Текст книги "Post-scriptum (1982-2013)"

Жак говорит, что «со мной что-то не так», но что мне сделать, чтобы было так? Я виню только себя одну. Сегодня вечером мой будильник, лежащий в чемодане, прозвонил в 21 ч. 15 мин., и я возненавидела все чертовы будильники вообще. Я в ярости кружила по комнате, швыряла часы в стену, мысленно обвиняя всех, – и это происходило рядом со спальней моей свекрови, но я была озабочена только своим дурацким сном и больше ничем. Я холерик, я так раздражительна, так эгоистична, что нужен проклятый будильник, чтобы доказать мне, кто я есть на самом деле. Со мной что-то не так. Я любима, но что-то со мной «не так». Я очень боюсь, что это правда.

Я люблю Кейт, и Шарлотту, и Лу. Лу мне очень не хватает. Мне плохо, когда ее нет со мной, так же было и с Кейт, я ее слишком опекала – и вот к чему это привело. Я люблю маму и папу. Люблю Габриэль, я люблю ее, самую дорогую мою подругу, но, может, я ее использую? Я хочу, чтобы Габриэль была счастлива, чтобы нашла любовь, чтобы была независима и гордилась собой. Это самый благородный человек на свете, но я знаю, что чуть ее не убила.

* * *

На фильме «Комедия» – третьем, который я делала с Жаком Дуайоном, я настояла, чтобы Габриэль Кроуфорд взяли на съемочную площадку фотографом. Это было после того, как она упустила машину, возвращавшуюся в отель, и оказалась в чистом поле; я посадила ее к себе в машину, погода была ненастная, упавшее дерево перегородило дорогу; не знаю почему, но мне показалось, что вместо того, чтобы резко затормозить, гораздо менее опасно слегка стукнуться о машину Жака, в которой находились он и Сушон. Габриэль ударилась головой о лобовое стекло, она ничего не сказала, но я увидела, что она затрясла головой, выскочила из машины и побежала вперед, не глядя по сторонам, потому что у нее двоилось в глазах. Снимки из больницы, которые она отдала проявлять, были нерезкими, но, к счастью, я заметила рядом с ее кроватью тазик, в который ее рвало по ночам. Я отправила ее в Лондон, там она побывала у специалиста, и он нашел у нее следы кровоизлияния в мозг.

* * *

Бог мой, я часто думаю о той автомобильной аварии. Она, как всегда, ничего не сказала, она могла умереть, ей было очень плохо, а я ничего не видела. Почему? Я переживала, что сильно повредила машину Жака, мы ехали за ним, любовались восходом солнца и врезались в него. Только потом я осознала, что происходит что-то не то. Благодарение Господу, я в конце концов пошла к ней в номер и увидела тазик, хотя в тот момент по-прежнему не подозревала, что она в опасности… Кровоизлияние в мозг, бедная Габриэль. Она сто раз заслужила свой успех – после всего, чем пожертвовала ради детей, после того, как взяла грудного Романа к себе и нянчилась с ним, я у нее в долгу. Я должна была спать в ее комнате, вместо того чтобы заботиться о своем драгоценном сне. Я должна была помочь ей советами, вместо того чтобы наслаждаться счастьем быть рядом с ней. Я не делаю ничего хорошего. Она проживает чудесные моменты с Х. Я надеюсь, что она не теряет голову; в нашей странной, «цирковой» жизни можно легко впасть в депрессию.

Любовь, любовь, о, Эндрю, Линда, я очень их люблю. Да, любовь. Сделать другого счастливым и быть любимой взамен. Или тут тоже ловушка? Мне кажется, я свихнулась и у меня открылось какое-то новое лицо. Пожалуйста, сделайте так, чтобы я обрела мир, я хочу благости. Пожалуйста, простите меня, я хочу быть хорошим человеком.

* * *

В «Комедии» моим партнером был Ален Сушон, я была от него без ума, он был как гениальный брат, мы делали одни и те же глупости, я все находила в нем забавным и привлекательным, даже приступы мигрени, от которых у него появлялся какой-то сладковатый запах, он был вынужден сидеть в темноте, не зажигая света, и я считала это верхом романтизма! Все эти годы он оставался преданным другом и согласился написать музыку к песне для альбома Enfants d’hiver («Дети зимы»).

