Текст книги "Дочери смотрителя маяка"

Вскоре я слышу, как она входит комнату; чувствую, как ее силуэт замирает перед комодом, а потом она садится на один из деревянных стульев у стола.

– Мм, спасибо, – бормочет она. – Я, ох… – Слышно, как тяжело ей произносить слова извинения, поэтому я избавляю ее от этой неприятности.

– Ты умеешь читать рукописный текст?

Когда она отвечает, я улавливаю в ее голосе сарказм. Не много-то ей нужно, чтобы забыть о своем раскаянии.

– Нет, я, блин, слишком глупа.

Она думает, что меня это шокирует.

– Оставь это, Морган. Не утруждайся показывать мне свою самоуверенность и браваду. Я говорю о читаемости текста, а не о твоей грамотности. Сейчас многие дети уже не могут читать рукописные тексты, и если ты одна из них, то мы просто зря тратим время. – Я не позволяю ей перебить меня. – Если ты можешь это прочесть, то я воспользуюсь твоей помощью. Если нет – уходи. Но, пожалуйста, держи свой нос и руки подальше от моих дел и вещей.

Она молчит, дождь барабанит по оконному стеклу, и эти звуки кажутся очень громкими в повисшей в комнате тишине. Наконец она подходит и, взяв стопку дневников, кладет их на стол перед собой.

– Да, я могу читать рукописи. – Она пытается развязать бечевку. – Если вы не видите, то как узнали, что это я была в вашей комнате?

Это простой вопрос.

– Ты тут единственная, кто ходит в ботинках на два размера больше. – И затем я добавляю: – И где же чай?

10. Морган

Я осторожно беру верхнюю книгу, почти ожидая, что хрупкие листы внутри превратятся в кучку пыли, когда я открою обложку, но нет. Страницы желтые, и слова поблекли, но я более-менее могу их разобрать. «Эндрю Ливингстон» написано вверху первой страницы, а ниже:

Дневник

22 апреля 1917

Это не является государственной собственностью

– Кто такой Эндрю Ливингстон? – спрашиваю я у пожилой дамы.

Она все еще сидит в кресле, сжимая в руке чашку с чаем.

– Мой отец.

– Хм. – Это интересно. Я просматриваю страницу, пытаясь разобрать наклонные черные буквы. – И вы раньше их не видели?

– Видела, но не читала.

А теперь она не может. Без посторонней помощи.

– Первый начинается 1917 годом и заканчивается 1920-м. Тут есть еще за другие годы. Они тоже помечены как личные, как книги, не имеющие государственного значения.

Пожилая женщина кивает и поясняет:

– Мой отец был смотрителем маяка. В 1917-м его отправили на маяк острова Батл. Он провел там всего год, после чего правительство перевело его на маяк острова Порфири. В обязанности смотрителя входило ведение журналов наблюдений. Следовало записывать туда информацию о том, когда зажгли свет, когда его погасили утром, погодные условия. Поэтому ему нужно было отделять рабочие журналы от личных дневников.

Я осторожно переворачиваю страницу, нахожу то место, где смотритель маяка сделал свою первую запись.

– Год написан вверху, и тут на каждой странице по несколько записей. – Моя рука скользит по бумаге, пока глаза расшифровывают покрытые кляксами буквы и складывают их в слова, а слова – в предложения. – С левой стороны на полях – просто буквы: З, СЗ, С, ССЗ…

– Направление ветра. Ты можешь прочесть, что там написано?

Кажется, ее очень волнует, могу ли я это прочитать. Интересно, что она надеется услышать?

Понедельник, 23 апреля. – Я прибыл на маяк острова Батл, где проведу сезон в качестве помощника смотрителя. Мы с Вилсоном приводили маяк в порядок большую часть времени в течение двух недель, поскольку судоходный сезон сейчас в самом разгаре. Я учусь управляться с диафоном[8]8
  Диафон – акустическое устройство, которое устанавливали на маяках и использовали во время тумана для подачи мощных звуковых сигналов.


[Закрыть] на посту подачи туманных сигналов – примитивный аппарат, но мне сказали, что он и так является существенным улучшением по сравнению с системой с ручным приводом, которой пользовались в прошлом.

