Текст книги "Солнце и Замок"

Афета отдернула занавесь, и я следом за нею вышел в стою. За арчатым проемом блистало чистотой и свежестью море Йесода – сапфирово-синие волны в белых барашках пены.

– Да, – подтвердила Афета. – И твоя Урд погибнет.

– Госпожа?..

– Довольно. Идем со мной.

– Выходит, Пурн был прав. Он покушался убить меня… и зря я ему воспротивился.

Широкая улица, на которую мы свернули, оказалась изрядно круче той, что накануне привела нас к морскому берегу, так как тянулась прямиком вверх, к Залу Правосудия, возвышавшемуся над гребнем холма белым облаком.

– Помешал ему вовсе не ты, – сказала Афета.

– Нет, госпожа, я говорю о нападении на борту корабля. Выходит, минувшей ночью, в темноте – это тоже был он? Что ж, вчера ему действительно помешал кто-то другой. Иначе меня уже не было бы в живых, ведь освободиться сам я не мог.

– Ему помешал Цадкиэль, – пояснила она.

Благодаря разнице в длине ног шагал я намного шире, однако, чтоб не отстать от нее, пришлось поспешить.

– Но ты, госпожа, говорила, что его там нет.

– Ошибаешься. Я говорила, что Цадкиэль не соизволит занять Трон Правосудия. Взгляни-ка вокруг, Автарх, – сказала Афета, внезапно остановившись. Вместе с нею остановился и я. – Разве наш город не прекрасен?

– Города прекраснее я еще не видал, госпожа. Вне всяких сомнений, он во сто крат красивее любого из городов Урд.

– Запомни его. Может статься, больше ты его не увидишь. А ваш мир может стать столь же прекрасным, как и наш, если все вы того пожелаете.

Поднявшись на холм, мы остановились у входа в Зал Правосудия. По пути я представлял себе бессчетные толпы зевак, ожидающих моего появления, как на наших публичных судах, однако над вершиной холма царило безмолвие утра.

Афета, повернувшись ко мне, указала в сторону моря.

– Взгляни, – повторила она. – Видишь те острова?

Да, россыпи островов над водой я видел. Казалось, им нет конца, а выглядели они точно так же, как и с палубы корабля.

– Известно ли тебе, Автарх, что такое галактика? Водоворот, смерч из бессчетного множества звезд, отдаленных от остальных?

Я кивнул.

– Знай: остров, на котором находимся мы, отведен для судов над мирами вашей галактики. На каждом из тех, других островов, судят свою. Надеюсь, это тебе поможет, так как ничем иным помочь не могу… ну, а если ты больше меня не увидишь, помни: я увижу тебя все равно.

XXI. Цадкиэль

Накануне ближайшие к центральному проходу места для публики в Зале Правосудия занимали матросы. Сегодня, вновь переступив ее порог, я первым делом отметил, что матросов на скамьях нет. Сидящие на их местах оказались окутаны тьмой, словно бы источаемой ими самими, а матросы сгрудились возле входа и у боковых стен.

Бросив взгляд поверх темных голов, вдоль прохода, ведущего к Трону Правосудия иерограммата Цадкиэля, я увидел Зака. На троне восседал он. Белокаменные стены по обе его стороны украшало нечто вроде гобеленов тончайшей ткани, расшитой узорами из множества ярких, разноцветных глаз… но вот они шевельнулись, и только тут я понял: да это же его крылья!

Афета, препроводив меня к подножию ступеней, ушла, и с этого момента я остался без охраны. Остановившись, я уставился на Зака во все глаза. Двое матросов, поспешив ко мне, подхватили меня под руки, подвели к трону и с той же поспешностью вернулись на место.

Снова оставшись один, я склонил перед Заком голову. На сей раз речь прежнего Автарха из памяти сама собой, невозбранно, всплывать не пожелала. Чего-либо другого на ум не приходило тоже. Изрядно растерянный, я, наконец, промямлил:

– Зак, я пришел встать на защиту Урд.

