Текст книги "Сбежавшая невеста"

В сотый раз она с надеждой оглядела комнату, ища лорда Мэйнверинга. Только бы он появился, и она могла бы попросить у него совета в этом новом затруднении! Но он, конечно, праздновал в объятиях Гарриет Вильсон свою утреннюю победу. Злясь на него и на себя за эту свою злость, она так ожесточенно принялась отплясывать с герцогом, что мисс Драмонд Варрел удивленно подняла брови, а леди Лаверсток и леди Бересфорд обменялись понимающими взглядами.

XII

Что же до Мэйнверинга, то он провел сумасшедший день, гоняясь за Дженнифер, которой нужно было сообщить, что Мандевиль будет молчать. Он заехал на Гросвенор-сквер так рано, как, по его понятиям, позволяли приличия, но ему сказали, что Дженнифер только что уехала на верховую прогулку. Заехав попозже, он узнал от дворецкого, что наверху леди Бересфорд, и уехал, не назвавшись. Ему совсем не хотелось видеться с теткой. Дворецкий, однако же, сказал, что герцогиня и Дженнифер перед Олмаком поедут к леди Сефтон; он поехал туда в надежде перекинуться с Дженнифер парой слов, но по дороге столкнулся с Чарльзом Лаверстоком. Здесь была новая опасность. Нужно обязательно предупредить Дженнифер, что Лаверстоки в городе. Но от Чарльза, который искренне восхищался своим суровым опекуном, оказалось не так то легко отделаться, и когда Мэйнверинг добрался до леди Сефтон, ему сказали, что герцогиня и мисс Фэрбенк уже уехали в Олмак. Ему решительно не везло: на него тут же накинулся лорд Сефтон с длинными рассуждениями по поводу только что состоявшихся выборов в одном из его округов. Немыслимо же быть невежливым и не выслушать хозяина; необходимо также выказать интерес к предмету, который считается главным делом твоей жизни. Когда ему наконец удалось улизнуть, оказалось, что уже половина одиннадцатого вечера, а он – в брюках. Не было никакой надежды на то, что он успеет заехать домой, переодеться в бриджи до колен, необходимые для появления в Олмаке, и успеет туда до одиннадцати, когда, следуя установленным правилам, двери закроют.

В дурном настроении он провел беспокойный вечер, бродя из клуба в клуб и из одного игорного дома в другой не потому, что предпочитал какой-то из них, а только из-за их близости к Сент-Джеймс-Парку, а следовательно, к Олмаку. Он не желал признаться себе, что бродит там в надежде «случайно» встретить Дженнифер и бабушку, когда они поедут домой, но факт оставался фактом: он провел ужасно много времени в окрестностях Кинг-стрит. Встречая в клубах то одного приятеля, то другого, то там, то здесь садясь за карты, он, естественно, выпил гораздо больше, чем выпил бы, сидя в одном месте. Это нисколько не улучшило его настроения. Позади был тяжелый, суматошный день; фактически, напомнил он себе, прощаясь со швейцаром у Брукса, – два дня: прошлой ночью он вообще не ложился. Неудивительно, что выпитое на него подействовало.

Наконец его терпение, каким бы оно там ни было, было вознаграждено. Стоя в дверях игорного дома Франка на Кинг-стрит, напротив Олмака, он услышал крик лакея, призывавшего карету герцогини Льюэсской. Мэйнверинг быстро распрощался с друзьями, с которыми прощался на протяжении четверти часа уже раз пятнадцать, неторопливо пошел через дорогу к Олмаку и оказался у крыльца как раз в тот момент, когда герцогиня и Дженнифер вышли к карете. К его негодованию, они оказались не одни: с ними была Памела в сопровождении все того же Чарльза Лаверстока. Нельзя же разговаривать при них! Он заскрипел зубами – привычка, за которую в детстве его бесконечно ругала няня, – и, спрятавшись в тени, наблюдал, как Чарльз Лаверсток помогал дамам взойти в карету. Мэйнверинг подошел, поприветствовал всех и твердо приказал Чарльзу удалиться. Тот был очень недоволен, так как рассчитывал проводить Памелу домой и тем самым закрепить возобновленное знакомство, но он слишком боялся своего опекуна, который сегодня был еще суровее, чем обычно, и не запротестовал. Он неохотно повернул в сторону Брутон-стрит и предался мечтам о Памеле.

