Текст книги "Клык и коготь"

15. Себет

Когда Эйван вернулся в свое столичное жилище поздним вечером Перводня – усталый, но не настолько, как если бы летел всю ночь, – он обнаружил множество ожидавших его открыток и записок. Написали многие его городские знакомые: Благородна Рималин прислала очень дружелюбную записку – выражала сожаления в связи с его утратой. Некоторые из посланий были достаточно искренними. Хотя далеко не все знали Бона Агорнина, все сочувствовали утрате, которую понес Эйван. Другие записки скорее были написаны с целью прощупать почву, словно отправитель хотел оценить, чего стоит Эйван теперь, когда он получил наследство, но лишился поддержки Агорнина. Некоторые записки встревожили его, и он отложил их в сторону, чтобы перечитать, когда проснется. Остальные, и таких было большинство, приглашали развлечься. В начале месяца Листоверта приезжих в Ириете бывало немного, но тех, кто жил в столице круглый год, об эту пору ожидал вал увеселений, включая годовщину основания города. Много тысяч лет назад древний герой Томалин Великий (возможно, мифический), как говорили некоторые, назвал город в честь своей невесты. Другие возражали, что сначала у города было иное название, которое изменили во время Нашествия Яргов. Третьи утверждали, что Томалин назвал город в честь радуги, которую иногда называют «рит», ее часто можно видеть в городе весенними месяцами. К обычным удовольствиям вроде обедов, балов, игорных вечеров, раутов и пикников добавлялись такие экзотические предложения, как «изрыгание огня в унисон», «водные вечеринки» и «игра в двенадцать записок». Всюду Эйвана ждали.

Когда он разобрался с этой грудой корреспонденции, перед ним образовались четыре стопки и три отдельные записки. В первых двух стопках лежали послания с выражением сочувствия, различные по степени искренности. Другие две стопки составили приглашения, которые он собирался вежливо, с благодарностью, отвергнуть обратной запиской, сославшись на время скорби, и – гораздо меньшая стопка – приглашения на события, которые он определенно собрался посетить. Какое-то время он перебирал три оставшиеся записки. Первая – от его адвоката Хатора, предлагающего любую помощь, которая может понадобиться в хранении или инвестировании наследства Эйвана. «Готов поставить целую ферму, что он знает размер наследства с точностью до кроны», – сказал себе Эйван, откладывая записку на стопку приглашений, которые он собирался принять. Вторая записка была от Лиралена, его непосредственного начальника в Департаменте Планирования. В ней содержались слова утешения, а также вопрос – когда Эйван сможет вернуться за свой рабочий стол в офисе.

Третью записку прислал Благородный Рималин, который ни единым словом не упомянул Бона Агорнина, но намекал, довольно загадочно, что если у Эйвана есть средства для инвестирования, то Рималин знает об одной возможности. Эйван смотрел на эту записку довольно долго, после чего нашел послание с выражением сочувствия от жены Рималина, Благород Рималин. Не было никаких сомнений, что они были написаны одной рукой. Когда дракон использует свою жену в качестве клерка, это означает одно из двух. Он или экономит (но как Эйван объяснял Пенну, он совсем иначе видел положение своего друга), или имеет дело с крайне конфиденциальной информацией. Эйван бы выслушал предложение Рималина в любом случае, но теперь он будет слушать его гораздо внимательнее.

Он оставил стопки лежать на столе. Его жилище представляло собой строение с двумя коническими башенками, выполненное из камня, который придавал ему солидный вид. Внутри была только одна спальная пещера, из которой, между прочим, был отдельный выход на улицу. Эйван не считал свое жилище достаточно безопасным, но, тем не менее, оно выглядело респектабельным, и при этом было недорогим, поэтому он продолжал жить здесь, а ценности хранил у адвоката.

