Текст книги "Принцесса Екатерина Валуа. Откровения кормилицы"

– Полагаю, да. Может быть, лучше спросить священника? Я знаю только то, что рассказывала мне моя мать.

– Почему все женщины должны расплачиваться за проступок Евы? Бог не может быть так несправедлив!

Я опасалась развивать эту тему. Екатерина не первая подвергала сомнению учение Церкви, однако за такие слова нас могли обвинить в ереси.

– Полагаю, не следует так говорить о Вседержителе, – осторожно сказала я. – И проклятие не является постоянным. Оно наступает только раз в месяц и длится несколько дней.

– И оно должно было начаться сегодня! – Катрин задрожала и закрыла глаза, прижав руки к животу. – Франция кровоточит – и я тоже. Бог проклял нас обеих.

* * *

На следующее утро в салон Екатерины пришел герольд Монжуа. Стены комнаты задрапировали темными тканями, окна закрыли ставнями. Принцесса с фрейлинами сидели в полутьме, словно монахини, одетые в темные платья и черные вуали. Королевский капеллан мерно читал отрывок из Книги Иова о грехе и страданиях, но с приходом герольда поспешно закрыл Библию. Гонец где-то нашел черный сюрко и шоссы и явился свежевыбритый и с непокрытой головой, преклонив колено на входе. Отдохнув после отчаянной скачки, он теперь выглядел моложе, чем в предыдущий день. Дочери баронета не остались безразличными к присутствию красивого мужчины и украдкой переглянулись.

Завершив формальности приветствия, Екатерина предложила герольду сесть и поведать собственными словами все, что он знает о бедственном сражении, которое повергло Францию в глубокий траур. Монжуа печально рассказал о сражении, хотя, по обычаю герольдов, излишне драматизировал подробности.

– Коннетабль д'Альбре расположил французские силы на краю пологой долины, окруженной густыми лесами, – начал он. – На противоположном конце долины английский король собрал свою так называемую армию, ничтожно маленькое войско – тысяч пять или шесть против наших тридцати тысяч. Воистину – Давид против Голиафа.

Агнесса и фрейлины, которые, в отличие от меня и Катрин, не слышали отчаянных воплей дофина о потерях Франции, изумленно ахнули.

– Если вы не знаете сельской местности Пикардии, ваше высочество, – вдохновенно продолжил герольд, – позвольте мне поведать вам, что это край пышных зеленых лесов и многочисленных холмов. Мы, французы, расположились на самом высоком из них, рядом с крепостью Азенкур. Представьте – тридцать отрядов конных рыцарей, скакуны в роскошной сбруе стоят плотными рядами, словно стежки на шпалере. Над ними трепещут на ветру штандарты и развевается алая орифламма.

Герольд полностью завладел вниманием дам, ведь девушки обожают истории о галантных рыцарях и доблестных сражениях. Воображение фрейлин разыгралось, подстегнутое яркой картиной, нарисованной Монжуа, хотя они уже знали ужасающий результат. Герольд заразился их волнением и добавил красочности в свои описания.

– К счастью, ночью дождь перестал. Англичане собрались внизу, менее чем в миле от нас. Все они были пешие. Поначалу мы решили, что у них нет конницы, но оказалось, что несколько сотен всадников прятались в лесу. Пехотинцы, вооруженные луками, не имели доспехов, за исключением двух отрядов пеших рыцарей и их оруженосцев, стоявших по обоим флангам. Перед одним из отрядов вздымался огромный штандарт, дерзко украшенный геральдическими символами Англии и Франции – львами и лилиями. Рядом с ним виднелась фигура английского короля, который надел на свой шлем корону, как бы говоря: «Вот он я! Попробуйте меня взять!» И должен сказать, ваше высочество, что восемнадцать лучших французских рыцарей поклялись это совершить.

– Вы уверены, что это был он? – прервала герольда Екатерина. – Я слышала, короли стараются запутать врага двойниками, одетыми в их одежды и даже корону.

Монжуа запнулся, возмущенный тем, что его слова подвергли сомнению, однако смолчал, побоявшись обидеть дочь короля.

