Текст книги "Солнце и Замок"

VII. Смерть при свете

К тому времени, как я, опомнившись, поднялся на ноги, убийцы и след простыл. В границах владений моего косматого друга остались лишь несколько пятен крови, казавшейся почти черной при свете золотой свечи. Сам зверек сидел, в странно человеческой манере подогнув под себя задние лапы, старательно вылизывая передние и приглаживая ими шелковистую шерсть вокруг пасти. Фосфорический свет, испускаемый его брюхом, угас.

– Спасибо тебе, – сказал я, и зверек, услышав мой голос, вопросительно склонил голову на сторону.

Нож убийцы остался лежать совсем рядом. Довольно длинный, неуклюжий на вид «боло» с широким лезвием и изрядно потертой рукоятью из какого-то темного дерева, он, по всей вероятности, принадлежал простому матросу. Пинком отшвырнув нож, я извлек из глубин памяти образ руки нападавшего – все, что, пусть мельком, успел разглядеть. Мужская, широкая, крепкая, грубая… но никаких особых примет. Жаль, жаль: отсутствующий палец, а то и два тут бы вовсе не помешали, хотя, возможно, недавняя схватка стоила ему чего-то подобного – ведь укусил его зверек от души.

Матрос с серьезной раной от укуса… Неужели он так долго шел за мной в темноте, преодолев столько трапов и галерей, столько извилистых коридоров? Навряд ли. А если так, значит, он набрел на меня случайно и немедля воспользовался представившейся возможностью. Опасный человек… Пожалуй, лучше всего отыскать его как можно скорее, не дожидаясь, пока он, опомнившись, не выдумает какой-нибудь сказки в объяснение, где и как повредил руку. Узнав, кто он таков, я сообщу о его проделках корабельным офицерам, а если на это не окажется времени или офицеры ничего не предпримут, покончу с ним сам.

Подняв над головой золотую свечу, я двинулся к трапу, ведущему в сторону кубриков. Планы рождались в голове куда быстрей, чем я шел. Офицеры – да тот же капитан, упомянутый погибшим стюардом – распорядятся привести мои апартаменты в порядок или отведут мне новые. Я велю выставить у дверей вооруженную охрану, не столько ради защиты собственной персоны (так как не собираюсь оставаться там дольше, чем требуют приличия), сколько затем, чтоб у врагов появилась новая цель, а затем…

Не успел я перевести дух, как все лампы вокруг разом ожили. При свете я смог разглядеть под ногами металлический трап без опор. Вдали сквозь черный ажур трапа виднелись зеленые с желтым земли вивария. Справа неяркие, мутные огни ламп терялись в перламутровой дымке тумана; по левую руку влажно, словно темная гладь перевернутого набок горного озерца, поблескивала далекая черно-серая стена. Наверху вполне могло не оказаться вообще ничего, кроме туч в кольце кружащего по небу солнца.

Однако продолжалось все это не дольше одного вздоха. Откуда-то издалека донеслись крики матросов, привлекающих внимание товарищей к некоему обстоятельству, которого ни в коем случае нельзя упустить, и лампы угасли. Окутавший все вокруг мрак казался много ужаснее прежнего. Стоило мне одолеть сотню ступеней, свет вспыхнул опять, заморгал, будто все лампы до единой выбились из сил не меньше, чем я сам, и угас снова. Тысяча ступеней, и огонек золотой свечи съежился до синеватого пятнышка. Чтобы сберечь остаток горючего, пришлось продолжить подъем в темноте.

Вероятно, все дело было лишь в том, что я, покинув недра корабля, поднялся к самой верхней из палуб, удерживающих воздух внутри, однако вокруг изрядно похолодало. Тогда я решил разогнать кровь и согреться, прибавив скорости, но обнаружил, что быстрей подниматься вверх не могу. Мало этого, в спешке я оступился, и нога, вспоротая безвестным асцианским пехотинцем во время Третьей Орифийской Баталии, едва не увлекла меня в могилу.