Тем временем Мэйнверинг, отдав распоряжения кучеру, занял место в карете рядом с Дженнифер.

Он тут же почувствовал, что Дженнифер, окаменев, отодвинулась, и понял причину этого, когда бабушка начала немилосердно высмеивать его из-за дуэли с Мандевилем.

– Полагаю, что ты ощущаешь себя героем, Джордж, – начала она, – ранив на дуэли балбеса из-за Ковент-Гарденской штучки. Мисс Фэрбенк и я очень веселились, слушая эту историю. Не так ли, мисс Фэрбенк?

– Ох, ужасно, – сказала Дженнифер, забившись в самый угол.

– Да ты, я вижу, и сам ранен, – старая леди веером указала на кусочек пластыря, которым он заклеил царапину на щеке. – И впрямь, шрамы любви. Надеюсь, мисс Вильсон на деле доказала свою благодарность за честь, которую ты ей оказал. По правде говоря, Джордж, я сердита на тебя. Твой дедушка, конечно, тоже дрался на дуэли и убил своего противника. Но его противником был достойный человек, и они дрались из-за политики, а не из-за юбок. Боюсь, сегодня ты нанес себе урон в глазах мыслящих людей, и мой тебе совет: найди какой-нибудь предлог и уезжай из города. Съезди к своему толстяку Принни в Брайтон или отправляйся куда-нибудь по делам политики, но любой ценой уезжай и пережди, пока улягутся сплетни. Теперь, с появлением в городе младшего Лаверстока, мы спокойно можем обойтись и без тебя, не правда ли, мисс Фэрбенк?

– Безусловно, – сказала Дженнифер. – Сегодня он чудесно за нами ухаживал.

– Да и герцог, – сказала герцогиня. – Было бы неблагодарно, детка, с вашей стороны, если бы вы не вспомнили о герцоге Девонширском, который весь вечер развлекал вас.

– Ох, я ни за что не могла бы забыть его, – сказала Дженнифер, пользуясь возможностью показать Мэйнверингу, что она ничуть не страдала без его общества.

Он опять молча заскрипел зубами, слишком поздно сознав, что перестарался в своем стремлении оградить доброе имя Дженнифер. Самой ей он мог бы объяснить настоящую причину дуэли с Мандевилем, но не теперь, когда ощутил ее холодность и увидел, как легко она поверила слухам. Могла же она понять, что он использовал Гарриет только как предлог, чтобы ее, Дженнифер, собственное имя никак не было затронуто. Не заметив Дженнифер утром в парке, он не знал, что она оказалась свидетелем его заигрываний с Гарриет Вильсон; сам же он хотел, чтобы эта утренняя прогулка придала правдоподобия его версии относительно причин дуэли. Поэтому ему казалось, что Дженнифер осуждает его совершенно без оснований. Он не мог решить, за что более сердит на нее – за ее глупость или за готовность думать о нем плохо. Но в любом случае, если она готова думать о нем так плохо, хорошо, что он узнал об этом так быстро. Он тотчас решил отомстить ей и принялся оживленно беседовать с Памелой о своих друзьях Лаверстоках, уверенный, что каждое его слово увеличивает беспокойство Дженнифер. У дома Бересфордов он распрощался с бабушкой.

– У вас есть мисс Фэрбенк, так что вы не нуждаетесь в моем обществе.

Своим тоном он наносил оскорбление Дженнифер, на которую решил не обращать больше внимания, преувеличенно вежливо прощаясь с герцогиней.

– Хорошенько подумай о том, что я сказала, – повторила она, – тебе нужно уехать ненадолго из Лондона.

– Мэм, вы уже убедили меня. Я завтра же уеду в Суссекс. Я вспомнил, что мой неоценимый будущий дядюшка говорил о предстоящем собрании Хэмпденского клуба, где есть разногласия с наиболее радикально настроенными членами.

Дикция его была несколько нечеткой, и, чтобы стоять прямо, ему пришлось держаться за дверцу кареты.

