Текст книги "Затворник с Примроуз-лейн"

Дедушка Таннера понес мальчика в спальню на втором этаже своего большого дома во Франклин-Миллс, городке на холмах Восточного Огайо. Дэвид пошел следом, таща сумку с одеждой, стаканами-непроливайками, сладостями и игрушками. Близилась полночь, третья жена отца Дэвида, очень приятная женщина, с которой тот пять лет назад познакомился на рождественском балу для одиночек, уже спала, и в доме было тихо, если не считать тиканья часов над кухонной раковиной. Они прокрались обратно, вниз, в столовую, к столу из дуба, выловленного ими как-то субботним днем на озере Берлин. Дэвид не рос здесь, с этими стенами у него не было связано никаких особых воспоминаний. Отцовский дом напоминал ему летнюю дачу или санаторий – этакий лесной приют отшельника, как в романе Генри Торо. Отец придвинул к Дэвиду пирог «аппл бетти», прямо в форме для выпечки, и какой-то гибрид ложки с вилкой.

– Спасибо.

– Как долго тебя не будет?

Отцовский голос был низким и хриплым и разносился по всей комнате, даже когда отец шептал.

– Несколько дней, может, дольше. Но не больше недели.

– Я думал, ты покончил с писательством.

– Я тоже.

– Что за история?

– Ошибочное опознание. Можно назвать и нераскрытым самоубийством. Старику-отшельнику выстрелили в живот, и потом оказалось, что он отрубил себе пальцы и сунул их в блендер. И вместо того, чтобы вызвать скорую, истек кровью до смерти.

– Старик с Примроуз-лейн?

– Ты об этом слышал?

– По врувенскому радио, – сказал отец, имея в виду Равеннскую радиостанцию – оплот местных сплетников и прорицателей. – Они сказали, что этот человек, наверное, принадлежал к мафии и настучал на своих. И что коронер может изменить свой вердикт.

– Я знаю. Пуля прошла чисто. Он мог бы выжить, если бы не отрезал себе пальцы.

– А может, парень, что стрелял в него, приставил пистолет к его голове и заставил его отрезать себе пальцы?

Дэвид пожал плечами:

– Люди из отдела расследований считают, что, судя по способу, которым отрезаны пальцы, он сам это сделал.

– Да, печально. – Отец поежился – А как ты сам? У тебя все в порядке?

– Что ты имеешь в виду?

– Сам знаешь. Как с головой?

– Все хорошо. Я завязываю с лекарствами.

– Твой врач в курсе?

– Да. Она одобряет.

Отец взглянул на него. Долгий изучающий взгляд, отточенный за тридцать четыре года. «Вы можете дурачить некоторых людей все время, – любил он повторять. – И вы можете дурачить всех людей некоторое время, но…»

– Но папу не одурачишь, – всегда заканчивал он. Чтение чужих мыслей, еще один бесполезный трюк, которому волей-неволей учатся родители.

– Она не одобряет, – сказал Дэвид.

Отец помолчал. Шестеренки в его голове вращались изо всех сил, готовя подходящий ответ. Он считал сына, в общем, ответственным человеком. Дэвид взял себя в руки после смерти жены, сам растил сына и почти не просил помощи. Ему позволительно иной раз ошибиться. «Странный ребенок, – предупреждала бабушка Дэвида. – Всегда хочет потрогать плиту, горячая ли».

– Что ж, – сказал он, подводя итог. – Я с кокаином завязал резко. И ты пробьешься.

Когда Дэвид вернулся к «жуку», то увидел сообщение на мобильном от детектива Сэкетта: «Дэвид, простите за поздний звонок. Если сможете, подъезжайте в участок завтра утром. Я буду в восемь».

* * *

– Гребаный позер! Кто это, твою мать?