Некоторое время я опасался, что могу не узнать яруса, где находится моя каюта и каюта Гунни, однако без колебаний свернул с трапа, всего на миг зажег золотую свечу и услышал скрип петель отворившейся двери.

Закрыв дверь, я отыскал свою койку и лишь после этого почувствовал, что рядом есть кто-то еще. На оклик непрошеный гость отозвался, и я немедля узнал в нем Идаса, того самого матроса с необычайно белыми волосами. В его голосе явственно слышались нотки страха пополам с любопытством.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я.

– Тебя жду. Я… я надеялся, что ты придешь. Сам не знаю, отчего, но мне показалось, что долго ждать не придется. Внизу, с остальными, я тебя не видал.

Я промолчал.

– Ну, за работой, – пояснил Идас. – Поэтому тоже улизнул от всех и пришел сюда.

– В мою каюту. А ведь замок не должен был тебя впускать.

– Отчего? Ты же ему этого не запретил. Я тебя описал, а меня замок, понимаешь ли, знает. Моя каюта тоже здесь, совсем рядом. Вдобавок я ни словом ему не соврал. Сказал, что просто хочу дождаться тебя.

– Впредь прикажу ему не пускать за порог никого, кроме меня, – буркнул я.

– Но для друзей-то надо бы исключение сделать.

– Посмотрим, – ответил я, однако на самом деле подумал, что уж ему-то в «исключениях» не бывать. Вот Гунни – дело другое.

– У тебя есть свет. Может, зажжешь? При свете уютнее.

– Откуда ты знаешь, что есть?

– Когда дверь отворилась, снаружи на миг вспыхнул свет. Это ведь ты его зажигал, верно?

Я кивнул, но тут же сообразил, что в темноте этого не разглядеть, и ответил:

– Да, но горючее зря предпочту не тратить.

– Ладно. Странно только, что ты не зажег его в поисках койки.

– Я и так прекрасно помню, где она.

На самом-то деле я не стал зажигать золотую свечу из соображений самодисциплины. Как ни велик был соблазн проверить, не обожжен ли Идас, не укушен ли, здравый смысл подсказывал: убийца, попавший под выстрел, не смог бы так скоро покуситься на мою жизнь еще раз, а укушенный опережал меня не настолько, чтоб я не услышал, как он поднимается по железному трапу воздушной шахты.

– Скажи, ты не против поговорить? Мне еще с прошлого разговора так захотелось послушать о твоем родном мире!

– Что ж, с удовольствием, – ответил я, – если и ты не откажешься ответить на пару вопросов.

До сих пор не оправившийся, я бы с гораздо большим удовольствием прилег отдохнуть, однако возможность разузнать нечто новое – вещь не из тех, коими стоит пренебрегать.

– Нет-нет, – заверил меня Идас, – конечно, не откажусь! Наоборот, рад буду ответить на твои вопросы, если ты согласишься ответить на мои.

В поисках безобидного начала для разговора я снял сапоги и улегся на койку, негромко, жалобно заскрипевшую под моей тяжестью.

– Тогда скажи, Идас, как называется язык, на котором мы говорим? – начал я.

– На котором мы с тобой сейчас разговариваем? Корабельным, конечно, как же еще?

– А какие-нибудь другие языки ты знаешь?

– Нет. Откуда бы? Я ведь родился здесь, на борту, и как раз хотел тебя расспросить: чем отличается жизнь человека, рожденного на одном из настоящих миров? От наших-то, от команды, я много разного слышал, но все они просто невежественные матросы, а в тебе сразу чувствуется человек мыслящий.

– Спасибо на добром слове. Однако, родившийся здесь, ты имел немало возможностей повидать настоящие миры. Часто ли среди них попадались такие, где говорят на корабельном?

– Правду сказать, я в увольнительные на берег почти не ходил. Мой вид… думаю, ты заметил…

– Будь добр, ответь на вопрос.

– По-моему, на корабельном почти везде говорят.

Казалось, голос Идаса звучит чуточку ближе, чем раньше.