– Уверен, что мне будет приятнее толковать с суссекскими простофилями, чем обмениваться колкостями с Гарриет и ей подобными.

Он с грохотом захлопнул дверцу кареты и не очень уверенно помог Памеле подняться на крыльцо ее дома.

Его бабушка между тем уселась поудобнее и откинулась на подушки.

– Удивительно, – заметила она, – не могу упомнить случая, когда видела Джорджа в подпитии. Мисс Вильсон, должно быть, действительно хороша.

Она ждала ответа Дженнифер, но та была слишком рассержена, чтобы разговаривать.

Мэйнверинг, проснувшись наутро с оглушительной головной болью, убедил себя, что он очень рад, что Дженнифер никогда не узнает истинных причин дуэли. Бабушка, конечно, права, хотя резоны у нее и другие. Чем скорее он уедет из города, тем лучше. Вопрос в другом: будет ли честно оставить Дженнифер в такой взрывоопасной обстановке? Очевидно, из дружелюбного присутствия Лаверстока следует, что он и его мать решили не устраивать сцены, столкнувшись в Олмаке со своей бывшей гувернанткой. Но это могло быть данью уважения патронессам Олмака. Сегодня утром леди Лаверсток, конечно, первым делом помчится со своей удивительной историей к его бабушке или, еще хуже, – к леди Бересфорд, которая, как он теперь вспомнил, была ее ближайшей подругой. Он застонал, выпил еще немного содовой и посмотрел на часы. Как он и боялся, было уже очень поздно. Что бы леди Лаверсток ни решила предпринять, помешать ей он уже не мог. Проклиная себя, он принялся просматривать письма. Счета, счета, приглашения, счета, политический манифест и вдруг – пахнущая лавандой записочка почерком леди Лаверсток. Оказалось, ее первым побуждением было написать ему, и написать в очень теплых тонах. Не первый раз, разбирая тягучий почерк, он недобрым словом помянул своего друга Лаверстока, который вздумал назначить его опекуном своих детей, а значит, и постоянной мишенью для посягательств своей жены. Письмо, казалось, было ни о чем, скорее даже целым набором этих «ни о чем». Он сердито отбросил письмо, выпил еще содовой и подумал о своих друзьях и тех заботах, которые они взвалили на него. Жена Лаверстока, сестра Перчисов… Странно, в который раз подумал он, что ее тоже зовут Дженнифер. Корнуэльское имя. Может быть, мисс Фэрбенк сбежала от какого-нибудь жестокого дурака-корнуэльца? Что ж, чем скорее она вернется домой, тем лучше для всех. Думая о ней, он вдруг увидел ее имя на второй, не прочитанной странице письма леди Лаверсток и, насторожившись, принялся снова разбирать паучий почерк. Наконец он его расшифровал. По-кошачьи заигрывая с ним и намекая на то, какая она молодец, что промолчала про мисс Фэрбенк, леди Лаверсток обвиняла его в том, что он на спор поместил к бабушке бывшую гувернантку. Если леди Лаверсток и подозревала нечто худшее, то была слишком хорошо воспитана, чтобы писать об этом. Казалось, она хотела лишь одного – чтобы ей отдали должное за ее осторожность, да и за молчание леди Бересфорд тоже, которую, как она хвалилась, ей удалось склонить к молчанию.

Так, значит, тетка тоже знает. Он сердито скомкал в руке пахучую бумажку. Пари. Удачная мысль. Может, все еще и образуется. Но ему нужно все обдумать… нужно время.

Голова раскалывалась. Позвонив, он потребовал шампанского. Получив его и заслужив упрекающий взгляд Хадсона, который служил у него с довоенных времен и считал, что его хозяин не подвержен похмелью, он принялся сочинять ответ леди Лаверсток, целью которого было удовлетворить ее любопытство, заставить молчать и в то же время ничего ей не сказать. Это было нелегко, и результатом он не совсем был доволен. Соревнуясь с нею в умении элегантно писать «ни о чем», он, казалось, заразился ее игривостью. Это-то ей, без сомнения, понравится. У него появится время, чтобы придумать, как оградить бабушку. Дженнифер больше не важна; он сказал себе, что ему теперь безразлично, что с ней станет, но бабушка должна быть ограждена от сплетен и скандала любой ценой. Размышляя так, он предпочел забыть, как она любит их обоих. Вместо этого он напомнил себе, что политическое собрание, о котором он упоминал, будет еще только через неделю. Он воспользуется бабушкиным советом и в последний раз по-холостяцки навестит в Брайтоне своего приятеля принца-регента, а уж потом посвятит свое время мисс Перчис и женитьбе.