Ночь, два часа с хвостиком. Он засел за ревизию своего фейсбучного профиля и был тронут тем, что заимел уже больше двух с половиной тысяч «друзей», хотя с большинством из них даже не был знаком. Во френд-листе обнаружились несколько одноклассников, даже Брайан Пенс, футбольная звезда, который однажды так приложил Дэвида о шкафчик в раздевалке, что он потерял сознание. Рядом с лицом Графа Шоколакулы, аватара Кэти, выскочило его сообщение:

– Кэти, это я. Репатриировал свой профиль. Долгая история.

– Почему не спишь, старик?

– Трудно заснуть перед поездкой.

– Куда едешь? Можно я с тобой?

– Беллефонт, Пенсильвания. Собираюсь разыскать кое-кого, кто знал ЧСУП.

– Круть. Спасибо за грибки и за пиво в тот вечер.

– На здоровье. А почему ты еще не спишь?

– Мне 22 года. Я только что пришла.

– Правильно. Как твой дружок, что всегда под рукой?

– Если у нас будет «это», не надо тебе о нем расспрашивать.

– А у нас «это»? Случилось что-то, о чем я не помню?

– В смысле, если ты захочешь.

– Ты можешь обозначить, что такое «это»?

– Уму непостижимое.

– Хотелось бы постигнуть?

– Ага. Ну тогда, может, немного постижимое, ЛОЛ.

Серьезно, можно с тобой съездить? На работу мне только в среду.

– Господи ты мой боже. Как ни хотел бы я сказать «да», боюсь, это мне нужно сделать одному.

– Уверен?

– На самом деле не очень.

– Ну, дай мне знать, если передумаешь.

– Договорились.

– Сладких снов, профессор.

– И тебе.

Показалось или где-то в глубине души запела робкая птичка? Трудно сказать. В конце концов, прошло уже столько времени. Но все может быть. Вдруг, когда лекарство выветрится из организма, вслед за этой птичкой прилетят и другие? Дэвид решил не терять надежды.

* * *

Величайшие моменты истины настигают нас рядом с унитазом. Вожделенное очищение для добравшегося до точки невозврата алкоголика; критический момент, когда вы понимаете, что у вас булимия; первое знакомство ребенка со смертью, когда мать спускает в канализацию золотую рыбку… И вот – первый шаг Дэвида к просветлению.

«Может, не такая уж это хорошая идея, – подумал он. – Разве для счастья мне мало Таннера и той жизни, которую мы выстроили? Почему я опять должен возвращаться в этот мрак?» Потому что тебе это нравится, – ответил внутренний голос. Его темная сторона. Настоящий Дэвид. И все же если вся проблема в том, что он скучает по журналистике, то этим можно пожертвовать и продолжать принимать лекарства.

Я хочу снова влюбиться.

Она не Элизабет. Элизабет не вернуть.

Это правда. Но все-таки, может, из этого что-нибудь выйдет.

Трехнедельный запас ривертина булькнул в унитаз. Он взглянул на таблетки – и ничего не почувствовал.

* * *

Сэкетт заставил Дэвида ждать двадцать минут, прежде чем открыл перед ним стальную дверь отдела расследований.

– Сегодня посидим здесь, – сказал он, пропуская Дэвида в маленькую комнатку справа.

Комнатка была как из плохого кино. Крохотная, квадратная, тускло освещенная. Из мебели только металлический стол и три стула. На стене слева висело вроде бы большое зеркало, но Дэвид догадался, что это то самое замаскированное окно, какие показывают в полицейских боевиках.

– Круто, – сказал он. – Это и есть комната для допросов, так ведь?

– Ну да. – Сэкетт указал Дэвиду на стул напротив себя.

Пока Дэвид усаживался, в комнату вошел еще один человек – и закрыл за собой дверь. Это был здоровенный детина с густыми, закрученными вверх седыми усами, одетый в джинсы и рубашку поло, из-под которой выпирали бицепсы. Под мышкой у него висела кобура, а из нее выглядывал огромный пистолет с рукояткой под слоновую кость.