Пятница, 25 мая. – Весна была холодной и влажной. Вчера я сплавал на плоскодонке на рыболовный участок и поднял сети. Моей наградой стали три сиги, одна озерная форель и рыба-паразит. Оставил все, кроме паразита. Я получил почту и с ней письмо от Лил, и в ответном письме я предложил ей приехать ко мне на несколько недель, сев на «Красную лисицу» в следующий раз, когда капитан Джонсон войдет в гавань Мак-Кей. Уверен, что швед не откажется подбросить ее сюда вместе с почтой и заказанными мной припасами, когда они в очередной раз будут закидывать сети в нашем районе. Я ожидаю их приезда через месяц или около того. Я узнал, что многие семьи смотрителей живут с ними в течение сезона, – это делает работников счастливее, рассеивая скуку и одиночество. Уверен, что Лил здесь понравится так же, как и мне. По крайней мере, она больше меня привыкла к такой жизни, учитывая, что была рождена и воспитана в тесной связи с землей и озером.

Я смотрю на дочь человека, слова которого читаю.

– Лил была вашей матерью?

– Да. Мой отец иммигрировал в Канаду из Шотландии в 1914-м – избавился от семейной фермы и не мог найти работу. Он приехал в Канаду, намереваясь поселиться на западе, как делали многие его соотечественники, но на пути из Нью-Йорка влюбился в Великие озера. Он устроился на работу на почтовых судах, курсирующих между Коллингвудом и Порт-Артуром.

Она погружает меня в историю своей семьи. Я могу читать или она может рассказывать – мне без разницы. Поэтому я просто замолкаю и слушаю.

– Следующей зимой он решил попробовать себя в торговле мехом и перебрался в старую хижину возле гавани Мак-Кей, или Росспорт, и начал охотиться. Там он встретил мою мать, и они поженились в 1915-м. Ее отец тоже был шотландцем. И охотником. Но, судя по папиным рассказам, он был суровым человеком, деспотичным и строгим со своими детьми. Ее мать была из оджибве и научила дочь традиционным для них вещам. Лил умела мастерить снегоступы, прикрепляя сухожилия к деревянному каркасу, свежевать животных, попавших в ловушки, и дубить их шкуры, находить в лесу еду и лекарства. Мне кажется, она всегда была не в ладах с собой, из-за своей полукровной натуры она никак не могла определиться, к кому она ближе, и все это усугублялось гордостью, правда, смягченной стыдом.

Она продолжила после паузы:

– К тому времени, как папа начал работать на острове Батл помощником смотрителя маяка, у них родился мой брат Питер. Чарли, Эмили и я появились уже во время их пребывания на Порфири.

Я продолжаю читать. Это немного напоминает сборник рассказов, и персонажи начинают оживать на страницах.

И я тоже начинаю вспоминать. Это заставляет меня размышлять о моей истории, семье, времени, которое мы холодными зимними вечерами проводили у камина; о том, как я сидела у него на коленях, слушая рассказы об озере, о том, как они забрасывали сети, и о штормах, из-за которых приходилось заводить лодки в гавань и ждать, когда погода изменится, чтобы можно было выгрузить свой улов на берег для переработки.

Вторник, 10 декабря. – Озеро спокойно. Мне сказали, что следующей весной меня переведут в маячный городок острова Порфири. Это более старый маяк, без современных новшеств, как здесь, на острове Батл, но он находится рядом с островом Эдуарда, возле входа в залив Блэк, и всего в дне пути от Порт-Артура. Из-за войны и, несмотря на призыв Бордена[9]9
  Речь идет о призыве сэра Роберта Лэрда Бордена, восьмого премьер-министра Канады (с 10 октября 1911 г. по 10 июля 1920 г.) пополнить армию Антанты 500 000 солдатами.


[Закрыть], обеспечение работы маяка было объявлено одним из важнейших видов обслуживания, и я должен занять свой пост на Порфири в следующем сезоне, чтобы служить своей стране.

Я смотрю на пожилую даму. Похоже, она устала. Она все еще держит чашку на коленях, но та уже забыта. Ее голова откинута на спинку кресла, однако, несмотря на это, она не выглядит расслабленной. Ее губы сжались в тонкую линию, и лоб нахмурен. Очевидно, то, что она надеялась услышать, не было записано в дневник ее отцом в 1917 году.

