Текст книги "Неприкаянные письма (сборник)"

Майкл Маршалл Смит

Майкл Маршалл Смит – романист и сценарист. Под этим именем он опубликовал свыше восьмидесяти рассказов и четыре романа: «Запретный район», Spares («Запчасти»), «Один из нас» и The Servants («Слуги»), – принесших ему три литературные премии в Британии и премию Боба Морана во Франции. Пять раз он удостаивался Британской премии фэнтези за лучшие фантастические рассказы – больше, чем кто-либо другой из писателей.

Под именем Майкла Маршалла писатель издал семь книг ужасов, ставших международными бестселлерами, в том числе трилогию «Соломенные люди», роман «Те, кто приходят из темноты» – ставший основой сериала Би-би-си с Джоном Симмом и Мирой Сорвино, – а также «Измененный». Самый недавний его роман – «Мы здесь».

Живет в Санта-Круз, штат Калифорния, с женой, сыном и двумя кошками. Для получения больших сведений зайдите на сайт www.michaelmarshallsmith.com.

Майкл Маршалл Смит
Ваш черед

К почтовому ящику я ходил, не ожидая найти в нем хоть что-то, стоящее такой прогулки. В последнее время не хожу совсем. Окажутся в нем счета от управляющей компании, само собой, каталоги одежды для жены, адресная рассылка из корпорации «Комкаст», взахлеб расхваливающая какой-нибудь новый кабельный пакет для подключения дома к ТВ-Интернету-охранной сигнализации, к чему у меня не шевельнется никакого интереса, даже если я постигну, чем он отличается от предлагавшегося в прошлый раз. Все разновидности общения посущественнее теперь прибывают на мой компьютер или телефон. Миновали деньки, когда ты выбирал, воспринимать послания из вселенной или нет: ныне они летят прямо тебе в рожу да еще и дзинькают на тебя. Кто-то (кто, не припоминаю) однажды сказал, что каждое письмо – это незваный гость, который без предупреждения является вам на порог и у кого на вооружении есть все, чтобы слепить или порушить ваш день. Электронные сообщения на такое точно способны. Макулатура в почтовом ящике, некогда знаковый символ сообщества и далеких горизонтов. Эта – лишь переработки дожидается.

По правде сказать, я не ходил даже взглянуть на почту. Прошагать по дорожке – уловка, чтобы выкурить тайком сигарету. Курение вредно, казалось бы. Я давным-давно в душе пришел к согласию по этому вопросу с самим собой, просто пренебрегая этим фактом, но у моего сына, которому сейчас десять, иные взгляды. Когда я был в его возрасте, полно людей курило. Нынче никто не курит (во всяком случае, среди средних классов), а прессу и школу переполняют грозные предостережения на эту тему. Скотт до чрезвычайности заботится, чтобы я бросил, и подкрепляет свою позицию напористой кампанией, которая включает в себя в том числе повсеместное уничтожение моих пачек сигарет, попадающихся сыну под руку.

Я, скажем так, меры принимаю. Курю меньше, чем хочется, само собой. И – тайком. Редкие походы к почтовому ящику стали ухищрением для получения утренней никотиновой дозы в относительной безопасности во время (уже начинающих казаться бесконечными) летних школьных каникул. Загасив и выпотрошив окурок, я скатал его в ничем не примечательный шарик и сунул в карман, чтобы попозже выбросить. Потом, раз уж все равно пришел, заглянул в почтовый ящик. Там не особо много чего скопилось, потому как пару дней назад я уже проделывал это. Купоны супермаркета. Настоятельные призывы компаний кредитных карт еще больше залезть к ним в долги. Какой-то небольшой уплотненный конверт.

Сунув весь хлам под мышку (вновь припомнив свое намерение передвинуть контейнер по переработке так, чтоб он стоял прямо возле почтового ящика, о котором опять забыл, едва зашагал обратно к дому), я стал разглядывать конверт. Четыре дюйма на шесть[2]2
  Примерно 10×15 см.