– Знаю, – ответил он. – Добро пожаловать!

Голос его оказался глубок и звучен, словно зов золотого рога откуда-то издали, отчего мне сразу вспомнилась глупая сказка о некоем Гаврииле, носившем за спиной, на перевязи из радуги, боевой рог Небесного Воинства. Это заставило вспомнить о книге Теклы, в которой я прочел ее, а книга, в свою очередь, напомнила о другой книге, огромном томе в переплете переливчатой, «павлиньей» кожи, раскрытом передо мною прежним Автархом, когда я попросил его показать мне дорогу в сад, а он, извещенный о моем появлении, решил, будто я прибыл ему на смену и немедля отправлюсь ходатайствовать за Урд.

Тут мне и сделалось ясно, что Цадкиэля я видел задолго до того, как помог Сидеро с матросами изловить его в облике Зака, и что его мужское обличье не более (хотя и нисколько не менее) подлинно, чем обличье крылатой женщины, ошеломившей меня одним-единственным взглядом, и что ни одно из них не более и не менее подлинно, чем шкурка зверька, пришедшего мне на подмогу в схватке с Пурном, задумавшим покончить со мною возле его невидимой клетки.

– Сьер, – пролепетал я, – Зак… Цадкиэль… могущественнейший иерограммат… я не понимаю…

– Не понимаешь, кто я и что я такое? А с чего бы тебе понимать это, Севериан? Я сам ни в себе, ни в тебе никак не разберусь. Я – просто то, что я есть, такими уж нас сотворила твоя собственная раса незадолго до апокатастасиса. Разве тебе не сказали, что они сотворили нас по собственному образу и подобию?

Я раскрыл было рот, но не сумел выдавить ни слова и, наконец, просто кивнул.

– Ваш нынешний облик в точности повторяет их самый первый: именно такими и стали они, только-только слезши с деревьев и встав на две ноги. Известно ли тебе, что время меняет, перекраивает все расы без исключения?

– Да, и не всегда к лучшему, – ответил я, вспомнив обезьянолюдей из заброшенного рудника.

– Верно. Однако иеры обуздали и собственный облик, и наш, чтоб мы смогли последовать за ними, тоже.

– Сьер…

– Спрашивай, спрашивай. Окончательный суд над тобой вот-вот начнется, а справедливым он быть не может. Однако несправедливость его мы постараемся возместить. Либо сейчас, либо потом.

При этих словах сердце в моей груди замерло, сжалось: сидящие на скамьях зашептались, и их многоголосый шепот донесся из-за спины, словно шорох листвы в лесу, однако кто они таковы, я до сих пор не понимал.

– Сьер, – не сразу совладав с собой, заговорил я, – вопрос этот довольно глуп, но когда-то я слышал две сказки о существах, способных менять обличье, и в одной из них ангел – а ты, сьер, по-моему, как раз такой ангел и есть – распахнул собственную грудь и отдал способность менять облик на сохранение самому жирному из гусей на птичьем дворе. Гусь, немедля ею воспользовавшись, навсегда превратился в быстрокрылого дикого гуся. А накануне ночью госпожа Афета говорила, что я, возможно, не останусь хромым навсегда. Скажи, сьер, ему… Мелитону… было велено рассказать мне эту сказку?

Уголки губ Цадкиэля дрогнули, сложившись в едва заметную улыбку, живо напомнившую мне ухмылку Зака.

– Кто знает? Мне это неведомо. Пойми, истина, известная многим и многим на протяжении многих и многих эпох, разлетаясь по свету, меняет вид, принимает множество разных обличий. Но если ты просишь передать мою способность тебе, этого я сделать не в силах. Имей мы возможность одарять ею кого захотим, первым делом наделили бы ею наших детей. Но ты встречался с ними и видел сам: они по-прежнему пленники облика, свойственного тебе. Есть у тебя еще вопрос или перейдем к делу?

– Есть, сьер. Целая тысяча. Но если мне позволено задать лишь один, скажи, зачем ты явился на борт нашего корабля?

