Текст книги "Post-scriptum (1982-2013)"

1989

Киото с Лу, гастрольная поездка после «Батаклана»

Лу и я преследовали гейшу – как преследуют редкую птицу. В 10 часов вечера я не могла совладать с собой и, выйдя из старинной гостиницы, отправилась по следам этого загадочного существа. Быстрей, быстрей, мы покидаем наш номер, точно воры, хитрый шофер такси ждет нас под неодобрительными взглядами элегантного хозяина гостиницы. И вот мы, Лу и я, в ночи; все отвечают «maybe»[119]119
  Может быть (англ.).


[Закрыть], когда мы говорим о нашем желании увидеть гейшу. Мы покидаем ярко освещенные улицы с игровыми автоматами, пивными и приезжаем в тихий квартал: утопающие в зелени дома, все очень скромно и тихо. Смотрим по сторонам: ни одной гейши не видно. Медленно проезжаем улицу за улицей – ничего. Вдруг в полосе света, точно потревоженная ночная бабочка, белое личико, семенящая походка – гейша! Лу и я разом вскричали, таксист начал преследование, она перешла дорогу и юркнула в какую-то улочку; словно охотники, стосковавшиеся по дичи, мы с Лу двигались за ней – красивой девушкой, семенящей на платформах со свертком в руке. Наш хитрый таксист обогнул улочку, мы увидели, что она прибавила шагу, поляроид, молодое личико в смятении, мы идем за ней пешком и теряем ее след: как загадочное существо, она исчезла. Хитрый таксист говорит нам, что знает, куда она подевалась, и вот мы с Лу идем за ним и оказываемся в большом зале, там хозяева, мужчина и женщина, похожие на диккенсовских персонажей, стерегут роскошных цыпочек, – малоприятные, но явно с деловой хваткой. Эти уродливые создания командовали редкостными красотками. И вдруг сюрприз: в одной из комнат белое личико, жемчужины в волосах, и она хочет сфотографироваться с Лу. Чудесный момент, семь снимков, и мы уходим. Одна гейша позирует, и мы видим, как другая удаляется через задний двор. Сон о восточной сказке. Но самой красивой была та газель, которая семенила, словно сама невинность, по улице, застенчивая молодость, интригующая наивность. Мы чувствовали себя вульгарными, слишком возбужденными. Когда мы уезжали, подъехало такси, из него вышли бизнесмены в немного старомодных костюмах, сдержанные, как при выполнении ответственного задания: понятное дело, это дом гейш номер 1 в Киото.

* * *

Среда 1 марта

Спала всего несколько часов, Серджио должны сделать компьютерную томографию, я проснулась в 5 часов, говорила с Фюльбером[120]120
  Его мажордом.


[Закрыть], он сказал, что все хорошо, потом я позвонила – не все хорошо, подозрительное затемнение на печени. Итак, то, чего опасались, подтвердилось, и, как при fast forward[121]121
  Ускоренная перемотка вперед (англ.).


[Закрыть] пленки, видишь худшее и не можешь перестать об этом думать. Все это так пугает… Дорогой Серж. Ты говоришь мне, что это оперируется, что можно жить, если останется треть печени, что надо быть довольным, потому что надо жить, ты говорил это для нас. Серж, милый, перед лицом всего этого ты стал ребенком. Я сунула бы свои руки в огонь, если бы это изменило твою судьбу, я хотела бы проявить совершенно особенную любовь, только бы Господь хранил его, зачем он так уязвим? У меня было какое-то фантастическое чувство, что этого не случится, ведь он больше не пьет, он стал благоразумным, к счастью, прошел лечение в Американском госпитале, иначе болезнь упустили бы. Завтра я лечу в Англию повидать папу. Жак, умница, сказал: «Не поедем в горы, плевать на них, побудь с Сержем пятнадцатого». Интересна эта его способность быть всегда там, где нужно, не драматизируя, не теряя головы. Он умеет видеть главное, забыть о себе, забыть обо всем и мчаться туда, где должен быть.

