Текст книги "Неприкаянные письма (сборник)"

Пэт Кэдиган

Пэт Кэдиган трижды удостаивалась премии «Локус», дважды премии Артура Кларка, а совсем недавно – премии «Хьюго» и японской премии «Сейюн» («Гуманность») за лучшие научно-фантастические произведения года. Автор пятнадцати книг, она перебралась из американского Канзас-Сити в британский неприветливый урбанистический Северный Лондон, где и живет последние двадцать лет со своим мужем, тем самым Крисом Фаулером, и Джентльменом Джиксом, самым невозмутимым черным котом в городе. С ней можно связаться в Фэйсбуке и Твиттере по @cadigan, и она на самом деле дала пинка неизлечимому раку ягодиц; во всяком случае – на текущее время.

«Когда Конрад пригласил меня участвовать в проекте, я сперва несколько раз начинала не с того. Потом у меня диагностировали неизлечимый рак, и история сложилась сама собой, почти безо всяких усилий с моей стороны. Теперь книга вышла, и – спасибо докторам за лечение – все получилось лучше, чем ожидалось: я могу рассчитывать прожить несколько дольше, чем первоначально предвидевшиеся два года (что сделало бы 2016 последним годом для меня). Так что я еще покручусь на свете невесть сколько, заглядывая в почту, когда не буду занята завершением нового романа, и поражаясь тому, до чего же и вправду переменчивы эти безумные ветры перемен».

Пэт Кэдиган
Онкотанго

Жизнь, бывает, заносит в пороговое пространство. Когда и случаются всякие дерьмовые странности.

Вообще-то я считала это сдвигом восприятия. Онколог берет и сообщает тебе, что рак матки, который медики полагали пропавшим, вернулся; как ожидается, жизнь твоя продлится (возможно) года два. Вот тут система понятий личности и меняется до неузнаваемости: ее определяет то, чего ты прежде не испытывала никогда.

Не стану говорить о чьих-то еще переживаниях, но вот вам мои: когда появляется ребенок, узнаешь, что́ важно. И это, друг мой, проклятущая тайна жизни. Уверена, есть иные способы прознать про это, я же узнала вот так. И я решила, что это Большое Дело: мне никогда не сотворить ничего более проникновенного, чем материнство. Мне ни разу и в голову не приходило, что Большие Дела это не только то, что ты делаешь: они еще и происходят с тобою.

Онкоцентр Макмиллана в Лондоне – место вполне славное. Ему придали вид гостиничного фойе или, может, читального зала библиотеки. Я бывала в служебных помещениях «Гугл» (или как он там еще зовется) в восточном Лондоне (можно обратиться туда или отыскать что-нибудь еще), так Центр Макмиллана поприличней будет. Отличное было б место провести время, если б жаба не душила всякий раз, когда туда приходится идти.

Я знала, что это рак. За год до этого мы сошлись с раком матки, и тогда о нем позаботились с помощью гистерэктомии[14]14
  Удаление матки.


[Закрыть]. Просто я не знала, то же ли это самое или что-то новое. Мысли в голове ворочались вроде таких: «А я полысею?», или «А есть где специальное место, чтоб купить такие шарфы на голову с надписью «У меня рак»?», или «Будет ли меня выворачивать настолько, что я и в самом деле вес сброшу?» – вот такое дерьмо. А потом онколог, эта славная леди в изящном шерстяном платье, еще изящнее дополненном набивным шарфом, золотой брошью и простыми черными лодочками на низком, но внушительном каблуке, сообщает, что мне светят два года. И потом добавляет: «Возможно, и меньше».

Медсестра из Макмиллана звонит мне, когда я в автобусе возвращаюсь домой. Она потрясная, медсестра моя из Макмиллана, но я говорю, что перезвоню ей позже: ну не вдохновляет меня посвящать сидящих вокруг незнакомых людей в содержание повести о моем горе. Но когда она дает отбой, думаю, а не поговорить ли вслух с отключившимся телефоном, будто медсестра все еще на проводе, – просто для того, чтобы вывалить все это из себя: «Онколог сказал то-то и то-то, а я сказала то-то, и сейчас я чувствую… ля-ля, ля-ля, ля-ля. Вы, значит, считаете, что у вас день не удался? Взбодрись, пилигрим, могло быть хуже!» Но не говорю.

