Текст книги "Гиллеспи и я"

В назначенный день я пришла в парк немного раньше и решила скоротать ожидание в Павильоне живописи. Помнится, была последняя суббота мая, на редкость солнечная и теплая (увы, вскоре ее сменили проливные дожди), и вся Выставка буквально кишела людьми. Проталкиваясь сквозь толпу к залам британских и заграничных коллекций, я в очередной раз убедилась, что художественные галереи осаждают умники, которых хлебом не корми – дай блеснуть глубокими познаниями в искусстве. Однажды я даже видела, как такой знаток присел на корточки и, обнюхав полотно, объявил своим спутникам, что это «совершенно точно холст и масло».

Устав от толчеи, я направилась в зал выставки-продажи британских картин, где всегда было относительное затишье. Правда, там встречалась еще одна неприятная категория посетителей: равнодушные к живописи, они гурьбой рыщут по залам в поисках ценников с крупными суммами.

«Смотри. Сорок два фунта» – «Ерунда, Арчи, я нашел за шестьсот». Единственная картина Неда Гиллеспи, принятая на Выставку – «У пруда», – стоила восемь фунтов десять шиллингов. После знакомства с семьей художника я решила посмотреть на нее свежим взглядом. На большом пленэрном полотне была изображена девочка, бегущая за утками. Для картины явно позировала старшая дочь Гиллеспи. Правда, у девочки на картине было ангельски кроткое выражение лица: не то Сибил ненадолго перестала хмуриться, не то Нед призвал на помощь воображение.

Несомненно, картина обладала очарованием; кроме того, деревенские пейзажи были в моде – вероятно, поэтому полотно и попало на Выставку. Я отнюдь не считаю себя знатоком искусства, но, по-моему, сюжет был слишком прост для столь внушительных размеров: Сибил с утками вполне хватило бы вдвое меньшего холста. Тем не менее композиция и палитра радовали глаз, и я наверняка выразила бы автору свое одобрение, окажись он рядом.

К сожалению, картину разместили крайне неудачно – в худшем месте во всем Павильоне изящных искусств: плохо освещенное полотно висело над дверным проемом в восточной части Зала британских картин, неподалеку от вечно забитого и зловонного водостока. Для некоторых посетителей это стало поводом для забавы: проходя под картиной Неда, они ускоряли шаг, демонстративно махали руками у лица и отпускали едкие шуточки. Даже я, посторонняя, слышала немало колкостей на эту тему. Например, критики сошлись на том, что пруд на картине – не что иное, как «вонючая лужа» (лужей шотландцы называли стоячий пруд или сточную канаву). Плоская шутка едва не прилипла к самому художнику, когда некто нарисовал на него злой шарж с подписью «вонючка». Если бы его напечатали, как было задумано, в очередном номере «Тисла», поднялась бы новая волна насмешек. К счастью, карикатурист в последний момент отказался от публикации, и прозвище кануло в небытие.

Однако я забегаю вперед.

К условленным четырем часам я вышла из галереи на яркое солнце и направилась в сторону «Какао-хауса». Свободных столиков на террасе не осталось, и я нашла место на траве, откуда было удобно выглядывать Энни и Элспет.

Из дверей расположенного неподалеку дворца Кельвингроув нескончаемым потоком выходили посетители – молчаливые и пресыщенные впечатлениями. Они только что во всех подробностях изучили коллекцию подарков ее величества: серебряные ларцы, боевые топоры, усыпанные драгоценностями домашние туфли и тому подобное. На мой взгляд, это собрание роскошных безделушек смотрелось кричащей безвкусицей на фоне окружающей бедности: Глазго кишел нищими, среди которых было немало детей, – но заезжим устроителям выставки не было до них дела. Неужто при виде этой пышной несуразицы меня одну подмывало воскликнуть «Олухи! Дураки! Болваны!»? Разумеется, я подавляла эти порывы и старалась не принимать близко к сердцу оборванных пьянчужек, которые шатались в людных местах, потрясая грязными кулаками и бормоча проклятия. Порой мне кажется, что я сама – усилием воли или посредством воображения – в лице этих оборванцев выпустила наружу собственных демонов и вложила в их уста свой протест против равнодушной толпы.