[Закрыть], желтовато-коричневый, под цвет бычьей кожи. Самым примечательным на нем была надпись, тянувшаяся наискосок: «ПО ДАННОМУ АДРЕСУ НЕ ПРОЖИВАЕТ». Отправлен он был когда-то некоему Патрику Брайсу, жившему (или предположительно жившему) в Рокфорде, штат Иллинойс.

Меня зовут Мэтт, и я живу в Калифорнии.

Перевернул конверт. На обороте кто-то написал (другим почерком и другими чернилами): «Возвратить отправителю». И третьим оттенком чернил (и опять-таки другим почерком) приписка: «НЕТ АДРЕСА ПЕРЕСЫЛКИ».

Ни одна из надписей не давала понять, что делал это конверт в моем почтовом ящике. Я подумал было засунуть его обратно, да сообразил, что пакет в ящике уже пару дней торчит, и почтовики его не забрали, обнаружив свою ошибку. Так что принес я этот конверт вместе с прочим хламом домой, скинул всей кучей на кухонный стол да и забыл о нем.

Позднее утро застало меня на кухне за готовкой кофе. Карен забрала с собой Скотта на несколько часиков, даря мне возможность тихо-мирно поработать и – заодно уж – выкурить сигаретку-другую без скандала. Направляясь с чашкой кофе в руке к двери на задний двор, я заметил на столе конверт и подхватил его на ходу.

Во дворе снова пару минут рассматривал, не узнав ничего нового. Единственный способ узнать это, само собой – вскрыть конверт. Предназначался он не мне определенно. А этому самому Патрику Брайсу. Однако (равным образом очевидно) к нему он не попадет. Я мог бы положить его обратно в ящик или отнести на почту, да только письмо явно уже прошлось по этим кругам, но до адреса так и не добралось. Мне-то что делать? Выбросить его в мусорный бак? Это, чую, было бы как-то неправильно. Кто-то отправил что-то для кого-то (другого). Обязательство вступило в силу, эстафетная палочка протянута. Как-то не чувствовалось правоты в том, чтобы попросту отделаться от нее, принять вид постороннего, бесцеремонно прерывающего весь забег.

Я мог бы хотя бы выяснить, что там внутри, и тогда судить, насколько это важно. Если покажется, что дело знатное, так может и я помогу? Плюс, если я потрачу на это время, то побуду на свежем воздухе достаточно долго, чтобы на законном основании выкурить и еще одну сигарету…

Выходило заманчиво.

Конверт был надежно запечатан коричневой клейкой лентой. Я пошел в обход: вскрыл его с другого конца, вполне аккуратно. Внутри оказался какой-то предмет, обернутый в небольшой клочок белой бумаги под скотчем. Я поддел ленту ногтем большого пальца, чтобы пробраться внутрь (опять-таки вполне аккуратно), и извлек нечто, что узнал сразу же. Шахматная фигура. Слон. Некоторые ее офицером зовут. Если точно, то дюйма в полтора[3]3
  Около 4 см.


[Закрыть] высотой очень красиво вырезанная из темноватого дерева. К основанию приклеен тонкий кружок красно-коричневого фетра. Фигурка была в хорошем состоянии, но несколько потертая, словно ею пользовались много-много раз. И что? Поняв, что должна быть надпись на бумажке-обертке, я присмотрелся. Коротенькая фраза с точкой на конце – и все это начертанием, сильно напоминающим шрифт пишущей машинки:

«Ваш черед».

– Хм, – я прикурил свою вторую сигарету и попробовал слепить какую-нибудь загадку из того, что обнаружил. Скорее всего, никакой загадки не было. Два приятеля играют по переписке, предложил я, и это подтверждение хода, видимо такого, при котором Слон был взят. Хотя… вместо «Ваш черед» или даже «Ваш ход» в сообщении должны бы значиться «конь объявляет шах королю и берет Слона», или как они там обозначают эти штуки? Я в шахматистах никогда не ходил, игру эту считал тягостной и скучной, могу и не помнить точных терминов. Плюс, ведь не пошлешь же кому-то фигуру, даже если ты ее и взял? Ведь обоим нужно сохранять полные комплекты для того, чтобы продолжать игру. Как бы то ни было. Могу себе представить, насколько обидно, если ход пропал впустую, но, если приятеля больше по тому адресу нет и он не оставил сведений, куда почту пересылать, тут многого не сделаешь.

