Текст книги "Проблема с миром"

Выбор

«Щелк, щелк». Медно-рыжие волосы сыпались вокруг ее босых ног, сыпались на ее босые ноги. Твердые пальцы держали ее за голову, наклоняя в одну сторону, потом в другую. «Щелк, щелк».

– Не бойся, это всего лишь волосы, – сказала Изерн, замирая с ножницами в руке. – Волосы отрастут.

Рикке посмотрела на нее, нахмурившись.

– Отрастут.

«Щелк, щелк» – волосы продолжали сыпаться, словно проходящие мгновения, словно потерянные мгновения.

Трясучка положил ей на плечо тяжелую руку:

– Лучше сделать дело, чем жить в страхе перед тем, что ты должен сделать.

– Так говорит мой отец, – отозвалась Рикке.

– Твой отец мудрый человек.

– Из всех, кого ты ненавидел, его ты ненавидел меньше всех.

Ее отец печально кивнул:

– Когда меня не станет, им понадобятся твой хребет и твои мозги. – Он был стар, согбен и сед. – И твое сердце тоже.

– И мое сердце тоже.

Рикке не была уверена, что собиралась спускать тетиву, но ее стрела воткнулась пареньку в спину, как раз под лопаткой.

– А… – вымолвила она, потрясенная тем, насколько просто оказалось кого-то убить. Паренек обернулся со слегка обиженным, слегка напуганным видом – но далеко не настолько напуганным, как была сейчас она сама.

Рикке крепко сжала веки. Во имя мертвых, как болит голова! Тыкает в лицо – «тык, тык, тык».

– Оставь его при себе, и тебя ждет великое будущее. Поистине великое! Или избавься от него, будь просто Рикке. Живи своей жизнью. Рожай детей и учи их песням. – Кауриб пожала плечами, обсасывая рыбьи кости, и поднявшийся ветер дунул и взметнул над костром сноп искр, понес их вдоль гальки и дальше, над черной водой. – Вари кашу, пряди, сиди в отцовском саду и смотри на закат. Делай все то, что делают в наши дни обычные люди.

– Они делают то же, что и всегда, – проворчал Трясучка. – Умирают.

Изерн сжала ее плечо:

– Ты должна выбрать. Ты должна выбрать сейчас.

Боль проткнула ее голову, и Рикке завопила. Она вопила так громко, что у нее сорвался голос, и остаток вопля перешел в хриплое сипение. Потом в сиплый хрип. Потом он стал смехом. Смехом Стура Сумрака – влажные глаза смотрят на нее, он ухмыляется зрителям, пританцовывая, дразнясь, и золотая змея кольцами обвилась вокруг его тела.

– Сломай то, что они любят!

Его меч пронесся в воздухе, оставляя сияющий след. Тысячу сияющих следов. Она знала, где он будет в следующий момент, в любой момент. Она знала меч и знала стрелу. Она знала слишком много. Трещина в небе зияла широкой щелью, и она плотно сжала веки. Теперь ей был слышен только лязг металла. Гром голосов и копыт, сталь и ярость.

Она открыла глаза, и – во имя мертвых – битва! Сражение в ночи, но освещенное факелами так ярко, что было светло как днем. Или это дым? Обломанные колонны, словно обломанные зубы. Лев, мятущийся под ветром, истрепанный, весь в пятнах. Отсветы солнца на разрушенной башне.

Вспышка, словно молния, грохот, словно гром, – и людей раскидало в стороны, лошади летят по воздуху, как брошенные игрушки. В ужасе она кинулась наземь, зарываясь в трупы, среди топочущих ног и фонтанов грязи, и крепко-накрепко зажмурила глаза.

– Все уже закончено, – произнес странный, высокий голос. – Что тут еще заканчивать.

Сильные руки втиснули ее вниз, в грязь, и она принялась лягаться, выворачиваться и отбиваться изо всех сил – но сил было недостаточно.

– Держи ее! Во имя мертвых, держи ее неподвижно!

Что-то навалилось ей на грудь. Навалилось с такой силой, что она едва могла вздохнуть. Железные пальцы крепко сжали ей лоб, перед глазами вспыхнули искры, крошечные, как булавочные острия, и яркие, как пылающие звезды в полуночном небе.

