Текст книги "Взламывая нацистский код. Нерассказанная история агента А12, предсказавшего Холокост"

На следующий день он проработал 14 часов. Подобно юному герою сказки братьев Гримм «Гусятница», он ворчал по поводу нелепой ноши, которую старик попросил его нести. Тем не менее он был обязан выполнить свою задачу.

В последующие дни дипломатическая ситуация стала еще более нестабильной. Россия неохотно намекнула, что будет защищать Сербию от нападения Австрии. Но русские также надеялись избежать провокаций, поскольку знали, что их вооруженные силы не могут сравниться с немецкими[17]17
  Некоторый энтузиазм, с которым военно-политическая элита Российской империи была готова вступить в войну, скорее указывал на обратное: считалось, что Германия не сможет выдержать войну на два фронта, особенно в сражениях на Восточном фронте с многомиллионной российской армией.


[Закрыть].

Тем временем немцы негласно предложили австрийцам безоговорочную поддержку. Однако публично они оставались сдержанными в этом вопросе, чтобы не выдать план Шлиффена, предусматривающий внезапное нападение на Францию через нейтральную Бельгию. Франция, скорее всего, будет сражаться на стороне России. Позиция Великобритании была неясна. Многие немцы были уверены, что Великобритания останется в стороне. Они забыли, что Британия уже показала, на чьей она стороне, во время Агадирского кризиса.

В середине июля в дневнике Белла был записан «странный сон», в котором он стоял на углу двух главных улиц Гёттингена, Шиллерштрассе и Фридлендер-Вег. Он отметил, что странность сна была связана не столько с местом, сколько с его яркостью. Словно благодаря удивительной реалистичности даже физических ощущений его подсознание обратило внимание на в остальном обычную сцену. В дневнике Белла не упоминается, что на этом углу стоит каменный памятник, установленный в 1910 году в честь немецких «защитников» Намибии. Скоординированная резня намибийцев стала первым геноцидом XX века[18]18
  В результате массовых истреблений колониальной армией Германии было уничтожено 80 % людей племени гереро и 50 % племени нама.


[Закрыть] [12]. Немецкие военные выгнали в пустыню от 10 000 до 25 000 человек, в основном мирных жителей, на верную смерть от жажды. Оккупанты хотели контролировать юго-запад Африки и были в ярости оттого, что люди, уже жившие там, пытались защитить свою землю. Немецкие снайперы стояли в оазисах и стреляли в тех, кто отчаянно хотел пить. Послал ли разум Белла подсознательное сообщение, указав на прошлое событие, чтобы предупредить о нынешней ситуации? Сплоченная группа немецких серийных убийц впервые начала преследовать своих жертв в Африке. Кто будет следующим?

Сон Белла дал ему подсказку. Убийцы уничтожали любого, кто стоял у них на пути. В первые месяцы предстоящей войны тысячи бельгийских граждан были убиты, чтобы они не стали повстанцами в будущем. Германия также была первой страной, которая применила против своих врагов отравляющий газ[19]19
  Первое использование газа во время боевых действий принадлежит французам, которые применяли в 1914 году гранаты со слезоточивым газом для штурма позиций противника. Первым летальным использованием газа было применение немцами хлора в битве при Ипре – 22 апреля 1915 года.


[Закрыть] и использовала подводные лодки для потопления пассажирских и госпитальных судов. А в 1915 году военные начальники начали готовить нападение на евреев[20]20
  Антисемитизм в германской армии был силен, но еще сильнее в это время он проявлялся в Российской империи, в которой существовала черта оседлости, а под конец войны начались массовые депортации евреев.


[Закрыть].

Но Белл упустил смысл послания во сне. До начала войны сознанию было легко взять верх над подсознанием. Его немецкие друзья не были безжалостными убийцами; они были космополитическими либералами, и большинство из них позже стали антинацистами. Многие граждане Гёттингена придерживались демократических взглядов. Нижняя Саксония, до господства Пруссии, получала политические сигналы из Британии. И многие публичные политики Германии искренне хотели предотвратить войну. Но настоящей силой были прусские вооруженные силы, и среди них были расисты, убивавшие невинных людей в юго-западной Африке в рамках кампании по расширению немецкой империи. В своем стремлении к власти они не остановятся ни перед чем. В Германии существовали две противоположные личности, как доктор Джекилл и мистер Хайд. С одной стороны, были порядочные либералы, консерваторы, социалисты и умеренные – все они поддерживали демократию. С другой – были убийцы-génocidaires[21]21
  Те, кто совершает геноцид (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть].