В этот момент я услышал, как с улицы к дому повернула машина; чертыхаясь, скоренько затушил сигарету и поспешил в дом.

– Это что? – Я сидел за столом, Скотт стоял рядом. Ему было скучно, он зашел сказать «привет!», ошивался без дела и всячески избегал заняться анализом книги, завершить которую сам грозился сегодня – днем – на этой неделе – летом.

– Шахматная фигура, – отвечаю. Слона и все прочее я оставил на столе, когда спешил обратно. Сын взял ее.

– Зачем она тут?

– Я ее нашел, – говорю, избегая пространных объяснений. Я уже порядком влез в работу, сыну не полагалось заходить, когда я занят. И хотя я чувствовал себя препогано, отстраняясь от него, Карен живьем бы меня съела, если б я так не поступал, тем паче что в летние дни она взяла себе за особое правило оттаскивать сына от меня подальше.

– Что за фигура?

– Слон.

– Это тот, что…

– По диагонали, – кивнул я.

– Ага, окей. А чем это пахнет? – Я замер, думая, что он учуял от меня запах табачного дыма. Малый, однако, поднес фигуру к самому лицу и понюхал. – Это от нее.

Я взял у него Слона. Запашок был слабенький, но у Скотта нюх острый.

– Не знаю, – говорю.

– Пахнет, как от дезинфекции. Такой, какую в больших зданиях делают.

– Ты прав, – говорю, – может, что-то в этом духе.

– Почему она мокрая?

– С чего ты взял?

– Точно. Основание.

Я перевернул фигуру основанием вверх и мягко тронул фетр. Он был слегка влажным.

– Хм, а прежде не был. Раньше, я хочу сказать. – Я глянул на ту часть стола, где раньше стояла фигура, но Скотт меня опередил, мазнув там пальцем.

– Тут не мокро.

В этот момент из кухни донесся громкий мамин голос, в котором выражалась надежда, что Скотт не пристает к отцу, и спрашивалось, «как у него продвигается анализ книги, а?». Скотт скорчил рожу, изобразив перепуганную лягушку.

– Ты – в порядке, – говорю, подмигивая. – Но – проваливай.

Сын улыбнулся и выскользнул из комнаты.

Перед тем как лечь спать, я прошелся по дорожке до улицы. Мы с соседями живем на самом краю города, по сути, немного за краем, и дома привольно раскинулись на густо поросших лесом участках. Похоже, будто живешь за городом, только не в деревне – я предпочитаю именно такое сочетание.

– Все сосешь свои раковые палочки, а?

Наш сосед, Джерри, стоял в конце свой дорожки. Он уже больше половины шестого десятка разменял, а в прошлом году, после того как жена ушла от него к какому-то парню, с трудом, но избавился от своей привычки изводить по две пачки в день – на том основании, что жизнь и без того горше некуда.

– Ага, – киваю, расстроившись, что попался, в особенности оттого, что Скотт уже спал, и я был уверен, что свободен от нареканий. – Впрочем, умеряю помаленьку.

– Не получится, – махнул рукой Джерри. – Так и будешь умерять помаленьку, пока эта гадость не умерит тебя вовсе. Бросить это. Единственный способ дело сделать.

– У вас, полагаю, получилось.

– Еще как! Пару месяцев как дерьмом крутило, но я выстоял. И вам бы тоже следовало. У вас сын растет. А парень вас обожает.

– Я знаю.

У Джерри с женой детей никогда не было, о чем он несколько раз говорил с большим сожалением.

– Просто к слову пришлось.

Пожелав кивком спокойной ночи, он побрел обратно к своему дому, где жил теперь в одиночестве – и пил.

На следующее утро я вышел на пробежку, но бросил ее после 5 кэмэ. В нашем краю отлично приживаются едва ли не все известные человеку разновидности деревьев, что делает его очень привлекательным, но еще и чем-то вроде рассадника аллергии. В году немного месяцев, когда с веток деревьев что-нибудь бы не слетало и не раздражало все защитные оболочки. Я вышел из душа, все еще кашляя и шмыгая носом.