* * *

Межев, пятница 17 марта

«Меня будут оперировать», – сказал мне Серж. Со вчерашнего дня у меня предчувствие, потом я попыталась быть такой же оптимисткой, как и он, нужно второе мнение, может, это всего-навсего киста, потом Филипп Леришом сказал мне, что он вовсе не болен, так что… Но в глубине души я знаю – с того момента, как сделали томографию. Серж говорит: «Я ведь храбрый малый, да?» Да, он храбрый малый. Даже позавчера он больше боялся укола перед рентгеном, чем результатов, был такой веселый и приподнятый, восхищался тем, как ловко ему сделали укол, никакой гематомы, хвалился, что почки у него работают прекрасно, огорчался болезни, но и только. Его хирург – мировая величина, признанная знаменитость, Серж говорит: «Вчера он был в Швейцарии». В этот раз он увезет с собой штанишки Манки, он не брал их, когда ему делали укол, потому что боялся, как бы не продырявили его кейс от Виттона. Вдруг мне показалось, что его простодушие, тот наивный ребенок, который всегда жил в нем и который особенно дает о себе знать сегодня вечером, милый и покорный, кроткий и благоразумный, под угрозой, и это меня пугает. Мы с Жаком играли в слова, они были такие грустные: милосердие, Иегова, сострадание, холокост… У Жака все слова выражали страдание, хрупкость. Поехали встречать детей на вокзал, я злилась на себя, почему эта напасть случилась с ним, Жак говорит, что я тут совершенно ни при чем, но мне это не помогает, я плачу, но это ничего не дает. Мой бедный Серж… Дети веселились, играли в снежки, было хорошо. Лу и я слепили снеговика, похожего на Сержа, волосы сделали из соломы, очень боялись, что хулиганы его разломают, Лу обняла его и поцеловала, пожелав доброй ночи, и чуть не расплакалась, она хотела, чтобы я унесла его на ночь на наш балкон. Я тоже чуть не расплакалась, снеговик был такой трогательный и уязвимый, с круглым лицом и выступающими скулами, как у Жака, потом я испугалась, что он похож на скелет, и добавила ему щеки, потом мне захотелось нос как у Сержа и сигарету в углу рта, – получился вылитый Серж. Черные камешки – для глаз, а Лу набрала тополиных семечек и сделала брови. Это был Серджио.

* * *

Вторник 11-е, 7:30

Интересно, спал ли хирург, зная, что ему предстоит располосовать живот человека, без сомнения самого любимого во Франции? Мне снились сны про больницу, я проснулась и подумала про хирурга, – какой он, наверное, испытывает страх. Вчера мы с Жаком проговорили до 2 часов ночи, он был очень нежен. Жак ждал меня вчера вечером, это ему свойственно – возвращаться раньше. Шарлотта не выглядит очень уж встревоженной, к счастью, я знаю, она питает надежду – всегда на что-то надеешься, когда не знаешь, что тебя ждет. Она была спокойна, опасаясь, конечно, всего, а потом нет, она мне сказала, что у нее не получается быть пессимисткой, – нет, не совсем так, она представляет себе все это, только находясь там, и сегодня для нее будет ужасный день. Бамбу заехала за мной в 10:30; я разговаривала с Сержем незадолго до того, как он заснул, он тщательно выбрился, он мужественный и восхитительный. Смотрит Джеймса Бонда, я не решаюсь звонить ему сейчас, это было бы неуместно, и потом, я не хочу вносить нервозность; как долго ждать, я пишу в ожидании 8:30, я знаю, что операция началась, это очень тяжело, когда ты находишься далеко. В 8 часов я позвонила медсестре со 2-го этажа узнать, хорошо ли он спал. «Передаю его вам». «Серджио, ты хоть немного поспал?» – «Спал великолепно!» «Великолепно» – почему это слово для меня точно бальзам на сердце? О, я обнимаю тебя, обнимаю, Серджио. Потом он сказал: «Ладно, мне пора», и с этого момента я считаю часы, минимум три часа, через полчаса они его усыпят, у него был такой хороший голос, а вчера весь вечер Жак говорил мне о его невероятной силе, он такой русский, такой сильный физически. Дай ему еще шанс, прошу тебя.