– Затем, что хотел понять тебя. Разве мальчишкой, на родном мире, ты никогда не преклонял колен перед Миротворцем?

– На празднике в честь святой Катарины, сьер.

– А верил ли ты в него? Верил ли в него всем своим существом?

– Нет, сьер.

В сердце зашевелилось предчувствие, будто меня вот-вот покарают за неверие, а оправдалось оно или нет – этого я не понимаю и по сей день.

– Представим на время, что верил. Неужели среди твоих сверстников – знакомых, приятелей – не было ни единого верующего?

– Разве что причетники, сьер. По крайней мере, так поговаривали среди нас, учеников палачей.

– Так неужели им не хотелось бы, подвернись случай, отправиться в странствия вместе с ним? Защищать его от опасностей? Возможно, ухаживать за ним, если он захворает? Я сам был таким же причетником в творении, ныне несуществующем. Там тоже имелись и Миротворец, и Новое Солнце, хотя мы называли их по-иному. Однако нам пора поговорить кое о чем другом, и поскорее. Дел у меня множество, а среди них немало куда более срочных. Скажу откровенно, Севериан: мы тебя обманули. Ты прибыл сюда, готовясь пройти испытание, и потому тебе постоянно твердили об испытании, о суде, и даже это здание называли Залом Правосудия. Все это неправда.

Я лишь таращился на него, не в силах выговорить ни слова.

– Ладно. Выражусь, если хочешь, иначе: испытание ты уже выдержал, а заключалось оно в изучении будущего, которое тебе предстоит сотворить. Ты – Новое Солнце и будешь доставлен обратно на Урд вместе с Белым Истоком. Предсмертные муки привычного для тебя мира станут жертвой Предвечному. Мук этих не описать словами – ко дну, как и было сказано, пойдут целые континенты, погибнет много прекрасного, а с ним и большая часть вашей расы, однако ваш родной мир обретет новую жизнь.

Пусть я и в силах запечатлеть на пергаменте его слова, но передать его тон или хоть намекнуть на их вескость не смогу ни за что. Казалось, его речи разносятся по залу громом, создают перед мысленным взором картины куда убедительнее, осязаемее самой реальности: я словно собственными глазами видел тонущие континенты, слышал грохот, с которым рушатся огромные здания, и даже в ноздри ударила соленая горечь морских ветров Урд.

За спиной поднялся гневный ропот.

– Сьер, – возразил я, вновь почувствовав себя младшим из наших учеников, – я же помню, какому испытанию здесь подвергли моего предшественника.

– Так и было задумано, – кивнул Цадкиэль. – Ты и должен был все это помнить: именно ради этого его и испытывали.

– И в итоге охолостили?

Прежний Автарх во мне затрепетал, и я почувствовал дрожь собственных пальцев.

– Да. Иначе его ребенок преградил бы тебе путь к трону, и тогда ваша Урд погибла бы безвозвратно. Жизнь Урд против жизни ребенка… разве последняя более ценна?

Дар речи изменил мне окончательно, однако карие зрачки Цадкиэля, словно буравы, вонзались в каждое из бившихся во мне сердец, и, наконец, я покачал головой.

– Ну, а теперь мне пора. Заботу о твоем возвращении в мир Брия, на Урд, ожидающую уничтожения по твоему приказу, я поручил сыну.

Взгляд его скользнул в сторону, и я, оглянувшись, увидел за спиною, в проходе между скамей, человека, привезшего нас с корабля. Матросы, один за другим поднимаясь на ноги, обнажали ножи, но их я заметил разве что мельком. Места по бокам от прохода, еще вчера принадлежавшие им, занимали другие зрители, и никого из них уже не окутывал мрак. Пот заструился с моего лба, словно кровь в тот миг, когда я впервые увидел Цадкиэля, и я оглянулся, чтобы окликнуть его…

Но Цадкиэль исчез.