Удача меня почти совсем не балует, а если и достается когда, то нет в ней ни шиша хорошего. Телефон, наверное, зазвонил бы посреди моего печального монолога. Изобразив трагическую героиню, я выдала бы концовку истории из реальной жизни, которую потом, наверное, ветром Интернета занесло бы на «Ютуб», по милости чьего-нибудь мобильника. Жизнь готова прикончить тебя безо всякого позыва с твоей стороны, так зачем искушать судьбу и унижать себя до того, как уйдешь?

Когда я добралась домой, мой сосед снизу, Тим, возился в садике. Он славный парень, еще не дотянувший и до половины моих лет, зато успевший на ту же половину вытянуться выше ростом. Обычно я останавливаюсь поболтать с ним, но не сегодня. Знаю: стоит мне рот открыть, как из меня фонтаном забьет, а мы с ним не настолько хорошо знакомы для такого рода откровений. Славный малый, он, наверное, позвал бы меня на чашку чая и сочувственно выслушал бы, но сейчас мне этого не вынести. Плюс, как я сказала, он вполовину меня моложе: думает, наверное, что шестьдесят два – это возраст старческий. Так что я улыбнулась, постаралась изобразить жуткую занятость, не дающую остановиться и поболтать, и скользнула к себе за дверь, едва с замками справилась. Приходил и ушел почтальон, оставив мне единственный желтый конверт на коврике у начала лестницы. Адрес был перечеркнут двумя жирными синими чертами, и черным фломастером приписано слово «Скончалась?».

– Нет еще, спасибо вам большое, – сообщила я конверту, поднимая его. На нем карандашом было написано число, похожее на какой-то порядковый номер – мне он ни о чем не говорил. Черными чернилами, другим почерком выведено: «По данному адресу больше не проживает», – а ниже что-то вроде имени или инициалов – «Джеп».

– Эй, не считай кого-то умершим, – ругнула я конверт и включила верхний свет, чтоб разглядеть, кому он адресован.

Сержанту уголовной полиции (в отст.) Майклу Паррису

Оак-Хаус

Стэйшн-Роад

Фишпондс

Бристоль

Одна из жирных черт проходила по почтовому коду, а потому разобрать его я не могла, да это и не важно. Я не знаю никого в Бристоле. И не знаю я никаких полицейских, хоть в отст., хоть еще каких. Перевернула конверт, но на обороте не было ничего, кроме «Вернуть отправителю», – тем же синим цветом, что и линии, перечеркнувшие адрес.

– Не тот отправитель, – говорю. Уже собралась приструнить себя за то, что болтаю вслух, будто полоумная леди-старушка, как заметила, что конверт был вскрыт, а марка или платежный штамп с него срезаны. Вот-те раз, ахнула, до чего ж слепая стала. Надо бы этому, как его там, показаться.

Раздумывая, не спросить ли Тима, не ему ли это послание, все же высвобождаю содержимое себе на ладонь. День у меня выдался крутой, и есть настрой на дешевенькую щекотку нервов от чтения чужого письма. Понятия не имею, чего такого я ожидала: поздравительной открытки ко дню рождения с вложенной в нее пятеркой, или любовного послания, или записки от ребенка сержанта уголовной полиции (в отст.) Майкла Парриса с просьбой о деньгах. Все то, что мне досталось, я разложила на кухонном столе. Не так-то много. Два листка бумаги, один – оторванные полстранички с запиской:

Майкл

Пожалуйста, помоги

K

xx

Мне не звони

Я глянула бумажку на просвет, но не было ни водяных знаков, ни следов, указывавших, что на листе, лежавшем сверху, что-то писали.

Вторая бумажка была почтовым листком. Логотип в правом верхнем углу гласил: «Гостиницы «Четыре столпа». Я о такой гостиничной сети не слыхивала, но на свете много такого, о чем я не слыхивала. В нижнем левом углу имелись старательно сведенные в узор каракули: полная абстракция, зато у черкавшего были подлинные художественные способности. Я надела очки для чтения, чтобы рассмотреть получше, и обнаружила, что никакая это не абстракция, в общем-то. В самой плотной части всех черточек, волнистых линий и решеток читалось одно-единственное слово: «УБИЙСТВО». Писавший прошелся по каждой букве по нескольку раз, отчего они сделались выпуклыми.