* * *

Воскресенье

Когда он проснулся, через шесть часов после операции, он едва ли не шутил. «Как подумаешь, что тебя вспарывали ножом, а потом ничего, бутылка виски» – он был очень доволен, что живой. Бамбу, Филипп и я ждали шесть часов в коридоре, бесконечных шесть часов, никогда еще время не тянулось так медленно, так странно думать о нем со вспоротым брюхом. Мы пообедали в кафе, я позвонила Шарлотте, чтобы она не приезжала сейчас, потом медсестра сказала, что его зашивают, операция закончена. Я жду в коридоре, чтобы Шарлотта не увидела отца недвижимым, на каталке, с трубками. Неподалеку от нас грустная женщина в темных очках, нервная пара с ребенком на каталке, Шарлотта подумала, что это Серж, и чуть в обморок не упала. Появляются врачи, уставшие, словно регбисты, хирург милый и довольный собой. Филипп подбегает к нам: «Все в порядке, они удалили половину печени, сердце работает хорошо, все в порядке»; доктор говорит, что удалил все, что показалось ему подозрительным, мы уходим с облегчением. Бедная Шарлотта, переживающая столкновение с действительностью, я обнимала ее долговязое, одетое в черное тело, бедное дитя, потом я проводила ее, или, скорее, она проводила меня и поехала за город с шестью подружками повторять материал к выпускным экзаменам. Она не хотела видеть своего отца в реанимации. Бамбу очаровательна, она позволила мне все это время оставаться с ней, потом, через несколько часов, мы опять приехали и в 19 часов увидели Сержа смеющимся. Я поверила в чудо! Какое счастье видеть его, брать его за руку, потом, на следующий день, боязнь, что ему больно. Он разговаривает со мной весело, с намеками, что он мог бы покурить… почему нет… в конце концов… Все ли хирург мне сказал? Он бы предпочел, чтобы хирург поговорил со мной. У дамы в черных очках, ждавшей в коридоре, мужа больше нет, он умер, родители тоже в двух шагах от того, чтобы потерять сына. Я считаю себя баловнем судьбы. Это было в четверг. В пятницу в 7:15 утра телефон – радио и телевидение Люксембурга на прямой связи. Потом звонят беспрерывно. Как загнанные звери, мы добираемся до палаты интенсивной терапии по лестницам, ведущим из кухни, пятый канал ждет в холле. Серж чувствует себя лучше, но нет, легкое кровотечение, переливание крови, мне объясняют, что им пришлось удалить больше половины печени, температура 39,6 °С, так страшно, но потом все хорошо.

* * *

4 мая

Одиннадцать утра, мама, папа, Лу, Сари-Лу и я едем с улицы Ла-Тур в отель «Рафаэль» обнять Сержа. Он великолепен, сидит в баре, молод, весел, в форме. К тому же его печень отрастает снова. В общем, мама с папой сочли, что он в полном порядке и очень мил. Папа выглядит немного усталым в своем темно-синем блейзере, белой шляпе и с орденом Почетного легиона, он тоже великолепен. Мама просто прелесть со своим фруктовым соком и медом, она была очень рада видеть Сержа. Внезапно Лу скорчилась от боли, у нее жуткий отит. Серж очарователен, мы ждем его кардиолога, раболепного М. А., тот сует ему антибиотик, не соизволив взглянуть, что там с ухом у Лу, везет нам, ничего не скажешь. И все же сегодня праздничный день. Чуть позже мы обнимаем Сержа, приветствуем его доктора, несмотря на то, что я не приемлю его снисходительного отношения к алкоголю и табаку. Короче, мы зашли в торговый комплекс, потом в дежурную аптеку, а потом Лу, напичканную антибиотиком, с прозрачным лицом, рвет где только можно. Хороши антибиотики!

