Текст книги "Доводы рассудка"

Мэри вообще редко считалась с чувствами сестры, но сейчас она и вовсе не подозревала, что своими словами растравливает какую-то особую рану.

«Изменилась до неузнаваемости». Энн покорилась, погрузившись в молчаливую, глубоко смиренную подавленность.

Разумеется, все так и есть, и ей нечем было успокоиться, поскольку он совсем не изменился, или совсем не изменился к худшему. Она уже призналась себе в этом, и она не могла думать по-другому, каким бы жестоким ни казался его приговор ей самой. Нет, за годы, унесшие весеннее цветение ее юности, он сильно возмужал, приобрел независимый вид, живые и открытые манеры, но черты его приятного лица не изменились. Она видела перед собой того же самого Фредерика Вентворта.

«Так изменилась, что он не узнал бы ее!» С этими словами ей придется жить. И все же она скоро начала радоваться, что услышала их. Они здорово отрезвляли, они ослабляли волнение, несли покой, а потому им предстояло сделать ее более счастливой.

Фредерик Вентворт произнес эти слова, или какие-то другие, похожие, вовсе не подозревая, как скоро их передадут ей. При встрече с ней он в первый же момент нашел ее ужасно переменившейся, и сказал то, что почувствовал. Он не простил Энн Эллиот. Она дурно обошлась с ним, покинула его и обманула его надежды; и хуже того, она показала малодушие, чего он сам, решительный, уверенный в себе, не смог вынести. Она отказалась от него, отказалась в угоду другим. Под воздействием чересчур убедительных уговоров. Она проявила слабость и робость.

Он был слишком горячо привязан к ней, и с тех пор ни разу не встретил женщину, которую смог бы посчитать ей равной; но, исключая некоторое, вполне естественное желание удовлетворить свое любопытство, он совсем не стремился снова встретиться с ней. Ее власть над ним ушла навсегда.

Сейчас он поставил перед собой цель жениться. Он был богат и, сойдя на берег, намеревался основательно обосноваться где-нибудь, как только сумеет должным образом прельститься кем-нибудь; и в настоящий момент он оглядывался по сторонам, готовый влюбиться с той стремительностью, которую позволит ясная голова и придирчивый вкус. Он готов был отдать сердце любой из барышень Масгроув, если они сумеют им овладеть; другими словами, любой привлекательной молодой женщине, оказавшейся у него на пути, но только не Энн Эллиот. Это было его тайное условие, но он молчал о нем, когда признавался сестре, подтверждая ее предположения и догадки:

– Да, вот он я, София, в самом деле, я готов жениться, и даже жениться безрассудно. Любая девушка между пятнадцатью и тридцатью может иметь на меня виды. Немного привлекательности, несколько улыбок, несколько похвал морякам, и я – потерянный человек. Разве этого не достаточно для моряка, лишенного общества женщин, которому негде научиться быть привередливым?

Он сказал это, она знала, и хотел бы услышать возражения. Его живые, светящиеся гордостью глаза говорили о счастливом убеждении в своей неотразимости человека, по всему видно, не научившегося быть привередливым. Энн Эллиот не совсем исчезла из его мыслей, когда он более чем серьезно описывал женщину, с которой желал бы встретиться. «Решительная, крепкая духом, но мягкая и ласковая» – таково было ее первое и последнее описание.

– Вот какую женщину я хочу встретить, – сказал он. – Конечно, я смогу чуть снизить планку, но не слишком. Если я – глупец, я буду глупцом до конца, поскольку я думал на эту тему больше, чем большинство мужчин.

Глава 8

С того дня капитан Вентворт и Энн Эллиот почти все время вращались в одном и том же кругу. Очень скоро они встретились на обеде у мистера Масгроува, поскольку состояние маленького мальчика больше не могло обеспечивать его тетю отговоркой для отсутствия за столом; и это оказалось всего лишь началом череды других обедов и других встреч.