– Понятно. На Урд язык, который ты зовешь «корабельным», в ходу только среди нас, граждан Содружества. У нас он считается более древним, чем остальные, но до сего момента я сомневался, что это правда, – пояснил я и решил повернуть разговор к происшествию, ввергшему все вокруг в темноту. – Пожалуй, беседа стала бы гораздо интереснее, имей мы возможность видеть друг друга, не так ли?

– О, да! Не зажжешь ли ты свет?

– Возможно, чуть погодя. Как полагаешь, скоро ли твои товарищи исправят корабельное освещение?

– Его сейчас чинят, и в главных помещениях свет уже есть, – отвечал Идас, – но кубрики к ним не относятся.

– Что же стряслось с освещением?

Казалось, я воочию вижу, как он пожимает плечами.

– Должно быть, на шины одной из ячеек главного аккумулятора упало что-то токопроводящее, только никто не может выяснить, что. Но шины пережгло начисто… и еще кабели кое-где – хотя этого произойти вроде как не могло.

– И все остальные матросы сейчас работают там?

– Почти вся наша вахта.

Сомнений не оставалось: Идас придвинулся еще ближе. Теперь его отделяло от койки не более эля.

– Нескольких отослали с другими поручениями. Так я и ускользнул. Скажи, Севериан, а твой родной мир… там красиво?

– Очень красиво, но вместе с этим и страшно. Пожалуй, прекраснее всего ледяные острова, плывущие к северу из южных широт, точно океанические странники, караван кораблей с океана. Белые, бледно-зеленые, они искрятся на солнце не хуже алмазов и изумрудов. Соленая вода вокруг них кажется черной, но она так прозрачна, что бока их, уходящие в океанскую глубину, видны далеко-далеко…

Услышав во мраке едва уловимый вдох Идаса, я как можно тише обнажил нож.

– …и каждый высится, словно гора, на фоне василькового неба, припорошенного россыпью звезд. Вот только жить на таких островах невозможно… слишком суровы они для людей. Всё, Идас. Я вот-вот засну, а тебе, надо думать, лучше вернуться к работе.

– Но у меня еще так много вопросов!

– И ты все их непременно задашь. Но в другой раз.

– Севериан, а принято ли среди жителей вашего мира обмениваться прикосновениями? К примеру, рукопожатиями в знак дружбы? Такой обычай есть на многих мирах.

– И на моем тоже, – подтвердил я, переложив нож в левую руку.

– Тогда давай пожмем друг другу руки, и я пойду.

– Давай, – согласился я.

Наши пальцы соприкоснулись… и тут в каюте зажегся свет.

Державший в руке боло клинком вниз Идас нанес удар, вложив в него всю тяжесть тела. Моя правая рука взметнулась вверх. Остановить удар я бы не смог ни за что, однако сумел отвести клинок в сторону, и широкое лезвие, насквозь пропоров ткань рубашки, вонзилось в матрас так близко, что я кожей почувствовал холод стали. Идас немедля выдернул боло из матраса, но я перехватил его руку возле запястья, и вырваться ему уже не удалось. Теперь я мог бы без труда покончить с ним, но вместо этого вонзил нож в его предплечье – с тем, чтоб он, разжав пальцы, выпустил рукоять боло.

Противник мой вскрикнул – пожалуй, не столько от боли, сколько при виде клинка, торчащего из его руки. Я швырнул Идаса на пол и мигом приставил острие ножа к его горлу.

– Тихо, – велел я, – или прикончу без разговоров. Стены здесь толстые?

– Рука…

– Забудь о руке. Зализать раны еще успеешь. Отвечай!

– Нет, какое там «толстые»… И переборки, и палубы – просто листы металла.

– Прекрасно. Значит, поблизости никого нет. Лежа на койке, я не услышал ни единого шага. Можешь выть, сколько хочешь. Встать, живо.

Заточен охотничий нож оказался на славу. Одним махом распоров рубашку Идаса вдоль спины, я сдернул ее. Под тканью, как и ожидалось, обнаружились едва наметившиеся груди.

– Отвечай, девчонка: кто послал тебя по мою душу? Абайя?