* * *

17 июля

Серджио!

Давай прекратим ссоры, пожалуйста. Вот уже десять лет я звоню только для того, чтобы узнать, как ты поживаешь, я ничего от тебя не хочу, кроме твоей дружбы (это тоже кое-что, согласна), не хочу ни твоих денег (тут я справилась сама и очень этим горжусь), ни твоих упреков. Я укоряла себя в течение нескольких лет, этого достаточно для нас двоих, ты обрел свое счастье – во всяком случае, я так думаю – с Бамбу и Лулу, тогда к чему эти уколы, этот сарказм, эта изливаемая на меня горечь? Что до меня, то я тебе все простила, и все же были претензии, которые в тот момент казались мне оправданными, разве нет? Не знаю, но, возможно, надо сказать тебе, почему я ушла. Потому что я не могла больше выносить эту жизнь, построенную на доминировании, у меня было впечатление, что никогда ничего не изменится, но я-то изменилась, я выросла, совсем как Шарлотта, которая выросла из своей детской кроватки, а ты не желал этого замечать. Я не говорю, что это твоя вина, ты не мог измениться, и тогда я взбунтовалась, как какая-нибудь африканская страна, жаждущая legal recognition[122]122
  Правовое признание (англ.).


[Закрыть], мое нутро восстало. Я не хотела больше ни команд, ни приказов, я хотела, чтобы во мне видели меня, мою личность, даже если я ничто. Я ведь тоже умру, и ничто, которое есть я, тоже умрет. Ну вот, видишь, это не было обыкновенным обманом, как ты хотел, чтобы я признала в ту ночь в Élysée-Matignon, когда я пришла туда с тобой. Но ты был не способен понять, что я вернулась, чтобы быть человеком со своим мнением, со своей головой, со своими мыслями, именно таким человеком я хотела быть рядом с тобой, а ты – ты хотел представить меня прелюбодейкой, не достойной уважения со стороны твоих «друзей» из Élysée-Matignon. Этой толпы третьестепенных личностей, и мне плевать, какого они мнения обо мне, меня тошнит от них, от нашей жизни с ними, пять лет я постоянно лицезрела этих людей. О нет, Серж, я вернулась ради тебя, а не ради того, чтобы вечно играть роль подвыпившей куклы, развеивающей скуку однообразных вечеринок. Да и перед кем играть? Разве был там кто-то, кого мы любили? Зачем мне их мнения, убеждения? Если я звоню тебе спустя одиннадцать лет, то потому, что привязана к тебе – душой, воспоминаниями о прошлом, когда мы были молодые, такие смешные и такие разные. Ты и твоя семья – вы часть меня, я не смогу удалить вас из своей памяти, вы так же крепко там сидите, как папа или Кейт; если я по-прежнему звоню, то потому, что беспокоюсь о твоем здоровье, а еще потому, что хочу тебя услышать, мне не хватает и твоей матери, как и моей бабушки, и моего детства в Ноттингеме. Возможно, я слишком ностальгирую по своей прежней жизни, но ты в ней. Вот почему я тебе звоню, хотя знаю, что мое будущее тебе безразлично. Я никогда не ждала, что ты станешь проявлять ко мне интерес, если на тебе не лежит непосредственная ответственность, это меня уже не ранит, можно восхищаться, не надеясь на ответное чувство, ты всегда это говорил. Береги себя и Бамбу. Не травмируй ее, рассказывая ей что-либо обо мне. Она всегда была ко мне в высшей степени справедлива и добра.

Тебе повезло.

Джейн

* * *

Лето

Сон 1[123]123
  Я рассказала этот сон Тавернье, и он использовал его в «Daddy nostalgie» («Ностальгия по папочке»).