Забыв о хромоте, я пустился бежать и со всей возможной поспешностью, припадая на иссохшую ногу, обогнул Трон Правосудия в поисках лесенки, к которой меня отвели накануне. Думаю, ради справедливости в отношении себя самого здесь нужно отметить, что бежал я не столько от матросов, сколько от знакомых лиц над скамьями.

Как бы то ни было, лесенка за Троном исчезла тоже: на ее месте оказался лишь пол из гладких каменных плит, одну из которых, вне всяких сомнений, поднимал кверху некий потайной механизм.

Теперь, однако ж, в действие пришел другой механизм, хотя и очень похожий. Трон Цадкиэля с изящным, гибким проворством кита, вынырнувшего понежиться на солнце и вновь устремившегося в глубину усеянного плавучими льдами Южного моря, ухнул вниз, под пол. Незыблемо, точно стена, возвышавшаяся передо мной, заслоняя от меня большую часть зала, громада каменного сиденья в один-единственный миг исчезла из виду, а едва плиты пола сомкнулись над ней, моему взгляду открылось небывалое зрелище: между скамьями шел поразительный, фантастический бой.

В центральном проходе безжизненно оседал на пол иерарх, которого Цадкиэль назвал сыном. Мимо него волной, сверкая окровавленной сталью клинков, рвалась в атаку толпа матросов. Противники их, общим числом около пары дюжин, казались на первый взгляд слабыми, будто детишки (и в самом деле, по крайней мере, одного ребенка я среди них разглядел), однако держались стойко, просто-таки героически, причем некоторые дрались безоружными. Эти стояли ко мне спиной, и я, сколько мог, притворялся перед самим собой, будто не узнаю их, но в глубине души с самого начала понимал: ложь это все, ложь…

С ревом, зазвеневшим под куполом гулким эхом, из кучки окруженных рванулся вперед альзабо. Матросы отпрянули прочь, однако клыки альзабо отыскали жертву. Рядом с ним я увидел и Агию с отравленным клинком, и Агила, словно палицей машущего обагренным кровью аверном, и Бальдандерса – этот, ухватив за ноги женщину из матросов, поверг на пол ударом ее головы еще одного врага.

А вот и Доркас, и Морвенна, и Кириака с Касдо… и уже павшая Текла, и ученик в обносках, унимающий кровь, струящуюся из ее горла… и Гуасахт с Эрблоном, рассекающие воздух спатами, словно с седла, и Дария, орудующая парой тонких, изящных сабель, и Пия – отчего-то опять в кандалах, захлестнувшая цепью горло одного из матросов…

Проскользнув мимо Меррин, я очутился между Гунни и доктором Талосом. Клинок доктора, сверкнув в воздухе, уложил одного из атакующих к моим ногам. Товарищ упавшего в ярости бросился на меня, и я – клянусь в том чем угодно – встретил его с искренней радостью: ведь он был вооружен. Одним движением я перехватил его запястье, сломал ему руку, вырвал из ослабших пальцев нож, и не успел удивиться легкости, с которой проделал все это, как в горло моего противника вонзился кинжал Гунни.

Казалось, стоило мне взяться за дело, на том бой и кончился. Кое-кто из матросов предпочел ускользнуть, а между скамьями и на скамьях остались лежать два-три десятка тел. Большая часть женщин погибла, однако я краем глаза заметил неподалеку одну из женщин-кошек, зализывающую рану на своей короткопалой руке. Старый Виннок устало оперся на скимитар из тех, что носили при себе рабы Пелерин, а доктор Талос отсек клок от одежд одного из убитых, чтоб протереть потайной клинок, прежде чем вложить его в трость, и я с удивлением узнал в мертвом мастера Аска.

– Кто они все? – спросила Гунни.

В ответ я, едва помнивший даже себя самого, лишь помотал головой. Доктор Талос, схватив Гунни за руку, коснулся ее пальцев губами.