В четверг 23 июля 1914 года Австрия предъявила Сербии ультиматум. Условия варьировались от разумных (например, запретить контрабанду оружия через границу) до невыполнимых (предоставить австрийским сотрудникам правоохранительных органов полную свободу действий в Сербии). Сербия отказалась.

Белл волновался, но не паниковал. Кажется, никто в мире не осознавал масштабов тайной системы союзов, которая вынудит страны, значительно отстраненные от борьбы, вступить в войну, как только в нее вмешается их союзник.

Когда австрийские корабли начали бомбить Белград, столицу Сербии, Белл встретился с учтивым профессором математики Константином Каратеодори, сыном этнического грека, дипломата, служившего Османской империи в мирные годы перед Первой мировой войной. Положение османских меньшинств вскоре резко изменилось, когда империя совершила геноцид против собственных греков и армян. Но в середине лета 1914 года ничто не казалось столь маловероятным, как мировая война. Каратеодори убедил Белла, что в Европе возобладают более сдержанные настроения. Все дипломатические признаки указывали на мирное урегулирование, как только Австрия дала Белграду по носу за помощь, оказанную «Черной Руке».

Но за кулисами немецкое военное командование мало заботилось о дипломатии. В конце июля Англия была шокирована откровенным признанием Германии, что она планирует войну против Франции, России и, возможно, Бельгии. Трудно представить, о чем думали немцы, сообщая такое. Позже Белл заподозрил, что Германия стремилась вовлечь Великобританию в расовую войну против славян. В Англии предложение было обречено на провал, но немецкие милитаристы были дипломатически невежественны.

Как только Германия раскрыла свои планы, Лондон заявил о поддержке Франции – быстро и четко, а не тонким дипломатическим языком, который Германия неоднократно не понимала. Грубость почти сработала. Более крупную войну, вероятно, можно было бы предотвратить, вопреки горячим надеждам немецких милитаристов, если бы Россия не объявила всеобщую мобилизацию в ответ на объявление Австрией войны Сербии. Германия ответила собственной мобилизацией, а Турция согласилась на антироссийский союз. Затем, 31 июля, Германия пригрозила напасть на Францию, если Россия откажется остановить всеобщую мобилизацию. Франция, очевидно, не имела никакого контроля над российской политикой, но ситуация дошла до опасного абсурда.

По мере того как все больше стран демонстрировали поддержку той или иной стороны, уже казалось очевидным, что борьба развернется не просто между Австрией и Сербией. Белл начал носить с собой паспорт и наличные на случай, если ему понадобится быстро сбежать. Было слишком поздно. На следующий день, 1 августа, немецкие войска вторглись в нейтральный Люксембург и объявили войну России. Германия мобилизовала все поезда для военных целей, и вот так Белл оказался в ловушке в красивом древнем Гёттингене, окруженном лесистыми холмами. Укромный край идеально подходил братьям Гримм, собиравшим народные истории в прошлом столетии. Но теперь Белл оказался заключен в нем, как в мороке. 700 километров до Англии с тем же успехом могли быть миллионом.

Вторжение в крошечный нейтральный Люксембург? Англия и ее союзники несколько долгих часов были слишком потрясены, чтобы действовать. Абсурдная защита Германии заключалась в том, что если не нападет она, это сделает Франция. На протяжении веков Европа соглашалась с идеей, что войны внутри христианского мира морально оправданы, если ведутся в целях самообороны. Но на заре XX века материализм, национализм и расизм постепенно заменили христианство в качестве государственных сил. И теперь в маленький, тихий и мирный Люксембург, место, где меньше всего можно было ожидать вторжения самой мощной армии в мире, слетелись птицы войны. Началась Первая мировая война, но это казалось шуткой. Люксембуржцы не смогли даже организовать защиту от превосходящих сил противника.

