Текст книги "Почти невеста"

Шарлотта любила деревенскую жизнь… и предпочитала ее городской. Пологие холмы Бургундии соответствовали ее непритязательному вкусу и мягкому характеру, но ее муж граф де Вильфранш ценил свое положение при дворе Людовика XVI, и Шарлотте волей-неволей приходилось оставаться среди приближенных королевы Марии Антуанетты.

Вильфранш проехал в одной телеге с герцогом Орлеанским, когда для него настало время встречи с мадам Гильотиной, а Фредерик Лэйси принял меры, чтобы Шарлотта последовала на смерть за своим мужем.

Джек бросился на кровать, подложив сцепленные руки под голову. Когда на него накатывали воспоминания и ярость, он знал, что не следует им противиться, а иначе это мрачное настроение начинало душить его, и он уже был не в состоянии ясно мыслить и целесообразно действовать. Он закрыл глаза и позволил картинам того жаркого дня заполонить его сознание, пока вновь переживал все это, питая свою мстительность и укрепляя решимость.

Плебс жаждал крови, чернь толпилась вокруг телег, пока они громыхали по булыжной мостовой к гильотине на площади Бастилии. Теперь от старой тюрьмы оставалась только груда мусора, и ревущая толпа лезла на нее, чтобы лучше видеть казнь. Ровный звук, который производило падающее лезвие, тошнотворный глухой шум, когда нож перерубал кость, мягкий стук, когда отрубленная голова падала в подставленную корзину, могли слышать только те, кто стоял близко к залитому кровью помосту.

Джек был одет в простое платье санкюлота, к его колпаку была приколота трехцветная кокарда. Он пробивался сквозь толпу подальше от гильотины, к краю площади. На него не обращали внимания, и никто не знал, что этот санкюлот-англичанин ежедневно приходил к гильотине, чтобы видеть гибель друзей и знакомых и доставить списки погибших их родственникам и близким в Англию, где отчаянно ожидали вестей. Его невозможно было отличить от других, когда он вот так протискивался сквозь давку, удаляясь от смрада разложения и крови. Добравшись до места, где толпа поредела, он перевел дух. Воздух казался сгустившимся от испарений человеческих тел, лука, винного перегара. Джек не мог больше выносить запаха крови.

Его взгляд упал на трех представителей народной полиции, стоявших близко друг к другу, будто связанных в один узел, на углу площади, а также на человека рядом с ними, одетого по последней моде. Однако костюм его был помят и запачкан, парик съехал набок, кружева на манжетах порваны, пышный галстук сорван с шеи. И понятно было почему. Один из членов народной полиции держал в руке булавку с изумрудом и, как и его товарищи, смеялся, проталкивая пленника к помосту с гильотиной.

Джек с минуту наблюдал эту сцену с бесстрастным лицом, но держа руку на эфесе короткой шпаги, которую постоянно скрывал в складках своего обшарпанного жилета. Узник был англичанином, а иностранцы не были обычной мишенью народной полиции. Но большинство англичан в Париже в эти отчаянные времена вели себя скромно, стараясь держаться подальше от улиц и не привлекать к себе внимания. Они не выставляли напоказ свои изумруды, шелка и кружева. Только дурак или чванливый глупец стал бы испытывать судьбу и подвергать себя опасности. А Фредерик Лэйси, граф Данстон, всегда был высокомерным болваном, и чем бы он ни занимался здесь, в Париже, это не могло привести ни к чему хорошему.

Если бы Джек поспешил ему на помощь, он бы всего лишь умер с ним за компанию. Сейчас он думал об этом холодно и отстраненно, хотя едва ли было подвигом добродетели увеличить количество смертей вдвое. Он сделал шаг к этой группе людей, а арестант, обводя площадь безумными глазами, натолкнулся взглядом прямо на него. Джек понял, что тот его узнал. В этом нет ничего удивительного, подумал Джек. Человек всегда узнает другого, как бы тот ни был замаскирован, если однажды тот чуть не убил его.