– Режим явно приносит тебе бездну пользы, – сказала Карен. – И в последний раз ты упражнялся… когда?

– Я упражняюсь в воздержании на ежедневной основе, дорогая. Будь признательна за это.

Взяв таким образом верх, я отправился в кабинет.

Как знает всякий, кто работает дома и в одиночку, случаются времена, когда вас сбивает с фокуса. Вы либо изводите себя из-за этого (как я когда-то), либо принимаете все превратности творческого процесса.

Говоря иными словами, где-то после полудня я обнаружил, что сижу, уставившись в пространство. Давным-давно я установил на свой компьютер систему, которая в рабочие часы отключала любое взаимодействие с Интернетом, кроме электронной почты, чтоб не возникало искушения. Идеальное время, само собой, для созерцательной и восстанавливающей фокус сигареты, вот только Скотт был дома, у себя в комнате, усердно изображая работу над анализом книги, но скорее всего погруженный в тайную созидательную работу над своей Майнкрафтской империей[4]4
  Игра фирмы «Майнкрафт» в виртуальное «строительство», которая позволяет игрокам (или игроку) создавать и разрушать различные блоки и использовать предметы в трехмерной окружающей среде, создавая фантастические структуры, существа и художественные работы.


[Закрыть]. Я мог бы, наверное, безнаказанно покурить, поскольку он с головой ушел в игру и подожмет хвост, если мать надумает поинтересоваться, насколько он преуспел, но на самом деле мне не доставляло удовольствия водить сына за нос. Я мог бы продержаться еще пару часиков.

Мог бы (и, видимо, должен был) позвонить своей матери. Уже несколько дней не звонил. Мать свою я люблю, с тех пор как пару лет назад умер отец, мы говорим с ней по телефону дважды в неделю. Между прочим, это серьезное обязательство. Кончина отца открыла мне, что мама человек более склонный к тревоге, чем мне представлялось, – ему удавалось (сознательно или как-то еще) это рассеивать. Без его блокировочной защиты ее энергия дробью разлеталась во все стороны, особенно по телефону, час разговора с матерью был способен лишить мою работу всякой притягательности на весь остаток дня.

В конце концов взгляд мой упал на шахматную фигуру, все еще стоявшую возле монитора. Я взял телефон (а он не подлежит тем интернет-санкциям, что настольная машина) и задал поисковику задачу: «Патрик Брайс». Первые несколько страниц результатов поиска имели отношение к некоей восходящей звезде-кинорежиссеру с таким именем. Судя по всему, он вряд ли мог быть тем получателем, кому предназначалось письмо. Вряд ли он живет или жил в Иллинойсе: в «Википедии» сказано, что родился он в Калифорнии. После этого пошел поток других случайных людей, носивших то же имя, все они, несомненно, вели совершенно достойную, но ничем не примечательную жизнь. В их числе, само собой разумеется, не было ни одного шахматиста, играющего по переписке.

Я положил телефон на стол и взял в руки Слона. Как и всякий маленький предмет, изначально предназначенный, чтобы его трогали, этот так и просился, чтобы его покрутили на пальцах и при этом подумали, кто еще делал так же.

Прикоснувшись пальцем к основанию, я убедился, что оно было, по меньшей мере, таким же влажным, как и день назад. Это казалось странным, потому как температура окружающей среды была довольно высокой. Я поднес фигуру к носу и подумал, что и запах немного усилился.

Я закрыл глаза и постарался вникнуть глубже, чем Скотт со своим достойным выводом. Не очень уверен, но мне показалось, что в запахе улавливалось что-то от больничных коридоров. Средство дезинфекции, пахнущее одновременно затхлостью и больницей, призванное скорее надежно делать свое дело, нежели ласкать обоняние. Это натолкнуло меня на раздумья, не был ли один из игроков в шахматы (все при том же предположении, что именно игра в шахматы и происходила) обречен на какого-либо рода долгосрочное пребывание в больнице.