Пониже рисунка, как будто листок повернули, чтобы рисунок оказался сверху, значилось:

СРЕДЫ

18:00

«Стелла» – 47

30756

Третья вещица из конверта вызвала недоуменный вопрос: что еще за хрень? Пластиковая карточка, вся черная, кроме тисненного на ней кружка (то был именно кружок, а не кольцо), металлически отливающего серебром, диаметром около дюйма[15]15
  1 дюйм равен 2,54 см.


[Закрыть]. Другая ее сторона была цвета красного кирпича (или, может, красной, как засыхающая кровь) с черной намагниченной полоской и напечатанными мелким-мелким шрифтом «Правилами и условиями». Эти самые «ПиУ», однако, были тщательно соскоблены и закрашены черным. И, словно этого было недостаточно, кто-то пробил в карточке крохотную дырочку насквозь и приладил к ней на шнурке старомодное пропускное свидетельство. На пропуске было крупно написано от руки:

«Номер 47»

Пониже буквами поменьше: «*НЕ гостиница… принадлежит «КЛУБУ ВЕЧНОСТИ».

«Клуб Вечности»? И о таком я никогда не слышала, зато, учитывая, что мне сегодня довелось выслушать, место это определенно было для меня, как на заказ.

Ныне Лондон запаршивел закрытыми частными клубами, самый известный из которых – «Клуб Граучо», назван в честь брата, Маркса Граучо, объявившего во всеуслышание, что не желает вступать ни в один клуб, членом которого окажется кто-нибудь вроде него. Есть еще и пропасть других, и везде на членские взносы уходят целые состояния, с тем чтобы никто не испытывал унижения от принадлежности к клубу, куда вхожи людишки с банковскими счетами вроде моего (или вашего). Большинство из них настолько закрытые, что обыватели типа меня и не слышали о них никогда. Ничего страшного: мои мысли и без того всегда заняты отнюдь не частными клубами. Впрочем, как-то одна приятельница сводила меня в «Граучо» как свою гостью, и, вздумай я вступить в клуб, я бы выбрала этот: народ там подобрался классный.

Но после слов докторицы, что светят мне, может, всего два года, место с названием «Клуб Вечности» определенно будит во мне интерес.

Не то чтобы я хоть как-то представляла себе, что это на самом деле такое. Черная карточка напомнила мне суперскую «Америкэн экспресс», ту, что на несколько порядков выше платиновой и до того элитная, что просто сплошь черная: эдакое «маленькое черное платье»[16]16
  Созданное в 1926 г. Коко Шанель черное платье стало символом ее стиля и брендом мировой моды.


[Закрыть] среди кредитных карт. Только эта не была пустой.

Я переводила взгляд с записки Майклу на рисунок, а потом на карточку с подвешенным пропуском. Перекладывала их перед собой на столе, будто это могло о чем-то мне сказать. И ведь гром меня разрази – и впрямь сказало. Конверт я оставила на столе, так что, поместив записку из гостиницы прямо под ним, увидела, что «По данному адресу больше не проживает»/ «Джеп» и «СРЕДЫ»/ «18–00»/ «Стелла» – 47»/ «30756» – все это написано одним и тем же почерком.

Так же, как и подвешенный к карточке пропуск. Кроме «Номер 47». Это написал другой человек… тот же, кто добавил «Скончалась?» на лицевой стороне конверта и «Вернуть отправителю» на обороте.

Должно быть, это нечто вроде шутки, говорила я себе, разыграл кто-то Майкла Парриса (в отст.). Может, шайка его коллег из уголовной полиции решила подшутить в последний его день на работе, собрав в кучку поддельные улики к фальшивому делу. «Майкл, пожалуйста, помоги К хх Мне не звони». Такие записки получают только детективы в телесериалах. Истина скучнее выдумки, потому как выдумка призвана развлекать. Как и шутки. Следовательно: это непременно розыгрыш.