Если я хочу узнать о картинах, мне нужно будет сделать нечто большее, чем просто читать.

11. Элизабет

Я слушаю слова, которые произносит девушка. Они, как и капли дождя снаружи, по одному заполняют пробелы, пока воспоминания не сливаются воедино и не затапливают меня. Я мысленно вижу, как папа занимается своими обязанностями на маяке, представляю его молодым мужчиной, воскрешенным в воображении его фразами. Это жизнь, которую он выбрал и к которой так хорошо подходил. Говорит девушка, но я могу расслышать и его голос тоже. Он возникает и проплывает мимо, глубокий и теплый. Резонирующий в моей душе.

Я осознаю, что Морган замолчала.

– Ты дочитала до конца? – спрашиваю и ставлю чашку на стол.

– Только первый год. – Она замялась, а потом я слышу тихий звук захлопнувшейся обложки. – Он умер?

– Мой отец? – переспрашиваю недоверчиво. – Господи, дитя! Если бы он еще жил, то ему было бы больше ста лет.

– Нет, – вставляет она. – Я про вашего брата. Копы, которые были здесь на днях, сказали, что его не оказалось в лодке. Вы знаете, я слышала ваш разговор с ними.

– Это когда ты пряталась?

– Я не пряталась.

– Чего ты боишься, Морган?

– Вы стараетесь сменить тему.

– А ты слишком любопытствуешь.

– Как и вы.

Мои губы растянулись в улыбке. Она смелая. Я встаю – от долгого сидения у меня затекли ноги – и иду через комнату к кровати. Сев на нее, наклоняюсь, чтобы снять туфли.

– Полагаю, так и есть. Но все же это ты тайком влезла куда не следует.

– Я просто смотрела на эти рисунки.

Да, рисунки. Их три, я и сейчас могу их видеть, словно мое зрение не упало до такой степени. Это ранние эскизы, очень ранние, сделанные до того, как мир влюбился в ее четкие линии и смелые цвета. Я опускаю туфли на пол и забираюсь с ногами на кровать.

– Зачем?

Она колеблется, прежде чем ответить, но это едва заметно, и я не уверена, что мне не показалось.

– Они мне нравятся. Напоминают мне кое о ком. Где вы их взяли?

– Они всегда у меня были.

– Всегда?

– Да, это было нарисовано много лет тому назад.

– Значит, они старые.

– Довольно старые. Но кто теперь меняет тему?

Она вздыхает:

– Вы правы. Ваш брат. Что с ним случилось?

Хотела бы я знать! Я посвящена в некоторые детали его жизни после того, как мы покинули Порфири. Он исчез к тому времени, когда я должна была начать его искать, требовать ответов. Но я не уверена, что стала бы, даже если бы могла. Позже я слышала, что он переехал в Солт-Сент-Мари и устроился на работу в «Алгома Стил». Через несколько лет после того, как мы с Эмили отправились путешествовать по миру, он вернулся. Неспособный долго оставаться на одном месте, он сменил много работ – собирал дрова для бумажной фабрики, забивал гвозди при строительстве домов, даже нанялся палубным матросом в «Пароходы Патерсона». Он сам построил «Танцующую на ветру» и месяцами плавал по озеру в одиночестве. Он знал эту лодку до мельчайших деталей. И озеро тоже. Никогда не могла себе представить, что все так закончится… Но он был слишком стар для плавания по Верхнему в одиночку.

– Я не знаю, Морган. – Мой голос смягчился. – Брат был хорошим моряком, но он состарился, а у озера есть характер. Должна быть веская причина для того, чтобы он, ускользнув под покровом темноты, отправился на остров Порфири и достал эти дневники из какого-то тайника, где они хранились столько лет.

– Вы были близки?

Это такой сложный вопрос. Мой голос становится резче, когда я отвечаю:

– Я не разговаривала с братом больше шестидесяти лет.

– Так вы его ненавидели?

Эта категоричность молодости!.. Все делится на черное и белое, правильное и неправильное, любовь и ненависть.