Получив его записку, леди Лаверсток была в восторге. Если, увы, это и не было предложением руки и сердца, письмо подавало надежды. Когда она его перечитала, оно ей понравилось меньше. В нем не было ничего, за что бы можно было зацепиться. Хотя Мэйнверинг выражал восхищение ее проницательностью по поводу пари, никакими сведениями он с нею не делился. Но надо признать, он всегда был молчаливым и скрытным. Проблема теперь заключалась в том, как заставить молчать леди Бересфорд (а Мэйнверинг прямо просил об этом), не сказав той ничего о своих надеждах.

Это оказалось легче, чем она предполагала, ибо леди Бересфорд имела собственные виды на Мэйнверинга. Не он ли вчера провожал домой Памелу, не обращая внимания на прелести мисс Фэрбенк? Да и Памела сегодня имеет совершенно мечтательный вид, а это, на опытный взгляд ее матери, свидетельствует о зарождающейся любви. Нехорошо, конечно, что, по сведениям леди Лаверсток, Мэйнверингу пришлось срочно уехать по делу, но обе дамы тут же успокоили себя тем, что нельзя забывать о последствиях дуэли. Конечно, ему посоветовали уехать и дать сплетням утихнуть. Каждая из дам, имея на то свои причины, была заинтересована в его политической карьере: леди Лаверсток воображала себя хозяйкой больших приемов для партии вигов, леди Бересфорд представляла, как она будет помогать Памеле, когда та станет хозяйкой. Представляя себя в ярко освещенных салонах, они отвечали друг другу несколько невпопад, но, поглощенные собственными мыслями, не замечали этого. Единственное, в чем они сразу же сошлись, – это хранить молчание по поводу ужасной мисс Фэрбенк. Если этого хочет лорд Мэйнверинг, так тому и быть.

Таково было их решение, за исполнением которого леди Лаверсток следила очень ревниво, будучи заинтересованной в нем персонально. Имея такие блестящие перспективы, она раз в жизни решила быть исключительно скромной. У леди Бересфорд было больше соблазна разболтать секрет, причины ее молчания были не столь личными. Через несколько дней после заключения соглашения ей нанес визит Майлз Мандевиль – бледный, интересный, с рукой на перевязи и очень нервный. Она приветствовала его, как положено приветствовать героя. Памела была на верховой прогулке в парке в сопровождении молодого Лаверстока, ухаживаниям которого ее мать не придавала значения: подумаешь, друг детства. Они с Мандевилем были одни и могли свободно разговаривать, делать намеки, многозначительно умолкать – словом, мистифицировать друг друга до полного удовлетворения.

Оба имели причины помалкивать: Мандевиль со страху, леди Бересфорд ради Памелы. Но наличие такого идеального слушателя оказалось для обоих слишком большим искушением, и они заговорили. Первой не выдержала леди Бересфорд – она одарила Мандевиля полным описанием карьеры Дженнифер в качестве гувернантки. Он отплатил ей рассказом об истинных причинах дуэли с Мэйнверингом. Оба, конечно, поклялись хранить тайну. По крайней мере леди Бересфорд собиралась это делать. Она и раньше подозревала правду о дуэли. Просто у нее появились лишние сведения, которые надо было хранить до того дня, когда она наконец сможет отомстить мисс Фэрбенк. Если бы только Мэйнверинг вернулся в город… Но в глубине души она надеялась, что он в Суссексе и занимается расторжением помолвки, о которой говорила герцогиня. Это было важнее всего. Когда он вернется, будет достаточно времени, чтобы узнать все о пари, благодаря которому Дженнифер водворилась на Гросвенор-сквер, опозорить ее и окончательно решить брак Мэйнверинга с Памелой.