– Бывший специальный агент Дэн Ларки, – представил его Сэкетт. – Работает со мной по делу Джозефа Кинга в качестве консультанта.

– Здорово, – сказал Ларки, пожимая Дэвиду руку. Голос у него оказался скрипучим, а рукопожатие быстрым и крепким.

– Рад познакомиться, – сказал Дэвид.

Сэкетт сел. Ларки продолжал стоять, потирая руки, будто бы хотел согреть их.

– Есть подвижки в деле? – спросил Дэвид.

– Можно сказать, значительные, – ответил Ларки.

– Какие именно?

– Мы опознали отпечатки пальцев, снятые ФБР со спинки кровати, – сказал Сэкетт.

– Вау! Потрясающе, – сказал Дэвид. – И чьи же это отпечатки?

– Угадайте, – улыбнулся Ларки.

– Гм, – поразмыслил Дэвид. – Этого мальчишки Бичема?

– Нет.

– Подождите секунду. Мне нужно кое-что проверить, – сказал Дэвид, подходя к зеркальному стеклу. – Не думал, что такие еще используют… Вроде сейчас везде видеокамеры?

– Мы пока отстаем от жизни, – хмыкнул Сэкетт.

Дэвид приблизил лицо к стеклу, приставил к глазам ладони, заслоняясь от света, и стал всматриваться. Взгляд различил ряд стульев, стол и…

– Черт! – вскрикнул Дэвид.

– Что такое? – спросил Сэкетт.

– Там кто-то есть, – сказал Дэвид.

– Ясен хрен, – сказал Ларки.

Кровь ударила Дэвиду в лицо, и сердце его забилось чаще, прокачивая через сосуды остатки ривертина. Он повернулся к Ларки и Сэкетту. Оба уставились на него.

– Чей это был отпечаток? – спросил Дэвид.

– Отпечаток принадлежал вашей жене, – сказал Ларки.

Дэвид ничего не соображал. В ушах вдруг вспыхнула пульсирующая боль.

– Знаете, Дэвид, что такое хороший детектив? – спросил Сэкетт. – Не отвечайте, я сам вам скажу. Хороший детектив – это тот, кто способен распознать, когда подозреваемый ведет себя неестественно. Темнит. Понимаете? Иногда только это и подскажет тебе, что парень, которого ты остановил, собирается выхватить ствол. Виновные все ведут себя подозрительно. И совсем не обязательно выглядят виноватыми. Они юлят, понимаете? Помните, я показал вам фото Старика с тысячей перчаток? Как реагировал бы на него обычный человек? Он проявил бы любопытство. А вы насторожились. Словно знали этого человека.

– Не знал. Я уже говорил вам, что не знал.

– Тогда я вам не поверил. Я долго над этим думал. И меня осенило. Я расширил круг поисков и включил в него базу данных образовательных учреждений штата, где содержатся отпечатки пальцев школьных учителей. Отпечаток, найденный на спинке кровати, совпал с отпечатком Элизабет. И тогда стала понятна ваша реакция.

– Это был средний палец ее левой руки, Дэвид, – сказал Ларки, с кошачьей грацией усаживаясь прямо на стол. – Но нашли его на правой стороне кровати. Она должна была лежать на кровати вот так…

Агент лег на спину, протянул левую руку за голову и схватился за воображаемый столбик в основании кровати.

– Поняли? Она лежит на спине и держится – вот так. И трахается с ним.

– Насчет трахаться не знаю, – возразил Сэкетт. – Возможно же другое объяснение, правда? Элизабет была красивой женщиной. А этот – глубокий старик. Не представляю себе такого.

– Опознав отпечаток, мы смогли получить ордер на обыск вашего секретного сейфа в Мэнсфилде, – сказал Ларки. – Обнаружили пистолет калибра девять миллиметров. Из такого же убили Старика с Примроуз-лейн.