Данстон рванулся из рук своих тюремщиков и принялся что-то быстро им говорить, лихорадочно размахивая руками. Казалось, ему удалось привлечь их внимание, потому что они приостановили свое продвижение к гильотине и принялись задавать ему вопросы. Потом, все еще крепко удерживая его за локти, повернулись и направились вместе с ним в сторону от площади.

Джек незаметно нырнул в близлежащий переулок. Что бы ни сказал Данстон, это обеспечило ему передышку и отсрочку казни, а у Джека еще были дела в городе.

С наступлением темноты он вернулся в Марэ, на узкую улочку, где держал свою лавочку виноторговец. Дверь была заперта на засов, окна защищены ставнями. С минуту Джек постоял, глядя на фасад дома. Сердце его сжала холодная рука страха. Потом его взгляд обратился к крошечному чердачному оконцу. Оно тоже было закрыто ставнями. На противоположной стороне улочки, открываясь, хлопнула дверь. Он обернулся. Там стояла женщина, одетая в черно-ржавое вдовье платье, и смотрела на него. Он медленно подошел к ней, и она скользнула в дом сквозь узкую дверь. Джек последовал за ней в тесный коридор.

– Madame, qu'est-ce qui se passe?[1]1
  Мадам, что случилось? (фр.)


[Закрыть]

Она принялась ломать свои узловатые пальцы, рассказывая ему о том, что агенты народной полиции, придя в лавку виноторговца в сопровождении какого-то мужчины, забрали с собой всех, включая и женщину.

Джек открыл глаза. Страшные образы стали меркнуть в его памяти, и столь отчетливый запах крови, который он живо ощущал минуту назад, начал рассеиваться. Но он все еще испытывал ледяной ужас, сжавший его сердце когтями, пока смотрел на закрытое ставнями окно чердака в Марэ.

Он был так близок к тому, чтобы увезти Шарлотту из Парижа! Ему не хватило всего двух дней до прибытия корнуэльского рыбачьего суденышка к диким скалистым берегам Бретани. Все было готово для их бегства из Парижа. Оставалось только немного подождать.

А пока они ждали, было безопаснее находиться в центре этого змеиного гнезда и скрываться на чердаке над лавкой виноторговца в самом сердце Марэ, одетым как гражданин и гражданка Франции, добропорядочные и благонамеренные санкюлоты, активные участники народной революции, так же, как и все остальные, жаждавшие плясать вокруг телег с обреченными на казнь, смешавшись с плебсом, осыпавшим насмешками аристократов, которых везли со связанными за спиной руками, женщин – в нижних сорочках, мужчин – в расстегнутых рубашках, открывавших шею для более удобного доступа ножа гильотины.

И вот в этот последний день их ожидания, в то время как Джек собирал сведения о личностях узников Шатле, народная полиция нагрянула в лавку виноторговца. Они знали, за кем пришли и где ее найти. Когда Джек вернулся, Шарлотта исчезла. Он проследил за ней до тюрьмы Ля Форс, но в ту же самую ночь узников казнили. Двор при здании суда был завален изуродованными трупами, телами изнасилованных и убитых женщин, залит кровью.

Джек пытался отогнать осаждавшие его картины, выжженные навсегда в памяти. Он лихорадочно искал труп Шарлотты, отчаянно звал ее по имени, пока какая-то старая карга, одна из «вязальщиц»[2]2
  «Вязальщицы» – народные мстительницы во время Великой французской революции, не выпускавшие из рук вязанья, даже присутствуя на казнях.


[Закрыть], наслаждавшихся видом резни, не рассказала ему с нескрываемым восторгом о женщине с удивительной белоснежной прядью в темных волосах, которую поволокли из тюрьмы под угрозой ножей ее тюремщиков.

Джек готов был убить эту ведьму собственным ножом, если бы друзья с риском для собственной жизни не оттащили его прочь. Он почти не помнил подробностей своего бегства из Парижа через всю страну, путешествия на рыбачьей лодке, доставившей его к берегам Корнуолла. Но он знал, кто выдал Шарлотту. Фредерик Лэйси, который спас собственную шкуру ценой жизни Шарлотты и заодно отомстил Джеку за давнее оскорбление.