Если так, то еще больше оснований попробовать вернуть письмо в назначенное ему путешествие. У меня, впрочем, все еще не было способа это сделать. Вот если только… Я выдвинул ящик, куда сунул конверт, и еще раз рассмотрел его. И увидел кое-что, чего прежде не заметил. Не было никаких марок. Никаких штемпелей, их замещающих. Судя по числу раз, когда письму не удавалось добраться до цели, оно должно было бы нести на себе пару-тройку отметин продвижения по почтовой системе. Не было ни единой.

В тот вечер, когда Скотт был уже в постели, а Карен сонливо перебирала что-то в Фэйсбуке на своем телефоне, я опять пошел прогуляться по дорожке. Тихо-мирно наслаждался сигаретой, хотя в душе надеялся, что Джерри окажется рядом, и, когда докурил, постоял немного на улице, раздумывая, что предпринять.

Чтобы ответить на звонок в дверь, понадобилась пара минут. На нем были старые тренировочные штаны и футболка, видавшая лучшие времена, наверное, в конце 1970-х.

– Привет.

Джерри сделал шаг в сторону. Я с сожалением покачал головой:

– Просто хотел кое-что уточнить.

– Ну да.

– Я у себя в почтовом ящике нашел кое-что сегодня. Небольшой конверт. Вид такой, будто он уже не один круг по нашему кварталу сделал и адресован кому-то в Иллинойсе.

Джерри сдвинул брови:

– Окей.

У него за спиной, в комнате на столе, было несколько пустых пивных бутылок.

– Такая странность: никаких почтовых отметин. Просто я думал… ведь не вы же сунули его туда, верно?

– С чего бы мне делать такое?

– Без понятия, – улыбнулся я. – Просто пытаюсь решить маленькую загадку.

Джерри приветливо кивнул.

– Мэтт, а может, соблазнитесь? У меня коробка «Янтарного» открыта. Вкусненькое и прохладненькое.

– Как-нибудь в другой вечерок, ладно? Скоро.

– Ловлю вас на слове.

Когда я вернулся в дом, Карен уже перебралась наверх. Слышно было, как она ко сну готовилась. Чайник закипал. У нас у обоих давняя привычка выпить по чашечке ромашкового чая (приготовленного мной) на сон грядущий.

В ожидании, когда вода закипит, я прошел к себе в кабинет и встал около стола. Я и не думал, что Джерри причастен к появлению конверта. У него, насколько я могу судить, чувство юмора отсутствует напрочь, и это при том, что для такого сорта розыгрыша данное чувство вообще-то требуется. Можно будет спросить утром нашу письмоносицу, если застану ее, только Мэри – флегматичная женщина средних лет и формами напоминает пирамиду, я и представить не могу, чтоб она позволила себе шалить со мной.

Загадка шахматного Слона, получалось, разгадки не имела и, откровенно говоря, не была до ужаса интересной. Я взял со стола фигуру и вновь рассмотрел ее. Основание было все еще влажным. И все еще пахло немного чудно. Больше о ней и сказать нечего. Я взял Слона с собой на кухню, где залил кипятком поджидавшие пакетики чая. Потом вышел во двор.

По-прежнему не хотелось выбрасывать фигуру в мусор. Она заслуживала того, чтобы продолжить свое какое-никакое, а путешествие, только я уже устал от нее. Мне, если честно, не нравился запашок, который уже начинал по всему кабинету расползаться. Так что я сделал несколько шагов в сторону леса и зашвырнул Слона в чащу.