Суждено ли возродиться былым чувствам или нет? Оба подверглись испытанию, и подтверждение того или иного ответа должно было неизбежно проявиться, ведь прежние времена, несомненно, всплывали в памяти каждого из них, даже помимо их воли; они не могли не обратиться к воспоминаниям; год их помолвки не мог не быть упомянут, пусть мимоходом, по ходу рассказа или описания, возникавшего в ходе беседы. Его профессия определяла темы, его положение приводило к замечаниям; и фразы «это случилось в шестом» или «это случилось до того, как я отправился в море, в шестом году» повторялись весь первый вечер, который они провели вместе, и, хотя голос его вовсе не дрожал и у нее не было никакого повода утверждать, будто он при этом перевел на нее взгляд, Энн, знавшая его душу, понимала, что и его не миновали воспоминания, нахлынувшие на нее. У обоих неизбежно возникали одинаковые ассоциации, только она была очень далека от мысли, что они вызывали равную боль.

Они не вступали друг с другом в беседу, их общение ограничивалось необходимостью проявления обычной учтивости. Да, когда-то они слишком много значили друг для друга! Теперь ничего! Бывали времена, когда, оказавшись в такой же огромной компании, как теперь заполняла гостиную Апперкросса, им одним сложнее всего было бы отвлечься друг от друга и проявлять эту самую учтивость по отношению к остальным. За исключением разве только адмирала и миссис Крофт, казавшихся счастливой и необыкновенно дружной парой (у Энн не получалось назвать никаких других исключений), там не могло быть других таких двух сердец столь же открытых, ни вкусов столь же схожих, ни чувств столь же гармоничных, ни лиц столь же любимых. Теперь же стали совершенно чужими, более того, хуже чем чужими, ибо никогда им не дано было стать ближе. Их ждало вечное отчуждение.

Когда он говорил, она слышала все тот же голос и различала ту же душу. Все присутствовавшие страдали полным невежеством в делах флотских; и его засыпали вопросами, и особенно обе мисс Масгроув, едва ли замечавшие кого-нибудь еще и не спускавшие с него глаз. Расспрашивали, как складывается жизнь на борту, о распорядке дня, о еде, работе и обо всем прочем; и удивление, сопровождавшее его подробный рассказ об уровне удобств, о порядке, царящем на корабле, вызывало у него милую усмешку, которая напомнила Энн о ранних днях их знакомства, когда и она проявляла полную неосведомленность, и ее так же уличали в предположении, будто моряки живут на судне без еды, или у них нет повара, если и есть запасы продовольствия, или некому прислуживать за столом, нет даже ножа и вилки, чтобы ими пользоваться.

Так она слушала и размышляла, но тут ее пробудил шепот миссис Масгроув, которая, переполненная нежностью и сожалением, не смогла сдержаться:

– Ах! Мисс Энн, если небесам было бы угодно оставить в живых моего бедного сына, осмелюсь сказать, и он стал бы совсем другим сейчас.

Энн, подавив улыбку, доброжелательно слушала ее, пока миссис Масгроув еще некоторое время отводила душу; поэтому на какое-то время она упустила ход общей беседы.

Когда она смогла позволить своему вниманию вернуться в естественное русло, она обнаружила, как сестры Масгроув, уже куда-то сбегав, принесли Морской реестр (их собственный Морской реестр, первый, появившийся откуда-то в Апперкроссе), и, склонившись над ним, занялись скрупулезным его изучением, явно намереваясь отыскать там корабли, которыми командовал капитан Вентворт.

– Вашим первым был «Эсп», я помню; мы будем искать «Эсп».

– Вам не найти его там. Крайне изношенное и разбитое судно. Я был последним, кто командовал этим кораблем. Уже тогда едва ли пригодный для плавания, он был признан годным для каботажного плавания еще на год, а то и два, вот меня направили на нем в Вест-Индию.

Девушки не могли прийти в себя от изумления.

– Адмиралтейство, – пояснил он, – время от времени развлекается, посылая несколько сотен моряков в море на уже никуда не годном корабле. Но у них слишком много людей и тысячи разных дел, где уж им угадать тот экипаж, который меньше всего стоило бы терять.