Между тем погода в выходные в Гёттингене была прекрасной, а полиция задерживала россиян, которые внезапно стали «гражданами враждебного государства». Но поскольку Британия еще не вступила в войну, Белл оставался на свободе. Он развлекал гостей, например физика Макса Борна, который позже получил Нобелевскую премию за исследования в области квантовой механики, и наблюдал, как 82-й Гёттингенский полк направлялся к французской границе. Его друзья весь день делились важными слухами. Готовиться к экзаменам было трудно. Вечером его посетил друг, Вильгельм Рунге[22]22
  Вильгельм Толме Рунге (1895–1987) – немецкий физик и инженер, разработчик радиолокационных систем.


[Закрыть], вернувшийся в город, чтобы присоединиться к военной кампании.

Наконец котел закипел. В понедельник, 3 августа Германия и Франция объявили друг другу войну. На следующий день Германия вторглась в нейтральную Бельгию. Великобритания предъявила Германии ультиматум о выводе войск до полуночи по берлинскому времени. Когда срок истек, Уинстон Черчилль, тогдашний первый лорд Адмиралтейства, описал эту сцену: «Вдоль Мэлла со стороны Дворца доносился шум огромной толпы, поющей “Боже, храни короля”. На этой волне раздался бой курантов Биг-Бена; и с первым ударом комната ожила. Военная телеграмма, означавшая: “Начать военные действия против Германии”, была разослана кораблям и предприятиям под британским флагом по всему миру» [13].

Час спустя в Гёттингене было тихо, живописно и мирно, если не считать полицейской машины, петлявшей по пустынным улицам к фахверковому дому фрау Петер, сдавшей комнату красивому иностранцу, прекрасно говорившему по-немецки. Полиция подозревала, что ее арендатор мог быть секретным агентом. В любом случае теперь он официально был врагом.

Внезапные громкие шаги и стук в дверь вырвали философа из сна. Полицейские грубо вытащили его из постели и бросили на заднее сиденье ожидающей машины. Мрачные офицеры везли его по пустынным улицам под полной луной – в тюрьму.

Росчерком британского пера Уинтроп Белл стал «гражданином враждебного государства». Когда миллионы молодых людей были призваны на военную службу по всей Европе, его вместе с другими университетскими заключенными отправили в среднюю школу для девочек, спешно превращенную во временную тюрьму.

Позже той же ночью Белл увидел, как привезли покрытого грязью человека, которого он отметил в своем дневнике как Левина, еврея из Манчестера. Он оказался в другой камере, поэтому у Белла не было возможности спросить, но наиболее вероятным объяснением его растрепанного вида было то, что полицейские толкали его по дороге к машине. Не все немцы были расистами, но для значительной части такой человек, как Левин, олицетворял ненавистного еврея и англичанина в одном лице [14].

В соседней камере отсиживались восемь датчан. Полиция арестовала их на вокзале. Появились игральные карты, и сокамерники Белла научили его играть в вист[23]23
  Вист – карточная партнерская игра со взятками.


[Закрыть]. Это был не последний навык, который он приобрел в тюрьме.

На следующий день Гуссерль приехал с визитом. Величественная осанка и ухоженная белая борода – он всегда осознавал, каким его видят люди, но при этом был совершенно скромным и смиренным человеком. Он сильно волновался о своем заключенном в тюрьму студенте, несмотря на то что теперь тот был национальным «врагом».

В тот вечер Белл получил спальный мешок и некоторые из своих самых необходимых книг. Хотя условия работы были далеки от идеальных, он снова начал готовиться к докторскому экзамену. После полуночи ему наконец дали солому для постели.

Пока немецкие силы вели артиллерийский огонь по укрепленному городу Льеж на востоке Бельгии, трое профессоров засыпали Белла академическими вопросами в месте его заключения. Докторские экзаменаторы – философ Гуссерль, психолог Георг Мюллер и экономист Густав Кон – находились в его импровизированной камере для допроса. Беллу предстояла одна из самых необычных защит докторской диссертации в истории.

Он думал, что не справился. В последние дни у него почти не было времени подготовиться. Но его базовые знания были превосходными, и он успешно сдал экзамен.

На следующий день Бернхард Рунге, блестящий, спортивный, ясноглазый 17-летний сын ректора университета и брат Вильгельма, попытался навестить его в тюрьме. Рунге был в форме и готов к отправке на фронт. Но охранники его не пустили, поэтому Уинтроп и Бернхард перекрикивались через окно.