Но Лэйси теперь сполна заплатил за это. Все, что прежде принадлежало ему, перешло к его врагу, за одним исключением. Лэйси забрал жизнь Шарлотты и лишил Джека любимой сестры. Джек был намерен завладеть сестрой Лэйси и рассчитывал, что она принесет ему наследника и тем самым он довершит истребление ее брата. И Фредерик Лэйси будет поджариваться на вертеле в аду, но адское пламя и ярость будут ничто по сравнению с сознанием его полного уничтожения от руки человека, которого он ненавидел большую часть своего жалкого существования на земле.

Как и всегда, мысль об этом принесла Джеку злобное удовлетворение. Арабелла Лэйси оказалась совсем не такой, какой он ее представлял, но как он мог догадаться, что затворница, деревенщина и старая дева окажется такой отважной и уверенной в себе? Столь боевой и задиристой? Впрочем, ему это было все равно. Он знал, что так или иначе женится на ней.

Джек был терпеливым человеком, если это согласовывалось с его планами.

ГЛАВА 3

– Таково положение дел, – закончила Арабелла свою речь, обращаясь к дворецкому и экономке и улыбаясь им, как она надеялась, ободряюще.

– Прошу прошения, миледи, но мне кажется, это неправильно. Я никак не могу взять ничего в толк, – сказала миссис Эллиот. – Это так внезапно… я имею в виду потерять его лордство и все остальное. Я хочу сказать, что ведь он был совсем молодым человеком. – Она шмыгнула носом. – Конечно, учитывая его образ жизни… Впрочем, не мне об этом судить.

Она бросила многозначительный взгляд на Франклина, и тот кивнул.

Арабелла решила оставить это замечание без внимания. Насильственная и безвременная смерть ее брата станет главной темой сплетен и домыслов среди слуг в течение будущих недель, а возможно, и месяцев.

Она решительно повернула разговор в другое русло:

– Его светлость сказал, что не будет никаких серьезных перемен в ведении хозяйства. Поэтому никто не должен опасаться потерять место.

– Но перемены все-таки будут, мадам, – заявила миссис Эллиот, вытирая руки о до хруста накрахмаленный передник. – Это ясно без слов.

Арабелла вздохнула:

– Да, уверена, что будут, но меня бы удивило, если бы оказалось, что герцог станет много времени проводить в деревне. Подозреваю, что Лондон больше соответствует его вкусам. Вероятнее всего, вы редко будете его видеть.

– Да, он прекрасный джентльмен… – сказала домоправительница. – Почти такой же, как этот его лакей. – Она снова шмыгнула носом. – Он доставит много хлопот и неприятностей с такими утонченными вкусами и привередливостью. Не знаю, как я все это выдержу. Верно, мистер Франклин?

– Точно, миссис Эллиот, – мрачно согласился дворецкий. – Уж верно говорится про новую метлу…

Арабелла подавила вздох. Она всегда поощряла легкие, доверительные отношения со слугами, к большому недовольству брата, но это соответствовало ее характеру. Однако у нее не было настроения слушать сейчас их причитания. Ей хватало и собственных забот.

– Надеюсь, в конце концов все уладится, – сказала она. – И, как я уже говорила, не думаю, что его светлость надолго останется здесь, и уверена, что он заберет с собой своих слуг, когда соберется в город.

– Но как насчет вас, миледи? – спросила экономка. – Куда отправитесь вы?

– Пока еще не знаю точно, – ответила Арабелла. – Думаю поехать к родственникам в Корнуолл. Но потребуется некоторое время, чтобы все подготовить к отъезду, а герцог любезно предложил мне оставаться здесь, до тех пор пока я не улажу свои дела.

Миссис Эллиот покачала головой:

– Мне это не кажется правильным, миледи, если позволите высказаться. Для незамужней леди это… – Она снова покачала головой. – Не понимаю, о чем думал лорд Данстон… как он не оставил распоряжений на этот счет…

Она смутилась и умолкла, и фраза ее повисла незаконченной. Она не имела права обсуждать действия своих хозяев.