Спускаясь в спальную пещеру, он насвистывал, но не от легкости на сердце, а чтобы разбудить клерка, Себет, и ненавязчиво предупредить ее на всякий случай, что он вернулся и ожидал бы найти ее в одиночестве. Эйван называл Себет клерком, но трудно было сказать, каким было ее положение в действительности. Разумеется, она выполняла функции клерка – вела всю переписку Эйвана и доставляла сообщения. Она была достаточно образованна, чтобы стать уважаемой девушкой-клерком, но статуса Почтенной у нее не было, и поэтому девушкой она, строго говоря, тоже не выглядела, поскольку с макушки до кончика хвоста была покрыта ровным розовым, как скорлупа яйца, цветом. Она делила с Эйваном жилище, и довольно часто – постель, хотя и не была его женой. Она заботилась о его нарядах и продуктах, но не была его служанкой – ее крылья хранили следы перевязывания, оставшиеся с былых времен, но теперь они распахивались так же свободно, как и у любой Благородной в Тиамате. Правду об ее истории и обстоятельствах знали только она и Эйван.

Когда Эйван добрался до спальной пещеры, Себет зевала и потягивалась в одиночестве.

– Я не ждала тебя до завтра, – сказала она, улыбаясь. Эйван и не подумал спросить, был ли у нее в гостях какой-нибудь друг, ускользнувший по его прибытии. Свиста было достаточно. Он не знал, были ее другие любовники реальностью или частью ее воображаемой жизни, и до тех пор, пока ему не приходилось с ними сталкиваться, его все устраивало.

Себет подготовила спальную пещеру к его прибытию. Он заметил, что золото уже разложено на полу.

– Оно здесь не останется, – предупредил он. Не было у него лишнего золота для комфорта или напоказ, поэтому они обычно спали на камнях.

– Я знаю, что оно будет унесено и вложено, – надулась Себет, но потом расхохоталась. – Но можно же насладиться им, пока есть возможность. Попробуй, как роскошно на нем можно потягиваться? – Она сопроводила слова действием, соблазнительно улыбаясь.

Себет была или утверждала, что была, дочерью Высокородного Лорда, но даже Эйван не знал, какого именно. Перебирая аристократов и прикидывая их возраст, он иногда подозревал, что это мог быть Благородный или Сиятельный, а не Высокородный, но никогда не подвергал сомнению эти рассказы. Не так уж много утешений было в ее жизни. В раннем возрасте, едва ли тридцати лет, с чуть отросшими крыльями, она была похищена по дороге от учителя в поместье отца. Похититель держал ее ради выкупа. Он пытал ее своим присутствием, заставляя ее рдеть, но не осмелился по-настоящему насиловать ее, пока требование выкупа не было с презрением отвергнуто. После этого он сделал из нее то, что ему нравилось называть своей наложницей. Потом он заставил ее ходить по улицам Ириета со связанными крыльями как уличную проститутку, которая не могла отказать любому незнакомцу, что предлагал ей золото. Это золото она должна была отдавать своему похитителю. Хуже всего, рассказала она Эйвану, что он заставил ее поверить, что она должна ему это золото, поскольку выкуп так и не заплатили. Предательство ее отца было для нее еще хуже, чем последующее порабощение, на которое ее обрекла семья.

– Отец сказал, что у него достаточно драгонетов, и похититель может оставить меня себе, – призналась она, когда впервые поведала Эйвану эту историю. Это был редкий случай, когда ее голос звучал безыскусно, не дразнил слушателя, а сапфировые глаза глядели практически неподвижно.

– Я оставалась с моим похитителем до тех пор, пока не выплатила ему, по моим подсчетам, весь выкуп. После этого я убила его, пока он спал.

Действительно ли она ждала, пока не выплатит выкуп, или пока не появился более приемлемый защитник, Эйван точно не знал. Жизнь Себет была полна дерзких побегов, убийств, проклятых любовников и драм. Он никогда не знал, чему верить, а истории иногда менялись. Он был совершенно уверен в ее благородном происхождении и в том, что ее похитили в рабство, но детали ее рассказа менялись в зависимости от ее настроения. Он встретил ее в свой первый же год пребывания в Ириете, когда она работала крупье в игорном клубе. Сначала он был очарован ею и был одним из многих любовников, которых она теперь выбирала по своему усмотрению, а не за золото. После этого их отношения развились в дружбу, а потом и в союз, в котором Эйван давал ей работу и защиту, какую только мог. Он не называл ее своей наложницей и платил за работу клерка, которую она выполняла. Время от времени он еще приплачивал ей, что устраивало обоих. Эйван не мог на ней жениться. Он хорошо понимал, что она больше не относится к числу уважаемых в обществе, и, хотя ее нынешние обстоятельства с самого начала ни в коей мере не были ее виной, образ жизни, который она выбрала для себя в дальнейшем, тоже не одобрялся уважаемым обществом. И, тем не менее, он был очень увлечен ею, и для него было бы большой жертвой оставить ее, если бы он привез Эйнар в Ириет, как он предлагал.