– Уверяю вас, ваше высочество, то был Генрих Английский. За день до сражения я передавал ему послание от его высочества дофина.

Екатерина подалась вперед, очевидно охваченная любопытством, несмотря на все усилия изобразить беспристрастное спокойствие.

– Так вы говорили с королем Генрихом! Умоляю, расскажите, как он выглядел. Был ли он беспокоен? Угрюм? Охвачен страхом?

– Вовсе нет, ваше высочество, – ответил герольд. – Мне надлежало передать предложение дофина сдаться – чтобы быть потом выкупленным – и тем самым уберечь от гибели свою армию. Но Генрих Английский улыбнулся и заявил, что его дело правое, а потому бог ему поможет, и что божья воля будет исполнена. Затем он велел мне передать эти слова дофину. Он выглядел спокойным и собранным, хотя его люди, босые и без укрытия, насквозь промокли под холодным дождем. Однако же никто из бойцов не сбежал с поля боя.

– Разумеется, им некуда было идти и нечего терять, – заметила Екатерина.

– На следующее утро, когда наши войска готовились к битве, коннетабль уверенно заявил, что сражения не будет, потому что английский король сдастся, едва завидев мощь хозяев французских земель. После этого дофин уехал, приказав графу д'Альбре взять сына узурпатора в плен и заковать в цепи.

Екатерина закусила губу, вспоминая, как дофин горько сожалел о своем отсутствии на поле Азенкура. Монжуа продолжил свое повествование, а я задумалась о работе герольдов. Они не участвовали в сражениях, а передавали приказы, наблюдали за ходом битвы и записывали имена погибших – разумеется, только высокородных, внесенных в списки рыцарей, кому было позволено носить доспехи. Меня по-прежнему тревожила участь мужа. Я не знала даже, жив он или погиб. Вряд ли его имя появится в каком-нибудь списке. Тем временем повествование герольда неумолимо приближалось к страшной развязке. Фрейлины слушали, затаив дыхание.

– Медленно тянулись часы, но ничего не происходило. Нашим бойцам раздали хлеб и пиво, а коннетабль заметил, что англичане лишены продовольствия и будут голодать, поэтому им оставалось либо атаковать, либо сдаться. Наконец из английских рядов выступил рыцарь и направился в нашу сторону. Увы, в руках он держал не белый флаг, а жезл, которым салютовал каждому английскому отряду. Внезапно рыцарь подбросил жезл в воздух, отдав сигнал к началу боя. Англичане воинственно закричали и загикали, однако не двинулись с места. Наша кавалерия, устав дожидаться схватки, первой бросилась в атаку. Огромный отряд всадников, грохоча доспехами, поскакал вниз по густо поросшему деревьями склону. Английские пехотинцы дружно повернулись к нам спиной и побежали. Солдаты вокруг меня захохотали, издеваясь над бегущим неприятелем, и вскидывали руки с двумя оттопыренными пальцами – бойцам дали приказ отрубать указательный и средний пальцы английских лучников. Однако англичане отбежали недалеко, и нашим взорам открылся лес остро отточенных копий, вбитых в землю под таким углом, чтобы пропороть брюхо скачущей лошади. Затем, по сигналу, лучники начали стрелять. Небо потемнело от стрел, градом сыпавших по наступающей коннице. Наш первый отряд оказался в смертельной ловушке: они не могли ни остановиться, ни повернуть назад, ибо, не видя того, что происходит впереди, их галопом настигал следующий отряд, а вплотную за ним следовал третий. Им не было другого пути, кроме как вперед, под градом стрел, на стену ощетинившихся копий. В считаные минуты цветущая зеленая долина превратилась в болото под копытами десяти тысяч лошадей. С английской стороны долины неслись предсмертные крики раненых лошадей, горы трупов росли на глазах.

Голос герольда сорвался. Монжуа прикрыл глаза дрожащей рукой, словно надеялся смахнуть кошмарное видение. Сдерживая слезы, Екатерина спешно подала мне знак поднести ему кубок с вином.

– Я знаю, мессир, что вам больно вспоминать об этом, – сочувственно сказала принцесса. – Мне очень важно понять, что именно произошло во время ужасного сражения. Если бы королева находилась здесь, она просила бы того же.