– Нет. Все совсем не так. Я любила… люблю его, очень сильно. Но это долгая история.

12. Морган

Я наблюдаю, как она устраивается на кровати и укрывает ноги вязаным покрывалом. Ее волосы собраны в хвост, она заправляет несколько выбившихся прядей за уши и ложится на подушки. Мой взгляд возвращается к стоящим на комоде эскизам. Их линии мне так знакомы, и я хочу знать почему.

Потоки дождя все еще стекают по окну. Мне не нужно никуда идти. Она закрывает глаза, словно это позволяет ей видеть образы, возвращенные к жизни словами ее отца.

– Так расскажите мне, – предлагаю я.

– Мы путешествовали маленькой компанией, втроем: упорный Чарли и я с Эмили, следующие за ним как тень, с энтузиазмом участвующие в его исследованиях и приключениях. Мы его обожали. Мой отец жил особенной жизнью, следовательно, и мы тоже. Но мы не знали ничего другого. Мы считали нормальным жить на острове посреди темно-серых вод озера Верхнее, под огромным маяком, подмигивающим кораблям, которые проплывали мимо в темноте. Мы проводили дни, шатаясь по лесу, исследуя каналы и заливы на маленькой лодке, охотясь на кроликов и собирая дикие ягоды. У нас было чудесное детство.

– Чарли был старше вас?

– Да, на четыре года. Мы с Эмили были младшими. Мы родились на острове, и чудом было уже то, что мы выжили. Моя мать не ждала двойню. Роды начались на месяц раньше срока. Не было лодок, достаточно быстрых, чтобы преодолеть расстояние от Порфири до Порт-Артура, и ее тело было хорошо знакомо с родовыми схватками, ведь она привела в мир уже двоих детей. Времени едва хватило на то, чтобы вскипятить воду и позвать отца. Но мама была целительницей, она знала, как о нас позаботиться. Первые месяцы она пеленала нас вместе. Мы лежали в деревянном ящике, стоявшем возле жаркой дровяной печи, и благополучно росли на ее молоке. Эмили и я – мы были неразлучны, как говорил мне папа, две части одного целого. Каждая из нас даже дышать не могла без своей второй половинки. А Чарли, он присматривал за нами.

Пожилая дама делает паузу.

– Нет, Морган, я его не ненавижу. Какое-то время мы были очень близки. Но что-то встало между нами, и так было дольше, чем мне хотелось бы.

Я беру дневник, и звук этого моего движения возвращает ее в комнату.

– Мы еще не дошли до этого, не так ли? Я забегаю вперед. Даже Чарли еще не родился. Продолжай.

Я снова открываю старый дневник и просматриваю страницы, которые мы уже прочли. «1918».

Среда, 3 апреля. – В этом сезоне мы приехали уже всей семьей: Лил, Питер и я. До острова Порфири мы плыли на буксире «Джеймс Уэйлен». На маяке все в идеальном порядке, но дома и огороды находятся в плачевном состоянии. Альберт Шоу, бывший смотритель, вышел на пенсию и уехал в Форт-Уильям со своей дочерью. Мне сказали, что ему семьдесят три. Дочь была его помощницей все эти долгие годы. В отличие от острова Батл, тут башня маяка соединяется с жилым помещением, домом, где проживают смотритель вместе с помощником.

Световая камера маяка состоит из отражательной линзы девяти футов[10]10
  Приблизительно 2,7 метра.


[Закрыть] в диаметре и четырех круговых ламп с двадцатидюймовыми[11]11
  Приблизительно 50 см.


[Закрыть] отражателями. Сама башня около одиннадцати метров высотой, и к тому же она установлена в западном конце острова на небольшом скалистом утесе, на высоте семнадцати метров над уровнем озера. В ясную погоду свет маяка видно на расстоянии от шестнадцати до восемнадцати миль. Все здания требуют покраски. Я отправил заявку на сосновые доски для замены пола, которые, надеюсь, прибудут на «Джеймсе Уэйлене» вместе с другими припасами. Лил и Питер устраиваются на новом месте.