Любовь Белла к Бернхарду была платонической или сократической. Они любили друг друга как философы в классическом смысле слова – как любители мудрости во всех ее сферах. Ни один из друзей не хотел выбирать между математикой и экономикой, психологией и искусством, природой и архитектурой, поэзией и музыкой, мышлением и атлетизмом. Они любили все прекрасное. Они проводили долгие часы в походах, занимаясь спортом и разговаривая. Как выразился Аристотель: «Дружба добрых даже возрастает от общения, ведь принято считать, что такие друзья становятся лучше благодаря воздействию друг на друга и исправлению друг друга… “От добрых добро”»[24]24
  «Никомахова этика» в переводе С. Васильченко.


[Закрыть] [15].

Когда Белл начал представлять своего отважного друга на фронте, он забеспокоился, что Бернхард уже все равно что мертв. Он станет острием копья в атаке на вражеские линии. Эта мысль повергла Белла в уныние. Ему хотелось, как он позже писал, оказаться в бою, атакуя полк Бернхарда с другой стороны. Тогда он мог бы «не содрогнувшись» принять пулю и упасть рядом со своим любимым другом.

Похоже, что отец Бернхарда, Карл Рунге, ректор университета, воспользовался своим академическим авторитетом, чтобы санкционировать освобождение Белла из-под стражи. В те времена ректоры немецких университетов были чем-то вроде мэров для студентов. Университеты даже имели собственные тюрьмы (до тех пор, пока Гитлер не отменил эту привилегию).

Белл получил условно-досрочное освобождение, но ему нужно было дважды в день отмечаться в полиции. Гёттинген был городом с таким низким уровнем преступности, что однажды, когда Белл пришел отметиться, в участке никого не было.

Германия знала, что у ее врагов больше рабочей силы и лучше развита промышленность. Единственный способ победить – сделать это быстро. Разгневанные тем, что бельгийское сопротивление замедлило их продвижение, немецкие войска начали убивать мирных жителей и использовать их в качестве живого щита. Тем временем дирижабли бомбили людей сверху. Идея была ясна: если защитники сдадутся без боя, им сохранят жизнь, как это произошло в Люксембурге. А если дадут отпор, их безжалостно убьют, как в Намибии[25]25
  Разница между геноцидом в Намибии и военными преступлениями Германии в Бельгии колоссальна: около 100 000 жертв в первом случае и около 10 000 во втором. Военные преступления Германии в Бельгии не квалифицируются международными организациями как геноцид.


[Закрыть].

21 августа полиция снова арестовала Белла. На этот раз дело было плохо. У него из карманов вынули все, даже носовой платок. У полиции появилась причина, выходящая за рамки простых подозрений, считать его вражеским агентом. А кто знает, что может сделать обученный британский диверсант с носовым платком?

Охранники привели его в камеру № 1, куда полицейские в свое время бросали пьяниц. Ее перепрофилировали так, чтобы подозреваемому вражескому агенту было крайне неудобно [16]. Той ночью Белл спал на деревянной доске без матраса и одеяла. Утром его допросили. Вскоре он узнал, что опасности его подверг один из случайных ироничных комментариев.

Соседка, баронесса Услар-Гляйхен, представительница дворянства, веками правившего Гёттингеном, заявила в полицию. Она слышала, как немецкий друг Белла Отто Йорден, писавший о Чосере[26]26
  Джефри Чосер (1340/1345–1400) – английский поэт, один из создателей английского литературного языка.


[Закрыть], кричал в окно Белла: «Что вы думаете о японском ультиматуме?» В германском обществе царила паранойя в отношении шпионов и диверсантов, и Йорден задал крайне неудачный вопрос. Возможно, он был одержим озорным духом Чосера и даже не осознавал опасность.

Ультиматум Японии заключался в том, что Германия должна покинуть военно-морскую базу в Циндао (Китай) и вывести все свои корабли из японских и китайских вод, иначе Япония объявит войну[27]27
  Япония также требовала передать ей полный контроль над немецкой колонией в Китае – Цзяо-Чжоу.