– Фу-ты ну-ты! – вскричал адмирал. – Какой вздор несет эта молодежь! Когда-то днем с огнем не найти лучшего сторожевого корабля, чем «Эсп». Да и равного ему не нашли бы среди построенных в его время. Счастливчик, кто получал этот корабль! Да одновременно с ним, должно быть, еще молодцов двадцать, много лучше его, просились на этот шлюп. Счастливчик, ему вообще повезло получить хоть что-нибудь так скоро, да еще под свое личное командование.

– Ручаюсь вам, я осознавал свою удачу, адмирал, – ответил капитан Вентворт серьезно. – И не думайте, я в те дни вполне был доволен своим назначением. Для меня главной целью тогда было уйти в море; я к этому очень стремился, я хотел хоть что-нибудь делать.

– Ну, это само собой разумеется. И зачем такому молодому парню на берегу прохлаждаться целых полгода? Если у него нет жены, он скоро снова захочет уйти в плавание.

– Но, капитан Вентворт, – вскричала Луиза, – как же вы, должно быть, рассердились, когда прибыли на «Эсп» и увидели, на какую же развалюху они вас послали!

– Я прекрасно знал, что получаю, еще раньше того дня, – заметил он с улыбкой. – Меня ждало не больше открытий, чем ждало бы вас в отношении фасона и крепости любого старого плаща, который, как вы видели, одалживают половине ваших знакомых с тех пор, как вы себя помните, и который в конце концов достается вам в какой-то очень ненастный день. Ах! Этот корабль стал «дорогой старой посудиной» для меня. Он выполнял все мои желания. Я знал, что так и будет. Я знал, что нам предстоит или вместе уйти на дно морское, или он еще прослужит мне; и мне повезло и двух дней шторма не пережить за все время, что мы на нем ходили в море, а после нескольких удачных каперств, развлекших нас, удача мне улыбнулась, и на моем пути домой, следующей осенью, наткнулся я на тот самый французский фрегат, который искал. Я привел корабль в Плимут; и тут мне опять повезло. Мы и шести часов не провели в проливе Эресунн, когда нагрянул шторм, продолжавшийся четыре дня и четыре ночи, и такой шторм, скажу я вам, что мог разделаться с беднягой «Эспом» и за половину того времени; причем наша близость к Великобритании не слишком бы улучшила наше положение. Еще сутки, и мне предстояло бы стать доблестным капитаном Вентвортом в крохотном сообщении в траурном разделе газет; и никто бы никогда и не вспоминал обо мне, раз со мной погиб всего лишь какой-то сторожевой шлюп.

Энн могла себе позволить только тайком вздрогнуть, но барышни Масгроув могли проявлять свои чувства в восклицаниях, полных жалости и ужаса, столь же открыто, сколь и искренние.

– И тогда, я полагаю, – тихо пробормотала миссис Масгроув, словно вслух выражая свои мысли, – вот тогда он и перешел на «Лаконию», и там он встретился с нашим бедным мальчиком. Чарльз, дорогой (подзывая сына к себе), спроси капитана Вентворта, где он впервые встретился с вашим бедным братом. Я всегда забываю.

– Это было в Гибралтаре, мама, я знаю. Дика оставили из-за болезни в Гибралтаре, с представлением от его прежнего капитана капитану Вентворту.

– Ох! Но, Чарльз, скажи капитану Вентворту, ему не обязательно избегать упоминания о бедном Дике при мне, мне ведь только в удовольствие слушать, как о нем говорит такой хороший друг.

Чарльз, представляющий ситуацию в несколько более реальном свете, только кивнул в ответ и отошел.

Барышни теперь занялись поиском «Лаконии», и капитан Вентворт не мог отказаться от удовольствия взять в руки драгоценное издание, чтобы избавить их от трудов, и в который раз в своей жизни, но уже вслух для других, зачитал небольшой параграф, указывающий название корабля, и его класс, и развиваемую скорость, и современное непригодное к плаванию состояние, отметив, что и это судно служило ему верой и правдой.