– Позволь мне. Доктор Талос – врач, драматург, импресарио. Я…

Но я его уже не слушал. Ко мне, виляя обрубком хвоста, подрагивая крупом от радости, подскакал Трискель с перемазанными кровью брылами. За псом следовал мастер Мальрубий в великолепном гильдейском плаще с меховой оторочкой. Увидев мастера Мальрубия, я мигом все понял, и мастер Мальрубий догадался об этом, едва взглянув на меня.

В тот же миг он – вместе с Трискелем и доктором Талосом, вместе с убитым мастером Аском, Доркас и остальными – распался, рассыпался в серебристую пыль, в ничто, совсем как той ночью, на берегу океана, куда увез меня, подобрав в гибнущих северных джунглях. Я и Гунни остались наедине с телами павших матросов.

Однако убитыми оказались не все. Один, встрепенувшись, сдавленно застонал. Рану в груди (по-моему, нанесенную тонким клинком доктора Талоса) мы, как сумели, забинтовали срезанным с мертвых тряпьем, однако кровь пузырилась и на его губах. Спустя какое-то время к нам явились иерархи – с лекарствами, с чистыми бинтами – и унесли его… но госпожа Афета, пришедшая с ними, уходить не спешила.

– А ведь ты говорила, что я тебя больше не увижу, – напомнил я.

– Нет, я ведь сказала «если ты больше меня не увидишь», – поправила она меня. – И, сложись все иначе, так бы оно и вышло.

В безмолвии Палаты, ставшей обителью смерти, ее голос звучал лишь чуть громче шепота.

XXII. Нисхождение

– Должно быть, у тебя накопилось немало вопросов, – прошелестела Афета. – Идем наружу, под портик, и я отвечу на все.

Но я покачал головой, так как прекрасно слышал мелодию дождевых капель за открытым проемом арки.

Гунни тронула меня за плечо.

– За нами следит кто-то?

– Нет, – ответила вместо меня Афета. – Но все же давайте выйдем наружу. Там сейчас хорошо, а времени у нас троих осталось совсем мало.

– Я слышу тебя замечательно, – возразил я. – Останемся здесь. Возможно, еще кто-то из множества павших начнет стонать. Его стон послужит тебе вполне подходящим голосом.

– Да, в самом деле, – кивнув, согласилась она.

Я опустился на пол там же, где накануне по-кошачьи сидел Цадкиэль, а Афета – несомненно, с тем, чтоб я лучше слышал ее, села рядом.

Гунни, слегка помедлив, подсела к нам, отерла клинок о бедро и спрятала кинжал в ножны.

– Прости, – сказала она.

– За что? За то, что защищала меня? Я ни в чем тебя не виню.

– За то, что не смогла вразумить остальных, и этим, волшебным, пришлось защищать тебя от нас. От всех нас, кроме меня. Кто они? Это ты их на помощь высвистал?

– Нет, – ответил я.

– Да, – возразила Афета.

– Я просто когда-то знал их, вот и все. Некоторых из женщин любил. Многих давно нет в живых – Теклы, Агила, Касдо… а может, и все остальные уже мертвы, и ныне лишь призраки, хотя мне о том неизвестно.

– Нет. Все они – нерожденные, – пояснила Афета. – Ты ведь знаешь – я сама тебе говорила: когда корабль идет полным ходом, ток времени обращается вспять. Никто из них еще не родился, как и ты сам. Я, – продолжала она, обращаясь к Гунни, – сказала, что их призвал он, так как мы извлекли их всех из его памяти, выбирая тех, кто его ненавидит или хотя бы имеет на то причины. Тот великан – ты сама видела его в бою – завладел бы Содружеством, не одолей его Севериан. Светловолосая девушка не может простить ему то, что он вернул ее из мертвых…

– Я, конечно, рта тебе заткнуть не могу, – перебил ее я, – однако продолжи все эти объяснения где-нибудь в другом месте. Или позволь мне уйти туда, где я их не услышу.

– То есть встреча с ними не принесла тебе радости? – уточнила Афета.