Арабелла не ответила на это замечание. Она только сказала отрывисто:

– Герцог и я будем вести каждый свою жизнь. Я останусь в своих комнатах в моем крыле дома. Вы, конечно, будете накрывать на стол для его светлости в столовой, я же стану питаться в своей гостиной. Отныне вы будете принимать все распоряжения от его светлости и докладывать лично ему как хозяину дома обо всех визитерах. Он сам вам все объяснит. О, если только речь не будет идти о моих друзьях, – добавила она. – Если, например, меня навестит мисс Баррет, то в этом случае, Франклин, не стоит тревожить герцога.

– Разумеется, мадам, – поклонился Франклин, всем своим видом показывая, что не следует ему напоминать о таких очевидных вещах.

Арабелла встала.

– Если есть еще вопросы…

– Не думаю, мадам, что есть, – ответил дворецкий, снова отвешивая поклон.

Домоправительница присела в реверансе, и оба они направились к двери, вышли и закрыли ее за собой.

Хорошо, что с этим покончено, подумала Арабелла с облегчением. Она старалась выглядеть деловитой и равнодушной. И ей это удалось, но легко было представить переполох внизу из-за столь внезапной смены хозяев. Да и арендаторы тоже, должно быть, всполошились. Все в имении зависели от щедрости и благородства владельца Лэйси-Корт. Разница в характерах владельцев могла сделать их жизнь несносной и даже невозможной. Фредерик не уделял внимания ведению хозяйства и не интересовался благосостоянием слуг и фермеров, да и ничем, что так или иначе было связано с имением, кроме поступавшего от него дохода. Но Питер Бэйли был очень способным управляющим, и Арабелла присматривала за тем, чтобы все шло как полагается. Она могла только надеяться на то, что Джек Фортескью оценит Питера и оставит его в должности. Но он мог бы предпочесть и своего человека на столь важном месте.

От одной этой мысли у нее разболелась голова. Ей показалось, что этот день длится шестьдесят часов. Она присела за дубовый письменный стол и придвинула к себе пачку бумаг. Как начать письмо с просьбой к едва знакомым родственникам? Тем более если она не о чем-нибудь столь безобидном, как небольшая ссуда или право провести одну ночь под их кровом? Клянчить о предоставлении постоянного приюта казалось ей чудовищным.

Она окунула перо в чернильницу и стала писать. Вымарала первую строчку и начала заново. Борис и Оскар разлеглись между столом и дверью гостиной. Обычно в это время дня Арабелла отправлялась на верховую прогулку, и собаки освобождались от накопившейся энергии, стараясь поспеть за ее лошадью…

А как же насчет Ренегата, ее коня? Он все еще принадлежит ей или теперь уже Джеку Фортескью? Она замерла, не закончив строчки. Ренегат родился в имении и потому формально стал его собственностью. Строго говоря, он ей не принадлежал. Это было чем-то вроде ссуды… и продолжалось в течение пяти лет.

Арабелла уронила перо на бумагу, разбрызгав чернила. Что же еще не принадлежало ей? Одежда?.. Да нет же, конечно, одежда эта была ее. Но ведь она была куплена на доходы от имения. И все же эта мысль показалась ей абсурдной. Собаки заскулили, и она прикрикнула на них с несвойственным ей нетерпением. Уж они-то принадлежали ей. Они были подарены ей в день рождения сэром Марком Барретом. И были его гордостью, так как происходили от помета, принесенного его обожаемой Ред Леди.

Несколько драгоценностей тоже были ее личным имуществом. Было несколько вещиц ее матери и жемчужный гарнитур, подаренный ей отцом по случаю, когда ее представили ко двору… Он назвал это расточительством, поскольку она вернулась домой, не обретя поклонника. Но подарка не отобрал. Арабелла подумала, что юридически и их можно счесть имуществом, приобретенным на прибыли от имения. Конечно, у нее было крошечное состояние, перешедшее от матери. Этими деньгами она смогла бы оплачивать свое содержание, но оно не помогло бы ей жить независимо.