Мои грезы прервало пыхтение выставочного паровозика. Витая в облаках, я совершенно потеряла счет времени и с удивлением обнаружила, что на часах уже половина пятого. Конечно, тогда мне было невдомек, что Гиллеспи всегда и везде опаздывают. Я бросилась в «Какао-хаус» и заглянула в каждый зал, однако моих новых друзей нигде не было. Расстроенная, я решила вернуться домой вдоль озера.

Обойдя Дворец, я направилась к большой развилке на южном берегу озера и вдруг услышала странный визг, как будто собаке прищемили лапу. Я обернулась на шум и едва не налетела на Элспет Гиллеспи: это ее голос я приняла за собачий визг.

– Эй! Мисс Бекстер! Эй! Эй! Герриет!

Вскоре нас нагнала Мейбл, рука об руку с господином в канотье (он как раз склонил голову, раскуривая трубку); за ними шли Энни с детьми и какой-то молодой человек, который смотрел в сторону реки. Наконец господин в шляпе поднял голову и пустил изо рта клуб дыма. Он был среднего роста, широкоплечий, с правильными чертами лица и немного грустными глазами. Я сразу узнала художника, с которым столкнулась в Лондоне много месяцев назад.

Да, это был сам Нед Гиллеспи. Конечно, сейчас я трепещу, описывая этот миг, но тогда едва ли придала встрече большое значение и к тому же была вынуждена отвлечься на мать художника, стиснувшую меня в объятиях.

– Мисс Бекстер! Как я рада вас видеть! Мы немного опоздали – никак не могли собраться. Позвольте представить вам… – Она обернулась через левое плечо; Мейбл и Нед только что поравнялись с нами, а Энни чуть отстала, отчитывая Сибил за какой-то проступок, и взгляд Элспет упал на молодого человека. – …моего сына, Кеннета. Кенни, дорогой, это мисс Герриет Бекстер – та самая леди, что спасла мне жизнь.

Юноша сдержанно поздоровался. На вид он был не старше двадцати четырех и довольно хорош собою, несмотря на слегка приплюснутый нос и рыжеватые, если говорить тактично, волосы. Кеннет носил клетчатые брюки и визитку, из-под которой выглядывала цепочка часов в жилетном кармане, и, несмотря на лихо заломленный котелок, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке. Я решила (как впоследствии выяснилось, ошибочно), что юноша стеснялся гулять по городу с мамой. Мы обменялись любезностями, затем он обернулся к Элспет.

– Я пошел в бар.

– Не засиживайся допоздна, дорогой.

Кеннет зашагал прочь, и Элспет обеспокоенно посмотрела ему вслед. Тем временем я решила поздороваться с ее невесткой. В тот день Энни выглядела более усталой и бледной, чем при нашей прошлой встрече. Судя по нарядному клетчатому платью и зеленому бархатному берету, она очень старалась принарядиться, и я не преминула это отметить:

– Восхитительно выглядите, Энни.

– Благодарю, Гарриет, – с некоторым удивлением отозвалась та. – Мы заставили вас ждать?

– О, пустяки – при такой погоде это даже приятно.

Соблюдая этикет, я обернулась к девочкам. Чисто вымытые и одетые в накрахмаленные платьица, Сибил и Роуз выглядели настоящими паиньками.

– Чудесное платье, Роуз! Какая ты хорошенькая, Сибил.

Младшая девочка засмущалась и попыталась спрятать лицо, а Сибил жеманно повела плечом и фальшиво улыбнулась, обнажив острые зубки. Через миг улыбка сменилась пристальным взглядом – не то чтобы злобным, но настораживающим.