– Скучаешь по отцу? – спросила она некоторое время спустя.

У Эйвана не было еще времени подумать об этом.

– Скучаю, – ответил он, поразмыслив. – Но, может, хуже самого факта его смерти было то, как его проводили, и то, как муж моей сестры Даверак пошел против воли моего покойного отца. Я собираюсь призвать его к порядку и заставить пожалеть о том, что он не вел себя, как положено благородному дракону.

– Он же огромный дракон с титулом Сиятельного, да? – спросила Себет. Она рассмеялась. – Против таких в суде правосудия не добьешься. Лучше побереги свое золото и свою враждебность, пока не подвернется удобный случай навредить ему как-нибудь еще.

Эйван еще немного подумал.

– Суды справедливы, – сказал он не без колебания. У него не было большого опыта в судах, но его отец говорил ему так. – Я хочу отомстить Давераку именно так. Кроме того, его ранг не настолько выше моего, и он женат на моей сестре.

– Если чувство семейственности не удержало его от дурного поступка, как оно удержит сейчас? – спросила Себет.

– Закон заставит его заплатить, – сказал Эйван.

– Ну, если ты в это веришь, – ответила Себет, склонила голову на его лапы и, судя по всему, немедленно уснула.

16. Каверзы поглощения

Первое потрясение по прибытии в Даверак Эйнар испытала, узнав, что маленького Ламерака сожрали.

– Он недомогал весь этот год, – сказала Беренда со слезинкой в глазу.

– Печень ему не помогла, у бедного парнишки не было шансов выжить, – добавил Даверак, сокрушенно мотая головой. – Пойдем ужинать.

Эйнар никак не могла понять: если Ламерак сумел дожить до этого времени, почему его сожрали теперь? Конечно, это долг лорда – отбраковывать даже своих собственных драгонетов для улучшения общей породы драконства, но этот случай казался особенно неожиданным. Только позже тем вечером, во время одной из пространных жалоб Беренды на невзгоды размножения, Эйнар показалось, что она уловила слабый проблеск смысла. Беренда нуждалась в дополнительном питании, и Даверак продолжал выхаживать хилого отпрыска, пока не стало ясно, что его можно заменить. Эйнар помолилась Джурале, чтобы попросить прощения за такие нечестивые думы о собственной сестре и зяте, но то, что они говорили на протяжении вечера, скорее подтверждало, чем отвергало ее подозрения.

После нелегкого ночного сна в комфортабельных покоях, выделенных сестрой, она завтракала вместе со всей семьей. Драгонеты держались тихо и все время оглядывались, высматривая своего потерянного однокладника. Сердце Эйнар умилилось ими, особенно притом, что их родителей эта утрата мало беспокоила и они охотно вкушали завтрак. Она постаралась, и не совсем безуспешно, отвлечь и занять детей. К концу кормления они улыбались и съели почти половину барана на всех.

– Как твое самочувствие с утра? – спросил Даверак Беренду. – Я собираюсь слетать на Ферму-за-Гатью и проверить, как поживает выводок Маджи. Не желаешь ли составить мне компанию?

– Это совсем недалеко, – ответила Беренда, глянув на Эйнар так, будто извинялась и оправдывалась за то, что не полетела в Агорнин накануне.

– Да, тут лету всего ничего, – подтвердил Даверак. – Может быть, ты хочешь слетать с нами, Эйнар? Немного познакомиться с нашими фермерами? Посмотреть на округу?

– Маджи – очень старинная семья, – сказала Беренда, бросив взгляд на мужа. – Они жили на Ферме-за-Гатью почти с тех самых пор, как Давераки поселились в Давераке.

Даверак склонил голову в подтверждение слов жены.

– Я была бы рада сопровождать вас, – вежливо ответила Эйнар.

Вошли няни и забрали драгонетов. Даверак вышел. Эйнар и Беренда остались в столовой, чтобы губкой протереть морды и грудь после завтрака. Впервые они оказались наедине с тех пор, как Эйнар приехала.