[Закрыть]. Германия отказалась даже ответить. Со стороны Белла тоже было бы разумно не отвечать Йордену, но баронесса сообщила полиции, что он сказал: «Еще один враг Германии, и, насколько я понимаю, это хорошие новости».

Белл сказал полиции, что не может точно вспомнить, что именно он сказал, но это было всего лишь легкомысленное замечание, связанное с «дерзостью» японцев. Он настаивал, что, конечно же, не говорил «враг». Это имело решающее значение в вопросе, был он шпионом, которого следует казнить, или невиновным студентом.

Полиция Гёттингена была озадачена. Да кто такой этот Белл? Студент-философ с инженерным образованием, который владел сложной фототехникой, делал от руки рисунки немецких архитектурных объектов и появился в городе во время Агадирского кризиса. И в свои 30 лет он был уже староват для аспирантуры.

Кости болели после ночей, проведенных на доске. Тюремщики дали Беллу немного хлеба и жидкого супа, а затем терпеливо ждали признания. Свои дневниковые записи он писал на подкладке пиджака. Через три дня после приезда ему наконец предложили матрас. Однако его радости поубавилось, когда он увидел, что в нем полно блох.

Тюремщики мучили его голодом. Влиятельные друзья вмешались, чтобы выйти из тупиковой ситуации, прежде чем она убьет его. Ректор Рунге, вероятно, был самым важным союзником Белла. На четвертый день Беллу разрешили купить себе еду, и он смог выйти в коридор, чтобы подышать свежим воздухом у окна. На следующий день он получил обратно свои вещи, включая носовой платок. Наконец, в среду, 26 августа тюремщики перевели Белла в камеру № 2, более цивилизованное место. Худшее осталось позади, и в тот же день власти перевели его в старое профессионально-техническое училище, недавно переоборудованное в тюрьму. Вряд ли это можно было назвать роскошью, но это было большое улучшение.

Вскоре после этого университет вызвал его в свою великолепную аулу по обвинению в том, что он враг Германии. Ему предъявили более серьезное обвинение – что он объявил себя врагом Германии, – а не заявление, с которым он был согласен (что отпустил несвоевременную шутку). Несправедливо, но зато теперь это было всего лишь академическое обвинение, которое не могло привести его на виселицу.

Ректор Рунге выступал в качестве адвоката. Близкая подруга Белла Эдит Штайн (позже объявленная католической святой) писала: «[Он] выступил в защиту Белла не только потому, что чувствовал, что этого требует справедливость, но и по личным причинам. Белл был близким другом обоих его сыновей, Вильгельма и Бернхарда» [17].

Белл стал для факультета casus belli – причиной войны. Он писал: «Я был просто незначительной “соломинкой”, за которую схватились шовинисты и либерально настроенные люди. Первые, я думаю, сварили бы меня в масле; последние не видели реальной причины держать меня под стражей».

По окончании судебного разбирательства университет проголосовал за аннулирование результатов его докторских экзаменов. Он много работал несколько лет, а теперь казалось, что все было напрасно. Белл был раздавлен, как он записал в своем дневнике. «По вполне понятным причинам», – продолжил он. Будучи философом, Белл требовал ясности и от эмоций.

Его влиятельный друг ректор Рунге, вероятно, спас ему жизнь, сменив уголовное обвинение в шпионаже или саботаже на академическое. Лучше было потерять докторскую степень, чем жизнь. Худшее, что мог сделать университет, – исключить его, а не пытать или казнить. Администрация даже любезно возместила плату за обучение.

По крайней мере он вышел из городской тюрьмы. Он наслаждался свободой бродить по двору своей новой тюрьмы, профессионального училища, где он играл в мяч с Бернхардом и Вильгельмом Рунге. Но 6 сентября их игра закончилась потерей мяча. В тот же день игра закончилась и для немецких военных. Французы и британцы начали свою первую значительную контратаку на Марне. Быстрое наступление Германии остановилось.

Это было похоже на поединок сумо, где меньший по размеру, но более быстрый немецкий борец начал с того, что быстро оттолкнул более крупного и медлительного британско-французского борца на несколько шагов назад. Казалось, матч скоро закончится. Но затем более крупный борец восстановил равновесие и начал медленно отталкивать противника. Простой учет живой силы и промышленного потенциала позволял предположить, что немцы уже не смогут выиграть войну. И тогда «дерзкие» японцы окружили их у Циндао и осадили.