Я вернулась из Лондона очень несчастная, потому что Жак мне изменял. И кто же встречал меня в аэропорту Шарль де Голль? Сушон, прикрывшийся газетой. Он сказал, что проезжал мимо, отвез меня в Париж ужинать, объяснил мне разницу между мужчинами и женщинами по части измен и рассказал о моральном превосходстве последних.

1988

Роман с мамой и папой

Я провела два чудесных дня, но измоталась вконец. Кейт была вчера. Мама, папа и Роман – сегодня. Я знаю, мне повезло, что у меня бывают такие дни. Мама с папой выступали веселым дуэтом. Папа так заботливо вел себя с Романом, я потрясена, этот малыш неотразим, он полон жизни, смеется – прелестный ребенок! Сегодня вечером мне будет его не хватать. Если Кейт нужно отдохнуть, я им займусь, и мама сказала в точности то же самое. А папа добавил, что они его усыновят, что мы все его усыновим! Мы все его очень любим, и Кейт следовало бы насторожиться!

* * *

Шарлотта

Несколько дней назад я разговаривала с Сержем по телефону. Звоню всегда я, он вечно забывает. Он повторил мне все, что уже говорил, а потом расплакался из-за Шарлотты. Я подумала: «О господи, что еще она там натворила?» Она положила цветы на могилу папы и мамы Сержа. Серж рассказал ей про Россию, про своих родителей и про то, как я весь день терлась животом, в котором была она, о гроб отца Сержа, потому что он умер всего за три месяца до ее рождения, и еще кучу других историй. Серж узнал от шофера такси, что Шарлотта ездила с розами на кладбище Монпарнас. Серж был растроган до слез и то и дело говорил: «Я бы никогда не узнал, если бы не шофер такси, она никогда бы мне не сказала, она особенная, единственная в своем роде».

Ну вот, я только что провела с Шарлоттой два самых прекрасных дня. Съемки, потом ужин, она сказала мне все, что думает о сексе, о любви, без малейшей фальши и манерности, так искренне, весело, с идеей о моряке в каждом порту и о любви на всю жизнь. Я была так счастлива ее откровенностью, так горда тем, что заслужила ее честность, я обрадовалась, когда она мне сказала: «В данный момент я чувствую себя совершенно счастливой».

Я открыла для себя Шарлотту-оптимистку, не желающую искать удовольствие в грусти и меланхолии. Шарлотту, которая может себя контролировать, делать над собой усилие, не убегать от действительности, может выкинуть из головы грустные мысли, как только захочет. Мне страшно нравится, что она спокойна и не чувствует себя несчастной. Потом говорили о ее профессии, съемок ей не хватает, Миллер в следующем году собирается снимать для нее фильм. Она хочет все изучить, как снимать, как проявлять пленку, как ставить звук. «Если во мне перестанут нуждаться, я хочу уметь делать что-то другое». При этом у нее неподдельная стыдливость и интерес ко всему. Я не могу вспомнить все, о чем мы говорили, но это было так искренне, так взволнованно. Какой прелестный вечер вдвоем.

* * *

В Москве с Шарлоттой на фестивальной презентации «Мастера кунг-фу» и «Джейн Б. глазами Аньес В.»