– Ты уже снесла первое яйцо? – тихонько спросила Эйнар о том, о чем не могла спросить в присутствии Даверака и детей.

– Вчера утром, – ответила Беренда с довольной улыбочкой. – Совсем никаких трудностей, хотя с тех пор я стала очень прожорлива. Ты поймешь, что это нормально, когда снесешь свою первую кладку.

– Это может быть еще не скоро, – сказала Эйнар, дивясь, сможет ли она когда-нибудь выйти замуж.

– Как хорошо, что ты здесь, с нами. И, конечно, я хочу, чтобы ты чувствовала себя совсем как дома и оставалась с нами подольше. Но, тем не менее, мы должны найти тебе хорошего мужа как можно скорей и убедиться в том, что ты хорошо устроилась. Гораздо лучше жить под защитой. Сколько приданого тебе оставил отец в итоге?

– Шестнадцать тысяч крон, – ответила Эйнар, как они и договорились с Селендрой, хотя к глазам ее подступили слезы при первом же воспоминании об обете с сестрой, которая теперь так далеко от нее. Беренда, при всей ее доброте, не могла заменить ее возлюбленную однокладницу.

– Это больше, чем я опасалась услышать, но меньше, чем надеялась, – поспешно сказала Беренда, поднимаясь из-за стола. – Я прекрасно понимаю, как мне повезло с моим приданым, и не хочу, чтобы ты выходила замуж за кого-нибудь ниже себя по положению из-за небольшого приданого. Всё, Даверак возвращается. Поговорим об этом позже.

Даверак повел их на уступ, а оттуда – ввысь, в прохладную свежесть солнечного утра. Ранет уже налился, и его запах долетал к ним, когда они пролетали над фруктовыми садами. Они летели по направлению к озеру, которое было центром владений Даверака. По форме оно напоминало око дракона, хотя более темного синего цвета, и было неподвижным, в отличие от драконьих глаз. Приблизившись к берегу, Эйнар разглядела крохотный островок в воде, соединенный с сушей гатью из бутового камня. На островке размещалась крохотная ферма, тоже из грубого камня. Снижаясь кругами, она различила стадо скота и бронзового дракона при нем.

– Это Маджи, – сказал Даверак. – Я думаю, что семья внутри.

Они высыпали наружу, когда их хозяин и хозяйка приземлились. Все, даже самые маленькие, гнули когти и хвосты, прижимая их к земле в старомодном жесте уважения. Эйнар насчитала трех полуподрощенных драгонетов, с уже почти проросшими крыльями, и двух маленьких детенышей.

– Так-так, – сказал Даверак, безмятежно улыбаясь.

Темно-красная драконша, очевидно мать семейства, выпрямилась первой.

– Добро пожаловать на Гать, Сиятельна и Сиятельный, – сказала она.

– Это моя сестра, Почтенная Эйнар Агорнин, – сказала Беренда. – Она пока поживет с нами.

– Очень приятно, конечно же, – сказала фермерша. Один из старших драгонетов, чья золотая чешуя указывала на ее женский пол, посмотрел на Эйнар. Та ободряюще улыбнулась, но девочка не улыбнулась в ответ, как это сделал бы любой фермер в Агорнине. Всем я чужая, подумала Эйнар.

Только сейчас отец, бронзовый дракон, который занимался скотом, прибежал второпях, пригибаясь поближе к земле, будто пробирался в пещере.

– Как тут у вас обстоят дела? – спросил его Даверак.

– Очень хорошо, просто прекрасно, спасибо, что спросили, – ответил дракон. – Ранет уже наполовину собрали, да и скот хорошо пасется.

– А ваши отпрыски?

Тот обеспокоенно посмотрел на жену.

– Благополучно вылупились, – сказал он, но трепетание крыльев его выдало.

– А еще двое? – строго спросил Даверак. – Двое, которых я здесь не вижу.

Мать вырвалась вперед и бросилась на землю у ног Даверака.

– Пощадите моих деток! – заплакала она, втирая голову в землю. – Помилуйте, Сиятельный.

– Это не я милую, а Джурале, – ответил Даверак, отступая от нее. – Покажите всех четверых или предъявите невылупившиеся яйца. Маджи, приструни жену.