Тем временем Мейбл взяла Неда под руку и весьма бесцеремонно увела его по тропинке, не давая поздороваться с нами. Конечно, ничего ужасного не произошло, но, признаюсь, мне было любопытно заново познакомиться с художником. К сожалению, Мейбл испытывала к брату сильную привязанность – не хочется говорить «нездоровую» – и вела себя с ним, как единоличная собственница. По пути их нагнал Кеннет и, судя по жестикуляции, попросил у брата денег; затем он быстро ушел, а Нед и Мейбл задержались с кем-то поговорить.

Наша небольшая компания – Элспет, Энни с детьми и я – направилась следом. К несчастью, Элспет то и дело останавливалась и с жаром вещала о каких-то дальних знакомых, которых я никогда не увижу и, более того, которых никогда не видела она сама. Впрочем, это не мешало ей пускаться в пространные рассуждения.

Я мечтала, чтобы хоть кто-нибудь помог мне выдержать этот поток слов, но на Энни рассчитывать не приходилось: углядев какой-то листик, она сошла с тропы и принялась рассматривать его причудливую форму. Сибил и Роуз ушли далеко вперед. Рассеянно глазея по сторонам под непрерывную болтовню Элспет, я заметила Неда – отвернувшись от собеседников, он завороженно взирал на воздушный шар, который едва виднелся за деревьями над Павильоном технических новинок. Нед что-то вертел у запястья – наверное, запонку или часы. Интересно, помнил ли он нашу встречу в Лондоне?

Внезапно он посмотрел в нашу сторону, и я машинально махнула ему рукой, как старому другу. К моему удивлению, Нед немедленно оставил Мейбл и компанию и направился к нам, на ходу вытряхивая пепел из трубки. Неужто узнал? По крайней мере, благодаря ему Элспет хоть на секунду прервет свои излияния.

– Нед, дорогой, познакомься с мисс Бекстер! Герриет, это Нед – мой сын.

Художник приподнял шляпу в знак приветствия и повернулся к матери:

– Ну как?

– Его нет, – ответила Элспет. – Но мы еще не заходили во дворец – он наверняка там.

– Ладно. – Нед посмотрел на Энни: та все еще стояла на траве, внимательно изучая найденный листик. При виде жены глаза художника потеплели, на лице заиграла улыбка.

Меня он не узнал – и неудивительно. На открытиях крупных выставок, как в Гровеноре, профессиональный художник заводит десятки новых знакомств, а если его работы в течение года выставляются в разных галереях, то и сотни. Глупо было бы обижаться, что он меня не помнит.

– Чего она там возится? – ласково буркнул Нед себе под нос и добавил погромче: – Энни, милая, не отставай!

Он поманил ее к себе, но Энни лишь помахала в ответ, лучезарно улыбаясь: наверное, издали не разобрала слов. Нед рассмеялся, послал ей воздушный поцелуй и с радостным вздохом зашагал по тропе, вертя трость. Мы с Элспет поспешили следом, а девочки начали носиться между нами туда и обратно, распевая детскую песенку про какие-то колокольчики. Со стороны мы наверняка смотрелись как счастливое семейство на отдыхе – причем на месте матери оказалась я.

– Послушайте, Герриет! – вскричала Элспет. – Вы не против прибавить шагу? Дело в том, что мы разыскиваем мистера Гамильтона из Комитета изящных искусств. Мы надеемся, что картину Неда перевесят, и даже придумали, как это организовать.

Она принялась объяснять, что неудачное расположение «У пруда» беспокоило их с самого начала выставки. В первую неделю после открытия Нед письменно обратился к Горацио Гамильтону с вежливой просьбой переместить картину. Гамильтон, ныне давно забытый, был именитым представителем старомодной школы, известной пристрастием к специфическому материалу – темной липкой смеси мастичного лака и масла, а также приторными и чересчур морализаторскими сюжетами. Пусть сам Гамильтон и не был Неду союзником, он занимал высокое положение в выставочном Комитете изящных искусств, управлял популярной галереей на Бат-стрит, а главное – был одним из преподавателей Неда в Художественной школе. Без поддержки Гамильтона Нед не рассчитывал убедить организаторов перевесить картину. Таким образом, продолжала Элспет, он отправил Гамильтону письмо, но реакции не последовало. Второе письмо также осталось без ответа.