Идас уставилась на меня, высоко подняв белесые брови.

– Ты знал?!

Я, покачав головой, отрезал от рубашки полосу ткани.

– На. Руку перевяжи.

– Благодарю тебя. Незачем. Моя жизнь все равно кончена.

– А я говорю: перевяжи. И так вся одежда в крови, а мне с тобой еще работать и работать.

– Пытать меня незачем. Да, я была рабыней Абайи.

– Посланной погубить меня, чтоб я не привел на Урд Новое Солнце?

Девчонка кивнула.

– А выбрана потому, что еще мала и можешь сойти за человека. Кто еще с тобой заодно?

– Никто. Я одна.

Я потянулся к ней, но девчонка вскинула кверху правую ладонь.

– Клянусь в том Владыкой Абайей! Может, на борту и есть еще кто-то вроде меня, но я их не знаю.

– Стюарда убила ты?

– Да.

– Разгром в моих апартаментах устроила тоже ты?

– Да.

– Но выстрел из пистолета опалил не тебя. Кто был с тобой?

– Просто… матрос, нанятый за хризос. Когда ты выстрелил, я стояла за ним, дальше по коридору. Понимаешь, мне нужно было выбросить тело в пространство, но я не знала, смогу ли донести его до люков сама и справлюсь ли с люками. Вдобавок…

Тут она осеклась.

– Вдобавок – что?

– Вдобавок, потом ему пришлось бы помочь мне еще кое в чем, не так ли? Ну, а теперь: как ты узнал обо всем? Прошу, объясни.

– Зарезать меня у загонов с аппортами пыталась тоже не ты. Кто?

Идас встряхнула головой, будто затем, чтоб разогнать туман, заволокший мысли.

– Об этом я не знала вообще.

– Сколько тебе лет, Идас?

– Не знаю.

– Десять? Тринадцать?

Девчонка пожала плечами.

– Мы не считаем года. Но ты напрасно говоришь, что мы не люди: мы – люди не хуже вас. Мы – Иной Народ, подданные Великих Владык, что обитают в море и под землей. Ну, а теперь ответь, пожалуйста, на мой вопрос – ведь я же ответила на твои. Как ты узнал?..

Я присел на край койки. Еще немного, и эту долговязую, нескладную девчонку придется пытать… а времени с тех пор, как я был подмастерьем Северианом, утекло немало – возможно, в ту пору она еще не родилась, и предстоящее дело не сулило мне ничего приятного. Памятуя об этом, я едва ли не надеялся, что девчонка бросится к двери.

– Во-первых, твоя речь не похожа на речь моряков. Среди моих друзей был старый моряк, и их манера разговора мне прекрасно знакома, но это – история слишком уж долгая. Неприятности – убийство стюарда и так далее – начались вскоре после знакомства с тобой и остальными. Ты почти сразу сказала, что родилась на борту корабля, однако обычных матросских присказок я ни разу не слышал только от тебя, да еще от Сидеро.

– Пурн и Гунни оба родом с Урд.

– Затем ты обманула меня, когда я спросил, как найти камбуз. Отчего? Оттого, что намеревалась последовать за мной и зарезать при первом же удобном случае, однако я отыскал собственные апартаменты, и у тебя, должно быть, возник лучший план. Чего уж проще: подождать пока я усну, и обмануть замок – что для тебя, числящейся в экипаже, полагаю, не составило бы труда.

Идас кивнула.

– Я прихватила с собой инструменты и сказала замку, что послана починить ящик секретера.

– Однако меня в каюте не оказалось, а ты, уходя, попалась на глаза стюарду. Что ты искала?

– Письмо. Письмо от аквасторов Урд к иерограммату. Я отыскала его и сожгла на месте, в твоих же собственных апартаментах, – отвечала девчонка с триумфальными нотками в голосе.

– Найти письмо не составляло труда: оно лежало почти на виду. Ты искала что-то еще и считала, будто вещь эта спрятана куда надежнее. Не ответишь, что это – я сделаю тебе очень и очень больно.