– А кроме того – довольно много наличности и паспорта, – добавил Сэкетт. – Вы куда-то собирались? Отпуск планируете?

– Пистолет отправили на баллистическую экспертизу, – продолжил Ларки. – Завтра получим результаты.

– Скажите же что-нибудь, – сказал Сэкетт. – Не могла Элизабет спать с этим стариком. Что случилось на самом деле, Дэвид?

Он ничего не ответил. Мозг отказывался функционировать. При попытке сформулировать связную мысль в голове что-то замыкало.

– Может, она все-таки дала ему? – спросил Ларки. – И вы узнали, что ваша жена – шлюха?

Дэвид сжал кулаки. В глазах у него потемнело. Он шагнул к фэбээровцу.

– Но-но, полегче, – сказал Ларки, спрыгивая со стола.

– Мы тут спорим о деталях, Дэвид, – сказал Сэкетт. – Я знаю, она была порядочной женщиной. Уверен, всему есть разумное объяснение. Наверное, вы могли бы помочь мне разобраться с этим.

Дэвид посмотрел на стекло. Человек, которого он разглядел за ним, был в дорогом костюме. Прокурор? Его собираются арестовать? Это все происходит на самом деле?

– Как она очутилась в его постели? – спросил Сэкетт. – Помогите же мне, Дэвид. Почему вы это сделали? Что вам стало известно?

– Давайте я вам сюжет подкину, – прервал его Ларки. – Знаменитый писатель выясняет, что его жена завела шашни с городским сумасшедшим. Он застает их врасплох в доме этого человека. Стреляет в него. Жена от стыда и позора, а может, чтобы отомстить писателю, кончает с собой. Черновой набросок, конечно, не более – но, согласитесь, потенциал есть?

– Это бред собачий, – сказал Дэвид. – Вы что, с ума сошли?

– Дэвид, – сказал Сэкетт, – где вы были ночью девятнадцатого июня две тысячи восьмого года?

Лучше не отвечать. Он не произнес ни слова.

– Я знаю, вы убили этого человека, – сказал Ларки. – Может, он и вправду сам, за каким-то хреном, отрезал себе пальцы, но пулю в него всадили вы. И теперь вы знаете, что мы это знаем.

Ларки наклонился к уху Дэвида так, чтобы три магнитофона, работающие за стеклом, не смогли записать его голос.

– И ты у меня за это сядешь, сраный ты зажравшийся гондон!

«Сколько раз я описывал эту сцену?» – подумал Дэвид. Десять, а то и больше. Такая есть в любой истории об убийстве. Как только подозреваемый оказывается в этой комнате, вопросы сыплются на него один за другим, без перерыва, и так может продолжаться часами, пока он не расколется или не потребует адвоката. Иногда, если допрос тянется достаточно долго, невиновный сознается, лишь бы покончить с этим мучением. Сейчас, когда разум Дэвида перестал справляться с возросшей нагрузкой, он не мог позволить себе рисковать. Если он потребует адвоката, а у них уже готово обвинение, на него наденут наручники, запрут в камеру, а потом доставят в суд. Ему придется оформлять залог, но как быстро Башьен достанет деньги? Хотя вряд ли у них достаточно улик, чтобы передать дело большому жюри. В любом случае здесь он больше ничего не скажет. Это приемлемый риск. Элизабет бы одобрила.

– Я хочу поговорить со своим адвокатом, – сказал он.

Сэкетт, вздохнув, кивнул Ларки, чтобы тот открыл перед Дэвидом дверь.

Итак, наручников не будет. Пока. Но они явно этого ждали.

– Спасибо, – сказал Ларки.

– За что?

– Сэкетт думал, вы расколетесь. Я поставил против него двадцатку.

Интерлюдия

Легенда о лавлендской лягушке

1986

В самый разгар шоу Джонни Карсона зазвонил старый дисковый телефон на тумбочке рядом с отцовским креслом. Девятилетний Эверетт Бликни с нетерпением ждал таких звонков. Это был особый телефон, и звонил он, только когда случались какие-нибудь происшествия. Если звонок раздавался в уик-энд, отец Эверетта всегда брал сына с собой. Такой уговор у них был давно.