– Встреча с ними, обманом призванными мне на подмогу? Нисколько. Отчего бы вдруг?

– Оттого, что никто из них не обманут, как и мастер Мальрубий во время любой из ваших встреч после его смерти. Мы отыскали их в твоей памяти и предоставили им судить. Все, кто присутствовал здесь, кроме тебя, видели одно и то же. Неужели тебе не кажется странным, что в стенах зала меня едва слышно?

Я, повернувшись к ней, в изумлении поднял брови. Казалось, я отлучился куда-то посреди разговора, а к тому времени, как вернулся, она повела речь о чем-то совсем другом.

– Наши покои всегда полны журчания воды и вздохов ветра. А эти строились специально для вас и вам подобных.

– До твоего прихода, – заговорила Гунни, – он – Зак то есть показал нам, что у Урд есть два будущих. Урд может погибнуть и возродиться заново. А может жить как есть еще долгое время, но потом умрет навсегда.

– Я это знал с раннего детства.

Гунни кивнула собственным мыслям, и на миг я словно увидел рядом не женщину, в которую она выросла, – девчонку, которой она была некогда, давным-давно.

– Но мы-то не знали. Вернее, не принимали все это всерьез, – проговорила она, отвернувшись. Взгляд ее заскользил от трупа к трупу, ненадолго задерживаясь на каждом. – Да, вера верой, но моряки о вере задумываются нечасто.

– Да уж, пожалуй, – за неимением лучшего ответа пробормотал я.

– А вот мать моя верила, но ее вера казалась чем-то вроде помешательства, только упрятанного глубоко-глубоко, понимаешь? Потому я в религии ничего особенного и не видела.

– Что мне вправду хотелось бы знать… – начал я, повернувшись к Афете.

Однако Гунни схватила меня за плечо (рука ее оказалась не только широкой, но и изрядно сильной для женской руки) и вновь развернула к себе.

– Мы думали, что до всего этого еще страсть как далеко. Что нам-то уж наверняка не дожить…

– Корабль, на котором ты служишь, – прошелестела Афета, – возит грузы и пассажиров от Начала и до Конца. Всем морякам это известно.

– Но мы-то об этом не думали, пока вы не заставили! Пока он, Зак ваш, нас носом не ткнул!

– И ты узнала в нем Зака? – спросил я.

Гунни кивнула.

– Ну да, мы же с ним были вместе, когда его изловили. Иначе, наверное, не узнала бы. Хотя… кто его разберет? Он здорово изменился, и я уже понимала, что зря мы его поначалу посчитали обычным зверьком. На самом деле он… как бы это сказать…

– Позволь, я объясню, – прошептала Афета. – Он – отражение, имитация того, кем станешь ты.

– Кем стану я… Если к нашему миру придет Новое Солнце? – спросил я.

– Нет, Новое Солнце уже идет к вам. Твое испытание пройдено. Да, понимаю, ты так долго ждал его, только о нем и думал, и теперь не в силах поверить, что оно миновало. Что ты победил. Что ваше будущее спасено.

– Однако и вы победили тоже, – заметил я.

– Да, – согласно кивнула Афета. – И ты, наконец, это понял.

– А вот я ничего не пойму, – вклинилась в разговор Гунни. – О чем это вы?

– Все проще простого! Иерархи со своими иеродулами – и иерограмматами – старались дать нам шанс стать теми, кто мы есть. Кем мы можем быть. Верно ведь, госпожа? В этом и заключается их справедливость и, вообще, весь смысл их бытия. Они ведут нас сквозь те же мытарства, которыми их провели мы, и…

Закончить мысль я не смог: слова железом сковали губы.

– И вы в свой черед заставите нас повторить то, что сделали сами. Да, думаю, ты все понял. Однако ты, – Афета перевела взгляд на Гунни, – пока что не поняла. Скорее всего, наши расы лишь служат одна другой репродуктивными механизмами. Ты – женщина, а посему, как и положено женщине, производишь яйцеклетки с тем, чтоб на свет однажды родилась новая женщина. Однако твоя яйцеклетка вполне может сказать, что породила ту женщину с тем, чтоб на свет однажды родилась новая яйцеклетка. Поверь, мы желали Новому Солнцу победы столь же горячо, как и он сам… и даже более, если уж начистоту. Спасая вашу расу, он спас и нашу – точно так же, как мы спасли себя будущих, спасая будущих вас.