[Закрыть]: я решаю посадить папу в ручную тележку, чтобы он мог в последний раз увидеть мир, я хотела положить в тележку дерево, наподобие генеалогического, и все, что он сделал: фото с войны, с его свадьбы, чтобы объяснить жителям деревни, кем был папа, устроить «шоу», как говорил Жак. Мы оставили на столе в кухне записку, и вот уже три человека бегут куда глаза глядят, по дорогам, в тележке у них сидит мужчина, ошалевший от счастья, я тяну шею, чтобы увидеть, кто это там рядом с мамой, боюсь, как бы это не была я. Какое облегчение, я вижу девочку 12 лет, худенькую, с соломенными волосами, – это я.

* * *

Отдых в Финляндии

Лола, Лу и Жак вернулись с рыбалки с шестью рыбами, в следующий раз я иду вместе с ними. Жак насаживает мне на крючок земляных червей, Лола говорит, что их надо проткнуть два или три раза, они жутко извиваются. Мы погружаем их в темную воду озера, они всплывают и еще шевелятся. Рыба клюет, это здорово, но когда ты рыбу вытаскиваешь, ты должна достать у нее изо рта крючок, и я опять слышу шум, но, должна признать, когда рыба клюет, это весело, чего совсем нельзя сказать, когда нужно прикончить ее поленом на лужайке. Лола проделывает это не колеблясь, два удара – но они не умирают. Я ею восхищаюсь – сама-то я сбежала на кухню, не могу ни насаживать червей, ни вынимать крючок, ни убивать рыб поленом. Лу не лучше – она не хочет их есть. Я сказала, что в таком случае они умерли напрасно, но в голове у меня только звук полена, падающего на тела рыб, которые бьются на пластике. И я тоже стала проделывать это: бац! – полено выбило рыбе глаз, его отшвырнуло на лужайку, поближе к нашему дому. В первый день фермер повез нас на лодке, мы не очень-то поняли, куда он нас везет, он греб быстро-быстро, расставляя под водой проволочные корзины-ловушки, чтобы поймать угрей – огромных озерных рыб, которые все норовили выскользнуть; мы кричали, угри уплывали под лодку, мы опять кричали. Штук десять ловушек, чудовище размером с лосося и с мордой крокодила, с большими круглыми глазами. Фермер засунул его в большое ведро из пластика, оно билось, вырывалось, с нами была истерика, оно было скользкое, и ведро было ему мало. Рыба лежала в холодильнике два дня, мы с Лу не хотели ее есть. Я позвонила маме из телефона-автомата на автостраде и спросила, как готовить nice fish pie[124]124
  Вкусный рыбный пирог (англ.).


[Закрыть], мы съели нашу акулу, я потрошила ее и чистила с отвращением[125]125
  Лола, Лу и я – мы как-то вечером всех их выпустили из ловушек, они здорово нас покусали, это были щуки!


[Закрыть].

* * *

Без даты

На этом пластыре остались волоски с груди Дерка Богарда. Это поистине любовь, мы ужинали вместе сегодня вечером, я чувствовала, что мне очень близко это причудливое сочетание преданности и gossips[126]126
  Зд.: сплетни (англ.).


[Закрыть], горечи и необычайной скромности. Когда я увидела его впервые, я была под большим впечатлением от его книги, я боялась, что он реакционер, но эти заметки он написал, будучи гораздо моложе, я же видела перед собой человека, потрясенного на всю оставшуюся жизнь смертью своего друга, человека, цепеневшего от одной мысли об одиночестве и потере тех, кого он любит. В его маленькой квартирке – странная смесь всего, что составляло его жизнь. Я пишу эти строки в больнице, сидя рядом с Дерком, он, кажется, уснул, я пишу, сидя рядом с ним, и у меня впечатление, что я знаю Дадди всю свою жизнь.