– Сколько я выпила? – прохрипела она.

– Все что было, кажется, – ответил Орсо, ставя поднос. Или это был Лео? – Я принес тебе яйцо.

Она слегка приподняла подбородок, чтобы взглянуть на него – но левым глазом или правым, она не была уверена.

– Ты небось еще и сам его снес?

Лео улыбнулся. Или это был Орсо?

– Мне тебя не хватает, – сказала Рикке. Сказала им обоим. Но она не была уверена, кого ей в действительности не хватает, – их или самой себя, такой, какой она была с ними. Той Рикке, которая смеялась, и целовалась, и трахалась, и не была должна ничего выбирать.

У нее пылало лицо. Левая сторона головы тяжело пульсировала. Запах трав, курящихся на жаровне, тошнотворно-сладкий и такой сильный, что было трудно дышать. Протяжные негромкие звуки песнопения на языке, которого она не знала.

– Ей не становится лучше, ведьма!

– Я ничего не обещала.

– Ей хуже!

– Ее Долгий Взгляд сильнее, чем я когда-либо видела. Он сопротивляется, хочет на свободу. Послушай меня, девочка. – Голос Кауриб звучал гулко и глухо, словно доносился откуда-то издалека. Что-то шлепнуло ее по щеке, она охнула и застонала. – Ты когда-нибудь видела что-нибудь целиком? Сквозь время? Видела какую-нибудь вещь полностью?

– Стрелу, – прохрипела Рикке, с трудом шевеля распухшим языком между распухшими губами. – От создания до самого конца. Когда она подлетела, я оттолкнула ее пальцем… И еще меч… И трещину в небе.

– Что было в трещине?

– Все, что только есть.

Она услышала долгий, шелестящий вздох Кауриб:

– Хуже, чем я боялась. Или лучше, чем я надеялась. Одних стражей здесь не хватит, надо идти дальше.

– Если ты будешь говорить загадками, – рявкнул Трясучка, – я разнесу твой череп на столько кусков, что уже никто не сошьет обратно!

Жесткие пальцы ухватили Рикке за лицо, раскрыли ей веки. В неверном свете свечи размыто блеснула золотая проволока.

– Ты должна выбрать, – сказала Кауриб. – Ты должна выбрать сейчас.

Она чувствовала запах костра, разложенного возле самого входа в пещеру. Но это была не пещера, а замок ее отца. С пылающих потолочных балок падала горящая солома. Из-за дверного проема слышались вопли.

Она видела людей на верхушке высокой башни, под кровавым закатом. Они стояли цепочкой. Выстроившись в очередь. И падали, один за другим. Один за другим ударялись о землю внизу: «шмяк, шмяк, шмяк».

«Тык, тык» – игла, обмакнутая в краску; игла такая белая, а краска такая черная, белая как снег, черная как уголь; тихое пенье Кауриб, запах пота и пряностей, и тошнотворно-сладкий запах трав, горящих на жаровне. «Тык, тык». Кто-то держал ее за руку. Крепко сжимал ее руку, и Рикке сжала его руку в ответ.

– Прости, – прерывистый шепот горячо дохнул ей в ухо. – Но это надо сделать.

Обжигающая боль в щеке; она дернулась и зарычала, но не смогла двинуться даже на волос. «Тык, тык» – ей в лицо, вокруг пылающего глаза; люди высыпали на усеянный пятнами снега холм, целая армия, а землю заполонили тени от облаков, наперегонки мчащихся наверху.

– Вот так. Держи ее крепче. Теперь спокойно… спокойно.

Она стояла на длинном пирсе, сверху падал дождь, мокрая одежда облепила тело, а на неспокойных волнах качался и бился корабль, подползая все ближе: борт увешан изрубленными в битвах щитами, весла копошатся в воде, словно ножки опрокинутой на спину мокрицы.

– Пора уладить кой-какие счеты, – сказал Гвоздь: весь сплошные плечи и локти, и свирепая усмешка; он держал нож за своей спиной.

– Счеты должны быть улажены, – сказал Трясучка: намокшие от дождя седые волосы налипли на покрытое шрамами лицо. – Но не жди, что тебе это понравится.