На следующее утро Скотту предстоял осмотр у зубного, для чего (по причинам слишком утомительным, чтобы о них рассказывать) надо было отправляться за двадцать миль в город, принимая во внимание, как в клинике привычно игриво будут делать вид, будто в глаза вас никогда-никогда прежде не видали, заставят заполнять разные бланки, потом одолеть кольцо из медсестер, помощников дантиста и старших помощников дантиста, прежде чем попасть к самому маэстро. Это значит вчистую убить самое малое три часа времени. Я полагал, что это приключение уготовано мне, но Карен вызвалась добровольцем. Я переделал кучу работы, как часто случается, когда дом пуст и ты волен работать так, как душе твоей угодно. Что означает (в моем случае): чашка свежего кофе и сигарета примерно каждый час. Случился как раз такой перерывчик, когда у меня в кармане завибрировал телефон. Я выхватил его, полагая, что это Карен желает услышать от меня «ну, что скажешь?» по поводу какой-нибудь необычайно чудовищной платы зубному или, тешил я себя надеждой, сообщит мне, что у них уйдет на осмотр весь день и вернутся они не спеша. Увы, дисплей все опроверг: звонила мать. Я вздрогнул. Частично оттого, что звонила она, а значит, слишком много времени прошло с моего последнего звонка ей. А еще оттого, что – прощай, производительность. Однако… она моя мама. Обычно она в хорошей форме и первые двадцать минут тратит на свободное изложение всех мелочей быта крохотного городка на Среднем Западе, в котором живет, преподнося их в стиле, которым мог бы гордиться Гаррисон Кейллор[5]5
  Гаррисон Кейллор – американский писатель, блогер, сценарист и радиоведущий. Особенным успехом пользовалось его юмористическое шоу на Радио Миннесоты: его слушали даже в Великобритании, Ирландии, Австралии и Новой Зеландии.


[Закрыть], будь он немного стервознее по натуре (а в данном случае еще и обходясь без редактора). Сплетни плавно перешли в перечень дел, которые она в последнее время переделала по дому. В последние шесть месяцев на нее нашел стих избавления от хлама, и (пока я опасался, что кончится это тем, что мама будет жить в доме с единственным креслом, ее телефоном и ничем больше) все оказалось далеко не так страшно в сравнении с периодом после похорон отца, когда она беспокойно слонялась из комнаты в комнату, бесконечно перебирала старые фотоальбомы и сувениры, стараясь навести в них порядок, которого никто (в том числе и она сама, я был уверен) никогда не уразумел бы.

– Тут такая штука, – произнесла мама.

Признаюсь, внимание мое малость отвлеклось, но эти слова вернули сосредоточенность. За последние два года я пришел к осознанию, что эти три слова зачастую служили сигналом какой угодно текущей сдерживаемой мании.

– Кое-что пропало.

– Что? – спросил я, стараясь придать беспечность своему голосу. У меня богатый опыт по избавлению от подобных мелких одержимостей, в убеждении, что мама непременно сумеет отыскать запропастившийся магазинный чек на покупку новой посудомойки в 2008 году, что это не такое уж безнадежное дело в ряду ее занятий.

– Офицер, – сказала она.

Разум мой еще полсекунды переваривал всех военных в ее городке, кого она могла бы иметь в виду, зато тело оказалось быстрее. Сердце забухало сильно – сразу.

– Что?

– Из отцовых шахмат.

– У папы были шахматы?

– Разумеется, были. Ты их должен помнить.

Я не помнил.

– Ты хочешь сказать, что они пропали?

– Офицер, – терпеливо повторила мама. – Надеюсь, я вполне понятно выразилась. Говоря… «офицер».

Хорошо бы еще помнить, что ваши родители остаются вполне соображающими индивидами, какими бы чокнутыми ни казались временами.

– Ну да, ну да, окей. Но теперь пропал?

– Я наводила порядок в ящиках в его берлоге и наткнулась на шахматы. Избавиться от них я не в силах, разумеется. Играть он никогда особо не играл, что уж там, дома у него такой возможности и не было… я играть не умею, а ты никогда не проявлял к этому интереса… Зато я помню, как он купил эти шахматы, незадолго до твоего рождения. Премиленькое коричневое дерево. Ты точно их не помнишь?

У меня дыхание перехватило.

– Не помню. Слон, да, мам?

– Ах да! Ну так он исчез. Один из них. Все остальные фигуры на месте… Ну, я полагаю, что это так, не очень-то уверена, сколько этих, как их… пешек должно быть, зато все остальные по парам и четверкам. Квартетами. Или каре. Или как бы оно там ни звалось. Кроме Слонов. Их всего три. Это ведь неправильно, так?