Мандевиль же, обещая хранить тайну, тотчас начал размышлять, как ему воспользоваться полученной информацией. Мисс Фэрбенк и Мэйнверинг, которому он мечтал отомстить, были теперь в его руках. Нужно только решить, как лучше поступить. Он размышлял несколько дней, а между тем везде, где сталкивался с Дженнифер, усиленно за нею ухаживал. Наблюдая, как она нервничает, принимая его ухаживания, он обдумывал различные варианты действий. Придумывать их было так приятно, что он намеренно откладывал сами действия. К тому же не лучше ли отложить месть до возвращения Мэйнверинга в город? Он должен целиком разделить этот позор. Так что Мандевиль наблюдал, выжидал и вальсировал с Дженнифер в Олмаке.

XII

Дженнифер не знала, что и подумать. Мэйнверинг уехал, не сказав ей ни слова. Леди Лаверсток странным образом продолжала помалкивать, и с каждым днем ее молчание становилось все более непонятным и угрожающим. Герцог Девонширский на несколько дней уехал в Чатсворт, и некому стало защитить Дженнифер от преследований Мандевиля, который с каждым днем становился все противнее. Лорд Лаверсток, очень настойчиво ухаживавший за Памелой, иногда отвлекался от этого занятия, чтобы помучить Дженнифер намеками. К счастью для него, да и для Дженнифер, леди Бересфорд подхватила простуду и сидела у себя, утешаясь лаудановыми каплями «Черный карлик» и последним выпуском «Светской красавицы». У герцогини тоже была простуда и новая горничная, которая доводила ее до приступов раздражительности своей неумелостью.

Дженнифер в душе радовалась этому, так как это был для нее прекрасный предлог оставаться дома и развлекать свою покровительницу. Дженнифер до бесконечности читала ей вслух «Тома Джонса» (герцогиня была очень низкого мнения об анонимном авторе «Вейверли»), а герцогиня от Души посмеивалась над тем, как краснела Дженнифер при чтении наиболее откровенных страниц Филдинга. Когда Дженнифер уставала читать, они играли в пикет, и Дженнифер проигрывала воображаемые тысячи своей более умелой партнерше. И, наконец, герцогиня требовала, чтобы ее развлекали светскими сплетнями. Каким безрассудствам предается принцесса Уэльсская? А что поделывает леди Каролина Лэм? Правда ли, что ее упекли в сумасшедший дом? Не зная, что отвечать на эти и множество им подобных вопросов, Дженнифер испытывала все более настоятельное желание полностью довериться своей доброй и взбалмошной покровительнице и попросить ее совета. От этого ее удерживало лишь то, что она не знала, как объяснить участие Мэйнверинга в ее приключениях, все перипетии их отношений. Она очень хорошо понимала, чего добивается герцогиня для своего внука: герцогиня не стеснялась излагать собственные намерения. Он должен жениться на наследнице из Суссекса и возглавить партию вигов. Да и Дженнифер убедила себя, что желает ему того же, но в глубине души не могла не испытывать жалости к незнакомой наследнице. Если иногда ей и приходило в голову, что она сама является наследницей и вполне в состоянии стать хозяйкой салона и организовать политический обед, она подавляла в себе эти мысли. Ей была совершенно ясна ее судьба: благотворительность и компаньонка.

Тем не менее было бы огромным облегчением, если бы она могла посоветоваться с герцогиней, как выпутаться из теперешнего затруднительного положения. В одно дождливое утро, когда часы тянулись особенно медленно, «Том Джонс» был дочитан, а кашель герцогини стал особенно сильным, Дженнифер решила уступить своему желанию. В конце концов можно было не сомневаться, что история с маскарадом у Ватье будет иметь у герцогини успех: та обожала такие приключения.

Но им помешали – лакей принес почту. Для Дженнифер, конечно, не было ничего. Она и не подозревала, что полное отсутствие у нее связей вне Лондона было предметом осуждения среди слуг.

Герцогиня просмотрела почту.

– Ага, – удовлетворенно произнесла она, – наконец-то от Мэйнверинга. Будем надеяться, что его робкая мисс соблаговолила назначить день свадьбы.