Фермер Маджи на мгновение уставился на Даверака. Его серые глаза вращались в волнении. Он выпрямил хвост, и казалось, что он вот-вот набросится на Даверака, хотя для него это означало бы смерть. В нем и двенадцати футов не было, а в Давераке – все сорок. Поза фермера сменилась на покорную.

– Я говорил тебе еще в прошлый раз, что ничего хорошего из этого не выйдет, – сказал Маджи, обнимая жену и оттаскивая ее в сторону. Она начала выть и рыдать еще громче.

Даверак пригнулся пониже к младшим детенышам, чтобы их обследовать.

Беренда склонилась поближе к Эйнар.

– Простолюдины вечно устраивают неуместную сцену, – сказала она. – Это так ранит сердце. Они спрятали слабачков, хотя и знают, что ничего этим не добьются. Вот эти двое будут покрепче, а еще двое где-то попрятались.

Даверак зашел в дом. Два проинспектированных драгонета молча жались друг к другу.

– Разве не должно быть здесь священника? – спросила Эйнар. Она была потрясена тем, что происходило, особенно душераздирающим воем матери, которая и не думала униматься.

– Владения слишком велики, чтобы он мог успеть всюду. Даверак пошлет ему глаза, – объяснила Беренда.

Даверак вышел, держа по детенышу в каждой лапе. Они были маленькими и зелеными и, очевидно, не могли выжить. При виде их мать испустила новое стенание, громче, чем прежде. Они всё еще шевелились и ответили своими трубными всхлипами, к которым присоединились их братья и сестры поздоровее.

Эйнар передернуло.

– Извини, что тебе пришлось при этом присутствовать, – сказала вежливо Беренда.

– Это все к пользе драконства, как учит Церковь, – сказала Эйнар, механически повторяя заученные слова. – И они с виду как раз такие, каких следует отбраковать, – добавила она, глядя на драгонетов.

– Никому такое не нравится, но это необходимо, и хорошо воспитанные драконы переносят это без такого ужасного скандала, – почти прокричала Беренда, чтобы быть услышанной.

Вой и стенания заглушили вознесенные Давераком молитвы. Эйнар расслышала только обрывки фраз, доносившихся сквозь шум. «Благословение Вельда», и «милость Джурале», и «чтобы другие выросли крепкими». После этого Даверак аккуратно расчленил драгонетов. Как только их умертвили, семья затихла. Он бросил глаза в сумку, очевидно для священника. После этого оглядел собравшихся драконов.

– Эти неприспособленные к жизни детеныши умерли для общего блага драконства по учению Церкви, – сказал он строго.

Маджи коснулся когтями земли в знак подчинения. Его жена опустила голову. Даверак бросил два крохотных сочленения на траву перед семьей. Одно он вручил Эйнар, которая приняла его с удивлением, а остальное разделил между собой и Берендой, отдав Беренде почти целиком одного из драгонетов.

Эйнар нерешительно посмотрела на полученную ногу, чувствуя, что вся семья смотрит, как она кладет ее в пасть. Сами они к своим порциям еще не прикоснулись. Она откусила и тут же почувствовала сильный магический вкус драконьей плоти, обжигающей, немедленно дающей почувствовать себя длиннее и храбрее. Она встретилась глазами с матерью и увидела в их крутящейся пурпурной глубине негодование, печаль и страх.

V. Владения Благородной Бенанди

17. Фелин Агорнин

Фелин Агорнин вышла из дому, выгнула шею, наклонилась вперед, расправила крылья и взмыла вверх. Прекрасный день! Солнце сияло, деревья стояли все еще зеленые, но в воздухе раннего утра уже ощущался холодок, который означал, что наступил месяц Листоверт, а там и зима не за горами.