* * *

Пятница 13 октября

Бедняжка Могги умер, ветеринар сказал мне, что он страдал, у меня не было выбора. Я просила, чтобы он пожил до воскресенья, когда я смогла бы быть с ним, но 11-го мне сказали, что он мяукал, это было слишком жестоко. В 5 часов его увезли, а вместе с ним ушла и часть нашей жизни. Он учил меня честности, но меня тогда не было дома, и я в панике искала того, кто мог бы с ним поехать. Шарлотта слишком чувствительна, Жака приводила в ужас мысль о том, что он увидит его страдания, Лу еще слишком мала, Кейт далеко, в конце концов с ним поехала Мирей[127]127
  Очаровательная девушка, работавшая у нас по четным дням.


[Закрыть]. Я увидела Жака в слезах, он рассказал, что его привезли, он вырыл яму, но не мог положить его туда, ему хотелось его гладить, он плакал возле этой ямы. Я подумала, что он большой молодчина, что сделал это. Он рассказал: «Я нашел матрешку Шарлотты, деревянную букву «К» от Кейт, фарфорового кота от Лу, потом я завернул его в свой свитер», он искал что-нибудь от Лолы. Он похоронил его на глазах удрученной Жозефины.

1990

«Где-то в этой жизни» Израэля Горовица

Жак использовал Пьера Дюкса и Зука в телефильме – так в 1990 году у меня появилась идея подсказать его имя для нашего спектакля «Где-то в этой жизни» по пьесе Горовица, имевшей большой успех. Дабади был режиссером-постановщиком, Пьер служил в «Комеди Франсез», в прошлом участник Сопротивления, соратник де Голля, человек безупречный. Перед началом спектакля он смотрел в зрительный зал сквозь дырку в занавесе и шептал: «Дорогая публика…», каждый вечер он умирал у меня на руках, плакал одним и тем же глазом, а после такого трогательного спектакля, уйдя со сцены, спрашивал за кулисами у своей жены: «Ну, как мы сыграли?» – настоящий актер. Пришел Серж, сел в первом ряду со стаканом вина, дымил как паровоз, плакал и громко сморкался в платок, я никого не видела, кроме него, потом мы вышли вместе с Пьером и его женой, это было едва ли не в первый раз, обычно я торопилась домой, к Жаку и детям. Как-то раз шум у Пьера в груди был такой, что я посоветовала ему обратиться к врачу, но он не захотел и спустя некоторое время умер. Когда это случилось, Серж попросил меня купить цветы и написал на карточке: «Пьеру, куда-то в другую жизнь», а тремя месяцами позже он ушел из жизни вслед за Пьером, а потом папа – через три месяца и четыре дня.

* * *

«Притворная любовь»

Я записала «Amour des feintes» («Притворную любовь») тогда же, когда играла по вечерам «Где-то в этой жизни». Поскольку мне надо было ежевечерне кричать, когда герой Пьера Дюкса умирал, я не могла взять, как обычно, высокие ноты, и Леришому приходилось прибегать к разным ухищрениям на своем пульте во время сеансов звукозаписи. Серж совсем выбился из сил, я говорила ему, что не стоит так утомляться. К чему такая спешка? Это может подождать… А он отвечал: «Я должен сделать тебе этот альбом, должен». Когда встал вопрос о конверте для диска, я спросила у Сержа, может ли он нарисовать меня: я имела в виду каракули, которые рисуют на старом конверте с английской маркой, когда разговаривают по телефону. Серж согласился, попросил Леришома принести в маленькую клинику, где он тогда находился, бумагу формата пластинки в 33 оборота и тушь; я села перед ним, чтобы позировать. Первый рисунок получился очень красивым, но это была не я, это была Бамбу. Тогда он попросил меня сесть поближе: он плохо видел. На втором рисунке уже была я, но мне показалось, что у меня какой-то злобный вид, и Серж сказал: «Это потому, что у тебя глаза светлые». Он сделал третий рисунок, но он был не так хорош, как второй. Тогда я сказала, что, может быть, добавить мне волос и опустить одну прядь на глаза, чтобы скрыть маленький зрачок. Но тут перо сломалось, разбросав повсюду кляксы, и я сказала: «Оставь, оставь! Так очень хорошо». Приехал Леришом в плаще, на улице был дождь, он сунул рисунок за пазуху, после того как Серж поставил свою подпись на моей ключице.