Когда немцы переправились через французскую Марну, оказалось, что река находится слишком далеко. В конце концов они чрезмерно расширили свои линии снабжения. Фронтовые войска потеряли связь со штабом в Кобленце, находящемся за сотни километров. Армии под командованием Карла фон Бюлова и Александра фон Клюка на мгновение разделились, и ловкие британцы, состоящие из профессиональных солдат, а не зеленых призывников, спокойно двинулись в брешь. В среду, 9 сентября немцы отступили, чтобы избежать обхода с фланга.

План Шлиффена не предусматривал отступления немцев. Не имея плана Б, немцы продолжали придерживаться плана А. Но теперь они реализовали его в замедленном темпе, отказавшись от блицкрига, к которому призывал Шлиффен, но все равно продвигаясь вперед. Чтобы попытаться спасти войну, они мобилизовали свои резервы. 16 сентября Бернхард пришел в тюрьму, чтобы попрощаться со своим другом. После этого с Гёттингенским добровольческим полком его отправили на Западный фронт.

Белл отметил в своем дневнике, что местные газеты теперь хвастались «победами» в местах, мимо которых немцы прошли двумя неделями ранее. В самый пиковый момент, 5 сентября, немецкие войска находились всего в 30 километрах от ворот Парижа. Тогда Союзники[28]28
  Здесь и делее с заглавной буквы (Союзники) указан военный альянс стран, вступивших в Первую мировую войну против Германии, а со строчной (союзники) – военный альянс сил антигитлеровской коалиции.


[Закрыть] оттеснили их к Марне, почти в 100 километрах от Парижа, а затем к реке Эне, в 120 километрах. Там немцы заняли хребет.

Когда прямые атаки не увенчались успехом, обе стороны, словно муравьиные армии, стали рыть траншеи. Из-за этого было трудно стрелять, пока солдаты не высовывались. Но их было легко захоронить артиллерийским огнем, а позже и удушить отравляющим газом. В течение четырех лет линия фронта на Эне оставалась практически неизменной, хотя число погибших в войне возросло до миллионов. Сотни тысяч жизней приносились в жертву ради захвата нескольких километров территории. Затем успехи быстро обращались вспять в результате неизбежной контратаки. Воюющие стороны сражались за то, чтобы увидеть, кто сможет пролить больше крови и остаться в живых.

В один ясный октябрьский день власти перевели Белла в камеру в ауле на верхнем этаже. Это была собственная студенческая тюрьма университета. Несколькими неделями ранее он страдал в одной из худших тюремных камер Германии. Теперь он был в одной из лучших, с картинами, мебелью и прекрасным панорамным видом из окна.

Штайн в своем родном городе Бреслау прочитала в местной газете об аресте друга, «антинемецкого англичанина» [18]. Поначалу это показалось ей глупой шуткой, но на письмо Белл ответил подтверждением – его заключение вполне реально. Она поспешила обратно в Гёттинген и направилась к начальнику полиции, чтобы получить разрешение на свидание. Как она написала: «Помимо моей естественной симпатии к заключенному, в идее “посещения карцера”, вероятно, есть нечто романтическое». Она была дерзкой дочерью известной предпринимательницы из Бреслау (ее отец умер несколькими годами ранее) и привыкла добиваться своего.

Но она была удивлена тем, что произошло дальше. Как только она вошла в тюремную камеру, охранник запер ее вместе с другом. «Белл радостно приветствовал меня, – рассказывала она. – Жест, которым он пригласил меня сесть, превратил грубый деревянный стул в плетеное кресло. Сначала я должна была осмотреть комнату и убедиться, что это не такое уж плохое место для жизни. Он был прав; там было светло и просторно. На одной стене была изображена «Шапка» (Die Mütze), знаменитая гостиница Гёттингена, самый красивый из старинных домов города. Картина была авторства одного из бывших обитателей комнаты. На других стенах было еще больше картин, написанных менее умелыми руками. Мебели было мало; но имелось все необходимое: железная кровать с грубым шерстяным одеялом, два деревянных стула и массивный деревянный стол, заваленный книгами». Белл, писала она, был «полностью доволен своей судьбой и не питал обиды на лиц, ответственных за его арест» [19].