Вторник, 23 апреля. – Заметил олениху с олененком, плавающих между Порфири и островом Эдуарда, пока рыбачил в заливе Уолкер. Вернусь сюда со своей винтовкой. Примерно на середине северно-западной стороны острова находится гавань, прямо перед входом в канал. Из-за этого Порфири является предметом зависти для других маяков, ведь в любую погоду сюда можно завозить припасы или людей и выбираться отсюда. Оттуда до станции нужно немного пройти через болото, но там есть хорошо протоптанная тропинка. Как правило, припасы доставляют на пляж возле маяка и построенного на берегу лодочного эллинга, но приятно знать, что есть варианты на случай неприветливой погоды. На прошлой неделе приехал помощник Джордж Грейсон. Его освободили от службы в канадских экспедиционных войсках меньше полугода назад, после участия в третьей битве при Ипре, под Пашендейлом. На его теле остались раны, полученные на фронте, лицо и руки покрыты шрамами от вражеского горчичного газа, который оседает на кожу как горячий керосин, но горит без пламени, и нет средств, чтобы его потушить. На моего помощника даже смотреть тяжело. Газ также проник в его легкие, сделав голос скрипучим и хриплым. Его отправили сюда не только ради чистого воздуха, но и для того, чтобы он был при деле. Мы работаем посменно, по двенадцать часов, и приспосабливаемся к рутине. Грейсон живет один, он занимает комнату в восточном крыле, как я его называю. У нас также есть помещения общего пользования. Если семья еще увеличится, нам нужно будет просить о строительстве дома для помощника, поскольку тут и так негде развернуться.

Вторник, 14 мая. – Ремонт в основном завершен. Вчера на «Маргарите» приплывал Боб Ричардсон из Сильвер Айлет. Боб – государственный агент по продаже земли, он каждое лето привозит свою семью в дом старого шахтера, откуда ездит на работу в город. Ричардсон ремонтирует этот дом, чтобы они могли жить в нем и зимой. Он рассказывает, что немногие живут здесь круглый год, только семья Кросса, который работает сторожем, и еще пара семей. Он привез газеты со сводками с фронта в Европе. Грейсон несколько раз просыпался ночью и кричал в припадке, напугав большинство из нас. Лил и Питер оба его боятся. Я же опасаюсь, что в его разуме столько же ран от тяжелых испытаний, сколько и на его теле следов сражений. Он почти не спит, блуждает по берегу, где только лунный свет озаряет его путь.

Пятница, 24 мая. – Сегодня наша маленькая группа провозгласила тост за почившую величайшую королеву Викторию. Апрельские дожди – благодать для майских цветов, а майские ливни – для овощей. Мы посадили картофель на участке возле старой хижины Уокера и разбили наносной огород на вершине из сплошной скальной породы, возле маяка, заполнив деревянные ящики землей и посадив помидоры, горох и бобы. У нас в последнее время не было посетителей, хотя по судоходным путям на север, в Тандер-Бей, и обратно то и дело следовали пассажирские и грузовые суда.

Понедельник, 19 августа. – Прибыла «Красная лисица» с запасами муки и свинины, достаточно большими, чтобы хватило до конца сезона, примерно до середины декабря, когда должен вернуться «Джеймс Уэйлен». Я продолжаю беспокоиться о Грейсоне, потому что теперь он пропадает сразу на несколько дней. А Лил рада тому, что его нет рядом. Его припадки только усиливают ужас от его изуродованного лица и муки во взгляде. Я, со своей стороны, объясняю его некомпетентность истерзанной душой, но иногда он выходит в озеро на маленьком баркасе, оставляя нас без лодки на случай чрезвычайных ситуаций. Я подготовил письмо в Департамент морского и рыбного хозяйства, и они ответили мне, что не могут найти ему замену в конце сезона. Они также заявили, что на такие должности назначают ветеранов и пострадавших в Первой мировой войне и что мне нужно найти подход к нему, но я не вижу особых причин для того, чтобы отдавать часть бюджетных средств маяка помощнику, который больше отсутствует, чем присутствует. Лил взяла на себя часть обязанностей Грейсона, подменяя меня в его отсутствие. Мы достаточно хорошо справляемся и без него, потому что должны. У нас ведь нет выбора.