Сделав паузу, Афета вновь обратилась ко мне:

– Помнишь, я говорила, что ты принес нам нежеланные вести? По сути, ты сообщил, что мы всерьез рискуем проиграть в той игре, о которой меж нами шла речь.

– У меня всего три вопроса, госпожа. Ответь на них, будь добра, и я, с твоего позволения, отбуду восвояси.

Афета кивнула.

– Каким образом Цадкиэль понял, что мое испытание кончено, когда аквасторам еще предстояло биться и умирать, чтобы спасти меня?

– Аквасторы вовсе не умерли, – объяснила Афета. – Все они по-прежнему живы в тебе. Что же до Цадкиэля, он сказал чистую правду. Изучив будущее, он оценил шансы на то, что ты приведешь на Урд юное, свежее солнце и тем спасешь вашу ветвь человеческой расы, дабы она там, в мироздании Брия, положила начало нашей, весьма высоко. От изучения будущего все и зависело, и итог его оказался для тебя благоприятен.

Гунни перевела взгляд с Афеты на меня, будто собираясь что-то сказать, но промолчала.

– Второй вопрос. Еще Цадкиэль сказал, что суд надо мною не может быть справедливым, однако эту несправедливость он постарается возместить. По твоим словам, говорил он чистую правду. В чем же отличие суда надо мной от моего испытания? В чем суд надо мной оказался несправедлив?

Ответ Афеты прозвучал не громче тихого вздоха:

– Тем, кому нет надобности судить, либо, судя, всеми силами заботиться о справедливости, проще простого сетовать на несправедливость и призывать к беспристрастности. Однако тем, кому вправду, подобно Цадкиэлю, приходится вершить суд, сразу становится ясно: соблюсти справедливость в отношении одного, не обойдясь несправедливо с другим, невозможно. Дабы соблюсти справедливость по отношению к жителям Урд, обреченным на гибель, а особенно к невежественным беднякам, которым вовек не понять, ради чего они гибнут, он призвал сюда их представителей…

– То есть нас?! – воскликнула Гунни.

– Да, вас, простых моряков с корабля. А тебе, Автарх, отрядил в защитники тех, у кого есть причины тебя ненавидеть. Все это было справедливо по отношению к морякам, но не к тебе самому.

– Что ж, я и прежде нередко заслуживал кары, но избегал ее.

Афета кивнула.

– Именно посему ты и видел – либо увидел бы, взяв на себя труд приглядеться – в огибающем этот зал коридоре определенные сцены из собственной жизни. Одни напоминали о твоей службе, другие же должны были показать, что и самому тебе не раз доводилось вершить суровейший суд. Теперь понимаешь? Видишь, за что был выбран?

– Палач – в спасители мира… да, понимаю.

– Подними голову, не прячь в ладонях лица. Довольно того, что вы с этой несчастной женщиной едва меня слышите – позволь уж, по крайней мере, мне явственно слышать тебя. На три вопроса ты, как и просил, ответ получил. Нет ли у тебя других?

– Множество. Среди аквасторов я видел Дарию. И Гуасахта с Эрблоном. Неужели и у них есть причины меня ненавидеть?

– Не знаю, – прошелестела Афета. – Об этом нужно спрашивать Цадкиэля. Либо тех, кто ему помогал. Либо тебя самого.

– Пожалуй, да, причины у них имеются. Эрблона я подсидел бы, вытеснил с должности, если бы смог. А Гуасахта, став Автархом, мог бы повысить в чине, однако не сделал этого, и отыскать Дарию после битвы даже не попытался – так много других дел навалилось, причем дел немалой важности… Теперь понятно, отчего ты назвала меня чудовищем.