О, это было невозможно! У нее закружилась голова, потому что она почувствовала, что в комнате вдруг стало невыносимо жарко. Она вскочила с места:

– Отлично, мы покатаемся верхом.

Два пушистых хвоста завиляли, показывая неподдельную радость их хозяев. Арабелла прошла мимо них в спальню, сбрасывая по дороге домашнее платье. Надеть бриджи и амазонку из практичного тонкого зеленого сукна было минутным делом. Она взяла жилет такого же цвета и из такой же ткани, потом бросила его на кровать. Быстро заправила свою простую белую льняную юбку под широкий пояс амазонки. Погода была слишком жаркой для того, чтобы обременять себя жилетом или плащом. Она ведь не собиралась показываться в этом наряде в обществе. Она не выедет за границы имения. Арабелла присела, чтобы натянуть сапоги. Собаки волновались и шумно дышали, дожидаясь ее у двери. Она схватила перчатки и хлыст, взяла было шляпу, потом» и ее бросила на кровать. Ей надо почувствовать, как ветер развевает волосы.

– Идемте, мальчики.

Арабелла открыла дверь, и собаки запрыгали вниз по лестнице, опережая ее. Было уже почти три часа, и герцог, должно быть, совещался в библиотеке с Франклином и миссис Эллиот. Ей бы ни за что не хотелось столкнуться с ним. Поэтому она предпочла спуститься по черной лестнице и выйти из дома через кухню и подсобные помещения.

– Сегодня Ренегат несколько вялый, миледи, – сообщил ей грум, как только она вошла на задний двор, где располагалась конюшня. – Думаю, это от жары. Нас всех от нее клонит ко сну.

Арабелла с улыбкой кивнула ему, соглашаясь, и присела на перевернутую бочку для сбора дождевой воды подождать, пока оседлают ее лошадь.

– Нынче утром пришел здоровый малый, – непринужденно заметил грум, выводивший ее лошадь из конюшни, – и привел сюда четырех первоклассных упряжных лошадей.

Он застенчиво бросил на хозяйку вопросительный взгляд, потом положил седло на спину Ренегата.

– Думаю, у его светлости герцога Сент-Джулза все самое лучшее, – сказала Арабелла с холодным кивком. – Полагаю, он отличный ценитель лошадей.

– Ну уж кто-то точно ценитель, – заявил грум. – Вы только взгляните на них, миледи. Мерин в четвертом деннике, а остальные в конце второго ряда.

Арабелла соскользнула с бочонка и направилась к конюшне, притворяясь едва заинтересованной во вновь прибывших лошадях, что было далеко от истины. Норовистый гнедой был великолепным животным, но требовались крепкие руки, чтобы его удержать, и еще более сильные, чтобы управлять им. Она представила узкие изящные руки герцога и испытала смятение, осознав, что заметила форму его рук. Оказалось даже, что она запомнила каждую мелочь в его внешности, от наманикюренных ногтей до бледной гладкой кожи на тыльной стороне рук, туго натянутой на суставы, до узких запястий, выступающих из пены кружевных манжет. Но стройность не означала слабости. Она легко могла представить их упругую силу, мощь человека, умеющего владеть рапирой и знающего, когда и как ее применить.

Напомнив себе, что не стоит воображать всякие нелепости, она отвернулась от денника и вышла из конюшни на солнечный свет. Ренегат, завидев ее, тряхнул головой, а Борис и Оскар принялись носиться по мощен ному булыжником двору все расширяющимися кругами. Грум подвел лошадь к колоде, с которой Арабелла легко взлетела в седло. Она наклонилась вперед, чтобы похлопать животное по холке.

– Ну же, просыпайся, Ренегат.

Он всхрапнул и снова мотнул головой, потом неспешно и расслабленно двинулся со двора.

Арабелла направила коня в овраг, а потом к берегу реки. Она расслабилась, приспосабливаясь к его ровному ходу, наслаждаясь живительным дуновением ветра, который овевал ее лицо, прояснял мысли и даже каким-то образом помогал разобраться в путанице обрушившихся на нее проблем.