Я с интересом слушала, польщенная доверием, хотя и видела, что Нед не участвует в рассказе. Поначалу он старался предостеречь мать от излишней откровенности – с таким же успехом слепой котенок мог попытаться преградить путь бегущему быку. Потеряв надежду сменить тему, Нед стал поторапливать Элспет. Девочки продолжали носиться взад-вперед. Сибил постоянно врезалась в кого-то из нас на бегу и, кажется, раз-другой толкнула меня намеренно.

– Всем известно, – рассказывала Элспет, – что между пятью и шестью часами вечера Гамильтон всегда прогуливается в парке. Мы придумали план: встретить его, как бы ненароком, завязать разговор и внушить ему мысль, что картину Неда просто необходимо перевесить. Пока Гамильтон не даст согласие выполнить нашу просьбу, из парка он не уйдет. Да я усядусь на него сверху, если надо.

Хоть я и считала подобный способ убеждения неприемлемым, сказать об этом прямо было бы невежливо. Поэтому я глубокомысленно кивала, делая вид, что внимательно слушаю.

– Раз уж ничего не помогло, – с жаром воскликнула Элспет, – ты должен поставить его на место. Скажи ему, что он старый дурак. Напыщенный хвастливый лысый увалень.

– Точно, – улыбнулся Нед. – Тогда он непременно примет нашу сторону.

– И кстати, дорогой, нужно добиться, чтобы твою картину с прудом переместили туда, где ее увидят все. Например, в другую галерею. В ту почти никто не заходит.

– Но это Галерея британских полотен, предлагаемых на продажу, – ласково сказал Нед. – Мама, моя картина продается, а не просто выставляется, и она британская.

Элспет отмахнулась.

– Но ее не покупают именно из-за ужасного расположения. Надо повесить ее рядом с пейзажем Балаклавы. Тем самым, у которого все толпятся. Если повесить твой пруд рядом, желающие увидеть Балаклаву волей-неволей будут на него смотреть, стоя в очереди.

– Вот уж радость, – безучастно сказал Нед, – вынуждать их смотреть.

– Или в главном зале? Можно повесить там. Люди будут заходить в здание и видеть твою картину прямо с порога.

– Поверь, мама, это бессмысленно и вдобавок против правил.

Нед был совершенно прав, но Элспет не унималась. Несмотря на всю нелепость ее идей, столь ярая преданность сыну была достойна восхищения.

– Пусть бы построили еще одну галерею – для самых лучших полотен. Твоя работа заняла бы в ней достойное место.

Нед сделал вид, что задумался.

– Галерея «зал Гиллеспи».

– Именно! – взвизгнула Элспет, не замечая озорной искорки в глазах сына, и всплеснула руками. – Блестящая идея, пр-росто блестящая!

Внезапно идущая справа от меня Сибил споткнулась и с размаху упала на четвереньки. Некоторое время она не осознавала, что произошло, а затем, как и следовало ожидать, громко разревелась. Элспет тут же бросилась поднимать и утешать ее, следом подскочила Энни, и – волею случая – мы с художником оказались рядом, обогнав остальных. Нед выглядел озабоченным: он постоянно вертел головой, высматривая Гамильтона в толпе посетителей. В надежде хоть немного отвлечь его от переживаний я заметила:

– Судя по всему, ваша мама уже совершенно оправилась.

Нед озадаченно улыбнулся.

– Оправилась? Простите, но… от чего?

Я удивленно вскинула брови. Неужели никто не рассказал?

