и выйдет из боя победителем, а Финну на роду написано потерпеть поражение. Мне кажется, где-то в тайных закоулках своей младенчески неразвитой души Финн хранил смутные надежды, связанные с Пегги, как будто она одна могла помочь ему выпутаться из той рано потянувшейся цепи неудач, что превратили его в развалину раньше, чем он успел сделаться человеком. Но счастливый билет достался Тому, а не ему, и Том понимал это, и Финн понимал тоже. У Финна ничего не было – у Тома было все, и нечего было ожидать, что Том откажется от того, что имеет. Ведь тогда бы иссяк тот источник живительной внутренней силы, что питал все его существо.

Бедный Финн! Я понимал, каково ему; больше того – я понимал, в чем его трагедия, которой сам он еще не осознал.

В девятом раунде все стало окончательно ясно. Теперь Финн отступал, а Том теснил его, не давая передышки, и публика, уразумев, что происходит на ринге, вопила и орала, требуя решительной развязки.

– Добей его, Том, добей его! – кричали после каждого нового удара, как будто в толпе усердствовала мощная клака.

Но Том, прижавший было Финна к канату (и уже занесший перчатку над его головой), вдруг опустил руку и с исказившимся, как от боли, лицом, закричал невидимой для него публике:

– Тихо, сволочи!

Толпа затихла, и бой возобновился. Финн, одуревший, измотанный, уже неспособный соображать что-либо, лишь топтался на месте, как танцующий робот, обеими руками заслоняясь от беспрерывных ударов, и даже мне с моего места видно было, как его всего трясет мелкой дрожью.

Два следующих раунда прошли так же. Финн с каждой минутой все больше и больше выдыхался, а Том, казалось, был сейчас в лучшей форме, чем в начале матча.

– Хоть бы Чарли прекратил это, – проговорил он почти с отчаянием, покорно подставляя мне грудь и плечи, чтобы я стер с них кровь.

– Ты не очень-то верь Финну, – заметил я. – Он, может, прикидывается, а там как наддаст…

– Нет, – сказал Том. – Ему конец.

Двенадцатый раунд оказался последним. Финн тяжело дышал, голова его моталась из стороны в сторону, весь перерыв его душил кашель, и видно было, каких трудов ему стоило подтянуться и с показной бодростью выйти на середину ринга. Том в этом раунде применил тактику, которую сам Финн проводил в начале встречи: блокируя Финна левой, он нанес ему длинный удар правой в висок, потом в грудь и наконец в поясницу, затем дважды ударил левой, после чего с методической последовательностью повторил прежнюю комбинацию – в висок, в грудь, в поясницу, и закончил все это сильным ударом в диафрагму. Финн рухнул на колени, пот катился по его перекошенному жалкой гримасой лицу. Он попытался встать, но закашлялся и не смог, и Чарли, отослав Тома в нейтральный угол, начал считать с часами в руке.

Финну все-таки удалось встать до конца счета, но Том не пошевелился.

В наступившей тишине Финн стоял посреди ринга, кашлял и ждал последнего, сокрушительного удара, который принесет ему поражение и смерть.

Но Том не нанес этого удара. Молча он развязал зубами узел на правой перчатке и снял ее, потом расшнуровал и снял левую, бросил их на землю, нырнул под канат и почти выбежал из гаража. Финн даже не заметил всего этого. На мгновение он растерянно оглянулся, словно не понимая, где он, но тут новый приступ отчаянного кашля сотряс его грудь. Микки и Чарли подхватили его под руки и повели. Он шел, как во сне. Физически Финн остался на ногах, но дух его был нокаутирован.

Том понимал, что сделал, верней, что произошло. Не сила его ударов доконала Финна. Эта победа была победой нравственной силы, которая служила опорой семье, но оставалась чуждой отщепенцу-одиночке. На что мог рассчитывать заблудившийся парень в таком городке, как наш, где общество знало одну только форму участия к человеку в беде – благотворительность, мертвую и мертвящую? То-то, должно быть, смеялись в тот час боги – ведь они ловко сумели подстроить так, что один простодушный малый, Том, загубил другого простодушного малого, Финна, обреченного теперь повторить судьбу своего отца, спившегося капитана.

После матча Том не захотел идти домой. Был уже десятый час, но он спустился к реке, снял с себя все и по грудь вошел в воду, как будто нужна была целая река, чтобы смыть следы этого боя. Потом он натянул на мокрое тело штаны и рубашку, и мы молча пошли через помидорную плантацию Пузана Райена. Мы уже поднимались по тропке, ведущей к нашему дому, когда сквозь стрекот цикад и громкое кваканье лягушек на Биллабонге донесся сзади чей-то отчаянный вопль:

– Том!

Пегги бросилась к нему на грудь, но Том, слишком измученный всем, что произошло в этот вечер, только взял ее голову обеими руками и слегка отвел назад. Она взглянула ему в лицо и кулаком зажала себе рот, чтобы не вскрикнуть: так страшно было то, что она увидела.

– Локки убьет тебя, Пег, – устало сказал ей Том. – Лучше иди домой.

– Нет, нет… – Пегги подняла руку и осторожно дотронулась до этого вспухшего, изуродованного лица.

Она не спрашивала, как было, чем кончилось, – совсем не о том были ее мысли. Том тихонько отстранил ее и снова сказал:

– Ради всего святого, Пег, иди домой. Я не хочу, чтобы ты так рисковала.

Она кивнула, как послушный ребенок, но глаза ее смотрели все так же испуганно, и не только потому, что ее ужаснул вид Тома; нет, она думала, что же теперь будет с нею, с ними обоими – ведь она уже сегодня весь вечер просидела взаперти у себя в комнате и, чтобы прийти сюда, вылезла через окно, а теперь ей нужно вернуться тем же путем, незамеченной. В тот вечер мы так и не узнали, удалось ли ей это, но зато на следующий день весь город заговорил о том, что Локки Макгиббон подкараулил дочку у дома поздно вечером и отхватил ей волосы до самых корней. Оставалось только поблагодарить судьбу за то, что во время короткой встречи Тома с Пегги их не застиг наш отец: он бы тоже наверняка привел в исполнение свою угрозу и сорвал нас с насиженного места, не думая о последствиях для семьи, как не думал об этом Локки, мучая тех, кого, казалось, так нежно любил.