* * *

Большой каньон

Позавчера я отправилась в Эверглейдс[128]128
  Эверглейдс – национальный парк в США, штат Флорида. – Прим. пер.


[Закрыть] с Лу и Шарлоттой. Обшарпанные мотели, индейцы с тощими животами, но в общем-то симпатичные и забавные, ведь с сафари, парком и аллигаторами чувствуешь себя ребенком, а это очень весело. Потом будто туча закрыла солнце: мои мысли перешли от Лу, Шарлотты и крокодилов в параллельное русло. Я вспомнила о Пьере[129]129
  Пьер Дюкс.


[Закрыть] и Франсине: руки Пьера, его красный кардиган, вот он падает на лестнице, цепляется за меня, так каждый вечер, слеза течет у него по носу, иногда падает на руку, мне не хватает его – его силы, его величия… Я вижу гроб и восковое лицо, ощущаю леденящее чувство и страх мертвецов; прощай тепло пухлой щеки, жизнь покинула ее навсегда. Как и все черты этого лица, казавшегося мне таким знакомым, скромник Пьер. Вчера я искала свои водительские права и случайно нашла твою записку по поводу репортажа, который я делала о тебе. Нежное послание, мне оно очень понравилось. Оставляю его и возвращаюсь к Лу – вечный переход от солнца в тень и обратно. Лу сморкается, Лу опрокидывает ананасный сок на сиденье взятого напрокат авто.

Лу и Шарлотта спят вместе на кровати обшарпанного мотеля. Очень холодно, я включила обогреватель, он адски шумит, но я подыхаю от усталости после пяти часов, проведенных в дороге, отвратительного гамбургера в ресторане, набитом пьяными ковбоями, которые трахали официантку, спрятавшись за искусственные растения. Девочкам было весело. Весь вечер мы ехали по территории индейцев. Я послала девочек спросить о ночлеге, они прибежали и сообщили: «Мы у индейцев!»

Я: «Отнеси пустую коробку в хижину, не бросай на дороге. И извинись».

Лу: «Я не могла: он заплетал своей жене косички и напутал…»

За рулем Шарлотта. Я чувствую себя в безопасности, взрослая моя девочка. Странное у меня чувство: мне так спокойно находиться у нее в руках. Бояться сафари – ну уж нет. Аллигатор на аллигаторе, белый ибис, красота, заходящее солнце.

Обратная дорога. Телекс Жаку и Сержу, бедняге Филиппу Леришому для его мамы. А я после всего этого пойду спать. Завтра seaworld[130]130
  Зд.: мир океана (англ.).


[Закрыть], потом возвращение в Париж, к реальности. Спокойной ночи, Манки.

* * *

Это была телепередача по продвижению «Amour des feintes», я, разумеется, попросила Сержа быть моим гостем. Мне задали вопрос напрямую: «Что для вас Серж, если одним словом?» – я подумала, чуть растерявшись, хотелось ответить изобретательно, умно, и я нашла: «Toi»[131]131
  Ты (фр.).


[Закрыть], потом то же самое спросили у Сержа, он ответил: «Et moi»[132]132
  И я (фр.).


[Закрыть]. Помнится, я немножко поиздевалась: «Et toi et toi et toi, toujours toi!»[133]133
  И ты, и ты, и ты, всегда ты! (фр.)


[Закрыть], тут Серж спросил: «Сколько слов?» – я не знала, а Серж говорит: «Émoi[134]134
  Смятение, волнение (фр.). Игра слов: «Et moi» и «Émoi» произносятся одинаково. – Прим. пер.


[Закрыть], одно слово». Вернувшись домой, я нашла листок бумаги, приклеенный к двери, на котором было написано «Et moi?»[135]135
  А я? (фр.)


[Закрыть], два слова, и подпись: Жак.