Какое наслаждение для ума, я и вправду счастлива! С Шарлоттой было так хорошо, так спокойно. Я просто отдыхала после двух недель хаоса, забот, страхов, здесь, вдали от всего, но не то чтобы неизвестно где; этим вечером, после ужина с кинематографистами, впечатление на редкость обманчивое, снаружи все серое, серый подтаявший снег, заурядный фасад, лестница покрыта ковром, чтобы не портить первый ковер! В центре гардероб, куда надо обязательно сдать пальто. Лифт не работает, поднимаемся на седьмой этаж. Зеленые растения невыразимо грустного вида, пыльные растения в отеле класса люкс и сломанные жалюзи. Ни одной кошки, да, две миленькие девушки, откуда ни возьмись, перехватывают нас, поднимаемся выше. «Полезно для ног», – говорит наша переводчица, потом коридор направо, дверь: маленькая скучная прихожая, как у зубного врача. Открываем еще одну дверь, массивную, обитую кожей, – и вот где тайная жизнь, столы и столы, битком народу, кто бы мог подумать, выстреливают пробки от шампанского, еда, – сцена из совсем другого фильма. Первый вечер с Ланцманом и его красивой женой. Шарлотта просит у русского музыканта «Yiddishe Mama» («Еврейскую маму»), тот отказывается, слегка рассерженно: это не русская песня. Хорошенький ответ! Какая-то женщина клеится к Ланцману, она мертвецки пьяна, ходит между столами нетвердой походкой, нам неловко, мы не знаем, кто она: хозяйка гостиной, шлюха или испуганная княжна. Музыка из «Шербурских зонтиков» Жака Деми, Варда очень взволнована, дама тоже, ходит, покачиваясь, от мужчины к мужчине, ее славянская душа переполнена. Я ее фотографирую, она на нетвердых ногах подходит к нашему столу, говорит высокопарно, как театральная актриса, объясняет, что была танцовщицей, потом работала в опере, теперь – в кино, она хочет меня обнять, очень взволнована, очень милая, пухленькая. С Шарлоттой мы говорим о «Shoah»[112]112
  Документальный фильм Клода Ланцмана, посвященный холокосту, вышел в мировой прокат в 1985 г. – Прим. пер.


[Закрыть] («Холокосте») Ланцмана.

Сегодня утром мы с Шарлоттой искали телефон, чтобы заказать завтрак, и не нашли. Как и старый телик, все коммуникации за пределами номера. Пришли в ресторан, нас больше не обслуживают, ни кофе, ни чая, надо платить, выручил наш гид; я ем сосиску, Шарлотта взяла масло, потом вернула обратно: не хватило денег. Непроницаемые лица официантов, похоже, они осуждают наше легкомыслие. Я беседую с переводчицей, она говорит, что много молодых людей кончают жизнь самоубийством, потеряв надежду на то, что система изменится.

Конференция. Однако мы понимаем, что толку от нее не будет никакого, нет свободной публики.

Экскурсия: соборы, Красная площадь, Кремль. Идет дождь. Совершенно особенный вид золотых куполов. Всюду милиционеры, снимать их запрещено, потом идем в соборы, нашего гида задерживают из-за нас, из-за того, что мы все же осмеливаемся снимать. Какой-то тип, похожий на кагэбэшника, его допрашивает. Очень неприятно. Посещаем Мавзолей Ленина, формалин, потом окоченевшие мчимся в отель. Переодеваемся, мне надо идти в посольство, Шарлотта остается в отеле, Аньес вольна делать что хочет.

Ужин, вызываю Шарлотту. Нет такси. Автобус возвращается за ней. Матьё исчез. Он был на показе у мамы. Тайком уехал на автобусе, у него встреча с грузинским режиссером… Затруднение: мест только на десять человек, исключая милую Даниэль Гейман и Пьера Мюра, которые недавно приехали, потом едем. Шоссе пустынно.

В 11 часов мы с Шарлоттой натягиваем джинсы и мчимся в такси на Красную площадь. Мы на взводе, поскольку в полдень будет уже слишком поздно. Красная площадь оцеплена, везде охрана, и посмотреть ее можно будет только ночью.

В 6 часов презентация «Мастера кунг-фу»… Мы с Шарлоттой умираем от страха, поднимаясь по лестнице. Беседы с кинематографистами. С этого момента становится интереснее; к счастью, Шарлотта, устав от глупостей Матьё и его приятелей, присоединяется ко мне, она в ярости и чуть не плачет. Постепенно выясняется, что молодые кинематографисты не смогли побывать ни на одном нашем показе. 1000 мест – и ни одного для них, они жалуются, мы их понимаем, мы слышим, как их распекает за «плохое поведение» профсоюзный деятель, тот, что был вчера вечером, он, который так натерпелся от системы, теперь ратует за нее. «У них только и есть что их религия и славянская душа», – говорит Аньес. В общем, было понятно, что у них судят по тому, что мы делаем, кто мы такие и кем будем потом. Цензура, ограничения, давление. Бедная Аньес чуть не плачет, ее глубоко задела эта система[113]113
  После показа «Мастера кунг-фу» я встретила Аньес в раздевалке, среди шуб, она плакала – настолько ужасной показалась ей ситуация: цензура и трудности с производством фильма. А еще на нашем показе она поняла, что места были только у аппаратчиков, а кинематографистов и любителей кино туда просто не пустили.