У меня никаких воспоминаний о том, что у отца были шахматы. Это ничего не доказывает: всего из детства не упомнишь. Только показалось мне очень странным, что сегодня мы должны вести этот разговор.

– Наверное, он в каком-то другом ящике где-то.

– Ни боже мой, – ответила мама бойко. – Я их все просмотрела.

Само собой, подумал я.

– А как насчет…

– В доме его нет нигде.

– Так, полагаю, где-то он затерялся, – говорю. – Отец думал, что найдется, да и не велика беда, ведь он шахматы в руки не брал.

– Уверена, ты прав, Мэтт, – сказала мама, уже успокоенная, судя по голосу, словно бы сказанное мною составило суждение по этому поводу из более высоких и надежных авторитетных кругов, нежели те, к каким она относила самое себя. Мы поговорили еще минут десять, только я не помню, о чем. Когда я вернулся в кабинет, то первое, на что обратил внимание, – запах.

Шахматная фигура стояла на столе. Я услышал, как к дому подъезжает машина, и полез в ящик стола за мятным освежителем воздуха.

Уже ближе к вечеру заявился Скотт. На сей раз, вместо того чтобы, как обычно, пойти прямо к моему столу, он затаился в отдалении. Казался притихшим.

– Все окей?

– Наверное.

– На самом деле я хотел тебя спросить кое о чем, – говорю.

– О чем?

Я кивнул на шахматного Слона:

– Это ты его туда поставил?

– Нет. Он там стоял, когда я вчера заходил. Я тебя про него спрашивал, помнишь?

– Знаю. Я хотел сказать… Ты его туда поставил сегодня? Утром? До того, как к зубному поехал?

Малый, похоже, запутался.

– Нет. Он уже стоял там, так?

– Так.

Я понимал всю чудовищную нелепость предположения, будто сын отправился бродить по лесу, наткнулся в папоротниках или опавших листьях на шахматную фигурку и принес ее обратно. И все же ничего лучше мне в голову не приходило. Я много времени потратил, чтобы отыскать хоть какое-то разумное объяснение возвращению Слона. И нелепость стала моим единственным шансом. Теперь же у меня не осталось ничего, кроме ощущения пустоты в желудке.

– Ладно, не важно. Как анализ книги продвигается?

– Ты весь день сегодня кашляешь, – сказал Скотт. – Мне слышно из моей комнаты.

– Серьезно?

– Да. Тут не так далеко.

Вообще-то я разговор не о том вел. Того, что кашляю, я не замечал.

– Извини. Аллергия.

– Это не из-за нее.

Я обернулся, ловя его взгляд:

– Что?

– Ты ведь курил, разве нет?

– Нет, – говорю.

– Ты лжешь. Я знаю, что ты курил.

– Скотт, я… – начал я и осекся. – Окей, курил. Сегодня парочку выкурил. Сожалею. – Сын отрешенно кивнул. Это было похуже его обычной тактики – ударяться в крик. – Правда, сожалею.

– Так брось.

– Не так-то это легко, если честно. – Я ожидал, что сын пустится повторять свое весьма потрепанное соображение о том, как невероятно просто перестать совать себе в рот всякую горящую гадость, но он вместо этого шмыгнул носом.

– Мне не нравится этот запах.

– Что за запах?

Скотт указал на Слона:

– От этой штуки.

– Мне он тоже не нравится.

– Пахнет так, будто он умирает. – Я не знал, что сказать на это. – Тебе нужно от него избавиться, – произнес сын.

Уже пробовал, подумал я. Это труднее, чем ты думаешь.

Неожиданно Скотт подошел и обнял меня.

– Я люблю тебя, – сказал он очень тихо, крепко обхватив руками мои плечи, зарывшись лицом мне в шею.

После ужина, когда Скотт был у себя наверху и по спирали снисходил ко сну, я сказал Карен, что хочу пройтись и, может, загляну к соседу, выясню, как у него дела идут.

– Мило с твоей стороны, – заметила она. – Жду тебя в постели.