Герольд отхлебнул из кубка, откашлялся и кивнул.

– Ваше высочество, умоляю, простите мне мою слабость. Я готов.

Однако умение вести складную речь покинуло герольда, и повествование продолжилось рваными фразами.

– Английские лучники выпускали по пятнадцать стрел в минуту, и острые наконечники насквозь пробивали стальные пластины. Многие из наших рыцарей были убиты или ранены. Тяжелые доспехи не позволяли выбитым из седла всадникам подняться, и поверженные воины барахтались в грязи. Раненые кони, оставшиеся без седоков, в панике метались по полю и затаптывали упавших. Рыцари корчились на земле, а на них падали следующие. Горы тел достигли высоты человеческого роста. Английские лучники прекратили стрельбу и кинулись добивать павших кинжалами и булавами. Англичане, в легких кожаных куртках и босиком, ловко передвигались по грязи и трупам. Английский король спешился и сражался вместе со своими бойцами. Наши рыцари беспрестанно нападали на него, однако он отбивал все атаки и не подпустил французов к своему раненому брату, герцогу Глостерскому, до тех пор пока оруженосцы не оттащили герцога в безопасное место. Ваше высочество, английский король владеет мечом не хуже ангела мщения. Он – грозный противник.

– Но чуждый законам рыцарства, как поведал дофин, – возмущенно заметила Екатерина. – Ведь он приказал убить пленных!

– Некоторые из тех, кто сдался, были преданы мечу, – печально согласился глашатай. – Герцог Брабантский опоздал к началу сражения, и французские пленные, невзирая на данное слово, попытались снова броситься в бой. Король Генрих сообразил, что огромное количество пленных представляет угрозу для его малочисленной армии. Увы, обстоятельства вынудили его пренебречь правилами рыцарского кодекса.

– Когда будут известны имена погибших? – хриплым от волнения голосом спросила Агнесса де Бланьи. – Мое поместье находится недалеко от Азенкура. Мой отец наверняка отправился сражаться за Францию.

– Мадемуазель, боюсь, мне нечего ответить на ваш вопрос. Скажу только, что список будет длинным… очень длинным. – Герольд Монжуа поставил опустевший кубок на стол. – Я должен вернуться на поле боя, – добавил он, низко поклонившись Екатерине. – Королевским герольдам еще многое предстоит сделать.

Принцесса печально кивнула и, помня об августейшей обязанности награждать за верную службу, взяла со стола золотой кубок, украшенный драгоценными камнями.

– Этот кубок – ваш, мессир Монжуа. Благодарим вас за исполнение вашего нелегкого долга. Мы не забудем вашего рассказа о битве при Азенкуре. Сражение закончилось, но беды наши, боюсь, только начинаются.

12

Граф д’Арманьяк во главе неистового гасконского воинства галопом ворвался в Париж за несколько часов до появления герцога Бургундского с его фламандскими головорезами. По приказу дофина ворота за графом захлопнули, и герцог Бургундский в бессильной ярости остался за городскими стенами. Мы с Катрин, хотя и не имели оснований доверять д’Арманьяку, возносили к небу благодарственные молитвы, поскольку время не умерило нашего страха перед черным герцогом.

Королевский двор, весь Париж и вся Франция пребывали в состоянии глубокого потрясения. Вскоре герольды доставили пятьдесят свитков пергамента – списки погибших при Азенкуре. Имена начали зачитывать сразу после утренней молитвы Святому Духу и закончили лишь к полуденному богослужению. Ни одна дворянская семья не избежала потери. Бедная Агнесса, измученная неизвестностью, узнала о смерти отца самым бессердечным способом – его имя бесстрастно прозвучало из уст младшего королевского герольда. Агнесса поняла, что отныне она – сирота. Мы, оцепенело внимавшие незнакомым именам и титулам, не поняли, кто такой Персиваль, сир де Бланьи, но Екатерина, вызвав заминку в церемонии, внезапно покинула свое место на королевском помосте и бросилась к Агнессе, которая, закрыв лицо руками, прижалась к стене зала.