Но зачем приплетать карточку якобы из этого «Клуба Вечности»? Шутка в шутке? Или, может, колкий намек на возраст? Майкл до того стар, что единственный подобающий ему клуб – это «Клуб Вечности»?..

Нетушки: даже в мыслях как-то плоско выходит.

Я уж было собралась вернуть все обратно в конверт, но вместо этого невесть с чего принялась выуживать сведения из своего мобильника. Я не рассчитывала получить телефон Майкла Парриса. После отставки тот мог уехать куда угодно – в Брайтон, на юг Франции. На север Франции даже. Или в Париж. Удивительно, но у него все еще значился телефон в Бристоле. Я позвонила, и ответила женщина.

– Я пытаюсь отыскать некоего Майкла Парриса, – сказала я после секундного замешательства. – Он служил в уголовной полиции?

– Я его дочь, – произнесла женщина с церемонной вежливостью. – Чем могу помочь?

– Э-э… можно сержанта Парриса?

– Мой отец скончался несколько недель назад, – донесся в ответ тихий голос, в котором явственно слышалось: терплю вас только потому, что хорошо воспитана. Я ждала, что она опять спросит, чем могла бы помочь, но на такое ее терпения явно не хватало. Не мне ее за то судить.

– Сочувствую вашей утрате, – сказала я. – Не намеревалась тревожить вас в такое трудное время.

– Вы знали моего отца? – спросила она, уже не так натянуто.

– Ой, нет, я не коп… э-э, не из полиции.

– Вы были связаны с ним как-то еще?

– Типа стукачки, что ли, хотите сказать? – Я готова была язык себе откусить, едва выговорила это. – Нет, ничего подобного. Я… э-э, это прозвучит странновато, но, прошу вас, проявите ко мне терпение.

– Хорошо, – донесся ответ. – Я слушаю.

– У меня почтовое отправление, предназначавшееся вашему отцу, – сказала я, держа конверт в другой руке. – Кто-то пытался послать ему письмо, и оно вернулось. Только пришло не по тому адресу.

– Понятно. Вы хотите, чтобы я приехала за ним?

– О нет, вам нельзя, – возразила я. – Ну, в принципе-то могли бы, невозможного тут нет. Но я звоню из Лондона.

Неожиданно эта фраза все изменила.

– Карен, это ты? – резко бросила она. – Что, не знаешь, когда перестать?

– Я не знаю никакой Карен, – говорю. – Мое имя…

– Значит, вы в шестерках у Карен. Мне безразлично. Кончено. Отец мой мертв, ищите себе другую мишень.

– Прошу вас, мисс Паррис, я не Карен, я не понимаю, о чем вы говорите, честно. Просто у меня это письмо, и складывается впечатление, что оно, возможно, важное. Тут еще черная карточка…

– Ну да, как же. Перешли ее копам в участок на Эйвон и Соммерсет, – сказала она. – Или, если ты и в самом деле в Лондоне, то вези ее хоть прямо в Скотленд-Ярд, мне наплевать. А теперь отвяжись и больше сюда не звони.

Раздался щелчок: она вроде трубку повесила – и я разочаровалась. Целые поколения живут, кому никогда не познать удовольствия шмякнуть трубку на рычаг.

Я взяла записку «Майклу». Итак, «К» (наверное) означает Карен. Тоже мне достижение: весьма худосочно для развития фактов. Даже зная, что она была тем, кто очень рассердил дочь Майкла Парриса, не много-то поймешь. Черт, я даже не узнала имени его дочери. Паршивый из меня получился бы детектив.

А впрочем, может, я и лучше стать смогу. Притащила из соседней комнаты свой ноутбук.

Вбила в строку поисковика Майкл Паррис Бристоль без кавычек – и получила, похоже, бесконечный перечень ссылок на истории со словами «Майкл», «Паррис» и «Бристоль», расположившиеся сразу под вопросом: «Возможно, вы имели в виду Париж?» Потом я полезла в бристольскую полицию и выяснила, что просто по запросу получить список сотрудников правоохранительных органов нельзя, если только они в «Твиттере» не регистрируются. Тогда даже иконки фоток посмотреть можно. Но среди них не было сотрудников уголовной полиции. Я к нескольким подобралась, думала расспросить их про Майкла Парриса по прямой связи, да только выяснила, что напрямую выйти можно лишь с теми, кто сам дает позволение на прямую связь.