Девчонка покачала головой.

– Можно, я сяду?

Ожидая, что усядется она на рундук или на свободную койку, я согласно кивнул, однако девчонка опустилась на пол и, несмотря на рост, в кои-то веки сделалась похожа на настоящую девочку.

– Совсем недавно, – продолжал я, – ты упорно просила меня зажечь свет. После второй просьбы несложно было догадаться, что тебе хочется убедиться в чистоте удара. Тогда я вставил в рассказ о ледяных островах упоминания об «океанических странниках», так как эти слова часто служат рабам Абайи паролем: давным-давно некто, подумавший, будто я могу оказаться одним из вас, вручил мне карточку, где говорилось, что его можно найти на улице Океанических Странников, а Водал – возможно, ты о нем слышала – велел мне передать некую весть тому, кто скажет: «Океанический странник увидел»…

Закончить цитаты я не успел. На борту корабля все тяжелое становится легче легкого, и потому падение девчонки оказалось медленным, плавным, однако настолько резким, что пола ее лоб коснулся с мягким, негромким стуком. Вне всяких сомнений, смерть ее наступила едва ли не в самом начале моей недолгой хвастливой тирады.

VIII. Пустота в рукаве

Вскочив с койки, я поспешил перевернуть Идас на спину, пощупал пульс, забарабанил кулаком по груди в надежде вернуть к жизни сердце. Увы, спешить было уже некуда: пульса я не нашел, а изо рта девчонки явственно пахнуло отравой. Все мои старания оказались напрасны.

Должно быть, яд она прятала на теле. Не в рубашке – разве что сунула пилюлю под язык еще в темноте, чтоб раскусить, не сумев сделать дело. Скорее уж в волосах (хотя что в них можно спрятать при такой-то короткой стрижке?), или в поясе брюк: оттуда она без труда могла незаметно переправить ее в рот, унимая кровотечение.

Прекрасно помня, чем кончилась попытка вернуть к жизни стюарда, пробовать коготь на ней я не осмелился. Обыскал тело, но не нашел почти ничего, кроме девяти хризосов, которые спрятал в кармашек ножен. По словам Идас, за хризос она наняла себе в помощь одного из матросов, а если так, очевидно, Абайя (или кто там из его министров отдал девчонке приказ) снабдил ее десятью. Срезав с нее сапоги, я обнаружил, что пальцы ног Идас необычайно длинны и соединены перепонками. Обувь я осмотрел с тем же тщанием, с каким девчонка пару страж назад обыскивала мои пожитки – рассек на кусочки, распорол каждый шов, однако успеха добился нисколько не большего.

Чем дольше я, сидя на койке, разглядывал ее тело, тем сильней удивлялся: где были мои глаза? Как я мог обмануться? Правда, обманула мой взор не столько Идас, сколько воспоминания об ундине, освободившей меня, запутавшегося в стеблях ненюфаров во время купания в Гьёлле, а после перехватившей посреди ночи у того самого брода. Она была настоящей великаншей, оттого Идас и показалась мне долговязой, голенастой девицей, а не огромных размеров ребенком, хотя довольно похожего ребенка – мальчишку, и куда младше возрастом – держал у себя в замке Бальдандерс.

Должно быть, главную роль тут сыграли волосы той ундины – не белые, травянисто-зеленые. Мне сразу следовало бы понять, что столь яркий зеленый цвет ни человеческим волосам, ни звериному меху от природы не свойственен, а если и свойственен, то лишь в результате воздействия крохотных водорослей, называемых тиной, наподобие тех, в крови зеленого человека из Сальта, да и веревка, оставленная в пруду, тоже довольно скоро позеленеет… Какого же я свалял дурака!

О смерти Идас следовало доложить. Первым делом мне пришло в голову поговорить с капитаном, а дабы заранее заручиться его благосклонностью, связаться с ним через Барбата либо Фамулим.