Если читать Штайн между строк, кажется, что она была влюблена в Белла. Но он был слишком джентльменом, чтобы это заметить, а если и замечал, то не обращал внимания. Этого красивого, богатого, обаятельного парня, который до недавнего времени мог свободно путешествовать по миру, женитьба не интересовала.

Пока Белл ждал в своей камере, началась битва при Ипре. Это была северная конечная точка на пути к морю. 10 000 000 солдат столкнулись лицом к лицу. Каждая сторона отчаянно пыталась обойти другую с севера. Морское побережье Ипра было концом пути.

В дневнике Белла отмечался причудливый контраст между миром, находящимся в состоянии войны, и им самим в его живописной маленькой камере, которая, как он писал, выглядела как что-то из тюремной оперы, вроде «Летучей мыши» Штрауса или «Фиделио» Бетховена.

В пятницу, 23 октября 234-й гёттингенский полк Бернхарда вел отчаянный бой в Западной Фландрии, Бельгия. Герхарт, сын Гуссерля, также был членом полка и через четыре дня написал родителям: «Мои лучшие друзья мертвы или ранены… Вокруг нас сожженные фермы, мертвые коровы, взрывы снарядов» [20]. Бернхард, как слышал Герхарт, вероятно, погиб.

Дальше по немецкой линии молодой австрийский новобранец по имени Адольф Гитлер сражался в составе немецко-баварского полка, хотя по закону немцы должны были депортировать его в Австрию, чтобы он сражался на ее стороне. Как и другие призывники, он почти не понимал, что делает. Враги массово их косили. К концу боя его рота численностью 250 человек была разгромлена. Только Гитлер и еще 41 человек были в состоянии сражаться.

Молодой Гитлер видел, что немцы выдержали бойню, а австрийцы развалились. Человеку, не продумавшему ситуацию, легко могло показаться, что разница носит расовый характер. Межрасовая Австро-Венгерская империя не могла эффективно сражаться вместе. А монорасовые немцы, казалось, могли. На самом деле проблема была не в расе, а в языке. Немцы могли говорить на одном языке, тогда как общение между многочисленными гражданами Австро-Венгерской империи, говорящими на разных языках, было практически невозможно. Но Гитлеру казалось, что ошибка австрийцев заключалась в том, что их завоевания позволили выжить меньшинствам.

31 октября, в канун Дня всех святых, Белл узнал, что Бернхард мертв. В тот день Уинтроп вырезал свое имя на двери камеры в ауле (вы все еще можете увидеть его во время официальной экскурсии по Гёттингену). Аккуратное вырезание широких, глубоких букв заняло много времени. Он не мог сосредоточиться на чтении или письме, но мог излить свое горе на деревянную дверь.

Затем он впал в долгую и глубокую депрессию. «Интерес к миру пропал». Бернхард был, как Белл писал по-немецки, «самым замечательным человеком, которого я когда-либо знал. Я так любил его».

В последующие недели, после того как Рунге унаследовали письма Белла к Бернхарду на фронте, ректор Рунге часто навещал друга своего сына. Штайн писала: «Эти письма показали родителям, как нежно Белл заботился о своем юном друге, поэтому они ответили ему взаимностью, считая его своим сыном» [21]. Но в начале 1915 года власти отправили Белла в новую немецкую национальную тюрьму. Авторитет ректора Рунге действовал в городе, но не в стране.

Январь был очень холодным. Новый сокамерник Белла серьезно заболел. Белл отдал мужчине одеяло и заснул, дрожа, в одном зимнем пальто. В начале февраля он прочитал «Утопию» Томаса Мора об острове с населением 5000 человек, которые нашли способ жить мирно в мире, где идет война. Это потребовало отмены частной собственности и неприкосновенности частной жизни. Несколько дней спустя он узнал, что власти переводят его в лагерь для военнопленных под Берлином под названием Рухлебен. По-немецки это означало «мирная жизнь».

Как и жители «Утопии» Мора, 5000 жителей Рухлебена жили в мире, но им не хватало собственности и уединения. Смогли бы заключенные построить тихий островок культуры в мире, находящемся в состоянии войны?