[Закрыть]. Ее душило негодование, и, как всегда, она страшно меня разволновала. Какая она забавная, эта Аньес, такая маленькая, упрямая, такая хрупкая. Я люблю ее за это, и я думаю, что Шарлотта поняла ее глубину, это меня очень радует.

Мы уехали в автобусе вместе с девушкой, которая должна была взять интервью у измученной Аньес. Шел снег. Мы с Шарлоттой доехали до Красной площади. У нас было сорок пять минут до полуночи. Мы зашли в шикарный отель напротив, но в ресторан нас не пустили, как и в бар. Потом опять пошли в отель «Националь». Какой-то француз узнал нас и провел с собой. Трюк с подкупом – и вот мы, поймав на себе недобрый взгляд официанта, устраиваемся, как какие-нибудь шишки, в декадентском ресторане напротив Ленина… Вино, лососевая икра и все такое, было очень весело. За столиком рядом с нами сидели англичане, которые знали нашего француза, и два молодых подвыпивших француза, они попросили у нас автографы. Обстановка как у Грэма Грина. Все казалось таким темным, подозрительным… плюс к тому история с якобы приглашением кинематографистов, я была уверена, что кругом полно шпионов. Кстати, нам сказали, что после 23 часов мы ничего не найдем, и вот пожалуйста тебе – бар с агрессивной музыкой, ресторан, принимающий к оплате исключительно банковскую карту!

Без семи минут полночь мы мчались по огромной заснеженной дороге, такой охраняемой, что я мысленно уже видела нас изрешеченными пулями, лежащими на снегу лицом вниз. У каждого в руке чемоданчик, вид у нас был очень подозрительный. Мы с таким трудом бежали по снегу, что я боялась, как бы у Шарлотты не случился приступ тахикардии. За минуту до полуночи мы были там, возле Ленина. Показались три солдата: хруст-хруст по снегу… Ноги взлетали в воздух, словно в танце диковинных животных. Они шли в темноте, навстречу нам. Неуклюжий поляроид, его щелчки посреди тишины, смесь почтения и подступающего безумного смеха. Блистательная хореография. Как в каком-нибудь фокусе. Все застывает на месте. Двенадцать ударов, отсчитывающих полночь. В совершенном движении два солдата становятся на место трех других солдат, при этом на их восковых лицах не отражается ровным счетом ничего. Схожие блеклые штрихи, розовые губы, щеки, молоденькие мальчики в форме оловянных солдатиков. Они удаляются, высоко вскидывая ноги, очень высоко, замедляя свой почти головокружительный взмах, как бы удерживая его в воздухе. Шарлотта и я преследовали их вспышками поляроидов. Они соблюдают железную дисциплину. Как пришли, так и ушли. Шарлотта и я на Красной площади, светящиеся звезды, ярко-красный флаг, молчаливый ход времени. Я сознавала, что счастлива с ней, и нам в жизни повезло, что мы можем пережить такую ночь и она еще продолжается!

Я в самолете. Шарлотта спит, последнюю ночь мы провели совершенно по-особенному, очень весело. Вчера, после беготни за подарками, у нас была встреча у посла, отчасти муторная, отчасти обязательная. Ждали автобус, Тавернье опоздал на пятнадцать минут на показ «Холокоста». Все из-за меня: я покупала зубную пасту для папы в магазинчике на 2-м этаже. Ну и разговорились кто да что. Скорее миленько. Узнали, что кругом прослушка, обслуга, горничные и т. д. – все подосланы государством, с жучками в карманах.