Возможно, в Корнуолле, на земле ее родственников, коттедж все еще пустует. Он, конечно, невелик, всего-то домик из двух комнат, но ей вполне подойдет. Ее средств хватит на самую скромную жизнь. Овощи она сможет выращивать сама. У нее будет садик, возможно, пара фруктовых деревьев. Она сможет обменивать свои плоды на мясо и муку… Ей вовсе не придется существовать на подаяние. Есть способ свести концы с концами, если только она найдет кров. И если она сможет транспортировать свои орхидеи, то будет их выращивать и продавать, как делает это теперь. Сейчас это было для нее всего лишь хобби, но со временем может стать хорошим заработком.

Когда Арабелла повернула Ренегата к дому, она была полна покоя и умиротворения, словно вопрос о ее будущем был благополучно решен. Собаки вразвалку трусили вровень с лошадью, истощив свою неуемную буйную энергию. Они рысцой направились к конюшне, и Арабелла еле слышно выбранилась: герцог и Питер Бэйли стояли посреди двора, погруженные, как ей показалось, в серьезный разговор.

Оба они обернулись, когда она въезжала во двор. Питер Бэйли сорвал с головы шляпу. Она заметила, что его доброе умное лицо выразило глубокое огорчение. Он направился к ней.

– Леди Арабелла, я так потрясен вестью о смерти графа.

Разговаривая с ней, он держал руку на уздечке. Она кивнула и приветствовала его бледной улыбкой:

– Да, это было так неожиданно, Питер. Герцог разъяснил вам все обстоятельства?

– Да, в основном разъяснил, мадам. – Лицо Питера еще больше омрачилось, а голос он понизил так, что тот звучал чуть громче шепота. – Странная ситуация с землями и состоянием Данстона, если мне будет позволено высказать свое мнение.

Арабелла снова кивнула:

– Не понимаю, как это произошло, но, как вы знаете, мой брат был сам себе голова и закон и имел полное право распоряжаться своим имуществом, как ему заблагорассудится.

В ответ на это Питер удовольствовался полупоклоном, соглашаясь с ней. Говорить о покойнике дурно не принято, но, как и все остальные обитатели имения, Питер не питал никаких иллюзий в отношении характера Фредерика Лэйси и обстоятельств смерти графа, о которых ему поведал герцог. И изменить было ничего нельзя.

Джек скромно выжидал с минуту или две, не желая потревожить этих двоих, переговаривавшихся шепотом. Он подумал, что никогда прежде не встречал достойной женщины из общества, которая бы столь мало заботилась о своей внешности. На ней не было ни плаща, ни шляпы, волосы ее были растрепаны и спутаны, после того как над ними порезвился ветер. На носу у нее была пыль, лоб покрыт испариной. Леди Арабелла выглядела вполне уместно на конюшне и вполне могла сойти за дочь фермера, возвратившуюся после целого дня работы в поле на уборке сена. Он подумал о Лили, своей прекрасной и элегантной любовнице, у которой из прически никогда не выбивалось ни единого волоска даже в пароксизме страсти. По неизвестной причине эта непохожесть вызвала у него невольную улыбку.

Кашлянув, чтобы предупредить их о своем приближении, он направился к ним через двор.

– Я думал, мадам, что вы слишком заняты нынче днем для верховой прогулки, – сказал он с холодноватой улыбкой.

Он оглядел ее, и на мгновение взгляд его задержался на ее высокой груди, обтянутой легкой тканью. Это создавало интересный контраст с тонкой талией и широкими бедрами под зеленой амазонкой.

– Дать возможность погулять собакам – одно из моих дел, – ответила Арабелла, испытывая смущение и неловкость под этим быстрым оценивающим взглядом, и подумала, что зря не надела плаща или хотя бы шляпы. Вероятно, она выглядела как цыганка, такая же взлохмаченная и потная, как утром в оранжерее, герцог же снова был одет безупречно, и это выводило ее из себя. Она могла с уверенностью сказать, что он сменил рубашку со времени их последней встречи.

Он положил руку на теплую шею ее лошади, погладив ее мягкий, бархатистый нос.