– Бликни слушает, – сказал отец Эверетта в трубку. – Угу. Угу. Гм. Угу. Да, спасибо.

Эверетт, устроившийся на полу в гостиной, посмотрел на отца снизу вверх.

– Бери пальто.

– Ура!

Худощавая женщина, мать Эверетта, сидела в угловом кресле под торшером и читала «Цветы на чердаке». Она неодобрительно буркнула:

– Милый, время позднее.

– Мы только проедемся, – сказал отец, поднимаясь и одним глотком допивая пиво. – Лана Диринг видела какое-то животное на Твайтви.

– Что за животное? – спросила мать, не отрывая глаз от книги.

– Лягушку.

– Лягушку?

– Большую лягушку.

– Тогда ладно. Но не разгуливайте. И не води его в «Пакстон».

– Да они не против.

– Не хочу, чтобы мой сын торчал в баре.

– Хорошо, обойдемся без «Пакстона», – сказал отец, но заговорщически подмигнул Эверетту.

* * *

Эверетт сидел в отцовской патрульной машине, грея руки над вентиляционной решеткой на панели. Как же холодно! Слишком холодно для начала сентября. К утру, предупреждала газета, кукурузные поля может прихватить заморозком.

– А лягушка, которую видела миссис Диринг, очень большая? – спросил Эверетт.

– Чудовищная. Кажется, она так выразилась, – сказал отец. – По крайней мере, так мне передала Дори.

Дори в тот вечер дежурила в диспетчерской.

– Думаю, лягушка просто сидит там, в Твайтви. Лане показалось, что она мертвая, – наверное, грузовик сбил. Надо ее убрать. Не ждать же до утра.

Эверетт заметно огорчился. Он уже видел в мечтах, как положит лягушку в ведро, привезет домой и она будет жить с ними.

– А может, она еще жива, – сказал отец. – Кто знает. Посмотрим.

В центре Лавленда было темно. Уличные фонари гасли в одиннадцать вечера, и яркие фасады магазинов погрузились в тень. В таком виде родной город немного пугал Эверетта. Днем здесь всегда было полно народу: взрослые глазели на витрины, по мосту через реку Литл-Майами прогуливались влюбленные парочки, в парке носились одноклассники Эверетта. Но по ночам город выглядел так, словно его обитатели спешно эвакуировались, словно знали что-то такое, о чем не догадывались Эверетт с отцом. Далеко у реки все же горели два фонаря: один перед «Пакстон-грилем», второй перед автокафе «У Стейси». Они подъехали к «Стейси».

Внутри автокафе тоже было залито ослепительным светом – сияющий во тьме оплот пива, чипсов и фастфуда. Стейси, вертлявая тетка с провонявшими табаком волосами, конечно, была на месте. Она всегда была на месте. И как она потом рассказывала, отец Эверетта выглядел абсолютно нормально, когда подъехал к окошку.

– Что будешь, Эв?

Его тоже звали Эверетт. Его сын был Эвереттом Третьим.

– Две банки «Маунтин Дью», банку копченых колбасок и пакет шкварок.

Она вручила шефу полиции заказ. Он протянул ей пятерку.

– Куда вы?

– В Твайтви.

– И чего там?

– Лана видала лягушку размером с добермана.

– Шутишь!

– Да какие уж тут шутки.

– Ну, мой дядя как-то поймал здоровенного сома, с мастифа размером. Но про таких больших лягушек я не слыхала.

– Да твой дядя, Стейси, небось хорошо принял той сивухи, которую он у себя в сарае гонит.

Эверетт хихикнул.

– Да уж наверняка, – сказала Стейси. – Слушай, Эв…

– Да?

– Как ты думаешь, а не может это быть от того грохота, который мы ночью слыхали?