Он ринулся в направлении ворот, и люди ринулись за ним, стуча сапогами по деревянному мосту – «бух! бух! бух!».

«Тык, тык». Ей в лоб как будто забивали гвозди, она хватала ртом воздух, извиваясь и брызжа слюной.

– Я больше не могу! – всхлипывала она. – Дайте мне встать! Я больше не могу это выносить!

– Можешь. И вынесешь.

Скамья была обмотана веревками. А на гладком до блеска полу пещеры была насыпана соль. Круги, линии и символы, нарисованные солью. В темноте горели свечи. Не пещера ведьмы, а какая-то шутка.

– Вот твое ложе, девочка, – сказала Кауриб.

– Похоже на шутку, – прошептала Рикке, подходя к скамье. Холодный камень под босыми ногами.

– Ты не будешь смеяться.

«Щелк, щелк» – волосы сыпались вокруг ее босых ног.

– Нет большой разницы, трахаться с кронпринцем или с любым другим, – смеялся Орсо. – Но когда кронпринц приносит тебе завтрак в постель…

Она закрыла глаза, потянулась всем телом наверх, к нему, и он принялся целовать ее веки, целовать ее лоб, целовать ее щеку; его поцелуи стали бесчувственными нажатиями, потом резкими тычками, потом жестокими уколами; она зарычала и забилась, но у нее было так мало сил! Волны, накатывающие и испаряющиеся на берегу. Следы, пылающие следы на гальке.

– Держи ее! Держи крепче, она же извивается, как лосось!

– Я держу, черт побери!

– Это тонкая работа. И она должна быть сделана тонко!

Твердая скамья прижималась к ее твердым лопаткам, все ее тело было напряжено и тряслось; «тык, тык, тык» ей в лицо, и она увидела громыхающую по дороге повозку, сделанную из костей и запряженную лошадиными скелетами. Потом она услышала, как Кауриб прищелкнула языком:

– С этим покончено. Этот будет держаться.

Снова шипение трав на жаровне, ее лицо саднило, и горело, и было мокрым от пота, ее мучила жажда – такая жажда! – и ее глаз пылал огнем. Волк проглотил солнце, а волка проглотил лев, а льва проглотил ягненок, а ягненка проглотила сова.

– Во имя мертвых, ну и боль, – прохрипела она.

– Она что-то сказала?

– Она сказала, что ей больно.

– Чтобы это понять, достаточно просто взглянуть на нее.

– Заткнись и зажги вон ту свечу.

– С какой стати я вообще тебе доверился?

Старые люди собрались вокруг кровати. Вокруг смертного ложа. На нем лежал мертвый король; и ее глаз пылал как уголь.

– Повесь шкуру у входа в пещеру, чтобы ветер не задувал. Скорее!

На высокой стене стояла женщина. Ужасная женщина с ужасным ножом в руках. Мужчина возле нее прислонился к камням, и она улыбнулась, занося лезвие.

– Сломай то, что они любят, – проговорила она безжалостно, беспощадно, и Рикке завопила, когда игла снова ткнулась ей в лицо, безжалостная, беспощадная.

– Ну так отправь его вниз.

– Я передумала! – завизжала она, захлебываясь, в отчаянии, не сводя взгляда с иглы, пытаясь увернуться.

– Слишком поздно, девочка.

Она уселась рядом с Трясучкой и нахмурилась, поглядев через огонь на шанка: те сидели полукругом, отблески костра плясали в их черных глазах. Один поднялся, и Трясучка потянулся было к мечу, но тот всего лишь посыпал солью готовящуюся рыбу. Маленькая щепотка соли, брошенная ловким поворотом скрюченного запястья.

– Я не могу отличить, где реальность, а где видение, – услышала Рикке собственный голос. – Я не могу сказать, что уже было, а что будет потом. Все течет вместе, как краски в воде.

Она ахнула от очередного приступа боли, пронзившей глаз. Хватанула воздуха и попыталась стошнить, но тошнить было нечем. Похоже, она уже выблевала все, что съела за всю свою жизнь. Все, что съели все люди в мире за все время своего существования. Огромное здание было охвачено огнем. Высокий купол провалился внутрь, искры фонтаном поднимались к небу, дождем опускались на гальку.