– Ах, какие то были славные дни, когда я командовал «Лаконией»! Как быстро мне удалось тогда разбогатеть с ее помощью! Мы с моим другом совершили такой прекрасный поход вокруг Гебридских островов. Бедняга Гарвил, сестра! Ты же знаешь, как ему нужны были тогда деньги, еще больше, чем мне. Он имел жену. Превосходный товарищ! Никогда мне не забыть его радость. Он так сильно радовался за нее. Жаль, не удалось нам быть вместе следующим летом, мне так его недоставало, когда меня ждала не меньшая удача в Средиземном море.

– Уверена, сэр, – сказала миссис Масгроув, – для нас это тоже была удача, когда вас назначили капитаном на тот корабль. Мы никогда не забудем, что вы для нас сделали.

Чувства не позволили ей говорить громко; и капитан Вентворт, услышав только часть сказанного и, вероятно, вообще и в мыслях не имея Дика Масгроува, посмотрел на нее немного обеспокоенно, и словно ожидал услышать больше.

– Мой брат, – прошептала одна из девушек, – мама думает о бедняге Ричарде.

– Несчастный мальчик! – продолжала миссис Масгроув. – Он так остепенился и писал нам такие превосходные письма, когда служил под вашим присмотром! Ах! Какое было бы счастье, если бы он никогда не покидал вас. Поверьте, капитан Вентворт, нам очень жаль, что этому не суждено было случиться.

На лице капитана Вентворта, слушавшего эту проникновенную речь, промелькнула гримаса, а особый взгляд живых глаз и презрительная усмешка красивого рта убедили Энн, что, отнюдь не разделяя желаний миссис Масгроув по поводу дальнейшего прохождения службы ее сына, он, по всей вероятности, взял на себя труд избавиться от Ричарда; но он лишь на краткое мгновение позволил себе потворствовать своему настроению, чтобы это мог обнаружить кто-нибудь из тех, кто понимал его меньше, чем она, и уже через минуту он снова проявил собранность, посерьезнел и почти немедленно направился к дивану, на котором они с миссис Масгроув сидели, сел рядом с последней и начал тихо говорить с ней о сыне, причем сочувственно и с большим тактом, таким образом проявляя свое сердечное отношение ко всему, что есть в родительских чувствах искреннего и лишенного нелепости.

Что ж, они оказались на одном и том же диване, поскольку миссис Масгроув охотно пододвинулась, предоставляя ему место: их разделяла только сама миссис Масгроув. Не такая уж, в самом деле, пустяковая преграда. Миссис Масгроув отличалась довольно внушительными габаритами, бесконечно более приспособленная по своей натуре для олицетворения хорошего настроения и жизнерадостности, нежели чувствительности и грусти; и, если смятение худенькой и стройной Энн и унылое выражение на ее лице можно было вполне отнести к соответствию моменту, нужно отдать должное самообладанию капитана Вентворта, с которым он проявил внимание к глубоким вздохам, сотрясавшим тучную фигуру матери, оплакивающей судьбу сына, которого никто не любил при его жизни.

Душевные переживания и габариты, естественно, не зависят друг от друга ни в каких обязательных пропорциях. Большое грузное тело имеет столько же прав пребывать в глубоком горе, сколько и миниатюрное изящнейшее создание. Однако справедливо или не справедливо, но все-таки всегда найдутся совершенно неподходящие сочетания, которые рассудок будет напрасно пытаться оправдать или объяснять (а вкус не сможет их вытерпеть) и которые станут достоянием насмешки.

Адмирал, скрестивши руки за спиной, прогуливался по комнате, но не успел он предпринять две или три прогулки, дабы освежиться, как его призвала к порядку жена, и теперь он подошел к капитану Вентворту и, вовсе не принимая во внимание разговор, который он мог прервать, погруженный только в свои собственные мысли, обратился к нему со словами:

– Если бы прошлой весной ты, Фредерик, задержался на неделю в Лиссабоне, тебя бы попросили отвезти леди Мэри Грирсон с дочерьми.

– Неужели? Как хорошо, что я не задержался!

Адмирал подверг его нападкам за недостаток галантности. Фредерик защищался; хотя и открыто признался, что он никогда по доброй воле не допустил бы никаких дам на борт судна, разве только на бал или с визитом, самое большее на несколько часов.