Я задержался у себя в кабинете, сунул кое-что в левый и правый карманы брюк и вышел из дому.

– Верны своему слову, – приветственно произнес Джерри, когда я зашагал по его дорожке. Он сидел на террасе, в сторонке на столике выстроилась небольшая шеренга пустой посуды. – С «Янтарным», боюсь, я уже покончил. «Якорь» подойдет?

– Вполне и в охотку.

Мы сели и какое-то время беседовали. Я неспешно вытянул один стакан, согласно кивнул на второй. Джерри к тому времени осушал, должно быть, шестой, если не седьмой.

– Так как же вышло, что у вас детей не было?

Он пожал плечами:

– Дарлин их никогда не хотела. Кумекаю, нагляделась на тот кабак, что ее родители устроили, решила, что не желает в таком участвовать.

– Не слишком радостное детство?

– Скорее, хрень полная. А потом еще и отец от них ушел. Дарлин так ему этого и не простила, хотя сам я, повстречавшись несколько раз с ее мамашей, вполне его понимаю. Семья вроде этой, на мой прикид, это всегда дальний прицел на то, что она сумеет заклинить семейную жизнь навсегда.

Все это я уже слышал. Просто нужно было услышать это еще раз.

– Мне кажется, тяжело, когда кто-то из родителей тебя бросает. От такого длинная тень ложится.

– Так оно и есть. Еще пива?

– Еще стаканчик, может быть.

Когда была откупорена очередная бутылка, я залез в карман и вытащил свои сигареты. Если вы курильщик, то знаете: под пиво они идут расчудесно.

– Не возражаете?

Джерри тряхнул головой. Когда я положил пачку на стол, то заметил, как метнулся к ней его взгляд. Мы еще поговорили о том о сем. Выпив пива наполовину, я закурил еще сигарету. На этот раз было совершенно ясно, что Джерри с пачки глаз не сводит.

– Не смею вам предлагать, – сказал я.

Он продержался до следующей бутылки пива. К тому времени нам уже море было по колено, и это предрешило исход дела.

Пару часов спустя (теперь уже порядком пьяный) я наконец поднялся.

– Я вправду лучше пойду.

Джерри сонно улыбнулся мне, попыхивая пятой, если не шестой сигаретой.

– Рад, что вы заскочили, Мэтт. Полная веселуха.

– Мы и еще разок повторим вскорости. – Я протянул руку к пачке сигарет, но увидел, какими глазами он смотрел на нее. – А пес с ними, оставьте себе.

– Точно?

– У меня дома еще есть.

– Зашибись!

Джерри с трудом поднялся на ноги, мы пожали друг другу руки, по-мужски хлопнули друг друга по плечу, и я пошел прочь по его дорожке.

Дойдя до конца и уже обойдя небольшую часть ограды, что вела к моему владению, я оглянулся. Джерри сидел на крыльце в кресле, задрав ноги, и выглядел так, будто он в этом мире король. В одной руке только что открытая бутылка, в другой – сигарета. Я уже прежде пытался отделаться от пачки, выбросив ее в мусорный бак, отрекаясь от всей этой пагубы, и заявлял, что покончил с нею. Не получилось. Легко можно пойти и купить еще. Нельзя просто прервать круговорот, любой круговорот. Отец становится мертвецом, сын становится отцом. Дорожка тянется дальше. А вот чего никак нельзя позволить себе по отношению к ребенку, это уйти, особенно коридорами, что пропахли дезинфекцией. Я остановился и достал эту штуку из другого кармана. Шахматная фигура, вновь обернутая в клочок бумаги и вновь перетянутая скотчем, опять лежала в конверте. Я взял фломастер и написал в углу конверта: «АДРЕСАТ УБЫЛ». Положил его в свой почтовый ящик, потом пошел по дорожке к нашему дому. Джерри разглядел меня сквозь ветви деревьев и поднял руку, весело желая спокойной ночи. Кончик его сигареты краснел в темноте. Я махнул рукой в ответ.

– Ваш черед, – тихо произнес я. – Сожалею.

На следующее утро конверт исчез.

Я больше не курю.