– Ты должна сделать свое сердце каменным, – сказала Изерн.

Отблеск свечей сиял в металлическом глазу Трясучки.

– Прости меня. Прости.

Как холодно ногам! Озеро – по самые икры. Она увидела собственное отражение: бугристая остриженная голова на фоне мчащихся облаков. Повернула лицо в одну сторону, потом в другую. Там было что-то написано. Одиннадцать стражей, и одиннадцать перевернутых стражей, и одиннадцать раз по одиннадцать.

– Как я выгляжу? – спросила она.

– Наплевать, как ты выглядишь, – отозвалась Изерн, хмуря брови. – Будет ли это работать, вот вопрос.

– Один глаз борется с другим. – Кауриб подняла зажатую между пальцев иглу. – Ты должна выбрать. Ты должна выбрать сейчас.

На мгновение – молчание. На мгновение – тишина. Рикке смотрела на них снизу, чувствуя, как по телу распространяется холодный ужас.

– Выбрать… глаз?

Пусть звонят колокола

Савин рассматривала свое лицо в зеркалах под всеми углами. Вокруг нервно порхали по меньшей мере девять горничных: Фрида с пудрой и щеткой, Метелло с гребнем и ножницами, Лидди с полным ртом булавок, Май с нитками четырех разных цветов, намотанными вокруг пальцев. Не считая пары морщин вокруг глаз – а здесь ничем нельзя было помочь, разве что великий Эус повернул бы для нее время вспять, – она не увидела никаких возможностей для улучшения.

– Само совершенство, – проговорила Зури с тихой гордостью живописца, накладывающего последний мазок на свой шедевр.

– Едва ли. – Савин украдкой взяла еще одну последнюю понюшку жемчужной пыли и тщательно обмахнула края ноздрей. – Но настолько близко к совершенству, насколько можно было достичь в сложившихся обстоятельствах.

Ей никогда не приходилось столько работать, как в процессе подготовки к грядущему событию. Огромное множество деталей по-прежнему не соответствовало ее стандартам, но, с другой стороны, у нее было всего лишь несколько дней, чтобы подготовиться к приему семисот сорока гостей; к тому же на этой свадьбе она была не единственной невестой.

Собственно, тем, что больше всего не соответствовало ее стандартам, была вторая невеста.

Изольда дан Каспа, которой вскоре предстояло стать Изольдой дан Ишер, ждала возле огромных инкрустированных дверей, дыша чаще, чем неопытный солдат перед кавалерийской атакой. Она была очень молода и почти лишена подбородка, с россыпью веснушек вокруг носа и большими карими глазами, которые выглядели так, будто были готовы в любой момент наполниться слезами.

– Я… никогда не видела такого платья, – пролепетала она.

Лидди наклонилась, внося какие-то незаметные исправления в шлейф платья Савин.

– Дорогая моя, вы очень добры. Но право же, оно было состряпано на скорую руку.

Это было правдой – платье сшили за шесть дней. Два корсетных мастера, ювелир, три торговца жемчугом, специалист по работе с ним, а также девять швей, работавших ночи напролет при свечах.

– Вы тоже выглядите великолепно.

Изольда с сомнением замигала, оглядывая себя.

– Вы так думаете?

– Конечно!

На самом деле Савин так не думала. Платье Изольды было триумфом оптимизма над хорошим вкусом и подчеркивало все ее худшие черты. Но то, что оно уступает ее собственному, было настолько очевидно для любого наблюдателя, что можно было и не говорить об этом.

– У вас очень необычное ожерелье.

– Это руны.

Савин вытянула шею, чтобы Зури могла едва заметными касаниями поправить украшение. В конце концов, бриллианты есть у всех, а такая вещь придавала ей нотку экзотики. В мире не было человека менее суеверного, чем Савин, но ей почему-то казалось, что они приносят ей удачу.

– Мне их подарила… – сказать «бывшая любовница моего мужа» было бы не очень правильно, поэтому Савин закончила: – …одна подруга с Севера.

– Ваши родители тоже будут здесь?

Вопрос был не так прост, как, должно быть, казалось Изольде, поскольку один из отцов Савин был мертв, а второй фактически не был ее отцом. Она ответила просто:

– Да.