– Но я-то знаю себя, – сказал он, – я поступаю так вовсе не из-за недостатка галантности по отношению к ним. Скорее из понимания всей сложности обеспечения, пусть и при всех усилиях и жертвах, таких условий на борту корабля, которые требуются женщинам. Тут речи нет об отсутствии галантности, адмирал, когда вы оцениваете слишком высоко те требования, которые предъявляют женщины к личным удобствам, а что до меня, то именно так я и поступаю. Я терпеть не могу узнавать о женщинах на борту корабля, мне не нравится видеть их на борту; и ни один корабль под моей командой никогда не станет перевозить дам и их семьи, если я смогу помешать этому.

Тут на него набросилась сестра:

– О! Фредерик! От тебя уж я этого не ожидала… Какая необоснованная изощренность! Да женщины могут чувствовать себя на судне так же удобно, как в лучших домах Англии. Думаю, я не меньше других женщин прожила на борту, и я не знаю ничего лучше условий, созданных на военном корабле. Я заявляю, что мне лично нигде, даже в Келлинч-холле (с любезным поклоном в сторону Энн), ничуть не удобнее или лучше, чем на большинстве тех кораблей, на которых я жила, а всего их было пять.

– Но это совсем иное дело, – парировал брат. – Ты жила там с мужем и была единственной женщиной на борту.

– А сам ты разве не перевозил миссис Гарвил, ее сестру, ее кузину и еще троих детей от Портсмута до Плимута? И куда же тогда подевалась эта твоя тончайшая, высшего сорта, необычайная галантность?

– Это все из-за дружбы, Софи. Я помог бы жене любого своего брата-офицера, чем только мог, а для Гарвила я перевезу с другого конца света все, что он пожелает. Но не воображай, будто я не видел в этом ничего дурного.

– Будьте уверены, они чувствовали себя на корабле до удивления комфортно.

– Но мне от этого было не лучше. Такая толпа женщин и детей не имеет никакого права находиться на борту и чувствовать себя при этом удобно.

– Мой дорогой Фредерик, все это бесполезный разговор. Пожалуйста, подумай сам, что случилось бы с нами, бедными женами моряков, которым вслед за мужьями необходимо бывает переправиться в тот или иной порт, если бы все испытывали подобные чувства?

– Мои чувства, как ты понимаешь, не помешали мне взять на борт миссис Гарвил и все ее семейство и благополучно доставить их в Плимут.

– Но мне неловко слушать, когда ты говоришь об этом, словно какой-то холеный штатский, и так, словно все женщины вокруг тебя лишь изнеженные дамочки, а не разумные и полезные существа. Никто из нас не ожидает всю жизнь провести на гладкой воде.

– Ах! Моя дорогая, – вмешался адмирал, – когда он заведет жену, он запоет совсем другую песню. Если он женится и нам посчастливится дожить до другой войны, мы увидим, он поступит в точности, как и мы с тобой, да и очень многие. Мы еще узнаем, он поблагодарит любого, кто привезет к нему жену.

– Это точно.

– Ну вот, так всегда, – горячо возмутился капитан Вентворт. – Как только женатые люди начинают нападать на меня со словами «Ох! Ты заговоришь совсем иначе, когда женишься», я могу только отвечать: «Не заговорю я», но они снова твердят: «Вот увидишь», и так до бесконечности.

Он поднялся и двинулся прочь.

– Вы, должно быть, великая путешественница, сударыня! – обратилась миссис Масгроув к миссис Крофт.

– В большой степени да, сударыня, я стала такой за пятнадцать лет моего брака; хотя многим женщинам довелось и больше моего странствовать. Я четыре раза пересекла Атлантику и однажды ходила в Ист-Индию и обратно, но только однажды; кроме того, недалеко от дома бывала, в самых разных местах, в Корке, и в Лиссабоне, и на Гибралтаре. Но я никогда не ходила за Стрейтс и никогда не была в Вест-Индии. Вы знаете, мы ведь не называем Бермуды или Багамы Вест-Индией.

Миссис Масгроув и словом не подумала возражать, не могла же она признаться, что когда-либо в жизни вообще называла их как-нибудь.