Я охотно вызвалась отвести плачущую Агнессу в дворцовую часовню для утешения и молитвы, ведь об участи слуг и простолюдинов упоминать никто не собирался. По всей стране тысячи людей молились о чуде и ждали новостей о мужьях, отцах, братьях и сыновьях, последовавших за господами и хозяевами в Пикардию, навстречу неведомой судьбе. Жан-Мишель будто исчез из нашего мира. Каждый день я приходила на конюшню справляться о нем, но мне не сообщали ничего утешительного. Многие королевские возчики до сих пор не вернулись, а отставшие от обозов возвращались во дворец по непролазным лесам и раскисшим от дождей дорогам и рассказывали пугающие истории о столкновениях с кровожадными разбойниками.

Недели через две после битвы Люк прибежал ко мне и рассказал, что из Пикардии только что вернулся обоз с вестями о Жан-Мишеле.

– Отец ранен! – рыдал Люк. – В н-него попала с-стрела, он в каком-то м-монастыре… Матушка, я поеду к нему!

Я обняла сына, обезумевшего от горя, и содрогнулась при мысли, что могу потерять и его.

– Мой храбрец! Я знаю, ты любишь отца, но тебе пока рано отправляться в опасный путь. Идем, поищем Алисию, и ты отведешь нас к человеку, который принес эту весть.

Известия о моем муже доставил один из приятелей Жан-Мишеля, здоровяк из Бретани по имени Ив. Мы слушали его с замиранием сердца.

– Мы отвозили в Аббевиль раненых, когда на нас напали грабители и ранили Жан-Мишеля в бедро выстрелом из арбалета. Нам удалось отбиться, но рана вскоре нагноилась, и к тому времени, как мы добрались до Аббевиля, Жан-Мишель уже бредил. Вы не беспокойтесь, он крепкий парень. Многие из раненых умерли в дороге, а он – держался. Монахи лечить умеют, поэтому мы решили оставить Жан-Мишеля у них. Боюсь, правда, что вам долго придется ждать от него вестей. Сейчас возвращаться слишком опасно. Солдаты герцога Бургундского рыщут по всей Пикардии, а в лесах кишат разбойники. Да и д’Арманьяк, который охраняет Париж, может не впустить обратно тех, кто отсюда выходит. Порой и королевским обозам трудно въехать в город.

Слушать дальше сил не осталось. Я ослабевшим голосом поблагодарила Ива и ушла, не разбирая дороги. Мы с детьми отправились в знакомое убежище на сеновале, надеясь немного утешиться в этом душистом мирке. Хотя мы с Жан-Мишелем не всегда сходились во взглядах, я очень любила мужа. Может, он и неотесанный, особенно по сравнению с ливрейными пажами и вышколенными слугами, с которыми я сталкивалась в королевских апартаментах, но он честный и отважный, как лев. При виде мужа мое сердце билось сильнее. Он обожал и меня, и детей, а это – большая редкость в наши жестокие и безбожные времена. Стиснув зубы, я не давала воли слезам, обещая себе, что заплачу только тогда, когда наверняка узнаю о его участи.

Однако у детей нет подобного мужества. Они плакали навзрыд, а я пыталась утешить их собственной верой в то, что Жан-Мишель жив и скоро к нам вернется. Увы, моим словам не хватало убедительности. Потеря десяти тысяч бойцов на поле Азенкура едва ли взволновала меня; я не испытывала никакого ужаса при мысли о гибели доблестных рыцарей. Для меня имела значение только жизнь неприметного возчика, чья судьба висела на волоске. На том самом сеновале, где были зачаты мои сын и дочь, я обняла детей и молилась, чтобы Господь смилостивился и послал сил их отцу. Я не высказывала своих сомнений, но в сокровенных мыслях не могла отрицать правды. Ив сказал, что рана нагноилась, а гниющая плоть часто приводила к смерти.

Дни шли, а новостей все не было, и я принялась наводить справки о том, как добраться до Аббевиля. Ив сообщил мне, что в ближайшее время продуктовые обозы из дворца не пойдут и, даже если я не погибну в пути, мне все равно не получить разрешения войти в монастырь.