– Вам так повезло! У меня почти не осталось родных. Мой дядя умер еще до моего рождения, в кампании на Севере, потом, в прошлом году, – мой отец, а потом и мама, несколько месяцев спустя. Сестер и братьев у меня не было. – (В результате чего сама она, без сомнения, осталась наследницей крупного состояния. Савин начинала догадываться, что сделало ее столь неотразимой для лорда Ишера). – Как жалко, что никто из них не дожил до этого дня!

– Уверена, что они бы гордились вами. – (И испытывали бы некоторое облегчение, наконец избавившись от нее.)

Савин мягко взяла ее за плечи:

– Сегодня у вас появится новая семья. Я знаю, ваш муж – хороший человек. – (На самом деле она подозревала, что он лживый скорпион.) – И судя по тому, как он о вас говорит, он очень вас любит.

Изольда замигала, глядя на нее:

– Вы так думаете?

На самом деле Савин так не думала.

– Как может быть иначе? – спросила она, поддевая пальцем подбородок Изольды, чтобы та улыбнулась. – Зури, скажи одной из девочек, пусть помогут Изольде с макияжем.

– Благословен оказывающий помощь нуждающимся, леди Савин…

– Простите… – пискнула Изольда, когда Май занялась ее лицом. – Я не хотела никого утруждать…

– Не говорите глупостей, – отозвалась Савин. – Это я должна извиняться перед вами за то, что украла половину вашего праздника. И к тому же почти не предупредив. Все случилось… так стремительно.

– Я очень рада, что кто-то делит это со мной. – Изольда опустила взгляд к своим туфелькам. – Берет на себя долю внимания.

– Полностью вас понимаю.

Хотя во всем Земном Круге не было достаточно внимания, чтобы удовлетворить саму Савин.

– Круг лордов! – Изольда воззрилась на огромные двери. За ними слышался отдаленный гул голосов: свидетели уже собирались. Их было почти так же много, сколько присутствовало на суде над Веттерлантом. – Столько людей будут смотреть…

– Все, кто хоть что-то значит.

Савин провела несколько часов, изучая с Зури и матерью список гостей, чтобы быть в этом абсолютно уверенной.

– И король здесь, – прошептала Изольда.

– Да. – Савин почувствовала, как ее беззаботность несколько угасла.

– Вы его знаете?

– Мы… встречались. Он хороший человек, что бы вам о нем ни говорили.

– Кажется, мой будущий муж так не считает.

По какой-то причине это вызвало у Савин приступ гнева.

– К счастью, я не обязана во всем соглашаться с лордом Ишером.

– А я обязана, – тихо проговорила Изольда. О Судьбы! Ее глаза уже снова наполнялись слезами, и тушь начинала подтекать.

Бывает приятно, когда на тебя опирается кто-то слабый. Это дает тебе почувствовать себя сильным. Но наступает момент, когда ты понимаешь, что взвалил на себя непосильный груз. Савин была счастлива исполнять роль старшей сестры, но на материнство она была не согласна. В конце концов, в достаточно скором времени ей придется заботиться о собственном ребенке.

– Вас выдают за него замуж, а не продают ему, – сказала она, уже менее мягко.

– Наверное… – Изольда испустила тяжелый вздох. – Хотела бы я обладать вашей… твердостью.

Савин была далеко не уверена, что твердость – это то качество, которое люди желают прежде всего видеть в невесте. Она взяла маленькие безвольные ладошки Изольды в свои.

– Ведите себя так, будто все происходит в полном соответствии с вашими планами. Словно вы уверены в себе, как никто другой. Словно у вас никогда в жизни не было сомнений! – Савин горделиво расправила плечи, вздернула подбородок и повернулась к двери. – Для меня это работает.

– Правда? – спросила Изольда. – И это все?

Савин на мгновение замерла с полуоткрытым ртом. Потом выпростала из рукава коробочку с жемчужной пылью и протянула ее Изольде:

– На крайний случай всегда есть это.

* * *

– Вы готовы, мой друг? – спросил Ишер.