– А в компании это сделать невозможно, – задумчиво проговорил он, и в этой фразе была только тень вопроса.

– Скорость, с какой я скачу, когда выгуливаю собак, не располагает к беседе, ваша светлость, – заявила Арабелла и сжала коленями бока Ренегата, понуждая его приблизиться к колоде, предназначенной для того, чтобы садиться на лошадь и спешиваться.

Чем скорее она закончит этот неприятный разговор, тем лучше – она и так оказалась в невыигрышном положении.

Джек пошел рядом.

– Красивый мерин, – похвалил он. – Да.

Арабелла спрыгнула с седла на колоду и отвернулась от герцога:

– Питер, если вы сможете прийти в дом, после того как закончите дела с его светлостью, я буду рада кое-что обсудить с вами.

– Сделаю это с радостью, мадам. – Питер отвесил поклон.

Арабелла бегло улыбнулась ему в знак признательности, передала поводья груму, свистнула собакам и покинула двор, едва удостоив взглядом Джека Фортескью.

Джек смотрел ей вслед, поглаживая подбородок и любуясь тем, как покачиваются ее бедра, когда она удаляется быстрым и деловитым шагом. Потом тряхнул головой, будто отказавшись от мысли разрешить загадку.

Питер прервал тягостное молчание, осторожно заметив:

– Арендаторы обожают леди Арабеллу. Эта новость потрясет их. Она знает их всех по именам, также как и их детей. Им известно, что они могут обратиться к ней в случае несчастья и она поможет деньгами, едой или отложит выплату арендной платы. Что они будут делать без нее?

Джек промолчал.

После краткой паузы Питер продолжал:

– Когда стало ясно, что леди Арабелла не собирается вступать в брак юной, я попытался убедить ее отца выделить ей часть земли и капитала на всякий случай, ну вот такой, как этот. Конечно, он думал, что лорд Фредерик позаботится о сестре, когда вступит в права наследства.

– А он этого не сделал.

Питер покачал головой:

– Я пытался убедить его создать траст на ее имя, но… – Его фраза снова осталась незаконченной, пока наконец он не собрался с духом и не решился высказаться более прямолинейно: – Видите ли, милорд герцог, графа и леди Арабеллу не связывали особенно нежные чувства.

– Понимаю.

Джек слегка наклонил голову, показывая, что это его не слишком удивило. Теперь, когда он познакомился с сестрой Фредерика, он понял, что трудно себе представить более непохожих людей, чем брат и сестра.

Питер откашлялся и продолжал:

– Лорд Фредерик очень мало принимал участия в ведении хозяйства в имении. Если вы меня извините, ваша светлость, то это просто преступление, что тот член семьи, кто всегда пекся о благополучии арендаторов и заботился о хозяйстве в усадьбе, оказался ни с чем. – Он посмотрел на герцога с отвагой и беспокойством одновременно, будто хотел бросить ему вызов. – Прошу прощения, что я высказываюсь так прямо, сэр.

– Разумеется, – ответил Джек. – Но должен вам сказать, что если эта речь рассчитана на то, что я устыжусь и устрою дела леди Арабеллы, то вы обратились не по адресу.

Предложить даме приемлемую альтернативу в противовес браку с ним никак не соответствовало его цели.

Питер отшатнулся от него, услышав такое заявление, произнесенное будничным и холодным тоном. И подумал, что этот новый хозяин нравится ему еще меньше прежнего. Уж граф по крайней мере имел неоспоримое право на свою землю и имущество.

– Однако вы скоро убедитесь, что я вовсе не равнодушен к судьбе своих арендаторов и ценю благоустройство имения, – продолжал герцог. – Я верю, что вы окажете мне честь сохранить свое место здесь.

Он бросил взгляд искоса на собеседника и с некоторым смущением заметил ледяное выражение его лица. Должно быть, леди Арабелла была ему дорога.

– Я останусь здесь так долго, как вы пожелаете, ваша светлость, – ответил Питер смущенно.