Четверг, 10 октября. – Газеты сообщают, что союзные войска в Бельгии отвоевывают позиции у немцев. Война скоро закончится. Эта война положит конец всем войнам.

Солдаты возвращаются на родину, некоторые ранены, но многие остались на чужбине – похоронены на полях Фландрии или, как пропавшие без вести, нашли свое последнее пристанище в безымянных могилах. На нашем посту стало тише с уменьшением количества кораблей и посетителей, и пропасть между полями сражений в Европе и монотонной рутиной, состоящей из заправки топливом, зажигания калильных сеток и полирования линз разверзается сильнее, чем когда-либо. Я расспрашивал Грейсона о его службе, но он мало чем делится, рассказывает только о подготовке в Англии, о своих сослуживцах и танцах на базе. Когда я спрашиваю о битвах, его взор затуманивается, и я вижу, что эти воспоминания для него мучительны. Я слышал, что он был одним из немногих в своем подразделении, кто выжил после горчичного газа, что после атаки некоторые из его сослуживцев умирали в муках несколько дней – даже недель, – крича в агонии. Ожоги не только покрывали их кожу, были обожжены и легкие, так что невозможно было дышать, в то время как врачи и медсестры ничего не могли сделать. Я также слышал, что появился бич, пересекший Атлантику вместе с юношами, которые добровольно готовы были пожертвовать своей жизнью для защиты свободы, а в результате слегли с болезнью, которую они называют испанским гриппом. Он распространяется дикими темпами и уже достиг берегов этого великого озера.

Понедельник, 16 декабря. – Сегодня за Грейсоном прибыл «Джеймс Уэйлен», чтобы отвезти его на материк на зиму, но он исчез. Я не видел его уже пять дней. Он не мог уйти далеко. Плоскодонку нашли у острова Эдуарда, а поиски ни к чему не привели, и я подозреваю, что он утонул, упал в объятия озера. Мы даже исследовали заброшенные шахты, но и там не было его следов. Мы с Лил и детьми решили зимовать на острове. Провизии у нас хватит, чтобы продержаться до конца зимы, и дичи здесь достаточно. У меня есть солидный запас патронов, а у Лил – ее ловушки, и мы начали заготавливать дрова, чтобы нам было тепло всю длинную холодную зиму. В городе нет работы для смотрителя маяка, учитывая, что возвращающиеся солдаты тоже ищут работу, поэтому не имеет смысла платить ренту, когда здесь у нас есть отличный дом. И если этой причины было бы недостаточно, то все больше людей заболевают и умирают от этого гриппа. Он забирает молодых и сильных, заполняя их легкие жидкостью так, что они уже не могут больше дышать. Здесь мы будем в безопасности и в тепле. А если Грейсон вернется, то, с Божьей помощью, мы сможем прокормить и его, пока не появится возможность сообщить о нем в город.

Мне кажется, что я читаю сказку на ночь, но, посмотрев на нее, вижу, что она не засыпает, а сидит прямо. Не могу разобрать выражение ее лица. Я ненадолго замолкаю и слышу, как она шепчет:

– О господи! Это был он. Все эти годы. Грейсон.

Она говорит не со мной.

– Что-то не так, мисс Ливингстон?

Она не отвечает, но задумчиво наклоняет голову.

– Папа так и не узнал, что с ним случилось, никогда его больше не видел. Никто его не видел. Кроме меня и Эмили. И она никому бы не сказала. Она не могла этого сделать. И я тоже не говорила. – Она снова откидывается на подушки. – Читай дальше.

Среда, 1 января. – Празднование Нового года! Мы пировали – у нас были суп из кролика, вареная говядина, бисквитный торт и рисовый пудинг. Почти вся поверхность озера между островами покрыта льдом, и температура продолжает падать. Совсем скоро лед станет достаточно прочным, чтобы по нему можно было ходить, и у нас снова появится связь с миром. Мы с Питером проводим долгие часы за книгами, и я часто ему читаю. Я уже могу сказать, что он очень способный. Я благодарен за то, что получил образование в Шотландии, хотя и был сыном бедного фермера. Это позволит мне обучать сына, если нам с Лил придется проводить с ним уроки здесь, на острове. От Грейсона ни слуху ни духу.