Искала я, искала, и в конце концов нашла некролог Майкла Парриса. Он был удручающе краток. Скончался два месяца назад в возрасте пятидесяти шести лет, оставил безутешными своего мужа Марка Рамиреса и своего брата Артура Парриса – вот и все. Никаких детей. Кремация состоялась в Южно-бристольском крематории. Вместо цветов желающие могли прислать пожертвования в Макмиллановский фонд онкоподдержки или в «Боллбойз», благотворительную организацию по предотвращению рака яичек.

«Боллбойз» (парни с яйцами) – против рака яичек. «Сэйв Ти-тас» (береги титьки) – против рака груди. Рак матки для подобных вывертов не годится. Впрочем, и рак прямой кишки тоже – хотя и мог бы. Упустили возможность раздавать ленточки с надписью: «Сракам тоже нужна любовь».

О каком только дерьме не думаешь, когда у тебя рак. Я все еще в мыслях витала, когда зазвонил телефон, перепугав меня так, что я чуть из кожи вон не выскочила. Взглянула на дисплей: светился номер, по которому я звонила час назад. Вот уж не ожидала, подумала я, нажимая на кнопку ответа.

– Алло? – говорю, слегка нервничая.

– Это дочь Майкла Парриса. Это вы звонили мне ранее? – Ни капельки гнева, на сей раз, на деле, голос так и исходит заботой.

– А что? – спрашиваю.

– Просто хотела извиниться за тон, каким говорила с вами. Я все еще скорблю по отцу. Не могу поверить, что его нет. Мы были очень близки.

– Ну-да, – говорю. – До того близки, что вас даже в некрологе не упомянули. – Долго тянулось молчание: я практически слышала, как ворочались колеса, пока она пыталась подобрать на это ответ.

– Мой отец был человеком сложным. Не всегда легко было быть его дочерью. Долгое время мы были разобщены, а потом, в конце прошлого года, наконец-то вновь сошлись.

– У-гу, – киваю.

Опять недолгое молчание.

– Когда вы позвонили, я переживала кое-что, связанное с нашей семьей, и была очень взвинчена. Боюсь, что перенесла свое раздражение на вас.

– Извинения приняты, – сказала я ей. – Что-нибудь еще?

– Вы сказали, что у вас есть некое письмо, возможно, важное, содержащее черную карточку, так? Понимаете, эта карточка должна была быть в бумагах моего отца, но после вашего звонка я проверила: ее там нет. По-видимому, вы ее нашли…

– Ну-да, и последовала вашему совету.

– Простите?

– Я отослала ее по почте в полицейское управление Бристоля. Вам следует к ним обратиться…

– Лгунья. – Вот так-то: вновь в голосе ее зазвучал рык.

– По голосу судя, вы опять взвинчиваетесь, – отозвалась я беззаботно. – Каждый справляется с горем по-своему. Не трудитесь опять звонить с извинениями, я вас заранее прощаю…

– Мне известно, что она все еще у вас.

Я хмыкнула:

– Не знаю, чего вы добиваетесь, но это и цирк-то не мой, и обезьянки не мои[17]17
  Утвердившаяся в английском языке польская поговорка: «Это не мой цирк и не мои обезьянки» – означает полное безучастие к какой-либо затее.


[Закрыть].

– О, будь уверена, цирк это твой. Только попробуй и дальше под ногами путаться. Я из тебя обезьяну сделаю. Сбереги себе кучу времени и избавься от многих бед – перешли мне Майклово письмо. Адрес я тебе дам.

– Окей, – говорю, – дай только карандаш возьму или еще что, чем записать. – Опустила телефон, посчитала до пяти и вновь поднесла его к уху: – Диктуй.

– М. Паррис, Шестая авеню, 89… – Пока она говорит, я вбиваю адрес в интерактивную карту, увеличиваю ее, затем жму на «показать улицу». – Повторите, пожалуйста, сказанное мною, чтоб быть в полной уверенности, что вы записали правильно. – Теперь она старается изо всех сил не проявлять нетерпения.

– Не буду, – возразила я. – На изображении улицы на Шестой авеню нет ничего, кроме складов и гаражей.