Но как только я затворил за собой дверь, мне сделалось ясно: представить меня капитану в выгодном свете ни тот, ни другая не смогут. Разговор в их апартаментах для них был первой встречей со мной, а для меня с ними – последней. Выходит, придется разыскать капитана как-то иначе, удостоверить подлинность собственной личности и сообщить, что произошло. По словам Идас, внизу полным ходом идут ремонтные работы, а возглавляет их наверняка кто-то из офицеров… Рассудив так, я снова направился вниз, по продуваемому сквозняком трапу, и на сей раз, миновав загородки аппортов, спустился еще ниже. Жара и влажность усиливались на каждом шагу.

Как это ни абсурдно, спускаясь в низы, я почувствовал, что мое тело, почти невесомое на том ярусе, где находилась каюта, сделалось еще легче. Прежде, карабкаясь к верхушке мачты, я заметил, что притяжение корабля слабеет по мере подъема – следовательно, по пути вниз, в корабельное чрево, оно должно было нарастать, однако у меня такого впечатления не возникло. Скорее, наоборот.

Вскоре снизу донеслись чьи-то шаги, а опыт последних нескольких страж наглядно свидетельствовал, что любой случайно встреченный незнакомец может желать моей смерти. Остановившись, я напряг слух и выхватил из кобуры пистолет.

Негромкий лязг металла внизу утих вместе с моими шагами, но тут же возобновился – частый, неровный, будто поднимающийся мне навстречу по трапу спотыкается на бегу. Раз подо мною что-то зазвенело, точно оброненный меч или шлем; нетвердый шаг вновь ненадолго стих и вновь зазвучал в прежнем ритме. Сомнений не оставалось: спешащий навстречу бежит от какой-то опасности, а я иду прямиком к ней. Здравый смысл велел тоже бежать прочь, да как можно дальше, однако я остался на месте, из глупой гордости решив не отступать, пока не узнаю, что именно мне угрожает.

Долго ждать не пришлось. Вскоре внизу показался человек в латном доспехе, без оглядки бегущий наверх. Еще миг, и я, отделенный от встречного лишь одним пролетом, смог разглядеть его во всех подробностях. Казалось, правая рука его даже не отсечена – оторвана начисто: из-под блестящего полировкой брассарда свисали обильно кровоточащие клочья мышц пополам с обрывками сухожилий.

Казалось, опасаться нападения со стороны этого человека, раненого и вдобавок изрядно напуганного, резона нет: скорее уж, он, почуяв во мне угрозу, пустится в бегство. Спрятав пистолет в кобуру, я окликнул его и спросил, что случилось и чем ему можно помочь.

Бегущий, остановившись, поднял голову, взглянул на меня сквозь забрало шлема, и я с удивлением узнал в нем Сидеро.

– Сохранил ли ты преданность?! – с дрожью в голосе крикнул он.

– Кому, друг мой? Зла я тебе не желаю, если речь об этом.

– Кораблю!

Преданность кораблю – всего-навсего изделию иеродул, пусть и необычайно огромному – показалась мне довольно бессмысленной, однако вдаваться в рассуждения об отвлеченных понятиях сейчас явно было не время.

– Разумеется! Жизнь за него положу, если нужно! – откликнулся я, мысленно моля мастера Мальрубия, некогда пытавшегося втолковать мне кое-что о преданности, простить мою грешную душу.

Сидеро продолжил подъем – чуть медленнее, спокойнее, однако по-прежнему спотыкаясь. Вблизи мне удалось разглядеть, что сочащаяся из его раны темная жидкость, принятая мною за человеческую кровь, слишком вязка и цвета к тому же не алого, а черного с зеленым отливом. Лохмотья, которые я счел клочьями плоти, оказались обрывками проводов вперемешку с чем-то наподобие ваты.

Выходит, Сидеро, подобно моему другу Ионе – андроид, автоматон в человеческом облике! Обругав себя за то, что не понял этого раньше, я, однако ж, вздохнул с облегчением, так как кровью наверху, у себя в каюте, уже налюбовался досыта.