Мы с Шарлоттой покидаем посольство. Грузин куда-то исчез. Режиссер, чей фильм мне очень понравился, Климов. Удача: единственный, кого я видела в Париже, был там. Я скромно поблагодарила его за прекрасный фильм, и тут он мне выложил, что видел в Венеции «Пыль»[114]114
  Я пересмотрела «Пыль» во время ретроспективного показа фильмов режиссера Марион Хенсель, это был один из тех редких случаев, когда я, увидев себя на экране, не была разочарована; может, потому, что фильм был на английском, я играла фрустрированного персонажа из книги Кудзее «В сердце страны», с Тревором Говардом, который играл моего отца. Марион заставила меня сниматься с зачесанными назад волосами, без макияжа, в черном платье, застегнутом до шеи и ниже колен, ходить как старая дева, никогда не знавшая любви; я, к своему удивлению, сочла монолог вовсе не плохим, и Марион мне сказала: «Да ведь это же ты его написала!» – и это было правдой. Монолог в спальне моего отца, когда он меня не слышит; я была счастлива, что могу гордиться фильмом. Как правило, я выключаю звук, потому что не выношу собственного голоса, слишком высокого, не выношу и своего английского акцента. Есть всего-то, наверное, пять или шесть фильмов, где я себе нравлюсь. Как правило, я бываю разочарована собой; конечно, это касается фильмов Дуайона, Риветта, Тавернье, двух фильмов Варда, фильма Энди Литвака, прошедшего незамеченным, но внесшего большую долю безумия в комедию, чего я больше нигде не встречала, и потом, очевидно, «Я тебя люблю… Я тебя тоже нет», кроме сексуальных сцен, которые я нахожу слегка затянутыми, но хорошими; мы все-таки были красивыми, Джо и я, когда лежали голыми на покрышках, на берегу озера; потом есть два красивых фильма Зиди, но голос ужасен, надо выключать звук. «Женщина моей жизни» тоже, но я видела его на днях по телику, голос очень высокий. «Семь смертей по предписанию» – надо выключать звук. Мой голос хорош для концертов, когда я пою, для интервью, но меня невозможно слушать, когда я стараюсь быть смешной с моим резким британским акцентом, а в песнях Сержа и даже в композиции «Со временем» – все хорошо.


[Закрыть] и проголосовал за меня.

Машины нет, такси нет, он привозит нам Жюли Дельпи, мы с Шарлоттой в окружении киношников, – нам удалось получить приглашения. Я думала, что мы наскоро поедим и вернемся в отель собирать вещи, так как в 8:30 у нас самолет. Мы бродили по залу как неприкаянные. Было организовано два вечера, чтобы никто не почувствовал себя за бортом, в связи с этим я боялась совершить какую-нибудь оплошность и держалась в стороне…

За нами пришли, надо ехать. Выходим на улицу, идет снег. Шарлотта и я с тревогой замечаем, что уже 21 час и мы ну никак не вернемся до полуночи. Садимся в машину с незнакомыми людьми, и путешествие начинается. Тавернье следовал за нами в красной машине, которую нельзя было терять из виду. Потом мы остановились. С 21:30 до 22 часов ждали неизвестно чего на стоянке. Надежды на возвращение нет. Снег идет все сильнее. Потом опять трогаемся в путь. Автострада, потом сельская местность, какой-то занесенный снегом домишко, волшебная сказка, потом завод, проселочные дороги. Говорят, что это красиво. Почему тогда они не живут в сельской местности? Нам говорят, что есть какой-то сумасшедший музыкант. Позже, среди ночи, приезжаем… к музыканту, который хочет жить один и работать в свое удовольствие. Три машины. Тавернье истерически хохочет, валяясь в снегу, и говорит мне: «Это все из-за тебя. Ты же говорила: “О, как бы мне хотелось увидеть типичную избушку”». Входим: лачуга. Нам сообщают, что, если кто-то хочет писать, – для этого есть ведро! Мы хохочем как помешанные. Откуда ни возьмись появляется еда. Мы понимаем, что на 9 вечера ничего не было запланировано. Они достали хлеб, мясо, вино – вот для чего была стоянка! «Грузинские» тосты. «За абажур! И за дом с абажуром!»

Я в легкой панике, поскольку наступает моя очередь произносить тост. Я объедаюсь селедкой в сладком соусе, маринованным чесноком и разными диковинными салатами, появившимися за несколько секунд как по мановению волшебной палочки. По телику поют: «On the street where you live»[115]115
  «На улице, где ты живешь» (англ.) – песня Фредерика Лоу из мюзикла «Моя прекрасная леди». – Прим. пер.


[Закрыть]. Чудо, я спасена: перевожу – и получается тост. От тоста к тосту. Тавернье с блеском рассказывает смешные истории.