– Умной себя считаешь? – рявкнула она. – Мы тоже гуглить умеем. У нас есть номер твоего телефона, и мы знаем, что ты в Лондоне. Хочешь цирка? Что ж, цирк въезжает в город, и когда мы с тобой покончим…

Я дала отбой и отключила телефон. Потом уселась, уставившись на пустой экран и раздумывая, аккумулятор ли мне вынуть или симку пополам разломить, как в кино показывают.

Нет, я должна включить телефон и позвонить в полицию. Еще лучше: отнести это попавшее не по адресу почтовое отправление в ближайший полицейский участок и сделать заявление. Потянулась за конвертом и замерла. «Господин полицейский, я хочу заявить, что мне на телефон позвонила какая-то женщина и угрожала устроить мне цирк».

Сама расхохоталась. Вот и говори тут про безумные речи, когда у тебя рак. Кстати об этом: «Да, господин полицейский, мне сегодня поставили диагноз. Года два, сказали. Да, мне предстоит химия, но пока терапия еще не началась. Боюсь ли я? Если честно, то думаю, что по-настоящему еще не осознала этого. Сочла бы я, что я в шоке? Нет, не совсем. Что принимаю? Ибупрофен и антиоксиданты. Ах, вы имели в виду наркотики…»

И это – если предположить, что они станут так долго возиться со мной.

Я снова взяла карточку. «Клуб Вечности». Номер 47. Взгляд мой упал на листок из гостиничного блокнота:

«Стелла» – 47

СРЕДЫ

18–00

Перевела взгляд на экран ноутбука, просто чтоб убедиться. Ну-да, было почти два часа дня, среда. Может, это было самым безумным дерьмом, какое мне за всю жизнь в голову приходило, но я не могла поверить, будто это все – простое совпадение.

Как и любая другая, я способна с чем-то перемудрить. Большую часть взрослой жизни прожила, анализируя сведения для страховых компаний, пока преждевременно не ушла на пенсию. Первое свое столкновение с раком восприняла как сигнал побудки: вы ж понимаете, время обонять аромат роз. Думаю, с этим я не перемудрила. Вообще-то я бы отметила, что я – дама основательная, но без фанатизма… обычно.

Но сегодня день не совсем обычный. За всю жизнь никто мне не угрожал – ни по телефону, ни в глаза, никак. Даже когда мы развелись с отцом моего сына, большой драмы не случилось. Страсти порой закипали, но не до того, чтоб цирковые метафоры в ход пошли.

От раздумий таких мне стало не до смеха. Я выхватила лупу из ящика со столовым серебром (окей, а вы свою где держите?) и рассмотрела черную карточку, которая явно была в центре этой истории. На лицевой стороне действительно ничего не было, кроме нескольких царапин. Отпечатки пальцев – наконец осенило меня. Слишком поздно, чтоб от этого хоть какая-то польза была: разумеется, я карточку порядком захватала. И вправду, из меня был бы никудышный детектив.

При всем при том, однако, до меня дошло еще кое-что. Я жила в Соединенном Королевстве уже двадцать лет – достаточно долго, чтобы обращать внимание, каков акцент у говорящего, британский или североамериканский. Все настолько привычно, что это само собой происходит. Именно потому у меня сразу и не отложилось, что так называемая дочь Майкла Парриса была из Массачусетса. Сразу я не заметила этого потому, что сама выросла в Массачусетсе.

Еще одно доказательство в пользу того, что это не совпадение?

Вопрос, что делать (если мне следовало что-то делать), оставался. Потом взгляд мой вновь упал на листок гостиничной почтовой бумаги, и я поняла, что на самом деле уже решила, что делать.

– Ну, – обратилась я к интернетному поисковику, притянув к себе ноутбук, – теперь не подведи меня.

Минуту спустя я уже пеной исходила, продираясь сквозь множество ссылок на церковные приходы и общества. Когда сама не религиозна, то тебе и в голову не приходит, что слова вроде «вечный» вызывают у некоторых людей желание помолиться.

Так не стоило ли мне использовать это как подсказку? Поскольку мы собирали то, что не попадало в разряд совпадений, и мне было сказано то, что было сказано.