– От происшествия на той неделе – когда она потеряла сознание на улице.

– Ах, от этого. Да-да, вполне. Вы совершенно правы.

Какое-то время мы шли молча. Нед напряженно вглядывался в толпу у дворца Кельвингроув. Поскольку он ничего не ответил, я вновь заговорила:

– Слава богу, я случайно шла мимо в тот день.

Нед посмотрел на меня, сощурившись.

– А, так вы та самая леди. Прошу прощения. И большое вам спасибо. Мы бесконечно благодарны за вашу помощь. – Он тепло улыбнулся. – Чудесный выдался денек, не правда ли?

Погода и впрямь стояла прекрасная. В чистом небе светило яркое солнце, но благодаря ласковому ветерку было не слишком жарко. Деревья шелестели пышными кронами, сочная зеленая трава устилала землю. Мы были словно две фигурки на весеннем пейзаже. На эстраде оркестр венгерских гусар играл зажигательную музыку. Внезапно мне захотелось взлететь. Быть может, именно душевный подъем помог мне отринуть пустые условности. Я ощущала себя беззаботной и дерзкой – в конце концов, что зазорного в искреннем интересе?

– Насколько мне известно, сэр, вы художник. Над чем вы работаете в последнее время?

Нед чуть смущенно обвел рукой парк.

– Над этим. Выставка, мастера, ремесленники – все, что связано с Выставкой.

– Мастера и ремесленники? Очень увлекательно, – сказала я и добавила (возможно, слегка покривив душой): – Совершенно новая тема, правда? Я имею в виду, в сравнении с вашей «Мастерской» – там, где дама под вуалью в черном платье кормит канарейку.

Он изумленно воззрился на меня.

– Как? Вы видели эту картину?

– О да.

– Но ведь она выставлялась лишь однажды.

– Знаю – в Гровеноре. Я там была. Ее купили?

– Да, представляете, – неизвестный коллекционер.

Я всплеснула руками.

– Неизвестный? Какая таинственность!

Нед резко остановился.

– Послушайте, я только что понял… как невежливо с моей стороны. Теперь я вспомнил ваше лицо. Прошу прощения!

– Ну что вы! Вы не обязаны меня помнить.

– Но я помню, – настаивал он. – Вы были в такой затейливой шляпе – высокой и довольно милой – и в сногсшибательном голубом платье. И там еще был этот кошмарный куратор – ваша шляпа загораживала ему обзор, – а потом я потерял запонку. Простите, что не узнал вас сразу. Когда моя мать вас представила, я решил, что вы из ее церковных приятельниц.

– Нет, это не про меня. По правде говоря, я скорее из вольнодумцев.

Нед оглянулся, затем хитро посмотрел на меня.

– Ну ладно – но только между нами, – сказал он, понизив голос. – Я и сам не большой любитель церкви.

Я рассмеялась. Нед улыбнулся в ответ.

– Извините, мисс, вы не повторите свое имя? Эти церемонии – такое мучение для меня; никогда не запоминаю, что мне говорят.

– Не стоит извиняться – нас ведь толком не представили. Меня зовут Гарриет Бакстер. Но прошу вас, зовите меня Гарриет.

– Точно, Гарриет. Очень приятно.

Он пожал мне руку. Это был прекрасный миг: Нед впервые произнес мое имя и улыбнулся, искренне и слегка смущенно. У него были грустные синие глаза редчайшего оттенка – тогда я не могла его определить, но сейчас, по прошествии лет, назвала бы лазурным.

Он отнял руку; опустив глаза, я увидела его крепкое запястье, а затем – карандашный набросок воздушного шара на манжете. Видимо, Нед как раз рисовал его, когда мне издали казалось, будто он теребит часы или запонку. Может, это и глупо, но мысль, что он не пожалел манжета ради эскиза, привела меня в восторг. Такое равнодушие к внешнему лоску и беспечное отношение к условностям были для меня словно глоток свежего воздуха.