Лео выдавил бесцветную улыбку, обратив ее к верховному судье Брюкелю, который стоял рядом, собираясь руководить церемонией. На его мантии было нашито столько меха, что он был похож на гигантского, неодобрительно глядящего барсука.

– Не могу дождаться.

Лео всегда считал себя самым смелым человеком в любой компании. Не зря же его называли Молодым Львом! Однако стоя здесь, на мраморном полу Круга лордов – хорошо одетый, от души накормленный, всячески обихоженный и без малейшей угрозы насильственной смерти, – он был в ужасе.

Наверное, храбрость бывает разная, и та разновидность, которая позволяет кидаться в гущу вражеских копий, не имеет ничего общего с той, что дает возможность стоять и улыбаться перед лицом тысячи людей и отдавать свою жизнь женщине, которую ты едва знаешь.

Как бы ему хотелось, чтобы здесь были его друзья! Настоящие друзья – Антауп с его вечной трепотней о женщинах, Гловард с его бесконечной болтовней об оружии, Белая Вода Йин с его бородой и утробным хохотом, и прежде всего – старый добрый Юранд. Юранд, с его осторожностью и здравым смыслом. Юранд, с его бездонным терпением и поддержкой. Юранд, с его превосходно вылепленной челюстью, безыскусной копной волос, спадающих на плечи, безупречными очертаниями губ… Лео встряхнулся. Да, сейчас он был бы рад услышать даже Барниву, в очередной раз распространяющегося об ужасах войны, – но, словно для того, чтобы доказать собственные слова, бедолага добился, чтобы его убили. На войне.

И в любом случае никто из них не был приглашен. Чтобы послать за ними, просто не хватило бы времени. Лео прибыл в Адую, чтобы присутствовать на бракосочетании лорда Ишера и завести новых друзей. Вместо этого он нажил себе врага в лице короля – и, черт его побери, женился сам!

Он почувствовал очередной приступ нервозности. Можно ли это назвать трусостью? Лео поймал себя на том, что оглядывается по сторонам в поисках пути к бегству – скорее маленький кролик, нежели Молодой Лев… Он поймал взгляд своей матери, и та ободряюще кивнула ему. Он увидел леди Арди, и та ему ободряюще подмигнула. Потом он увидел ее мужа-архилектора, который пронзил его желчным взглядом, полностью разрушив усилия обеих женщин. И, наконец, он посмотрел на короля Орсо: тот горбился на своих подушках посередине переднего ряда, сердито стиснув челюсти.

Лео повернулся к ним спиной, повторяя про себя заученные извинения, которые, по ходатайству Савин, должен был принести позже в этот день: «Ваше величество, я солдат, а не придворный… Всего лишь солдат… Все, что я могу, – это извиниться. Я позволил своим чувствам взять верх… Для меня нет оправданий. Это никогда не повторится…»

– Прошу встать! – взревел Брюкель.

Раздалось шуршание: сотни свидетелей поднялись с мест. С галереи, увешанной гирляндами весенних цветов, послышался раскатистый звук фанфары. И наконец – могучий скрип огромных дверей. Они медленно, тяжело распахнулись, и две невесты вышли на свет.

Каждый раз, когда Лео видел Савин, в ней каким-то образом оказывалось больше, чем он помнил. Но теперь, когда на ней было десять с лишним тысяч марок сулджукских шелков, осприйских кружев и жемчугов с далекой Тысячи островов; теперь, когда она шла по проходу, так горделиво, так грациозно, так бесстрашно, – он не мог оторвать от нее глаз.

И никто не мог. Будущая леди Ишер была маленькой плаксивой девчонкой по сравнению с ней – стыдливая горничная рядом с блистательной императрицей. Савин прикладывала все усилия, чтобы не затмевать ее, поддерживать, показывать в самом выгодном свете, но ничего не помогало. Бедняжка Изольда была обречена играть вторую скрипку на собственной свадьбе.

Вдобавок ко всему она, кажется, была вынуждена то и дело подавлять побуждение чихнуть.

Всех этих людей можно было уподобить оправе, в которой Савин была драгоценным камнем. Как будто Круг лордов построили специально для этого момента. И, может быть, храбрость действительно можно позаимствовать у другого человека – когда Савин присоединилась к нему за высоким столом, все сомнения Лео испарились без следа. Он понял: если она будет рядом, для него нет ничего невозможного. Он снова был Молодым Львом.