Это было утро того дня, когда Пенн и Селендра покинули Агорнин, утро, когда Фелин получила письмо мужа, в котором тот сообщал ей о прибавлении в их доме, случившемся его попечением. Она получила письмо за завтраком, и, пока читала, лик ее отражал быструю смену эмоций. Сначала она была удивлена и обрадована весточке от Пенна, но по мере чтения новости беспокоили ее все сильней. Еще одна служанка! Служанка, которая была старой няней Пенна и будет исполнена самодовольства и чувства необходимости для него и его сестры! Фелин была готова радушно принять Селендру в своем доме, но хотела дать понять совершенно ясно, что Селендра вступает именно в ее дом. Селендра – сестра Пенна, которую они берут, чтобы дать ей кров, кормить и защищать. Она не желала униженной благодарности, но хотела, чтобы все было ясно. Если Селендра привезет с собой прислугу, это заметно изменит ее положение в доме. Фелин не обманули слова Пенна о том, что Эймер будет ходить за драгонетами и помогать на кухне. Старая прислуга семьи, которая приедет вместе с Селендрой, будет восприниматься служанкой именно Селендры, какую бы еще работу она ни делала. Хуже того, муж хочет, чтобы именно она донесла эти новости до Благородной Бенанди.

В ее голове начался воображаемый суд, на котором Фелин предъявила отсутствующему мужу обвинение в трусости, расточительстве и глупости, тут же его осудила и вынесла приговор. Но не успела Фелин отложить письмо, как она уже знала, что никогда и никому не станет высказывать своего суждения, и меньше всего самому Пенну. И не станет она, как он предложил, присоединяться к Благород Бенанди, ополчаясь против него. Если бы она хотела это сделать, то не ждала бы его разрешения, но она никогда ничего подобного не сделает. Она знала, чем жена обязана мужу, даже если он сам этого не понимал. Она тут же послала слугу заказать повозки на следующий день, убедилась, что няня хорошо смотрит за детьми, и отправилась с визитом к Благородной Бенанди.

Владения Благородного Бенанди, именем которого называли обширные, много больше всего Андертора, земли, раскинулись на несколько часов полета во всех направлениях. В центре этого надела лежало горное поместье – главная усадьба хозяйки и ее сына, который бывал дома по большей части в те весенние и осенние месяцы, когда охота здесь хороша. Сама усадьба была известна как Резиденция Бенанди.

Резиденция представляла собой запутанную сеть пещер на вершине утеса. Дом священника прихода Бенанди приткнулся у самого его подножия. Священник (кто бы он ни был, потому что дом священника прилагался к должности) получал легкий доступ и к уровню земли, и к проходам, которые вели от его жилища через скалы к обиталищу его покровителей. В резиденции имелась чудесная, немного старомодная часовня, где обычно Благородна слушала вечернюю службу Перводня. Утром она предпочитала посещать церковь (которая была посвящена святому Герину, но все ее знали как церковь Бенанди), удобно расположенную на склоне долины. Многие из нашего мелкопоместного дворянства, кто обзавелся собственными часовнями, предпочитают посещать общественные богослужения. Ими движет желание показаться в обществе (особенно при исполнении своего долга) или просто нежелание рано вставать к службе в часовне, которая обязательно происходит раньше службы в церкви. В случае Благородной, однако, все знали, что для нее причина кроется скорее в том, что она желает убедиться в надлежащем исполнении долга всеми остальными. Если на утро Перводня она не обнаруживала в церкви кого-нибудь из фермеров или даже соседей, она почитала своим долгом посетить их через день или два, чтобы разобраться, в чем дело. Таким образом, драконы по соседству с Резиденцией Бенанди отличались склонностью к регулярному и пунктуальному посещению церкви.

Фелин могла бы воспользоваться этим Пассажем Священника и брести добрую милю вверх по туннелям, мимо часовни, в верхние пещеры Резиденции Бенанди, но, не будучи священником, она могла по своему усмотрению полететь. Никогда она не ходила вверх пешком, кроме Перводней и отдельных редких случаев (обычно, когда Благородный Шер Бенанди пребывал в поместье и она брала с собой драгонетов, чтобы посетить Резиденцию). Шер любил детей, да и Благородна не придавала значения тому беспорядку, что они могли внести. Почти во все другие посещения Резиденции, даже когда Пенн взбирался вверх пешком, Фелин ловила восходящий поток воздуха с уступа приходского дома и просто скользила вверх вдоль утеса. Фелин любила летать, то есть любила, когда находила для этого повод. Никогда она не пренебрегала своими обязанностями ради полетов, но ничто не могло сравниться для нее с радостью ощущать ветер в крыльях. Она аккуратно заложила вираж и расслабленно поднималась по спирали. Прекрасно зная о движении потоков воздуха вокруг утеса, она не удалялась от его поверхности, пока плавно не приземлилась на уступе Резиденции.