Мы снова зашагали вперед и вскоре увидели большую толпу перед главным зданием. Людей было много даже для субботы. Мы направились к Восточному дворцу. По пути Нед постоянно оглядывался по сторонам.

– Очень интересно, что вы рисуете Выставку, – сказала я. – Такая богатая тема. Городской пейзаж. Дым. Горожане. Толпы.

– Да, – с сомнением отозвался Нед. – Вот только никто не покупает картины с городскими сюжетами. Все любят стога сена и деревенские сады. А мне нужно зарабатывать на жизнь, мисс Бакстер, ведь у меня семья.

Мне вспомнилась недавняя сцена, когда брат просил у Неда деньги. Интересно, подобное повторяется регулярно? Судя по манере Кеннета одеваться, для удовлетворения его вкусов нужны немалые средства. А сколько еще человек у Неда на содержании? Его мать – вдовица; Мейбл не замужем; а еще Энни с дочерьми… И всех необходимо кормить и одевать.

– Наверное, к вашему кошельку часто обращаются, – заметила я.

Нед не ответил. Обернувшись к нему, я обнаружила, что он смотрит на мужчину, сидящего перед мольбертом на траве, неподалеку от «Какао-хауса» – на моем недавнем наблюдательном пункте. Судя по всему, художник – коренастый лысеющий тип – рисовал толпу людей у дворца. От солнца его закрывал белый зонт. Несколько зрителей наблюдали за работой на почтительном расстоянии.

Нед сердито взглянул на художника.

– Это мистер Гамильтон? – несмело спросила я.

– Нет, – пробормотал Нед. – Это Лавери – вот досада.

Он зашагал по газону с такой яростной решимостью, будто собирался ударить художника и растоптать его мольберт. Я испуганно бросилась вдогонку, но ничего страшного не произошло (да и не могло произойти – Нед всегда был миролюбив). Он всего лишь смерил художника ледяным взглядом, фыркнул и сухо сказал:

– Добрый день, Джон.

Лавери приветственно помахал угольком и продолжил рисовать, по-видимому, не заметив колючего тона. Нед не представил нас друг другу и, не оборачиваясь, двинулся дальше. У мостов он остановился и принялся напряженно разглядывать проходящих мимо людей. Причина внезапной смены настроения легко угадывалась: Неду было досадно, что он не единственный рисует Выставку. Как я потом узнала, несколькими неделями раньше Нед делал наброски, наблюдая, как девушки с фабрики «Муратти» ловко сворачивают сигареты, а Лавери – которого до тех пор ни разу не видели в парке даже с карандашом в руках – проходил мимо и, заметив Неда, прокомментировал его работу. Именно тогда (по крайней мере, так подозревал Нед) Лавери позаимствовал идею рисовать Выставку.

В надежде подбодрить нового друга я предложила:

– Давайте зайдем во Дворец, мистер Гиллеспи. Я бы с радостью послушала ваше мнение об экспонатах. А вы показали бы мне место, куда хотите переместить свою картину.

Нед взглянул на часы и помрачнел.

– Боюсь, сегодня не получится. Как вы знаете, я должен разыскать Гамильтона – а потом обещал встретиться с другом. С радостью составлю вам компанию в другой раз.

Неожиданно среди посетителей, толпящихся у Секции женских ремесел, я заметила призрачную фигурку Мейбл. Девушка направлялась к нам; чуть позади шли Элспет и Энни с девочками. Хотя их появление было неизбежным, я огорчилась, что наш разговор с художником прервали, – меня очень увлекало общение «с глазу на глаз». Внезапно мне пришла в голову отличная мысль: что, если купить картину Неда? Это наверняка будет серьезной помощью семье. Поразмыслив о том, как лучше преподнести идею, я сказала:

– Знаете, я бы с радостью приобрела картину перспективного шотландского художника – а может, и не одну.

Нед задумчиво кивнул.