К этому времени Сидеро, одолев последние ступени, взошел ко мне на площадку и, пошатнувшись, остановился рядом со мной. Я в грубоватом, повелительном тоне, неосознанно принимаемом всяким в надежде ободрить собеседника, велел ему показать руку. Сидеро послушался, и я в изумлении отшатнулся прочь.

Боюсь, попросту написав здесь, что рука оказалась полой, я создам впечатление, будто полой она оказалась на манер кости, но это не так. Она оказалась пустой. Тоненькие провода и клочья пропитанной темной жидкостью ваты торчали лишь по краям стальной оболочки, а внутри не было ничего. Вообще ничего.

– Как же тебе помочь? – спросил я. – Иметь дело с такими ранами мне прежде не доводилось.

Казалось, Сидеро задумался. Я бы сказал, что забрало стального шлема к выражению чувств неспособно, но нет: выражение ему придавал угол наклона головы, движения, игра теней, отбрасываемых его чертами.

– Для этого нужно в точности исполнить мои указания. Не подведешь?

– Разумеется, нет, – заверил его я. – Признаться, еще недавно я клялся однажды столкнуть тебя с высоты, как ты меня, но мстить раненому, конечно, не стану.

Тут мне вспомнилось, сколь сильно бедному Ионе хотелось, чтобы его полагали человеком, причем многие, и я в том числе, действительно думали, будто он – человек, и, по сути, нисколько в этом не ошибались.

– Что ж, придется поверить тебе, – решил Сидеро.

С этим он отступил назад, и его грудь – весь торс целиком – раскрылась, словно бутон огромного стального цветка. Изнутри его туловище тоже оказалось пустым: под стальной оболочкой не обнаружилось ничего.

– Не понимаю, – признался я. – Чем я могу помочь?

– Смотри.

Подняв уцелевшую руку, Сидеро ткнул пальцем во внутреннюю поверхность одного из стальных «лепестков», части полой груди.

– Видишь письмена?

– Да, линии и символы самых разных цветов. Но прочесть их я не могу.

Тогда Сидеро описал на словах некий сложный символ и символы, его окружавшие, и после недолгих поисков мне удалось его отыскать.

– Вставь туда острый металлический предмет, – продолжил Сидеро, – и поверни вправо – на четверть оборота, не больше.

Прорезь оказалась изрядно узкой, но мой охотничий нож обладал игольно-тонким острием, начисто вытертым о рубашку Идас. Вставив острие в указанную Сидеро щель, я повернул нож, как было велено. Темная жидкость потекла куда медленнее.

Затем Сидеро описал второй символ, на другом лепестке, и во время поисков я отважился сообщить, что никогда не слышал и не читал о таких существах, как он.

– Хадид или Ерро могли бы рассказать о нас куда больше. Я всего лишь исполняю свой долг и о подобных вещах задумываюсь разве что изредка.

– Понимаю, – протянул я.

– Ты обижен тем, что я столкнул тебя в трюм. Но сделал я так потому, что ты не подчинился моим указаниям. Мне давно известно: такие люди, как ты, опасны для корабля. А если кто-то из них и пострадает, со мной они обошлись бы нисколько не милосерднее. Как по-твоему, сколько раз подобные люди пытались меня уничтожить?

– Понятия не имею, – признался я, оглядывая пластину в поисках описанного им символа.

– Я тоже. Мы вплываем во Время и возвращаемся, и вновь отправляемся в рейс. По словам капитана, наш корабль – единственный. Других не существует. Все корабли, попадающиеся нам навстречу меж галактик и солнц, есть он и только он. Откуда же мне знать, как часто на меня покушались и сколько раз в том преуспели?

Едва мне подумалось, что он заговаривается, противореча здравому смыслу, нужный символ наконец-то нашелся. Стоило вставить в прорезь острие охотничьего ножа и повернуть клинок, утечка жидкости практически сошла на нет.

– Благодарю тебя, – сказал Сидеро. – Все это время мое давление стремительно падало.

Я спросил, не нужно ли ему выпить новую порцию жидкости, чтобы восполнить утраченное.

– Со временем – да. Однако теперь у меня снова есть силы, а полную силу я обрету после еще одной, последней коррекции.