– Женщин туда не пускают, – уверенно сказал возчик, – а дорога сейчас не щадит ни мужчин, ни женщин. Лесных разбойников прозвали живодерами. Даже если у тебя нечего украсть, они сдирают кожу со спины и продают ее скорнякам. Поверь, Жан-Мишелю в Аббевиле ничего не угрожает, а тебе лучше остаться в Париже. Когда твой муж выздоровеет, он сам найдет дорогу домой.

Добрый человек, он сказал «когда», однако глаза его говорили «если».

Дворец Сен-Поль стал местом печали и уныния для всех, кроме короля. Уже многие месяцы погруженный в иллюзорное детство, король Карл оставался в блаженном неведении о катастрофическом поражении Франции и ничуть не беспокоился о политике, играя со своими стражниками в прятки. В иных обстоятельствах было бы забавно смотреть, как мускулистые мужчины выглядывают из-за колонн или прячутся под кустами, пока король, заливаясь смехом, бегает за ними. Впрочем, никто не улыбался, ибо королевский недуг считался изначальной и главной причиной всех бед Франции. Екатерина до сих пор вспоминала ужасающую встречу с отцом, когда он воображал себя сделанным из стекла и боялся, что маленькая девочка его разобьет. Тем не менее принцесса ходила с королем на мессу, намереваясь добиться хотя бы подобия дружбы с ним и надеясь, что в свои лучшие дни он вспомнит о дочерней любви и верности.

Как дофин и обещал, граф Бернар д’Арманьяк стал коннетаблем Франции и почти единолично правил страной, постепенно собирая вокруг себя орлеанистов во дворце Сен-Антуан. Сам Людовик безвылазно сидел в своих покоях во дворце Сен-Поль, уклоняясь от государственных дел. Всякий раз, когда Екатерина приходила к нему, он пребывал либо в пьяном угаре, либо в забытьи, окруженный собутыльниками.

– Трезвым остается лишь один секретарь, – рассказывала мне принцесса. – Луи, должно быть, привез его из Пикардии. Его зовут Танги дю Шатель, он одевается как адвокат, но при этом носит шпагу. Он ни на шаг не отходит от Людовика, все время говорит мне, что брату нездоровится, хотя, по-моему, его нарочно спаивают нормандским пойлом. – Екатерина перекрестилась. – Матерь божья! Пьяный дофин на ногах не стоит, где ему удержать в руках бразды правления! Королева в любой момент вернется и снова начнет плести свои интриги.

* * *

Так и случилось. Королева и Маргарита Бургундская вернулись в Париж, а Людовик, став совершенным затворником, отказался посещать королевский совет или встречаться с его членами и тем более – с королевой.

Екатерина, разумеется, до пьянства не опустилась, однако пребывала в столь же глубоком отчаянии, как и брат. Агнесса де Бланьи неутешно оплакивала смерть отца, и подруги вели себя как монахини, а не как четырнадцатилетние девушки. Они проводили долгие часы за молитвой и отказывались от любых развлечений, предпочитая сидеть с пыльными книгами, присланными из библиотеки Лувра. Я почти желала, чтобы королева Изабо призвала Екатерину ко двору, как прежде случалось ежедневно, но «самая красивая из королевских дочерей» по-прежнему находилась в немилости.

– Королева предпочитает дочь герцога Бургундского собственной дочери, – уныло заметила Екатерина. – О чем это говорит?

Увы, подбодрить я ее не могла, пребывая в подавленном состоянии духа из-за Жан-Мишеля. Меня глубоко задело то, что Екатерина, зная о бедственном положении моего мужа, не предложила мне слов утешения. Она выразила надежду, что он еще жив, но ничем не показала, что приняла близко к сердцу мои переживания. Мы по-прежнему обменивались обыденными замечаниями, я добросовестно исполняла свои обязанности, однако, несмотря на мое первоначальное расположение к Агнессе, душа моя изнывала от уколов ревности. Агнесса де Бланьи оказалась в центре сострадательного внимания Екатерины еще и потому, что известием о смерти отца беды фрейлины не ограничились. Агнесса получила письмо от поверенного второй жены отца – мачехи, с которой девушка никогда не встречалась.