Она осмотрела его сверху донизу, одобрительно кивнула и подняла одну идеально выщипанную бровь:

– Значит, ты все-таки пришел?

– Смеешься? – Лео повернулся к верховному судье и одарил его широкой улыбкой, достойной прославленного героя. – Я бы не пропустил это ни за что на свете!

* * *

В парке светило весеннее солнце, превращая каждую капельку росы в бриллиант. Пятнистые тени танцевали на выстриженных лужайках, под деревьями, которые были древними еще в правление Казамира. Легкий ветерок доносил лишь едва заметную першинку в горле от труб, со всех сторон возвышавшихся над Агрионтом. Все было свежим, ярким и готовым забурлить новыми возможностями.

Леди Финри дан Брок и леди Арди дан Глокта, матери одной из счастливых пар, рука об руку скользили среди толпы гостей всепобеждающим тандемом – одна насаждала военную четкость среди обслуживающего персонала, другая отпускала сомнительные шуточки каждому из встреченных гостей.

Оказывается, смех бывает таким разным! Добродушное уханье и клокочущий гогот у мужчин, звонкие смешки и серебристые переливы у дам. Все присутствующие замечательно проводили время – за одним существенным исключением, разумеется.

Орсо предпочел бы быть где угодно, только не здесь. Застенки императора Гуркхула в данный момент казались гораздо предпочтительнее. Поистине, трудно представить бóльшую пытку, чем пышное бракосочетание женщины, которую он любил, с мужчиной, который ему решительно не нравился, где гостями были сплошь насмешничающие враги, раболепно кланявшиеся ему в лицо и изрыгающие презрение в тот момент, когда он повернется спиной.

С каждым проходящим днем он начинал все больше понимать своего отца и даже восхищаться им. Будучи королем, он вел бесконечную игру без надежды на выигрыш, делая это со всем возможным достоинством.

Орсо поднял свой бокал, угрюмо разглядывая игру солнечных лучей, проходящих сквозь вино. Что ж, будем искать забвения в бутылке! Вино никогда его не подводило. Что более важно – он тоже никогда его не подводил.

– Ваше величество?

Один из женихов. Не тот, которого он ненавидел. Тот, которого он всей душой презирал. Лорд, мать его, Ишер, еще более вылизанный и прибранный, чем обычно.

– Я хотел принести вам свои глубочайшие извинения за инцидент в Открытом совете. Просто не знаю, что и делать! Кто мог предвидеть, что леди Веттерлант изменит своему долгу и обратится против нас обоих?

Орсо потратил немало времени, бесцельно перебирая события этого дня, и хотя он не мог ничего доказать, у него было сильное подозрение, что Ишер сам все это и организовал. Перед леди Веттерлант взвалил всю вину на Орсо, перед Орсо обвинил леди Веттерлант; потом раздразнил Лео дан Брока, вынудив его к этому маленькому спектаклю, – и воображал, что это позволит ему значительно укрепить свои позиции и остаться всеобщим другом!

Желание врезать ему по лицу было почти неудержимым. Но, сломав его вероломный нос перед лицом нескольких сотен гостей, какое бы удовлетворение ему это ни принесло, он лишь сыграет на руку Ишеру, а Орсо и без того сделал для этого немало. Очевидно, Ишер считал его полным глупцом. Ну и пусть продолжает так думать.

– Вам совершенно не за что извиняться! – Орсо отбросил пустой бокал в кусты и заключил Ишера в крепкие объятия. – Я знаю, вы сделали все, что смогли. Эти треклятые Веттерланты вонзили нож в спину нам обоим!

Он отстранил от себя Ишера, держа на расстоянии руки – и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь.

– Бывает так, что собака представляет опасность для всех окружающих, и в таком случае ее необходимо усмирить, для общего блага. И, конечно же, вас нельзя винить в том, что лорд Брок сорвался. – Хотя винить его было как раз можно, и скорее всего следовало.

– Солдатский темперамент, что поделаешь, – отозвался Ишер. – Я знаю, что он отчаянно желает принести вам извинения за свое поведение.