– Попытаюсь вам помочь. Я близко знаю Лавери – он, в сущности, славный малый. Конечно, есть еще Гутри и Макгрегор, да и среди моих друзей найдутся способные художники: например, Уолтер Педен. Но лучше начните с Гутри и Макгрегора. Если угодно, я вас представлю.

– О, боюсь, вы меня не поняли. Прежде всего меня интересуют ваши работы.

Нед снял шляпу и запустил пальцы в волосы, снова демонстрируя набросок на манжете.

– Господи помилуй, – сказал он. – Что ж, я чрезвычайно польщен.

Мы договорились, что на неделе я зайду к нему в мастерскую. Пока мы обсуждали подробности, подошла Мейбл. Заключив брата в объятия, она что-то шепнула ему на ухо и обернулась ко мне.

– Добрый день, Гарриет. Развлекаетесь?

– Да, благодарю вас.

– По-моему, иногда развлекаться необходимо, правда, Нед? – Мейбл подергала его за локоть. – Как думаешь, братец? А?

Она подшучивала – возможно, на мой счет. Совершенно не представляя, что сказать в ответ, я почувствовала себя неуютно. Нед рассмеялся – он наверняка не уловил насмешки в тоне Мейбл, как всегда, не замечая ее дурных манер. Милый Нед всегда видел в людях только хорошее и был абсолютно слеп к недостаткам.

В конце концов, я решила прибегнуть к старому проверенному способу – лести.

– Мейбл, какое у вас красивое платье.

– Благодарю, – безучастно проворковала она и, оглядев меня с ног до головы, не нашла слов для ответной любезности.

К нам подошли остальные, и Элспет что-то бодро заверещала мне в ухо. Опустив глаза, я поймала на себе недобрый взгляд Сибил. При виде детского лица, искаженного злобой, мне стало не по себе. К тому же я начала понимать, что рядом с Элспет чувствую себя мухой, загнанной в угол пауком: бесконечно жизнерадостным и словоохотливым, но все же хищником. Завороженно следя за движениями ее губ, я почти смирилась, что вскоре меня опутают шелковистой паутиной и подвесят, чтобы полакомиться позже, но тут к нам подскочила Энни.

– Где Роуз?

– Не знаю, – ответила та. – Разве она не с Сибил?

Все дружно обернулись к девочке. Злоба на ее лице сменилась оскорбленной невинностью.

– Где твоя сестра? – спросила Энни.

Сибил обиженно выпучила глаза.

– Не знаю.

Я посмотрела на главное здание. У входа Нед и Мейбл беседовали с респектабельным господином – видимо, с тем, кого искали. Элспет проследила за моим взглядом и словно в подтверждение этой мысли устремилась на помощь сыну и дочери с возгласом «Гамильтон». Я наблюдала за ними, надеясь, что Нед договорится о новом месте для своего полотна. Владелец галереи внимательно слушал бывшего ученика. К несчастью, Мейбл не хватило ума держаться скромнее: она встала в горделивую позу – глаза прищурены, подбородок вздернут, взгляд заносчивый и дерзкий. Только бы Гамильтон не нашел ее поведение слишком вызывающим. Рядом со мной Энни отчитывала Сибил:

– Сколько можно повторять – никогда не упускай ее из виду?

Девочка надула губы и стала ковырять носком землю.

В этот миг где-то у каменного моста послышался слабый детский плач. Энни завертела головой и громко закричала:

– Роуз? Ты где?

Она бросилась к реке. Я снова оглянулась на вход в здание. Услышав отчаянный вопль Энни, Нед прервал разговор с Гамильтоном и встревоженно посмотрел на жену. Затем что-то буркнул Элспет, которая как раз подошла к их компании, и, оставив ее с Гамильтоном и Мейбл, бросился сквозь толпу.

– Энни! Что случилось?

– Роуз! – крикнула Энни в ответ. – Роуз, милая, ты где?