Объяснив мне, куда смотреть и что нужно сделать, он продолжал:

– Ты спрашивал, как мы появились на свет. А сам представляешь ли, как появилась на свет твоя раса?

– Смутно. Знаю, что некогда мы были животными, обитавшими на деревьях. Так говорят мисты. Только не обезьянами, так как обезьяны существуют по сию пору. Наверное, кем-то вроде зооантропов, только помельче. Я замечал, что зооантропов неизменно тянет в горы, и там, в горных джунглях, они лазают по деревьям. Как бы там ни было, эти животные обладали способностью общаться между собой при помощи особых криков и телодвижений – на что, впрочем, способен даже домашний скот, не говоря уж о волках. Со временем, согласно воле Предвечного, те, кто общался с окружающими лучше всего, уцелели, а те, кто оказался в общении не силен, вымерли.

– И это все?

Я покачал головой.

– Когда их общение развилось, усложнилось настолько, что сделалось достойным называться речью, они и стали людьми. Теми, кем мы остаемся по сию пору. Изначально наши руки были приспособлены для того, чтоб цепляться за сучья, глаза – чтоб, прыгая с дерева на дерево, видеть следующий сук, рты – чтоб разговаривать меж собой, а еще жевать фрукты да неоперившихся птенцов. Таковы они и поныне. А как появились на свет ты и тебе подобные?

– Почти так же, как вы. Если предания не врут, вахтенным офицерам нужна была защита – от пустоты, от пагубных излучений, от вражеского оружия и прочих подобных напастей. Поэтому они соорудили для себя жесткие оболочки. Еще им требовалось стать сильнее и крепче – и для сражений, и для работ на палубах. Для этого нас – точнее сказать, не нас, наших предков – наполнили той самой жидкостью, которую ты только что видел, сообщившей нашим рукам и ногам способность двигаться, как им требуется, но с большей мощностью. Еще им требовалось переговариваться между собой, и нас оборудовали устройствами связи. А затем добавили электросхемы, позволявшие нам выполнять одно дело, пока сами они заняты другим. Устройства, сообщающие нам способность говорить и действовать, даже когда они сами к тому неспособны. И так, пока мы не выучились разговаривать самостоятельно и действовать без человека внутри. Ну, что там? Никак не найти?

– Сейчас отыщу, – заверил его я (на самом деле нужный символ я уже отыскал, но очень хотел послушать, что он расскажет еще). – Выходит, корабельные офицеры носят вас, словно одежду?

– Теперь – лишь изредка. Ищи звездочку с прямой чертой сбоку.

– Помню, помню, – ответил я, размышляя, что мог бы предпринять, и меряя взглядом полость внутри его тела.

Пояс с ножом и пистолетом в кобуре внутрь наверняка не войдет, а вот без них я там вполне помещусь…

– Погоди чуток, – попросил я Сидеро. – Искать приходится, согнувшись едва ли не вдвое, и вся эта амуниция больно впивается в живот.

Расстегнув пояс, я бросил его под ноги, а ножны и кобуру пристроил рядом.

– И, знаешь, будет намного проще, если ты ляжешь.

Сидеро лег, причем, не истекая наполнявшей его жидкостью, проделал это с неожиданной быстротой и изяществом.

– Скорее. Мешкать не время.

– Послушай, – возразил я, – если бы за тобой кто-то гнался, он уже был бы здесь, а я даже шагов снизу не слышу.

Изображая заминку, я лихорадочно размышлял. Идея казалась сумасбродной, но в случае успеха сулила и защиту, и маскировку. Латы я носил часто, так отчего б не тряхнуть стариной – тем более, эти гораздо лучше!

– Думаешь, я бежал от них?

Слова Сидеро я слышал прекрасно, однако внимания им почти не уделил. Совсем недавно я вспоминал, как вслушивался в тишину, и вот теперь действительно услышал кое-что новое, а сосредоточившись, понял, что это за шум. Откуда-то сверху доносилось неторопливое, мерное хлопанье огромных крыльев.