– Агнесса лишилась наследства! – с негодованием поведала мне Екатерина. – Новая жена отца недавно родила сына, и все имущество отошло ему. Адвокат сообщил Агнессе, что отныне в поместье Бланьи ее никто не ждет, а деньги, отведенные на приданое, пришлось выплатить аббатству Пуасси за ее воспитание. Бедняжка Агнесса в одночасье и осиротела, и обнищала. У нее осталось только жалованье фрейлины, которое она получает из королевской казны. Как это несправедливо!

Из разговоров фрейлин принцессы я знала, что история Агнессы не была редкостью. Девушка благородного происхождения, оставшаяся без поддержки семьи и без приданого, могла обеспечить себе существование, либо выйдя замуж, либо став чьей-нибудь любовницей. Однако даже менее родовитые дворяне не желали брать в жены бесприданницу, а в любовницы невзрачная скромница не годилась. Впрочем, Агнесса все же имела некоторое преимущество перед многими из подруг по несчастью.

– У нее есть ваша дружба, ваше высочество, – обиженно заметила я. – Если не объявится безумный жених, не имеющий никакого интереса к приданому, вы можете смело предполагать, что получили компаньонку на всю жизнь.

Отповедь, прозвучавшая из уст Екатерины, была составлена в тех выражениях, которые принцесса, должно быть, слышала от аббатисы Пуатье.

– Негоже тебе столь не по-христиански относиться к людям, Метта, – сурово произнесла она. – Я желаю помочь Агнессе и точно знаю, к кому нам следует обратиться. А сейчас мне необходимо навестить брата. Сопровождать меня будешь ты.

Миновав многочисленные дворы и постройки, мы достигли главного входа в покои дофина и обнаружили двери накрепко запертыми. Привратник, заслышав громкий стук, крикнул через маленькое зарешеченное отверстие:

– Входить никому не дозволено. Дофину нездоровится.

– Визит сестры его подбодрит. – Екатерина повысила голос, чтобы ее услышали через толстую дверь. – А если вам запрещено открывать, вызовите ко мне мэтра Танги дю Шателя.

Имя, похоже, оказало некоторое влияние, ибо лицо привратника исчезло. Впрочем, мы еще долго ждали у двери, пока не услышали звук отодвигаемых засовов и отворачиваемых болтов. Тяжелая, обитая железом дверь медленно отворилась, явив нашему взору высокого мужчину, одетого в черное. Как я поняла, это был секретарь. Его внешность совпадала с описанием Екатерины: таинственный тип с крутым лбом и широкими плечами, выправкой солдата и испачканными чернилами пальцами писца.

– Прошу прощения, что заставил вас ждать, ваше высочество, – проговорил он, склоняясь в глубоком поклоне. – Исполняя повеление дофина, мы не допускаем посетителей, но в вашем случае…

Екатерина величественно шагнула за порог.

– Я слышала, что брату нездоровится, мессир. Пожалуйста, проводите меня к нему.

Просьба была высказана тоном приказа. В тот день я впервые увидела, что Катрин умеет вести себя так же властно, как и королева Изабо.

– Его высочеству нездоровится, – вежливо возразил мэтр Танги. – Он в постели…

– В таком случае мы ему поможем, – заявила Екатерина. – Служанка, что пришла со мной, искусна в лечении.

Я с трудом скрыла изумление, услышав такую неожиданную характеристику, и смущенно склонила голову в молчаливом подтверждении лжи.

– Хорошо, ваше высочество, – согласился дю Шатель. Наверное, он был рад возможности разделить ответственность за благополучие дофина с особой королевской крови, пусть даже очень юной и не обладающей никаким влиянием. – Я отведу вас к нему. Однако должен предупредить: если вы упомянете королеву или дофину, он велит вам уйти. Пожалуйста, следуйте за мной.

Мы прошли в коридор, обитый деревянными панелями, и поднялись на два пролета по внушительной каменной лестнице. Чем выше мы поднимались, тем сильнее ощущали затхлую, кислую вонь.