– Какого грохота?

– Да как будто гром гремел. Да какой сильный! Около полуночи. Народ у «Пакстона» говорил, что гремело две ночи подряд, но в последний раз прямо громыхало.

– В отделение никто ничего не сообщал.

– Да ну?

– Ну да. Я, по крайней мере, ничего такого не слышал. И грохота не слышал.

– Жуть как гремело, Эв. Некоторые говорили, может, самолет реактивный? Ты Ролдо знаешь? Он во флоте служил, во Вьетнаме. Так вот, он говорит, это звуковой удар. Не знаю, я в этом не смыслю, но, может, ты знаешь? У нас тут самолеты-то летают? Из Дейтона или еще откуда? Может, из Райт-Паттерсона?

– Да нет вроде.

– Странно. Звук вроде шел от Твайтви-роуд. Я потому и спросила. Подумала, может, это как-то связано.

– Разберемся.

– Ну да, ты уж разберись.

Когда они ехали от Стейси к Твайтви-роуд, Эверетт улыбался.

– Что ты? – спросил отец.

– Ты так по-разному с людьми разговариваешь, – ответил сын.

– Это моя работа. – Эверетт-старший взъерошил сыну волосы. – Если я не буду говорить с ней по-простому, она подумает, что я задираю нос. Люди должны доверять сотрудникам полиции. А если кто-то из них считает себя умнее меня, это ничего.

Он засмеялся.

– А теперь передай-ка мне колбасок.

Твайтви была грунтовой дорогой, она разрезала Литл-Майами надвое и проходила по старому, еще до Гражданской войны построенному мосту. Они прибыли на место, и отец затормозил.

– Посвети, – попросил Эверетт.

Отец направил фары прямо на дорогу перед машиной и включил их. Ночь отступила на несколько ярдов. Дорогу залил резкий свет, выбелив камни и траву на обочинах. Никого.

– Может, она прыгнула назад в реку? – предположил Эверетт.

– Проедем подальше.

Машина поползла вперед. Эверетт опустил стекло. Колеса скрипели по щебенке громко, но как-то печально и страшновато. Щеки и уши пощипывало. Когда они проезжали над рекой, запахло речной водой, влажной землей и чем-то еще…

– Пап?

– Что, сынок?

– Чем это тут пахнет?

В воздухе и правда витал какой-то необычный, трудно определимый запах. Немножко похоже, показалось Эверетту, пахнет в кинотеатре. А его отцу вспомнилась свадьба и «амаретто сауер», которым он угощал будущую мать Эверетта.

– Миндалем, – сказал отец. – И чем-то еще. Пшеницей? Горохом?

– Люцерной! – подсказал Эверетт.

– Точно. Люцерной. Странно.

Они ехали дальше. Здесь не было домов, и над дорогой постепенно смыкался лес. Обочины заросли пыреем, который шуршал по дверце машины со стороны Эверетта, будто кто-то осторожно царапал ее ногтями.

– Стой! – сказал Эверетт. – Остановись! Что это там?

Отец направил фару налево. Да, там что-то было. Что-то привалилось к откосу.

– Да это мешок с мусором.

– Ты уверен?

– А что же еще? Я…

Круглый черный предмет вздулся – и это несомненно был тяжелый, глубокий вдох – и снова опал. Эверетт схватил отца за руку.

– Папа?

– Что?

– Что это?

– Это не лягушка.

– Тогда что?

– Я… я не знаю. Может, собаку машина сбила. Или медвежонка.

– Медвежонка?

– Может быть.

Отец полез в бардачок и вынул оттуда девятимиллиметровый «смит-вессон», который тут же снял с предохранителя.

– Что ты делаешь? – спросил Эверетт.

– Пойду посмотрю, кто это. Похоже, зверь мучается. Наверно, придется его прикончить.

– Не надо, папа. Позвони Хорасу. Он еще не спит. Пусть привезет свой дробовик.