Я не пожалела времени вникнуть и решила, что нет ничего даже отдаленно литургического ни в этой карточке, ни в подвешенном к ней пропуске, ни в двух листочках бумаги, их сопровождающих. Все «клубы вечности» на экране моего ноутбука были общностями людей. А у этого «Клуба Вечности» имелись гостевые номера, и было их, по меньшей мере, сорок семь, а может, даже и больше.

Все поисковики выдали мне одни и те же результаты. Расстроенная, я вернулась на свою домашнюю страницу, просто чтоб увидеть нечто иное, нежели перечень молитвенных сообществ. Я улыбнулась забавному зверьку дня, но походя, бездумно. Может, подумалось, измени я фон на цвет посветлее, так это и духу бы мне прибавило? Но когда я уж было двинула курсор, то заметила кое-что, чем пользовалась столько раз, что со счету собьешься.

Щелкнула на квадратик под указателем «Поиск того, чем заняться в Лондоне сегодня/вечером» и впечатала: «Клуб Вечности». То, что появилось на экране, не продержалось и пяти секунд, после чего выскочило: «404: страница не найдена». Но это было не важно. Мне и этого хватило, чтобы разглядеть, что адрес – в Сохо. Неудивительно: там обитало большинство закрытых клубов.

Я сунула ноутбук и – немного подумав – провод подключения к сети в сумку, что носила на плече, убедилась, что все окна в доме закрыты, и вышла на улицу. Тим все еще возился в садике. Подумала было попросить его дать знать, если появятся разыскивающие меня гневные чужаки, потом решила не делать этого. Я ж должна была бы как-то объяснить свою просьбу, а я не люблю глупого вранья, а тут и того хуже: правда звучала бы как глупое вранье. Так я просто постаралась придать себе занятой вид и поспешила на автобусную остановку.

Но поскольку спешить, по правде, было некуда, я села на 29-й автобус, шедший в сторону центрального Лондона. В зависимости от времени суток поездка от места моего обитания до границ Сохо могла занять где-то от сорока минут до поболее часа. Я села на верхней площадке и смотрела в окно, ни к чему особо не приглядываясь. И потом безо всякой на то причины вдруг вспомнила, что не позвонила в ответ своей медсестре из Макмиллана.

Выудила из кармана телефон и снова включила его. Как только я это сделала, телефон зазвонил и высветился номер… Не принимать? Нет, фальшивая дочь Майкла Парриса уже, наверное, с дюжину сообщений закинула мне на голосовую почту. Может, мне удастся отделаться от нее раз и навсегда.

– Что-о, – протянула, стараясь изобразить голосом и скуку, и задиристость.

– Слушай, ты удерживаешь собственность, которая попросту тебе не принадлежит, – заговорила она, изо всех сил изображая человека здравомыслящего. – Представь, у меня оказалось бы что-то, что принадлежало бы тебе. Разве ты не захотела бы получить это обратно?

– Не знаю у себя ничего, что принадлежало бы тебе, – говорю. – Я даже имени твоего не знаю. Твоего настоящего имени, – прибавила я, когда она принялась что-то говорить.

– Микаэла. Друзья зовут меня Майк. – Я уловила очень легкое замешательство между первыми двумя словами. Может, это ничего и не значило, а может, она примолкла, подумав о чем-то, связанном с кличкой Майк.

– Отличный проход, – похвалила я ее и дала отбой.

Тут же набрала номер своей медсестры из Макмиллана. Естественно, попала на ее автоответчик. Оставила сообщение. Только успела кнопку отбоя нажать, как телефон опять зазвонил.

– Что это с тобой? – требовательно спросила она, прежде чем я хотя бы «алло» произнести успела. – Для тебя эта карточка ничего не значит. Ты не можешь ни на что ее употребить.

– А ты можешь? – говорю. Она запнулась и стала заикаться. – Расскажи мне, зачем она, и я подумаю об отправке ее тебе.

– Она… это конфиденциально, – сказала она. – Я не вправе разглашать эту информацию. Ты не… это не…

– Окей, давай попробуем что полегче, – говорю. – Кто такая Карен?

– Ну почему ты такая засранка? – допытывалась она.