– И уж поверьте мне, сударыня, – продолжала миссис Крофт, – нет ничего на свете удобнее военного корабля, я говорю, разумеется, о кораблях определенного класса. Когда вы попадаете на фрегат, конечно же вы больше ограничены в удобствах; хотя любая разумная женщина может чувствовать себя совершенно счастливой и там; и я могу смело утверждать, что самая счастливая часть моей жизни прошла на кораблях. Пока мы были вместе, мне нечего было бояться, право слово. Я, слава богу, всегда отличалась превосходным здоровьем, и никакой климат мне не шел во вред. Первые сутки в море, правда, чувствовала себя немного не в своей тарелке, но после уже никогда не вспоминала про это. Лишь однажды я действительно страдала и телом и душой, единственный раз, когда я помню себя нездоровой или мучившейся страхами… и это происходило той зимой, что я провела в одиночестве в Диле, в то время как адмирал (тогда еще капитан Крофт) плавал в северных морях. Я жила в постоянном страхе, и меня мучили все мнимые недуги. Я просто не знала, куда себя пристроить и когда же от него придут вести; но, пока мы могли быть вместе, ничто никогда не беспокоило меня и я никогда не сталкивалась даже с незначительным неудобством.

– Да, разумеется. Да, да, конечно да. Я с вами полностью согласна, миссис Крофт, – сердечно отвечала ей миссис Масгроув. – Нет ничего хуже разлуки. Ах, как я с вами согласна. Я знаю, каково это, поскольку мистер Масгроув всегда посещает выездные сессии суда, и я так рада, когда они кончаются и он благополучно возвращается домой.

Вечер завершился танцами. Как только кто-то заговорил о танцах, Энн, как обычно, предложила свои услуги; и хотя, пока она сидела за инструментом, ее глаза несколько раз наполнялись слезами, она чрезмерно радовалась этому занятию и не желала ничего взамен, лишь бы за ней никто не наблюдал.

Это была веселая, оживленная вечеринка, и никто, казалось, не радовался больше, чем капитан Вентворт. Она чувствовала, что все вокруг поднимало его настроение: всеобщее внимание и уважение и особенно восхищение молоденьких девушек. Барышни Хейтер, женская половина уже упомянутой семьи родственников, явно имели честь влюбиться в него; а что касается Генриетты и Луизы, то они обе были настолько поглощены им одним, что, если бы не явное проявление обычного для всех окружающих совершенного меж ними доброжелательного согласия, можно было бы без труда поверить, что они превратились в откровенных соперниц. И если он немного избаловался таким всеобщим вниманием и столь неприкрытым горячим восхищением, кого бы это хоть немного удивило?

Такие мысли отчасти занимали Энн, в то время как пальцы ее машинально продолжали свое дело, играли по полчаса без перерыва. Играя, она не ошибалась, но и в игру свою особых чувств или мыслей не вкладывала. Один лишь раз она почувствовала, как он смотрел на нее, внимательно оценивая изменения, в ней произошедшие, может статься, пытался отыскать в ней прежние черты, однажды его околдовавшие; и один раз, как она догадалась потом, ею интересовался; она едва ли поняла бы это, если бы не услышала ответ, и тогда только сообразила, что он спрашивал у своей партнерши: неужели мисс Эллиот никогда не танцует? В ответ прозвучало: «О да! Она никогда не танцует, она в самом деле уже отказалась от танцев. Она предпочитает играть. От игры она совсем не устает». А еще один раз он заговорил с нею. Она отошла от инструмента по окончании танца, и он сел, чтобы попытаться наиграть какую-то мелодию, чтобы напомнить ее барышням Масгроув. Неумышленно она возвратилась в эту часть комнаты; он увидел ее и немедленно встал, произнеся с наигранной предупредительностью: «Прошу прощения, мисс Эллиот, это ваше место»; и, хотя она тут же отпрянула, решительно отказываясь от предложения сесть, его так и не уговорили поиграть снова.

Но Энн хватило и этого. Ей не нужны были ни такие взгляды, ни такие разговоры. Лучше бы совсем ничего, чем его холодная вежливость и церемонная учтивость.