– Не каждый может быть политиком, а? Львиное сердце и все такое! Очень жаль, что все так сложилось, но… Ага!

И Орсо ухватил два новых бокала с подноса проходящего официанта и сунул один из них в руку Ишеру.

– Сотрудничество между короной и Открытым советом по-прежнему необходимо. Еще более, чем прежде! Я надеюсь, нам удастся снова поработать вместе, чтобы его обеспечить. И на этот раз, возможно… с более удачным результатом? – Например, если в петле вместо Веттерланта окажется шея самого Ишера. – Итак, желаю вам счастья, друг мой! И вашей очаровательной невесте, разумеется!

Ишер с легким удивлением улыбнулся:

– Разумеется.

Их бокалы сомкнулись с приятным звоном, и Орсо подумал о том, с каким удовольствием он бы разбил свой бокал о его лицо, а потом воткнул зазубренную ножку ему в пах.

Однако всему свое время.

– Ваше здоровье!

* * *

Клетки распахнулись, и стаи певчих птиц взвились в воздух над садами облаком переливающихся синих и пурпурных перьев. Броуд слышал, что их привезли из Гуркхула и это обошлось в сумму, которую он даже не смел вообразить.

Половина передохла по пути. Он видел, как вычищают клетки, наваливая в кучи маленькие лоснящиеся трупики.

Май залилась радостным смехом, глядя, как выжившие птицы порхают, щебеча в небе.

– Как прекрасно!

Гости вежливо похлопали и сразу же обратились к другим развлечениям. Без сомнения, предполагалось, что птицы рассядутся по деревьям и будут петь серенады новобрачным, но ветер очень скоро разметал стаю. Броуд сомневался, что они долго продержатся в этом климате. На лужайке осталась только одна птичка, слабо попискивающая и, кажется, так же как и сам Броуд, недоумевавшая, зачем она здесь оказалась.

– Как ты думаешь, сколько это все стоило?

Май озадаченно мигнула. Она вела книги и имела представление о суммах, но относилась к этим цифрам как к тайне скорее прекрасной, нежели позорной.

– Лучше не спрашивать.

Наверняка лучше, и намного. Но он не мог удержаться. Тех денег, что Савин потратила на одно это платье – из которого Лидди спустя несколько часов извлечет ее при помощи ножниц и которое она больше никогда не наденет, – ей хватило бы, чтобы заплатить рабочим на своем канале больше, чем они просили, и он был бы уже закончен без единой производственной травмы.

На деньги, которые ее отец-архилектор потратил сегодня на вино, он мог бы, например, построить в Вальбеке дома получше, и тогда людям не пришлось бы гнить в сырых подвалах, и ломатели бы не восстали, и две сотни добрых людей не были бы повешены.

С теми деньгами, которые чертов лорд Ишер потратил на этот обед для семисот человек, долину, в которой вырос Броуд, можно было бы оставить как есть. И тогда он сейчас мог бы заниматься пастушеством, как его отец, вместе со всеми другими, кого выгнали с собственной земли.

Неужели он один это видел? Неужели его одного это волновало? Или остальные были такими же, как он, – все видели, волновались, но по какой-то причине ничего не делали, мать их перемать.

– Правда, она выглядит великолепно? – прощебетала Лидди, глядя, как Савин дан Брок проплывает мимо со своим мужем, а другие лорды и дамы, полные зависти, тянутся за ними, словно хвост за кометой.

– Угу, – отозвался Броуд, поправляя стекляшки на носу.

Она действительно выглядела великолепно. Здесь все выглядело великолепно – даже они сами. Он никогда не видел свою жену и дочь такими красивыми, такими сытыми, такими счастливыми. Легко вопить, протестуя против огораживания, когда ты находишься по ту сторону ограды. Однако стоит какой-то безумной прихоти судьбы забросить тебя на эту сторону – и ограда начинает казаться не такой уж плохой идеей. Начинаешь думать, что она, возможно, и стоит всех этих жертв. Если на то пошло, с жертвами, которые приносят другие, гораздо проще смириться.

– Оно того стоило, правда? – сказала Лидди.

Видимо, она говорила о ночах, которые провела за шитьем при свечах – не о ночах, которые провел он, избивая людей при свете фонаря.