Четверг, 27 февраля. – Я чувствую приближение весны, ощущаю, что солнце дает больше тепла. Ричардсон смог приехать на собачьей упряжке из Сильвер Айлет, поскольку лед еще прочный. Он привез почту и новости, а также пополнил запасы в нашей кладовой долгожданными баночками молока. Его в этой поездке сопровождали двое сыновей, и дети часами катались на замерзшем озере. Лил приготовила сытное блюдо из соленой рыбы, и мы дали им его с собой, чтобы они могли согреться во время обратного пути.

Вторник, 4 марта. – Лед уже не сковывает озеро, ветер гонит его прочь из залива Блэк и выбрасывает льдины на берег. Хотя Верхнее уже начинает освобождаться ото льда, увидеть корабли в узких судоходных каналах мы сможем почти через месяц, и только тогда нужно будет зажечь маяк. Последние три дня Питеру было плохо. Настолько, что мне пришлось достать бутылку виски из тайника в топливном сарае в надежде, что его медицинские свойства будут хоть немного полезны. Лил отрицательно и со скептицизмом отреагировала на ее появление, и мне пришлось настоять на том, чтобы Питер принял немного внутрь. Ее отец запрещал любое спиртное в доме, и его строгое воспитание сказалось на ней. Она, в свою очередь, заварила внутреннюю кору тополя, чтобы приготовить крепкий настой. Боюсь, бесцветный яд испанского гриппа добрался до нашего одинокого поста, невинно принесенный шумными мальчишками, которые катались у нашего берега и ужинали в нашем скромном доме.

Четверг, 13 марта. – Питер выздоравливает. Мне без разницы, благодаря виски или травам, но наш сын выживет. Однако семье Ричарда повезло меньше. Мы получили письмо, где говорилось, что старший из его мальчиков умер.

Я прекращаю читать. Слышно, как Марти весело насвистывает, выйдя из своего кабинета и шагая по коридору. Я узнаю Шопена и мысленно следую за мелодией, предвосхищая ноты. Ничего не могу с собой поделать. Это часть меня, очень глубоко спрятанная часть, которую я стараюсь не выпускать наружу, но музыка остается со мной. Так было всегда.

Пожилая дама какое-то время лежит молча. Я думаю, что она уснула, но она заговорила:

– Спасибо, Морган, пока достаточно. Мое сердце сейчас не вынесет больше воспоминаний.

Я закрываю дневник и кладу его поверх остальных, оборачиваю тканью стопку и завязываю бечевку. Я кладу сверток на прикроватный столик и поворачиваюсь, чтобы уйти.

– Не забывай держать руки подальше от моих вещей.

Я на мгновение останавливаюсь, глядя на седовласую женщину, сидящую среди подушек, а потом бросаю быстрый взгляд на рисунок со стрекозами. Не сказав ни слова, я выхожу в коридор и направляюсь к кабинету Марти.

* * *

К тому времени, как я покидаю дом престарелых, дождь уже прекратился, но в воздухе чувствуется влажный холодок. Уличные фонари уже мерцают.

Деррик здесь, сидит, прислонившись к рулю своей черной «Хонды Цивик», и мое сердце замирает. Я не виделась с ним несколько дней, занимаясь скоблением забора и пытаясь навести порядок дома. Лори считает, что я должна быть благодарна, что все закончилось всего лишь этой отстойной восстановительной реабилитацией. Она говорит, что все могло быть намного хуже. Она спросила меня о рисунке, о граффити, о том, где я достала краску и кто был со мной. Господи, это походило на допрос! Я понимаю, это ее работа. Она знает, что я встречаюсь с Дерриком. Я как-то пригласила его вечером посмотреть фильм; я думала, что все будет в порядке и она от меня отстанет. Он умеет найти подход ко взрослым, быть очень вежливым и услужливым, и они думают, что он просто чудо. Но не Лори. Я вижу, что он ей не нравится, так что мы больше не бываем у меня дома. Но я не переживаю по этому поводу. Деррик замечает меня, заводит двигатель и подъезжает ко входу. Я забираюсь на переднее сиденье, и он выезжает с парковки; за это время мы не сказали друг другу ни слова.