Отец улыбнулся.

– Все в порядке, скаут, – сказал он. Давно он не называл Эверетта скаутом. – Не бойся, он сейчас не в состоянии ни на кого набрасываться. Я через минуту вернусь. Жди меня в машине.

Он оставил свою дверь открытой и медленно пошел по направлению к мешку на обочине, опустив правую руку с револьвером.

Все еще пристегнутый ремнем, Эверетт следил, как отец приближается к мешку. На полпути он стал обходить его, но остановился, зажав нос свободной рукой.

– Что?! – крикнул Эверетт.

– Воняет!

– Что это?

В свете фар отец медленно подошел к мешку и пнул его ботинком. Тот покачнулся, но устоял. Он пнул его снова, и на этот раз мешок едва не повалился. Но когда отец пнул его в третий раз, предмет вдруг ожил. Эверетт увидел, как черное привидение изготовилось для прыжка, в упор глядя на отца красными глазами. В этот миг оно действительно было похоже на лягушку – зеленовато-черная кожа, широкая влажная сплющенная морда с дырочками вместо носа и щелью вместо рта. Щель раскрылась, и из нее вырвался крик совершенно человеческого страдания. Существо подняло перепончатую лапу, покрытую стекающей на дорогу черной пеной.

Отец наставил на него револьвер, но лягушачье чудовище выхватило его из руки полицейского и забросило в лес. Затем потянулось к поясу, и тут Эверетт заметил металлический стержень, висевший на чем-то вроде ремня. Чудовище выхватило стержень из-за пояса – и он засверкал бело-голубыми искрами и зашипел, как фальшфейер. Вокруг разлился тошнотворно-приторный запах люцерны. Все, что мог сейчас видеть Эверетт, – это спину отца в слепящем свете волшебной палочки чудовища.

– Папа! – закричал Эверетт.

Свет неожиданно погас, и Эверетт начал всматриваться в темноту, пытаясь разглядеть отца, но после яркого света ничего не видел. Он почувствовал, что машина, перекосившись, просела, и понял, что человек-лягушка уже внутри, рядом с ним, и разинул пасть, чтобы впиться ему в горло.

– Эверетт.

Отец. Да, это его отец. Вот он забирается на водительское сиденье и закрывает за собой дверь.

– Эверетт, – опять сказал отец.

– Папа? – сквозь слезы проговорил Эверетт.

И тогда отец упал на руль. В ночной тишине тоскливо завыл гудок. Эверетт отстегнул свой ремень и усадил отца. Он был холодным, кожа посерела, глаза закатились. Рука вцепилась в грудь. Три года назад врач предупреждал Эверетта-старшего, что пора завязывать с выпивкой и с красным мясом, иначе в один прекрасный день сердце может не справиться со стрессом, бляшки закупорят сосуды – и пишите письма. Тот ответил, что самый страшный стресс, который может случиться с шефом полиции Лавленда, – это парад в День поминовения. Знай он о существовании людей-лягушек с лазерными палками, послушался бы доктора.

Эверетт был обречен вечно носить в себе позорную вину за смерть отца. Хоть он и состоял в местном отряде скаутов, но пропустил июньский сбор, на котором ребят учили делать искусственное дыхание и массаж сердца. Эверетт нарочно прогулял занятие – подумаешь, скучища.

В конце концов он сообразил вызвать помощь по полицейской рации в машине. Но перед этим долго сидел, баюкая отца, прижав его голову к своей груди и гладя по щеке, как тот, бывало, баюкал его маленького.

Когда приехал Хорас, чудовища уже не было. А когда Эверетт рассказал, что случилось с отцом, никто ему не поверил. Легче представить, что психика мальчика не выдержала зрелища скоропостижной смерти отца. И что мальчику легче обвинить в этом человека-лягушку, чем закупорку артерии.

На самом деле винить он должен был писателя по имени Дэвид Нефф.