Прочитала, лучезарно улыбнулась Дженнифер. Все решено. Свадьба будет небольшая, не в городе: к этому принуждает траур с обеих сторон. Сообщая обо всем этом Дженнифер, герцогиня предпочла умолчать о том, что Мэйнверинг не выказывал решительно никакого энтузиазма по сему поводу. Он женится, и этого достаточно. Энтузиазм появится – или не появится – позже.

Для Дженнифер этого тоже было достаточно. В комнате стало ужасно душно. Голова раскалывалась. Тут обнаружилось, что лавандовой воды во флаконе осталось совсем на донышке, и, воспользовавшись этим предлогом, Дженнифер вскочила. Нет-нет, не надо посылать лакея – он, безусловно, все перепутает. Она точно знает, что предпочитает герцогиня. Она сходит сама.

Если герцогиня и поняла этот маневр, она была слишком добра, чтобы говорить об этом. Вместо этого она убедила Дженнифер воспользоваться тем, что дождь перестал, и пройтись по парку.

– Возьмите вашу лошадь, как ее там зовут. Воздух и движение пойдут вам на пользу. Я совершенно ужасная старая эгоистка – заставляю вас так долго сидеть взаперти. И обязательно поболтайте со всеми и принесите мне свежие городские новости.

Дженнифер предоставили самой себе, и она с благодарностью это приняла. Но ее заботы остались при ней. Джеймс, конюх, ставший своего рода компаньоном в ее верховых прогулках, взглянул на ее обеспокоенное лицо и не стал развлекать своими обычными разговорами. Она молча ехала впереди него, занятая своими мыслями, несчастная.

От мрачных мыслей ее оторвал выкрик, раздавшийся с противоположной стороны Парк-Лейн.

– Дженни, эй, Дженни!

Она удивленно оглянулась и побледнела при виде подопечного своего дяди Эдмунда Батса. Что он делает в Лондоне? Помогает искать ее? В течение минуты ее одолевал соблазн пришпорить Звездного и скрыться в парке, но приличия возобладали. Не было необходимости говорить Эдмунду, где она живет, и не было причин предполагать, что он ее ищет. Во время их последней встречи стало совершенно ясно, что меньше всего он хотел бы жениться на ней. Вдалеке от дяди он может даже оказаться союзником. Она натянула поводья и терпеливо ждала, пока Эдмунд проберется к ней между нарядным ландо и обшарпанной почтовой каретой.

– Дженни, да это же просто замечательно! Где ты пряталась все это время?

Она мрачно посмотрела на него:

– Не уверена, что могу тебе это сказать, Эдмунд.

– Не скажешь? Но, Дженни, ты очень ошибаешься. Я тоже сбежал от дяди Гернинга. Именно поэтому я так рад тебя видеть. Говоря прямо, у меня не осталось ни гроша. Не представлял, что жизнь в Лондоне так дорога. И бедная Элизабет не в лучшем положении.

– Элизабет? Она, что тоже здесь? Что это за сумасбродство? Но пошли, мы не можем стоять и разговаривать здесь. Пойдем со мной в парк, и ты расскажешь мне все с самого начала. – Она повернулась к конюху, который с большим интересом прислушивался к их разговору, отослала его за лавандовой водой для герцогини и велела вернуться через полчаса.

– Мой кузен побудет со мной, пока вы не вернетесь.

Слуга был отлично вышколен и поэтому не выказал удивления тем, что мисс Фэрбенк таким чудесным образом посреди Парк-Лейн нашла своего кузена; он послушно поехал выполнять поручение. Оказавшись в парке, Эдмунд умоляюще посмотрел на Дженнифер.

– Дженни, мы в очень затруднительных обстоятельствах, Элизабет и я… И это все твоя вина…

Она с удивлением посмотрела на него:

– Моя вина? Это каким же образом?

– Очень просто. Если бы ты не убежала, ничего подобного с нами не случилось бы. По справедливости ты просто обязана помочь нам.

– Я, конечно, сделаю все, что в моих силах, если ты объяснишь мне, в чем дело. Но прошу, не теряй времени. В любой момент нам может повстречаться кто-нибудь из моих знакомых, и мне придется объяснять им, кто ты такой. Кстати, здесь меня знают как мисс Фэрбенк.