В этой затерянной в снегу маленькой избушке – гитара. Выясняется, что сегодня день рождения того парня, который привез нас сюда. «Happy birthday to you», – поем мы, как старые, бывалые солдаты. И прекрасный грузин, очарованный Шарлоттой, берет гитару и нежнейшим голосом поет по-грузински «Happy birthday». Мы замолкаем. Он красив, романтичен так, что можно умереть, голос жалобный. Мы прячемся под стол – от стыда за нашу заурядную «Happy birthday». Потом подают медвежатину. Шарлотта пишет открытки. Грузинский певец блистательно подражает французским певцам, английским и арабским.

Потом были трогательные тосты какого-то манерного пьяного адвоката, большого поклонника Тавернье. Я выкрутилась, вспомнив телеграмму Сержа: «Я бы хотел, чтобы эта телеграмма была самой прекрасной телеграммой…» – и переиначив ее так: «Я бы хотела, чтобы этот тост был самым прекрасным из всех тостов!» Влюбленный в Шарлотту предложил тост «за самую молодую, самую молчаливую, самую красивую, самую восхитительную». Песня для Шарлотты, тост за Россию и ее стойкость и мужество. Потом нам прочитали поэму: «О дом родной, укрытый снегом, как покрывалом шелковым…» Я сказала Тавернье: «Если мы останемся здесь еще на минуту, я тоже начну писать поэмы!»

Мы вышли в снег, после того как выпили изрядное количество грузинской красной водки. Шли, еле передвигая ноги. Загрузились в машину, Шарлотта на меня, а сверху на нас еще какая-то девушка. На автостраде нас остановили: проверка документов. Запрещено ехать в машине более чем четырем пассажирам. А нас было: я, Тавернье, у него на коленях девушка, водитель, парень, влюбленный в Шарлотту, пьяная девушка и Шарлотта.

Багаж в 4 утра. Шесть часов: нас будит Аньес. Мы обе в слезах: эта Россия нас потрясла. Спим как сурки. Варда принесла нам одеяла. Не заметили, как прилетели в Париж. Мое путешествие с Йоттой закончилось. Летели с Каспаровым в первом классе.

* * *

«L’Ex-Femme de ma vie» («Бывшая подруга жизни»)

Баласко[116]116
  Баласко Жозиан (р. 1950) – французская актриса театра и кино, кинорежиссер и сценарист. – Прим. пер.


[Закрыть] позвонила мне, когда я была ассистенткой Жака на фильме «Пятнадцатилетняя», где играл он сам и раз двадцать подряд целовал Жюдит Годреш, спрашивая меня, «какой дубль самый лучший». Прямо агония какая-то! А главный оператор готов был меня съесть, если я плохо рассчитала пленку, расстояние от камеры, и тут звонок на Ивису, я плохо слышу, это Баласко, я говорю «да, да», но я совершенно не понимаю, что таким образом даю согласие играть с Лермиттом[117]117
  Лермитт Тьерри (р. 1952) – французский актер, известный главным образом по ролям комедийного плана. – Прим. пер.


[Закрыть] в «Le Splendid»[118]118
  «Великолепный» – французская комедийная труппа кафе-театра, основанная в 1970 гг. – Прим. пер.


[Закрыть]! Ко всему прочему, роль, которую она мне предложила, была ее роль, и, поскольку произошло такое крупное недоразумение, я оказалась отчасти в ловушке; однако я почувствовала такое облегчение оттого, что больше не буду ассистенткой на этих съемках и вернусь к своей работе, стану играть, будучи на девятом месяце беременности, и рожу на ковре, – это была моя голубая мечта! Меня душили слезы, когда я, беременная, открывала дверь в репетиционный зал, а Тьерри сказал: «Если бы я знал, что это Бергман, я бы отказался!» Какой гениальный партнер был у меня все то время, что мы с большим успехом играли эту пьесу, его ни на минуту не покидает чувство юмора, он шутит даже по поводу своей внешности – очень привлекательной, никогда не принимает себя всерьез. Однажды он заставил меня поверить, что в зале находится архиепископ Люстиже, поэтому в сцене выкидыша я трусливо взвалила всю ответственность на Тьерри и в конце, когда почтенный человек пришел поприветствовать меня в артистическую уборную, я, упав на колени, стала целовать ему кольца, думая про себя: «Что он тут делает, вместо того чтобы слушать Радио Ватикана?» – однако у меня было чувство, что как-то все это не вполне нормально… Это была шутка, устроенная Тьерри!