И тут мы наконец увидели младшую Гиллеспи. Она сидела на тропинке у Пожарной машины и горько рыдала. Пухлые румяные щеки были перемазаны пылью и слезами. Заметив отца и мать, Роуз обрадовалась и перестала плакать. Энни подхватила ее на руки.

– Вот ты где, сокровище мое!

Сначала Элспет, Мейбл и владелец галереи следили за событиями у реки, но, когда стало ясно, что опасность миновала, дамы обернулись к Гамильтону и одновременно затараторили. Элспет энергично шевелила губами, и, хотя на расстоянии я не разбирала слов, невозможно было не слышать ее властный пронзительный голос. Тем временем, не подозревая о расстройстве своих планов, Нед вместе с Энни хлопотал над Роуз. Я украдкой глянула на Сибил – потупившись, с несчастным выражением лица, она наблюдала за родителями и сестрой. Энни до безумия обожала младшую дочь; даже мне было ясно, что Роуз – ее любимица. Интересно, подумала я, чувствует ли Сибил себя отверженной.

Пытаясь подбодрить ее, я сказала:

– Тяжело быть старшей? Все время нужно присматривать за сестрой.

Конечно, я надеялась завоевать расположение девочки – ведь до сих пор нам не удалось подружиться, – но Сибил осталась равнодушной. Она бросила на меня странный, не по годам подозрительный взгляд.

– Роуз вечно теряется, – пробормотала она, затем развернулась и убежала к фонтану.

Сейчас мне трудно вспоминать этот разговор без содрогания.

* * *

Когда Нед вновь подошел к матери и сестре, Горацио Гамильтон из Комитета изящных искусств уже изнемог от их натиска и, извинившись, удалился в личный кабинет в главном здании. Точно не известно, что произошло между Элспет, Мейбл и хозяином галереи, но, если верить женщинам, несмотря на все их очарование и убедительность аргументов, Гамильтон дал понять, что не сможет помочь Неду. Судя по всему, Комитет все продумал еще за несколько недель; картины нельзя было перевешивать по прихоти художников и их родни. Полотно «У пруда» оставалось на месте на протяжении всей работы Выставки, и в результате Нед не получил должного признания.

* * *

Наверное, у вас уже сложился образ художника, бесспорно талантливого, но стесненного нуждой и обстоятельствами. Бедный Нед! Разве странно, что он желал успеха? Я бы совершенно не удивилась, узнав, что он завидует коллегам, особенно не обремененным семьей. Кроме того, ему приходилось противостоять неравенству в мире живописи, известном в те времена (да и в наши тоже) закрытостью и снобизмом, особенно в Шотландии, где все именитые художники были богаты, образованны и родом из Эдинбурга. Даже представители «новой школы» – сомнительного объединения художников, ставшего известным под названием «Парни из Глазго», – в основном происходили из семей пасторов, торговцев или магнатов и благодаря финансовой поддержке семьи и покровителей не были вынуждены зарабатывать на жизнь продажей картин. Некоторые к тому времени были уже весьма имениты: у них не только приняли картины на Выставку, но и предложили расписать здания фресками. Нед Гиллеспи не принадлежал к элите; его и близко не подпустили к оформлению дворца.

Строго говоря, семья Гиллеспи была весьма уважаемой, но, несмотря на попытки Элспет подражать аристократичным манерам, не могла похвалиться ни богатством, ни благородным происхождением. Однако Нед стремился творить вопреки обстоятельствам. Порой я задумывалась, много ли на свете ему подобных: одаренных молодых людей, чей дар пропадает зря из-за нехватки денег и возможностей. Трудно было не заметить и тех, кто, несмотря на богатство и связи, так ничего и не достиг. Нед, по крайней мере, творил и был талантлив. Он запал мне в душу, и в тот вечер, сидя в одиночестве у себя дома, я не могла отделаться от мысли, что мир чрезвычайно несправедлив.