Я привыкаю к тому, что он может быть и таким. Он говорит, что ему свойственна созерцательность, но я ответила ему, что это бредовое слово, которым он называет свою угрюмость. Поэтому, когда он молчит, я знаю, что он думает. Он всегда думает. Планирует всякое дерьмо. Он все время жонглирует столькими вещами, что я не могу за ним уследить. Деррик извинился за то, что уехал, когда показались копы. Мне пришлось самой добираться до «Макдоналдса», где они все равно меня поймали. Я знаю, что у него чертовски много всего стояло на кону, в отличие от меня. Знаю. Но не могу это принять. Глубоко внутри, в той части меня, которая так отчаянно хочет быть ему небезразличной, быть небезразличной хоть кому-то, я испытываю боль. Он, по крайней мере, мог показать, что благодарен, признателен за то, что я держала рот на замке. Он знает, что в ту ночь мог оказаться в полной заднице, если бы копы его обыскали, обыскали его машину, не скажи я им, что была одна.

Он говорит, что не употребляет тяжелые наркотики, и я ему верю. Я тоже их не употребляю. Мне довелось видеть, что они делают с людьми, как лишают их жизни.

В списке клиентов Деррика отборные паршивцы, и, хотя он никогда этого не показывает в общении с ними, он ненавидит этих «претенциозных дураков». Мне он говорит, что это бизнес, он просто дает им то, что они хотят, что они в любом случае смогут найти это в другом месте, поэтому почему бы именно ему не забирать деньги их мам и пап. Спрос и предложение. Они ищут его в школе или пишут ему эсэмэски, и он назначает место передачи. Они без вопросов платят ему, сколько он просит, и возвращаются за новой дозой.

Я никогда не спрашивала, откуда он знает райтеров, граффити-художников. Он тусуется с ними, но сам никогда не рисует. Думаю, ему нравится этот трепет, ощущение, что живешь почти на грани, когда на шаг опережаешь копов, бегаешь по ночам, оставляя послания красками. Это то, что меня в нем привлекло. Впервые за бог знает сколько времени я чувствую, что тут мое место. С ним я чувствую себя живой. С ним я чувствую.

– Привет.

Он бросает на меня беглый взгляд и улыбается.

– Привет, – отвечает он. – Что в школе?

– Знаешь, все по-старому.

Его сегодня не было. Он все еще учится в старшей школе, несмотря на то, что должен был выпуститься в прошлом году. Он пошел «по второму кругу», будет снова учиться в двенадцатом классе. Как правило, так поступают спортсмены, потому что хотят еще год поиграть в футбол и повысить свой средний балл, пересдав предметы, которые завалили. Но у Деррика были другие причины. Он хочет оставаться поближе к своим клиентам, проходить мимо них в коридоре, болтать с ними в обед и планировать передачу заказов на парковке. Он мелкий дилер. Никаких больших партий или чего-то слишком опасного. И он никогда не заключает сделки в школе. Он слишком умен для этого. В отличие от меня, он сдает все предметы, несмотря на то, что половину занятий пропускает. Деррик из тех людей, которым не приходится напрягаться. Ему все дается легко. Он получает то, что хочет.

– Меня сегодня поймали в комнате старушки, – сказала я. Я не рассказываю, почему я была там. Не говорю и о рисунках. О том, что один из них похож на мою стрекозу. – Так что мне теперь нужно помочь ей прочесть дневники ее отца.

– Да ну? – Его это явно заинтересовало. – Зачем?

– Она слепая. Не может сама это сделать.

Мы едем вниз по улице, направляясь к набережной. Деррик кусает нижнюю губу, хмурит лоб. Он думает.

Он тянется ко мне, сжимает мою ногу, а потом берет за руку.

Мы познакомились в прошлом году на вечеринке. Он старше меня на два года. Мы ходим в одну школу, но никогда не пересекались в коридорах. У меня был свой круг общения, у него – свой. Тогда еще да.

Я познакомилась с Алисой в девятом классе, и мы начали вместе гулять. А в прошлом году меня взяла другая приемная семья, и мне пришлось сменить и школу. В новой школе я не знала никого, кроме Калеба, а он просто придурок.