– Я предупреждал вас, что моему господину нездоровится… – пробормотал мэтр Танги, заметив, что Екатерина прижала рукав платья к носу.

Мы приблизились к двери спальни. Завидев нас, стражники у входа вытянулись в струнку.

– Дочь короля пришла повидать моего господина, – сообщил дю Шатель камердинеру, поднявшемуся с табурета.

– Пожалуйста, немедленно доложите его высочеству, что я здесь, – потребовала Екатерина. Ее голос приглушала ткань рукава. – Кто-нибудь за ним присматривает?

– Да, разумеется, принцесса. В некотором роде, – ответил секретарь, пренебрежительно вздернув бровь.

Из покоев дофина внезапно выскочила растрепанная молодая женщина, испуганно запахивая мятый халат, склонилась в реверансе перед Екатериной, что-то неразборчиво пробормотала и юркнула в ближайший коридор. Катрин бросила на меня вопросительный взгляд. Я повела бровью. Людовик не скрывал своих любовниц, но прежде они не смели являть себя ближайшим родственникам дофина.

Снова появился мэтр Танги и, отвесив церемонный поклон Екатерине, объявил:

– Его высочество ждет вас, принцесса.

В положении его высочества ничего высокого не было. Он лежал в груде помятых и запятнанных одеял на широкой кровати с малиновым пологом. Камердинер с несчастным выражением лица держал у кровати серебряный тазик, содержимое которого и являлось источником вони. Блюдо с объедками небрежно стояло среди одеял, а вмятина в перине указывала на недавнее присутствие в постели второго человека. Похоже, высокородная любовница брезгливостью не отличалась и вряд ли имела какое-либо представление об уходе за больным. Людовик, одетый в грязную сорочку, опирался на подушки. На его одутловатом, пожелтевшем лице застыла болезненная гримаса.

– Мне плохо, сестра, – хрипло пожаловался он. – Надеюсь, у тебя важное дело.

– Самое важное – это твое здоровье, Луи, – с искренней заботой ответила Екатерина. – Какой недуг тебя мучает? Что говорит лекарь?

– Тьфу! Лекари? Они хуже гадалок, – фыркнул Людовик и поудобнее устроился на подушках. – В моем недуге повинен Азенкур. – Он заметил переполненный таз, брезгливо скривился и махнул стоящему на коленях слуге. – Унеси эту гадость, болван! Принцессе не стоит на такое смотреть.

Слуга поспешно удалился, унося таз, где среди рвотных масс багровели сгустки крови. Вопреки заявлению Екатерины я не искусна в лечении, но даже мне стало ясно, что Луи мучает не похмелье, а какой-то страшный недуг.

– Вряд ли Азенкур вызывает кровавую рвоту, – заметила Катрин, такая же зоркая, как и я. – Может быть, стоит употреблять поменьше… «воды жизни»? – смело добавила она.

Луи издал слабый смешок.

– Напротив, сестра, это мое главное лекарство. – Он схватился за простыни, укрывающие его живот. – Оно притупляет боль здесь, где меня грызут демоны. Но, полагаю, ты пришла не для того, чтобы обсуждать мою хворь. В чем дело? Дай угадаю… Что-то связанное с нашей матерью, славной королевой? – Его губы скривились в издевательской усмешке.

Екатерина достала из рукава письмо, присланное Агнессе.

– Нет. Я не виделась с королевой.

– Хорошо. Рад слышать, – удовлетворенно сказал Луи. – Нам всем следовало бы видеть ее пореже. Так что у тебя за дело?

– Вот мое дело. – Екатерина вручила ему письмо. – Жертвами Азенкура стали не только мужчины.

В комнате царил полумрак. Дофин повернул свиток так, чтобы на него падал свет от висящего на стене светильника, быстро прочитал короткое послание и, кривясь от боли, передал его Танги дю Шателю.

– Ох, демоны опять! Разберись, Танги, – простонал Людовик. – А теперь оставьте меня. И позовите камердинера… Скорей!

Мэтр Танги схватил письмо и торопливо выпроводил нас из опочивальни, крикнув распоряжение камердинеру, который мялся за дверью с чистым тазиком в руках.