– Никакое ты не чудовище! Сама она чудовище! – воскликнула Гунни.

Я только пожал плечами.

– И, тем не менее, все они бились за Урд, и Гунни тоже. Вот это действительно чудо…

– Только не за ту Урд, что привычна тебе, – прошептала Афета. – За Новую Урд, которой многие никогда не увидят… иначе как твоими глазами либо глазами тех, кто их вспомнит. Еще вопросы у тебя есть?

– У меня есть, – откликнулась Гунни. – Где мои товарищи? Где те, кто сбежал, спасаясь от смерти?

– Весьма вероятно, их бегство спасло от смерти и нас, – заметил я, почувствовав, что Гунни стыдно за них.

– Их вернут на корабль, – отвечала Афета.

– А что насчет нас с Северианом?

– Нас, Гунни, они постараются прикончить по пути домой, – сказал я, – но, может, и нет. Если попробуют, придется с ними разделаться.

Афета покачала головой.

– Действительно, вас тоже вернут на корабль, только иным путем. Поверьте, с этой стороны трудностей не возникнет.

Вошедшие в зал иерархи в темных одеждах, кряхтя от натуги, принялись собирать тела убитых.

– Их предадут земле у стен здания, – шепотом пояснила Афета. – Исчерпал ли ты накопившиеся вопросы, Автарх?

– Почти. Однако взгляни: один из убитых – ваш. Сын Цадкиэля.

– Он тоже ляжет в землю у этих стен, среди павших с ним вместе.

– Но неужели так и было задумано? Неужели отец послал его на…

– На гибель? Нет, однако рискнуть жизнью ему следовало. Какое право имели мы подвергать риску твою жизнь и жизни многих других, не рискуя собственными? Посему Цадкиэль рисковал погибнуть вместе с тобою на борту корабля, а Венант – здесь.

– Но знал ли он, чем это кончится?

– Кто – Цадкиэль или Венант? Венант, разумеется, не знал наверняка ничего, но понимал, что может произойти, и пошел в бой ради спасения собственной расы, подобно остальным, бившимся за свою. Ну, а о Цадкиэле я судить не возьмусь.

– Ты говорила, на каждом из ваших островов судят целую галактику. Признайся: мы – Урд – все же вам небезразличны?

Афета, поднявшись с пола, одернула белое платье. Парящие в воздухе, ее волосы, при первой встрече ввергшие меня в оторопь, теперь казались знакомыми: определенно, точно такой же темный ореол я видел на одном из полотен в бескрайней галерее старого Рудезинда, хотя картины той вспомнить никак не мог.

– Что ж, мертвых мы проводили, – сказала она. – Они отправились в путь, и нам с вами тоже пора. Возможно, именно ваша древняя Урд, возродившись, станет колыбелью иерам. Я в том нисколько не сомневаюсь… однако я ведь – лишь женщина, причем не слишком высокого положения, а сказала все, что сказала, дабы вам не пришлось встретить гибель в унынии.

Гунни раскрыла было рот, но Афета жестом велела ей помолчать и добавила:

– А теперь ступайте за мной.

Мы с Гунни послушно двинулись за ней следом, однако Афета, отойдя от того места, где стоял Трон Правосудия Цадкиэля, всего на шаг-другой, остановилась.

– Севериан, возьми ее за руку, – сказала она, и сама взяла за руки нас обоих.

В тот же миг каменная плита под ногами понеслась вниз. Еще миг – и пол Зала Правосудия сомкнулся над нашими головами. Казалось, все мы летим ко дну огромной глубокой ямы, озаренной слепящим глаза желтым светом – ямы, в тысячу крат шире квадратной плиты пола. Стенами ямы оказались невероятной величины механизмы из зеленых и серебристых металлов. Перед механизмами парили, порхали мухами люди – множество мужчин и женщин, а по поверхности их, точно муравьи, ползали исполинские, синие с золотом скарабеи.