Я дала отбой – не потому, что почувствовала себя оскорбленной, а потому, что вопрос был хорош, и у меня не было на него ответа.

Я отключила телефон: хотелось подумать, чтоб не беспокоили. Почему я такая засранка?

Не долго пришлось ждать, пока явился ответ: рак, разумеется. А это – странный такой маленький эпизод, в котором я случайно обрела некую меру самообладания, и это не имело совершенно никакого отношения к раку или моей внезапно укороченной в перспективе продолжительности жизни.

Окей, я перекладывала боль со своей головы на чью-то другую. Но это послужит ей уроком: она врала, говоря, кто она такая, чтобы наложить лапу на письмо покойного Майкла Парриса. И не будем забывать: она мне угрожала. Пусть и цирком, но все же. Могла бы вместо этого предложить мне вознаграждение. Сто фунтов (и даже всего пятьдесят) – и я бы отправила ей этот чертов конверт вечерней почтой.

Ну… после того, как выяснила бы, что представляет собой «Клуб Вечности». И это зависело бы от того, что он собой представляет.

Я отыскала в кафе столик рядом с розеткой, подключила ноутбук, чтоб можно было задарма попользоваться электричеством, а заодно и бесплатным вайфаем. Увы, трудно было сосредоточиться. Я раз за разом выверяла на интернет-карте адрес «Клуба Вечности», а потом вновь и вновь беспокоилась, что неверно прочла его. Меня так и подмывало пойти туда сейчас, просто чтоб убедиться, а потом вернуться в шесть часов, но я велела себе: жди. Не в том дело было, чтоб поступить так, как казалось правильно, ничем другим я не в силах была удержать себя, чтоб не ткнуться головой в стол и не уснуть. Отчасти то была раковая изможденность: гад изматывает тебя напрочь. Но была и другая часть: драма, в которую я влезла с этой чужой мне женщиной. Сделала в мыслях себе зарубку: приобрести новый номер мобильного телефона.

Пока же я там, где продают кофе, если я устала, то могу подбодрить себя кофеином.

К тому времени, когда я собралась и направилась в сердце Сохо, я и на спор не смогла бы уснуть. И осталась без своего мобильника.

У Лондона есть особенность – он строился не по линейке. Улицы извиваются и виляют, можно начать шагать, думая, что идешь в одно место, а попадаешь под конец совсем в другое, и вовсе не представляя, как выбраться обратно. В этом часть обаяния Лондона, и она способна свести с ума приезжих, в особенности тех, кто из США. После двадцати лет я привыкла к городу. Теряюсь до сих пор – просто не нервничаю из-за этого.

Уверена была, что заплутаю, отыскивая «Клуб Вечности». Он забился в такую укромную щелку, какие зовут тупиками, в такое местечко, мимо которого десяток раз пройдешь и не заметишь. Однако я вышла прямо к нему, словно уже тысячу раз тут бывала. Снаружи здание было выкрашено темно-коричневой краской, с такими же темными окнами, слишком высокими, чтоб я могла в них что-то подглядеть. Никакой таблички с названием улицы и номером дома, никакого звонка у двери или хотя бы сдержанной таблички «Только для членов клуба». Просто дверь со старомодной ручкой-рычажком вместо кругляша, тоже выкрашенная в темно-коричневый.

Я тронула дверь – та была не заперта.

Отделка приемной тоже выдержана в коричневых тонах. Ее мягко освещали настенные бра. Приятно; вот только если мне надо будет что-то разглядеть, то очки понадобятся.

– О! – раздался голос. Я моргнула и поняла, что стою перед стойкой приемной. Молодой малый за ней сначала, казалось, удивился, а потом быстро укрыл удивление за профессионально участливой улыбкой. – Добро пожаловать в «Клуб Вечности».

Я-то ждала, что меня вежливо выставят вон, а не встретят приветственно.

– Спасибо, – буркнула, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Вашу карточку? – попросил он.

– Разумеется, – отвечаю и не спешу доставать ее из своей сумки. – Послушайте, у вас нет чего-нибудь вроде табурета-стремянки, а? Мне неудобно смотреть, задирая голову.

К моему удивлению, малый вынес мне высокое обитое белой кожей сиденье, как у барных стоек.