– Мисс Фэрбенк? Не думаю, что тебе следует скрываться под чужим именем, Дженни. Вообще мне кажется, что все твои действия далеки от приличного поведения. А уж каковы будут чувства Элизабет, когда она узнает, я и сказать не могу. Даже сомневаюсь, стоит ли мне приглашать тебя навестить ее. Положение этого ангела столь деликатно, что здесь нельзя быть слишком осторожным.

Как это бывало и раньше, Дженнифер потеряла терпение.

– Ради Бога, Эдмунд, сейчас не время читать мне нравоучения. Лучше скажи, почему ты в Лондоне и правда ли, что Элизабет тоже здесь. Я только надеюсь, что вы своей глупостью не испортили ей все.

– Ничего подобного, Дженни, да и к тому же не тебе обвинять меня в недостойном поведении. Правда, Элизабет скрывается от отца, но уверяю тебя, она не могла поступить иначе. А поскольку ей пришлось уехать, я не мог не сопровождать ее. Но уверяю тебя, она устроилась в очень респектабельном месте, у сестры своей матери, миссис Фостер в Холборне.

– В Холборне? – Дженнифер была уже достаточно сведуща в жизни Лондона и знала, что это не очень фешенебельный район. – А ты, конечно, в Чипсайде?

– Нет-нет, – серьезно сказал он. – Миссис Фостер нашла мне очень приличное жилье на Стренде, но, – тут он помедлил, – говоря прямо, Дженни, у меня почти совсем нет денег. Это просто чудо, что я увидел тебя.

– Вряд ли тебе это долго будет казаться чудом, – сухо сказала Дженнифер. – Мои карманы столь же пусты, сколь и твои, но я постараюсь помочь, если скажешь мне, наконец, как вы с Элизабет без разрешения дяди, как я понимаю, оказались в Лондоне.

– Уж конечно без его ведома, – гордо сказал Эдмунд. – Ты думаешь, ты единственная, у кого хватило духу сбежать, Дженни, но ты ошибаешься. Нужно было только видеть слезы и отчаяние Элизабет, когда мы ехали в почтовой карете.

Если Дженнифер и подумала, что слезы и отчаяние являются странным проявлением силы духа, она воздержалась от каких бы то ни было высказываний, а вместо этого стала допытываться до причин их тайного бегства.

– Тайного бегства, – от этих слов он покраснел. – Ничего такого, Дженни. Я не посмею так обидеть Элизабет. Она оказала мне огромную честь, доверившись мне, и, конечно, я могу только надеяться, но, клянусь, Дженни, у меня не сорвалось ни единого признания. Ее и так уже достаточно запугали.

– Запугали? Элизабет? Да дядя всегда берег ее как зеницу ока! Прошу тебя, Эдмунд, перестань бродить вокруг да около и объясни.

Он обиделся:

– Да я и стараюсь это делать, Дженни, но ты все время перебиваешь.

– Ничего подобного, – сердито начала она, но, посмотрев на него, рассмеялась и извинилась. – Ладно, продолжай, слушаю тебя.

– Ну, ты можешь предположить, что после того как ты сбежала таким дурацким способом (да, дурацким, потому что ни одной приличной женщине даже и в голову не придет выбираться в темноте через окно)… – тут он взглянул на нее и быстренько сменил тему. – Короче говоря, дядя Гернинг, очень разгневанный, погнался за тобой и вернулся без тебя не в лучшем настроении, как ты можешь угадать. Даже тетя испугалась, когда увидела выражение его лица, а ты знаешь, что она не очень-то обращает внимание на его крики. Что до меня, то я старался не попадаться ему на глаза, боясь, что он обвинит меня в том, что я не был более настойчив с тобой, а как я мог, когда мое сердце принадлежит другой.

– Элизабет?

– Всегда. Как можно жить под одной крышей с этим ангелом и не… Но я отвлекаюсь. Дядя ни слова не сказал о тебе, Но было ясно, что он тебя не нашел. Прошло несколько дней; он бродил по дому, как грозовая туча. Даже его сука Флора забивалась от него подальше. Потом в один прекрасный день все изменилось. Дядя вышел к обеду улыбаясь, зато глаза Элизабет были красны от слез.