– Отличный полет, – прозвучал голос, которого она не ожидала услышать.

– Шер! – изумленно откликнулась Фелин, оборачиваясь. Благородный Шер Бенанди полулежал на уступе, вытянувшись во все шестьдесят футов длины, сияя под лучами утреннего солнца полированной бронзой чешуи. – То есть Благородный Бенанди, – поправилась Фелин в легком замешательстве. – Я не знала, что вы дома.

– О, доброй охоты тебе, Преподобна Агорнин, если уж необходимо придерживаться титулования, хотя я так не считаю. Я называл тебя Фелин, а ты меня Шер с тех пор, как мы были маленькими бескрылыми драгонетами и вместе шныряли по округе. Что же касается твоего незнания о моем прибытии, не говори, что ты здесь, чтобы повидать мою мать и я тебе совсем неинтересен. – Шер отвесил челюсть в преувеличенном вожделении.

Фелин расхохоталась, не в силах сдержаться, смех сам вырвался наружу. Смеяться таким образом не считалось приличным для жены священника, но она и правда, как он сказал, знала Шера с самого драгонетства.

– Я рада тебя видеть, просто удивлена, и все. Я видела твою мать вчера, и она не говорила, что ждет тебя.

– Она что, заставляет тебя плясать на краю ковра каждый день? – спросил Шер неодобрительно и продолжил, не дожидаясь ответа: – На самом деле я вернулся по прихоти моих крыльев. Моя отлучка оказалась чертовски скучной, и я подумал, что будет приятно немного отдохнуть дома.

– Восстановиться после кутежа, ты имел в виду, – подхватила Фелин, хотя, еще не закончив реплики, она уже хотела бы взять ее назад. Шер и правда выглядел усталым, и не просто утомленным после длинного перелета, а будто замученным проблемами.

Шер с готовностью рассмеялся.

– Моя мать мне докучала.

Фелин недоверчиво улыбнулась, зная, как хорошо Шер научился игнорировать и дурачить свою мать.

– Она, должно быть, очень рада тебя видеть, – предположила она.

– Она была бы еще счастливее, если бы имела месяц на подготовку, – сказал Шер сокрушенно. – Я удалился, чтобы избежать участия во всех этих запоздалых и поспешных приготовлениях, даже если они сулят самое уютное золото в моей постели и все мои любимые блюда на обед. Не сомневайся, тебя тоже позовут.

– Но не сегодня, Пенн все еще отсутствует.

– Отсутствует? Когда только три дня минуло с прошлого Перводня и через два дня снова наступит Перводень? О чем моя матушка думала, дозволяя ему это?

Смерть Бона так много значила для Фелин, что она забыла, что кто-то может о ней не знать, и была слегка обескуражена поддразниванием Шера.

– Благородной пришлось обойтись без Пенна один Перводень. Но он договорился с Преподобным Хейпом, чтобы тот пришел провести службу в нашей церкви. Отец Пенна умирал, поэтому ей пришлось согласиться.

– Старый Бон умер? Какая жалость! – сказал Шер, и его большие темные глаза внезапно наполнились состраданием. – Мне кажется, ты не знала его очень близко, но он был прекрасным старым драконом, надежным как скала. Я несколько раз посещал Агорнин, когда еще учился в школе. А что будет с имением? Пенн же не может его принять. А его младший брат?

– Тоже не сможет, хотя старый Бон и надеялся прожить достаточно долго, чтобы он смог, – объяснила Фелин. – Брат Эйван еще не готов, так что управлять имением будет Сиятельный Даверак, который женился на однокладнице Пенна Беренде, а потом имение отойдет к одному из их детей.

– Я помню Беренду, – сказал Шер, улыбаясь. – Я ее вижу время от времени в Ириете, где она ведет себя со мной как кичливая Сиятельна, будто я не гонял ее вниз по склону горы, когда она училась летать. В любом случае, это печальное известие для Агорнина. Пенну следовало известить меня, я бы мог поддержать его брата. Но теперь уже поздно.

Это немедленное предложение помощи, когда было уже поздно им воспользоваться, показалось Фелин настолько характерным для Шера, что она не смогла ничего ответить.

– Я должна повидать твою мать, – сказала она.