– К его высочеству! Быстро!

– Бедный Луи, – вздохнула Катрин. – Он так плохо выглядит… Как думаешь, Метта, что с ним?

– Да, давайте спросим мнение вашей знахарки, принцесса, – прервал мэтр Танги, подойдя к нам сзади. – Что вы думаете, добрая женщина?

Я замялась. Ничего не имела против того, чтобы меня называли доброй женщиной, но титул знахарки таил в себе опасность: умение исцелять болезни считалось колдовством.

– Дофин прав, – нерешительно начала я. – Что-то гложет его внутренности. Но это не демоны. В нем слишком много черной желчи, она отравляет. Возможно, повинна «вода жизни», – добавила я без тени осуждения.

– А может, существует еще какая-то причина? – осведомился мэтр Танги. – Еду и питье тщательно проверяют, прежде чем подать их дофину.

– По-вашему, кто-то желает его отравить? – Екатерина остановилась на верхней ступеньке лестницы и встревоженно обернулась к секретарю: – Зачем?

– Всегда найдутся злодеи, желающие причинить вред великим людям, – заметил дю Шатель и обратился ко мне: – Нет ли у вас какого-нибудь испытанного средства, добрая женщина?

На меня возлагают ответственность за здоровье дофина?

– Я нянька, мессир, – сказала я. – Мне ведомы лишь детские недуги. Когда в ребенке слишком много черной желчи, следует исключить красные и зеленые кушанья и кормить только белыми, пока желтушность не исчезнет. То, что его высочество называет своим лекарством, таковым не является.

– Да… – разочарованно вздохнул мэтр дю Шатель. – Ребенку запретить легко, а вот мужчине, особенно принцу… Однако я передам дофину ваши слова. Его высочество уважает ваше мнение.

Я не верила своим ушам: мальчуган, который подкинул гусеницу мне в лиф, уважает мое мнение?!

– Прошу вас, мессир, прочтите письмо, – напомнила Екатерина секретарю. – Его прислали моей фрейлине, мадемуазель де Бланьи. Вы юрист, вам должно быть известно, достоверны ли сведения, изложенные в послании?

Мэтр Танги быстро ознакомился с письмом, аккуратно сложил его и передал Екатерине.

– Изложенные здесь сведения юридически верны, ваше высочество. Земли не могут быть унаследованы женщиной, хотя иногда могут переходить через нее к ее сыну, если нет прямого наследника мужского пола. Здесь наследник имеется. Далее, если деньги, завещанные дочери в приданое, были выплачены монастырю, как в данном случае, то сверх того ей ничего не полагается. Возможно, упомянутое в письме аббатство позволит вашей фрейлине вернуться к ним, когда ее работа у вас будет завершена. На большее она надеяться не вправе. Возможно, было бы лучше, если бы она никогда не покидала монастырских стен.

– Если таков закон, то он несправедлив! – негодующе воскликнула Екатерина. – Вы согласны, мессир?

– Боюсь, мое согласие ничего не изменит, ваше высочество. – Танги виновато поклонился. – Я не рекомендовал бы этого делать, но если ваша фрейлина желает оспорить изложенное в письме, буду рад предложить поверенного. Моей же главной заботой в настоящее время является здоровье дофина.

Он сформулировал отказ в самых вежливых выражениях. Екатерина вспыхнула, резко отвернулась и спустилась по ступенькам лестницы, объятая горьким разочарованием. Принцесса, особа королевской крови остро ощущала свою беспомощность.

Несправедливость положения Агнессы затронула в моей душе чувствительную струнку. Женщинам следует быть осторожными и не протестовать против приоритета мужчин, потому что церковь считает это ересью, но, честно говоря, такое проявление божьей воли было выше моего понимания. Я находила отвратительным и несправедливым, что девушку могли лишить наследства из-за рождения брата, о существовании которого она даже не подозревала, и что мать мальчика на законных основаниях вправе отказать падчерице в приданом, оставив ее в нищете. По крайней мере, я получала ренту с пекарни отца, даже если и не могла сама печь в ней хлеб.