– Благодарю вас. – Герцог улыбнулся, и у управляющего возникло странное чувство, будто рядом с ним находится совершенно другой человек. – Вы можете не сомневаться, что я не желаю зла леди Арабелле. Я вовсе не собираюсь выгнать ее из дома, пока она не решит, что хочет его покинуть.

Питер слегка оттаял:

– Тогда вы можете остановиться в местной гостинице. Она вполне приличная.

Джек покачал головой:

– Нет, я останусь в Лэйси-Корт. Управляющий с изумлением воззрился на него:

– Но… но… ваша светлость, это неприлично.

– Леди Арабелла считает, что прилично, – ответил Джек мягко. – Ведь в конце концов я замещаю ее брата. – И он тотчас же заговорил о другом: – А теперь расскажите мне, если возможно, о здешних условиях и системе хозяйства.

Джек вернулся в дом вскоре после пяти часов пополудни. Питер расстался с ним чуть раньше, якобы для того, чтобы встретиться и поговорить с Арабеллой, и герцог продолжил прогулку по своим владениям в одиночку. Куда бы он ни бросил взгляд, он видел результаты кропотливого труда и разумного хозяйствования. Сады, в изобилии украшенные цветами, были прекрасны и являли собой свидетельство умелого и тщательного ухода, а ферма процветала. Там был пруд со множеством уток, курятнике огромным количеством кур, голуби на голубятне и пчелы в ульях. Фруктовые деревья ломились под тяжестью плодов, сено на полях подготовлено к тому, чтобы его сложили в скирды. Коровы в стойлах оповещали мычанием о том, что близится час вечерней дойки.

Он чувствовал, что о нем судачат, пока прогуливался по вновь обретенным землям. Коровницы перестали сбивать масло, как только он вошел в прохладное помещение молочной фермы, но краснощекая женщина, снимавшая сливки с молока, прикрикнула на них, и они вернулись к своей работе. Девушка, которая помогала на кухне, а сейчас собирала в огороде бобы, выпрямилась и с раскрытым ртом вытаращилась на элегантного гостя. Джек коротко кивнул ей. Она отчаянно покраснела.

Если верить Питеру Бэйли, то все шло в имении гладко только благодаря усилиям Арабеллы. Джек отлично знал: если хозяйство налажено и обходится без постоянного строгого надзора, несомненно, это происходит благодаря тому, что кто-то берет на себя ответственность за порядок. Ясно, что Питер Бэйли – хороший управляющий, но он был наемным работником, а Лэйси-Корт со всеми своими сельскохозяйственными достижениями обнаруживал участие кого-то, лично заинтересованного в процветании имения и эмоционально с ним связанного.

Конечно, любовь Арабеллы к своему дому сделает ее более сговорчивой и заставит принять любое предложение, которое даст ей возможность сохранить его. Как бы то ни было, он сознавал, что это потребует от него дополнительных усилий, ему придется натянуть новую тетиву в своем луке, и с этой мыслью он направился к дому и обеду. Он был отчаянно голоден, потому что с момента завтрака на рассвете не держал во рту ни крошки. И смутно припоминал, что Арабелла, кажется, в полдень предлагала ему перекусить, когда еще думала, что он вернется в Лондон, но, поскольку их беседа в этот момент стала особенно волнующей, вопрос о еде отпал как-то сам собой. Он не спросил, в котором часу садится обедать хозяйка дома. В Лондоне он обычно обедал около шести, но догадывался, что в деревне, вероятно, соблюдается другое расписание. Значит, он заставил Арабеллу ждать.

Он поспешил под сень прохладного холла. Откуда ни возьмись появился Франклин, должно быть, услышавший шаги герцога. Он церемонно поклонился и спросил:

– В котором часу ваша светлость желает отобедать?

Джек ответил ему дружеской улыбкой, надеясь пробиться сквозь холодную учтивость дворецкого.

– Как только переоденусь и смою с себя грязь, Франклин. Это не займет более пятнадцати минут.

Франклин, не откликнувшись на улыбку, только снова отвесил поклон:

– Очень хорошо, ваша светлость. Обед будет подан в столовой через четверть часа.