– Снова? – спросила Дженнифер, но он, к счастью, не услышал.

– Она нашла возможность остаться со мной наедине после обеда и все мне рассказала. Ты не поверишь, Дженни, но дядя Гернинг требовал, чтобы она разрешила ему выдать себя за тебя, чтобы она вышла за Ферриса, или как там его теперь зовут.

– Будто бы это я?

– Да. Он сказал, что Феррис никогда не видел ни одну из вас, и ему все равно, на ком жениться. Все, чего он хочет, – это получить хозяйку политического салона, ну и, конечно, состояние, но дядя сказал, что с его, дядиными, перспективами Феррису должно быть все равно, чье состояние он получит – твои восемьдесят тысяч фунтов или то, что он может дать Элизабет.

– Невероятно, – сказала Дженнифер. – И что же сделала Элизабет? Полагаю, заплакала.

– Дженни, ты совсем не понимаешь, насколько она чувствительна. Ведь это же ее родной отец! Как она могла пойти против него? Особенно – ну, ты знаешь дядю Гернинга. Он не очень-то вежлив, особенно когда сердится.

– Да, – согласилась Дженнифер, – совсем невежлив. Итак, моя кузина Элизабет согласилась притворяться. Что же, интересно, заставило ее изменить решение?

– Как же, сам жених. На следующий день он приехал, чтобы сделать формальное предложение. Здоровенный чернобровый грубиян, Дженни, да и по возрасту он ей в отцы годится. Одно слово – надутый щеголь, разнаряженный в пух и прах, будто он в Сент-Джеймском дворце, а не в Суссексе, и горд, как дьявол. Со мной разговаривал так, будто я – деревенский дурачок, едва выдавливал из себя слова в разговоре с дядей и тетей – ну, это-то меня не больно трогало, – а уж бедняжку Лиззи просто довел до истерики.

– Расплакалась прямо перед ним? Ну и обручение!

– Нет, что ты, после того как он уехал! Пойми, он остался только на одну ночь, а на следующий день не соизволил остаться даже к обеду; только посмотрел на Лиззи и тут же приказал подавать свою коляску, и был таков: поехал, несомненно, к своим собутыльникам у Ватье. А мы остались: Лиззи в истерике, дядюшка упрекает ее, что, мол, была недостаточно мила с милордом… Как будто ему это было нужно! Господи, да он может проглотить Лиззи, не жуя. Ты бы все-таки была ему не по зубам, Дженни. Ты не так чувствительна, как моя дорогая бедняжка.

– Да уж! Ты, кажется, принимаешь меня за амазонку. Но все-таки скажи, как эта твоя тонкая душа Элизабет нашла в себе силы решиться на такой отчаянный шаг – бегство?

– А что еще ей оставалось? Папаша толкует только о брачных контрактах, а мамаша о свадебных нарядах!

– Что же она не подумала сказать жениху об обмане? Насколько я понимаю, это быстро решило бы все проблемы.

– Сказать ему? Да бедняжка боялась даже взглянуть на него! Да и дядя все время подслушивал под дверью.

– Угу, – сказала Дженнифер, – но это уже другая история. Так что бедная девочка собрала все свое мужество и убежала с тобой.

– Да, ну не молодец ли? Мы все продумали в тот же вечер, но, конечно, не осуществляли наш план, пока положение не стало совершенно отчаянным. Если бы времени было побольше… Но не прошло и двух недель, как милорд прислал очередное запугивающее письмо: он, видите ли, хочет поскорее связать всех узами. Он, мол, будет иметь честь быть у нас на следующий день (заметь себе, и не подумал пораньше известить нас) и надеется, что ему удастся убедить мисс Перчис (это он Лиззи так называет) назначить день свадьбы. И при этом в письме ни доброго слова к бедной Лиззи, ни гу-гу, а все так по-деловому, будто он обсуждает доставку тюка товаров. Для Лиззи это уже было слишком. Я боялся, что она сляжет и мы не сможем осуществить наш план.